скачать книгу бесплатно
Анна потупила взор, опустила голову и угрюмо проговорила:
– Я не могу оставить свою барышню, мною было дано обещание, которое я не смею нарушить.
На что женщина веско сказала:
– Нет такого обещания, данного человеком человеку, которое нарушить невозможно. На всё промысел Божий. Только обещание, данное Господу, никак нарушать нельзя. А всё остальное – суета мирская. Это твой выбор, но я скажу: ты пошла не по своему пути. Коли продолжишь идти с ней дальше, то станет это и твоим путем, и разделишь ты горести и печали со своей барышней. Да вот только в толк взять не могу, зачем тебе то, что не принесет спокойствия твоей душе…
Она с любовью погладила Анькину косу, перекинутую через плечо.
– Какая красавица пропадет, как жалко! Жалко мне тебя, Аннушка.
Мы вытаращили глаза, ведь никому еще не представлялись, даже Тимофею не сказали, как нас зовут… Молча проводили ее взглядом, а она подошла к сыну, потом повернулась к нам и назвалась:
– Верой меня зовут, а Тимофей – мой старший сынок. Есть у него сестренка младшая, Татьяна. Мы приверженцы истинной веры в Господа, а посему хотим быть подале от грязи, которая в миру творится. Отделились мы и стали жить общиной, как маленькое государство со своими правилами. Уж будьте уверены, вы с ними познакомитесь и блюсти их будете, пока здесь находитесь!
Странные одежды были на жителях этой деревни: крестьяне ближайших к столице местностей таких не носят. Из-под овчинных тулупов виднелись льняные рубахи простого прямого кроя, подпоясанные кушаками и вручную расшитые красивыми узорами.
«Диковинные люди», – подумалось мне. Задавать Вере вопросы я не могла, так как видела, что она меня открыто недолюбливает и отдает предпочтение Анюте. Это немного задевало: мне впервые предпочли прислугу. Я решила не показывать вида и не перечить: оказаться сейчас на улице совсем не хотелось. «Ну и ладно, потерплю чуть-чуть, не век же мне здесь находиться», – беспечно подумала я, отгоняя неприятные мысли о странных жителях этой деревни.
Вера жестом велела следовать за ней. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, и Тимофей вместе с нами. Там стояли топчаны, на которых сидели дети и какая-то женщина. Указав на нее, Тимофей произнес:
– Это моя тетя, она поцелована ангелом.
«Да-а-а-а, – подумала я, – веселенькое начало… Значит, она умалишенная», – но вслух ничего не сказала. Я увидела ее дикий блуждающий взгляд… Он ни на чём не фокусировался, ни на одном предмете, и от этого душу словно обдавало леденящим холодом. Таких людей я всегда боялась. Не знаю уж, кем она поцелована, но с не обладающими разумом и не отвечающими за свои действия я старалась не соприкасаться. Они занимались каким-то рукоделием с маленькой девочкой, которой было лет шесть.
Вера указала нам на дверку в самом дальнем углу.
– Вон ваш чуланчик. К ночи еще один тюфяк принесу, располагайтесь, почивать там будете. Так уж и быть, погостите эти дни здесь, но поменьше болтовни. Ничего я про вашу императрицу слушать не желаю. Противно мне говорить об этой самозванке и противнице исконной веры. Одно слово – иноземка! Ржавые чужестранные гвозди вонзить пытается в тело русское. И на том месте раны являются кровоточащие, незаживающие – и в язвы превращаются.
Потом зло улыбнулась:
– Ничего, ничего, конец ее близок, совсем недолго нам мучиться осталось. И, может, новая правительница придет к нам из лесу, из этого подполья, в котором мы так униженно живем по вине чужеземки.
Выслушав эту гневную тираду, я отметила, что, говоря о возможном свержении государыни, она начинала лучиться и светиться, будто этот момент будет самым радостным в ее жизни. Я ужаснулась этому и подумала: «Надо будет в городе об этом селении и нашем здесь пребывании рассказать. Все будут слушать, открыв рот. И стану я самой главной и желанной гостьей во всех салонах и домах, потому как никто более с противниками дворцового режима так близко не сталкивался».
Они напоминали мне злобных лесных гномов. Рассказывая про них сказки, я, пожалуй, смогу стать знаменитой на всю столицу. Я улыбнулась этим мыслям: «Ну погодите, вот вернусь, все узнают, чем вы тут живете и о чём грезите, вольнодумцы. Всем расскажу, где вы находитесь, пускай придут сюда и научат вас уму-разуму». Я знала, что императрица радуется, когда вот такие крамольные поселения находят и по ее воле уничтожают, сжигая для устрашения других.
Подумав об этом, я заулыбалась и решила: «Не всё так плохо. Это приключение, а их я люблю». Но тут Вера, уже уходившая, неожиданно повернулась ко мне.
– А ты, Наташа, лучше б не о том думала, как тебе прославиться в своей столице, чтобы все на тебя смотрели и пальцами показывали. Ты бы лучше попеклась об том, как прожить подольше. – И, засмеявшись, покинула комнату, захлопнув за собой лаз, что-то вроде крышки между верхом и низом.
Я была удивлена, услышав свое имя, но не стала придавать особого значения ее словам. Я очень устала и хотела есть. Мы остались в полной темноте – в чуланчике не было ни окон, ни свечей, ни даже лучины. Аня легла на краешек тюфяка, я села рядом.
– Анька, неужели нас не накормят? Да и с этой дурочкой рядом я находиться боюсь.
– Да что вы, барышня, покуда я с вами, никто вас не тронет. Ложитесь вот лучше рядышком. Покаместь нас не покормили, хоть поспим, во сне есть меньше хочется.
Успокоившись, я прилегла рядом, но спать не могла: в животе урчало, горло пересохло. Я начала щипать Аньку, которая, видно, уже не слышала меня.
– Ты что, спишь?
Анька пробубнила сквозь сон:
– Ну конечно, барышня, скока всего приключилося, хорошо бы отдохнуть немного.
– Нет, Анна, вставай.
Анька села и захлопала глазами, что-то хмыкнула.
– Ну что ты мычишь как корова, приди уже в себя. Это я, я, Наташа, ты меня видишь, слышишь?
– Да, да, барышня, – она зевнула, – и вижу, и слышу. Чего вы хотите? В такую пору позднюю чего изволите?
– Мне поесть нужно, вот чего. Отправляйся вниз и раздобудь хоть чего-нибудь пожевать, не спится мне на голодный желудок.
– Помилуйте, барышня, давайте утра дождемся. Слышите, там какой-то разговор. Мужик басом громыхает, правда, не разобрать ничего. И эта Вера… пугает она меня…
Я посмотрела на нее с усмешкой.
– А тебя-то она чего пугает? Она тебя по голове гладила и косой твоей восхищалась. Это я должна ее бояться… что она мне сказала, всякие глупости, даже повторять не хочу.
Анна крутила головой.
– Страх она на меня нагоняет, боюсь я ее. Не пойду я к ним ночью, вон они там лаются – небось про нас сказывают. Уж если суждено нам тут сгинуть, в деревне этой проклятущей, то пущай я об этом узнаю, когда прибьют уже, на том свете узнаю, чтобы даже и не поняла, что случилося.
Не успела она закончить эту фразу, я как со всего размаху дала ей в лоб.
– Что же ты за дура такая, всё каркаешь?! Сидит здесь, кулема, квашня квашней, глазами хлопает. Вместо того чтобы еды какой раздобыть, непонятно что говорит и беду кликает. Помереть она, видите ли, здесь собралась… я тте-е-е помру! Вот до Тютюревки доедем, там и помирай, а до этого чтоб не вздумала! И беду мне не кликай, и поганые мысли из головы своей дурной выбрось, чтоб я их более не слышала.
Аня не обиделась на мои слова, но и с места не сдвинулась. Я начала ее щипать, чтобы хоть как-то расшевелить. Она взвизгнула и наконец встала, чуть головой в потолок не уперлась. Я засмеялась.
– Анька, какая же ты огромная: головой до потолка достала. Вот бы тебе мужиком родиться, больше пользы было бы.
Анька махнула на меня рукой:
– Тьфу на вас, барышня, ерунду всякую сказываете. Ладно уж, так и быть, пошла я. Чего бы вы хотели поесть?
– Да принеси хоть чего-нибудь, не до разносолов. Молока, если найдется, теплого да хлеба свежего.
Я пошла следом за Анькой, чтобы, когда она будет спускаться, посмотреть вниз, в проём, что они там делают. Очень мне интересно было. Проходя мимо девочки, увидела, что на полу рядом с ней спит умалишенная. Девочка мирно посапывала, я подумала, что чокнутая тоже спит, и пошла мимо, но как только я поровнялась с ее головой, она как схватит меня за ногу… Не знаю, как описать, что я почувствовала: едва не оконфузилась, очень близка была к этому. Я так сильно испугалась, что даже потеряла способность кричать. Страх сковал мое тело, внутри всё похолодело. От обморока меня спасло, видимо, то, что я очень хотела есть. Я опустила голову, чтобы посмотреть, что же она будет делать. Она держала меня за ногу, а свободной рукой вертела у лица, строила рожи, высовывала язык. Тут я опомнилась, резко выдернула ногу и, наклонившись пониже, приказала:
– Лежи, дура, тихо, лежи и спи!
Она отвернулась и послушно затихла. Анька, услышав, шикнула на меня:
– Барышня, тихо, не дай Бог они подумают, что мы ее обижаем, тогда нам точно не поздоровится.
Аня открыла лаз и громко спросила:
– Хозяева, это Аннушка, спуститься можно?
Видимо, ей разрешили, потому что она тут же начала спускаться. Я подошла к краю проема, встала так, чтобы меня не было видно, и попыталась заглянуть вниз. Я увидела, что там собрались люди, человек шесть или семь. Они сидели и стояли по всей комнате, что-то оживленно и взволнованно обсуждая.
Тимофей стоял посередине, и я поняла, что говорят обо мне: он несколько раз повторил «барышня». Нутром почувствовала что-то недоброе. Гулко застучало сердце, и внутри появилось какое-то тошнотворное чувство. Но сколько бы я ни прислушивалась, разобрать ничего не могла, только гул и отдельные фразы. Раздался скрип половиц, в мою сторону направлялись шаги. Я быстро отскочила и затаилась. Кто-то поднялся по лестнице, захлопнул лаз и прорычал:
– Тьфу, зараза, наверняка эта курвенка подслушивает. К бабке не ходи, слухает, чего мы говорим.
Теперь я точно знала, что они замышляют против меня что-то гадкое. Начала обдумывать, как быстрее покинуть это жуткое место. Мысли мои унеслись домой… Я почему-то сразу вспомнила отца, как он будет переживать, если лишится меня и не сможет узнать, где я нашла свой последний приют.
Анны всё не было… Прошло, наверное, больше часа. Я вся превратилась в слух, прильнув к крышке, но было тихо. Наконец я услышала почтительный голос Аннушки, которая всех благодарила.
– Ты еще расшаркайся перед ними, земной поклон отбей да гляди лоб не расшиби, – ворчала я.
Потом я услышала ее шаги по лестнице и, отпрыгнув, вернулась на место ночлега, села на тюфяк и стала ждать. Она вошла следом. В руках у нее был поднос, на котором виднелся кувшин, скорее всего, с молоком, что несказанно обрадовало меня, и еще какая-то снедь. Аня подошла ближе, и я разглядела ее бледное лицо и широко раскрытые от ужаса глаза. Она тихо наклонилась и зашептала, поставив поднос на тюфяк.
Глава 50. Размолвка
– Барышня, надо уходить отседова, и как можно скорее. Эти деревенские не хотят вас принимать. А ихняя Вера всё талдычит, что знает, кто вы такая и за что заслужили свою горькую участь. Так вот, она хочет облегчить вашу участь, порешить всё скорым временем, чтобы не подвергать работящую простолюдинку и хорошую девушку…
Я хмыкнула, надкусывая печеную картофелину.
– Тебя, что ли, в виду имеют?
Анька до этого никогда не перечила мне, а тут с гордостью подняла голову и сказала:
– Да! Меня! Хочь один раз можете потерпеть, барышня, что кто-то почел меня лучше вас, простую крестьянку неграмотную. А вас задевает, как это вдруг.
Я хмыкнула. Ужасно хотелось есть, так что я даже не стала на нее злиться.
– Да пожалуйста. Хочется тебе? Наслаждайся восхищением этих дикарей, меня это не трогает.
Уплетая картошку, я стала расспрашивать Аню:
– Что там за разговоры и почему нам срочно бежать нужно?
Продолжая жевать, я засмеялась:
– Ты глянь, дикари – дикарями, а что едят. Заморская картоха не у каждого петербуржца на столе, а у них, смотри-ка, прижилась, растет, и готовят они ее вкусно. Ну чего ты, Аня, молчишь, губы поджала? Рассказывай, что за опасность.
Она с грустью посмотрела на меня.
– Барышня-барышня… Зря вы так несерьезно к этому относитесь. Они взаправду настроены очень плохо… в вашу сторону… не к вам лично, а как бы это получше сказать… Вы, короче, дитя режима нашей, как ее, ам-ам… тьфу, не выговоришь… ампиратрицы, будь она неладна. Вы пособница ее, они говорят, что от вас воняет…
– Чего-о-о-о-о?! – перебила я ее. От меня-я-ааа?!
– Да не об том вы подумали, барышня. Сказывают они… щас, истинный крест, припомню и слово в слово передам… говорят, воняет от вас предательством русского народа и истинной веры, во как! Народ, ей Богу, не вру, сказывают, из-за вас не един между собою. Вы дите царя, который породил это непотребное время, а теперь еще и чужеземка на царство поставлена. Они всей душой и всем сердцем ее ненавидят. Они и впрямь думают, барышня, что вы важнеющая дама али какая-то родственница этой… ам… ампиратрицы. А посему, барышня, держать вас здесь будут, покуда в столицу не доедет посыльный и не оповестит, что они изловили придворную даму. Они напишут, что будут чинить над вами всякое разное, дабы очистить вашу душу ради ее же собственного, то бишь вашего, спасения. Будут мучить и истязать ее, чтобы очистилася. Дескать, если во дворце персона ваша небезразлична, пусть сама царица сюда за ней явится и с поклоном к их голове придет. После этого, как государыня им поклонится, выйдет вся община из лесу, чтобы зажить как прежде. Вот ради этого, барышня, вас туточки держать и станут.
Я от удивления открыла рот, и кусок картошки выпал на тюфяк.
– Анюта, а что, разве такое возможно, чтобы живого человека истязали, унижали, уничтожали, дабы он стал более чистым? Разве Бог, видя это, возрадуется? Объясни мне, может, я чего не понимаю. И скажи еще, с чего они взяли, что я приближенная царицы и живу во дворце. Что они, тебя спрашивали? Что ты им сказала?
– Они предложили мне присоединиться, стать одной из них, покинуть вас. Они мне долго толковали, чем такие барышни вредны. Они, дескать, юношей развращают непотребными какими-то отбросами… много чего болтали, посулами заманивали, все по-разному. А Тимофей…
Когда она вспомнила про Тимофея, я начала улыбаться, думая, что она сейчас скажет, как хозяйский сын защищал меня. Мне показалось, что я ему понравилась, и я думала, что в этой враждебной деревне у нас есть как минимум один союзник. Но Аня, будто уловив мои мысли, сказала:
– Зря вы, барышня, размечталися, что Тимофей воспылал к вам великой любовью. Ошибаетесь. Тимоха, наоборот, мне всяческие знаки оказывал. Да ежели хотите знать, он мечтает удержать меня здесь. Он с матерью секретничал, так Вера сказывала, что он никогда не видывал таких красивых девушек, как я, такого роста высоченного…
Я ее перебила:
– Ага, и с лапищами как у медведя, и с голосом таким, что стекла в домах трескаются, и коса у тебя как пенька корабельная, и вид ты имеешь, прости Господи, особенно с дороги, ну прямо обворожительный! Так что не обольщайся! Они тебе этого Тимоху подсунуть пытаются, только чтобы меня еще больше оскорбить.
Анна вдруг вспыхнула и гневно отрезала:
– Уж не знаю, понравится вам, барышня, али нет, а я так отвечу. Это почему ж вы думаете, что вы одна такая распрекрасная и тока вас одну любить-то можно?! Тока вас все и желают! Ошибаетесь, я вам так скажу, очень обидны мне слова ваши. – Анюта гордо вскинула голову, так что коса отлетела за спину. – Мы с вами уже много вместе прошли, пуще того, грех на нас страшный на обеих – кровавый. И всё это было сделано по вашей дурости, потому что меня вы слушать никогда не желаете. Я вот как возьму щас да соглашусь, и пусть они вытворяют с вами что хотят, хоть тут удерживают, хоть по кускам в столицу посылают. Так вам всем и надобно, боярам да дворянам, все беды у простого народа, и правда, от вас. Буду думать, какое решение принимать!
Аня тяжело засопела, а потом добавила:
– Может, и примкну к ним, и всю свою семью потом сюда перевезу, чтобы на природе жить, старыми правилами, которые мне, скажу как на исповеди, по сердцу. Близки мне их думы! Всё, что сказывают, тоже близко. И что войну они ведут за свою веру да за свое право на светлую жизнь – близко!
– О-о-о-о! Слов-то каких крамольных набралась, – усмехнулась я, но Аня, словно не слыша меня, продолжала:
– И не хочу я более говорить с вами, барышня. Вы всё собой похваляетесь, красотой своей упиваетесь. Будто нету краше да лучше вас никого на всём белом свете! Поглядим ишшо, кто из нас в конце на коне останется и кто прав будет. Узнаем, кому повезло более, кто из нас двоих счастлив будет. Я обычная деревенская девка, простой жизнью живу, обычными чувствами. Или вы – со сложностями своими, и… и-и-тикетами, кривляньями да танцеваньями. Хорошего и светлого-то в вас что? Кто из нас будет в выигрыше – еще поглядим!
На этих словах она улеглась, отвернулась к стене и проговорила, словно не мне, а стенке:
– Вот, извольте, кушайте на здоровье. Там хлеб и картошка, курятина горячая, молоко ваше треклятое – пейте, ешьте, если вам кусок в горло полезет после нашего разговора… после обиды, которую вы мне нанесли.
Тут она окончательно замолчала и обиженно засопела, желая показать, что спит. Я слушала ее чуть ли не с открытым ртом: никогда до этого прислуга так со мной не говорила. Я понимала, что она унизила меня, но продолжала есть картошку. Почему-то не убавилось у меня аппетита, как-то лезла она мне в горло, и не давилась я ею даже. Откусив кусок мягкого хлеба и запив его молоком, я наконец-то насытилась.
– Посмотрим, посмотрим, и правда, интересно… Кто же всё-таки в выигрыше-то останется? – усмехнулась я зло. – Ишь, выискалась, учить она меня взялась. Да оставайся! Скатертью дорога! Хочешь смотреть?! Смотри, как твою барышню на куски раздирать будут и по частям в столицу отправлять – как ты там сказала… Значит, таково твое черное сердце, такова твоя маленькая низменная душонка. Не думала я, что ты такая, Анюта. Пальцем тебя поманили?! Беги, только не споткнись. Хочешь посмотреть, кто в выигрыше останется? Ну что ж, посмотрим.
Но она уже ничего не отвечала, а меня это всё больше злило. Я взяла картошину – да как запущу в нее. Анька только вздрогнула, но не повернулась, лишь, немного помолчав, соизволила пригрозить:
– Если вы еще в меня что-то кинете, я засуну вам это так глубоко, что вы никогда вытащить не сможете, так и будете с этим всю жизнь ходить.
Я почему-то не сомневалась, что она именно так и сделает, и не стала ее больше беспокоить. Сна не было ни в одном глазу, наоборот, после еды появилась энергия. Я всё размышляла над тем, что сказала Аня: «Как же мне отсюда выбраться и что теперь делать?» Я уже подумывала извиниться перед Анютой, ведь я даже не подозревала, что мои шутливые речи так обижают ее. Я всегда разговаривала так раньше, и почему-то ее это не задевало, но больно ранило именно сейчас. Засыпала я с уверенностью, что нужно эту ситуацию как-то выправлять.
Проснулась от того, что кто-то дышит рядом. Передо мной на корточках сидел Тимофей и пристально смотрел – не на меня, а на сладко спящую Анну. Кажется, он собирался потрогать ее. Я шикнула:
– Как ты смеешь к барышне приставать, пока она почивает?
Он глянул на меня пренебрежительно:
– К барышне?! Да я об барышню сроду руки марать не стану. Ишь ты, барышня выискалась. Тьфу на тебя! Свинушка.
И отвернулся от меня, продолжая смотреть на Аннушку и пытаясь погладить ее по руке. Но только он дотронулся до нее, она вздрогнула и тут же подскочила. Спросонья не поняла, кто тут, схватила первое, что попалось под руку, и огрела его крынкой из-под молока. Остатки вылились прямо ему на голову.
Я даже обрадовалась такому повороту событий: «Наверное, Анька подумала, что это я ее бужу да подлизываюсь. Так тебе и надо, прыщ поганый, обзываться вздумал. На куски меня резать собрался». Тимофей разразился бранью, но, видя перепуганное Анькино лицо, добавил уже спокойнее.
