скачать книгу бесплатно
– Не будут, – уверенно сказал С. А. – Эта компания сидит у многих в печенках. Если они исчезнут, все будут только рады.
Марина согласно кивнула.
– Где рыбачат?
– На Нижнем озере. Там лед, гора в снегу, долина. Каждый след виден. Каждый человек.
– Не впервой, – сказал С. А.
Он опять взглянул на распухшую руку, пошевелил пальцами, сморщился от боли.
– Делай, что они говорят. Пиши канадцу, чтобы не вызвать подозрения. Любезничай с Лехой. Короче, будь паинькой.
Потом встал и направился в выходу из квартиры.
– Встречаться на людях не будем, – он остановился у дверей. – Не надо гусей злить. Связь по телефону.
– У Лехи пятеро детей, – вдруг сказала Марина. – Его старшая дочь выходит замуж, – и не зная зачем, добавила: – Стихи пишет.
– У тебя тоже дочь, – пожал плечами С. А. – И у меня была. Давай думать о них.
Глава 8
Джек посмотрел на часы. Окей, есть шанс быть первым в бассейне. Три раза в неделю перед работой он плавал. Пять «лэпов»[41 - От англ. lap – зд. расстояние от одного края бассейна до другого.] баттерфляем, десяток кролем и еще пять брассом. В общей сложности полкилометра, немного, но форму поддерживает.
Тихонько вернулся в спальню, достал из комода плавательные трусы и принялся их натягивать, запутался в штанине, чуть не упал. Фу-ты, елки-моталки, в плавки р-р-раз и все, а тут…
Вспомнил, как однажды явился в бассейн в узких плавках-чайках. Приятель-канадец, вырядившийся в длинные, почти до колен, трусищи, критически посмотрел на него.
– Знаешь, Джек, – сказал приятель, – это, конечно, не проблема, но только в таких плавочках у нас геи ходят.
– Да? – смутился он и помчался в магазинчик при бассейне покупать широченные плавательные «транки». Сейчас бы не побежал. Пусть думают все, что хотят, какое ему дело?
Джек завязал на поясе веревочку, вышел в прихожую и посмотрелся в зеркало. Плечи широкие, руки жилистые, живот подтянут. На правом колене, как раз посередине, ромбик старого шрама.
Утопающий хватается за соломинку. Ага, такая поговорка. Или пословица? Кто его знает? Но вот то, что хватается – точно. И не только за соломинку.
Он прислонился к стене, откинул назад голову и глубоко задышал: вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…
* * *
В десять лет Жека не умел плавать. Не умел совсем-совсем, единственный в целом классе, во дворе, а в тот день, казалось, и на всем пляже. Пацаны-оторвы ныряли на глубине, обрывали с каменистого дна морскую траву, похожую на мочало, швыряли ее в разбегавшихся с визгом девчонок, бросались размашистыми саженками наперегонки. Никто не учил их держаться на воде. И плавать тоже не учил. Все и ко всем пришло само собой. Вот и Жека был уверен, что к нему тоже придет, но… ничего не приходило.
Однажды мама сказала отцу, что надо бы сына плавать научить, а то отпускать на пляж с мальчишками страшновато. Сидеть же летом дома, дожидаясь родительского выходного, тоже не годилось.
Отец удивился, что сын не умеет плавать, ведь его самого тоже никто не учил.
– Хорошо, – сказал он, ухмыльнувшись, – научится на рыбалке.
Жека, услышав разговор, подпрыгнул от восторга. Рыбалку он любил, а рыбалку с лодки, посреди моря, когда удили ставриду на самодурку из привязанных к крючкам цветных перышек, просто обожал. Белые баркасы и ялы выходили к горловине бухты, кучковались, словно присевшие отдохнуть чайки, покачивались на легкой волне, плескавшейся о чуть зацветшие, давно не крашеные борта. От воды пахло йодом, а легкий бриз приносил со степного берега бухты горьковатый дух полыни. Рыбаки забрасывали удочки и начинали тягать ставридку гроздьями, искрящимися в солнечных лучах.
Отец к рыбалке относился спокойно. У него не было особого нюха на места, где рыба непременно бы клевала; он плохо разбирался в рыбачьих снастях и понятия не имел, на какую наживку лучше брать ерша, на что идет кефаль, а что предпочитает камбала. Сколотить для сына рыбачий сундучок с отделениями для крючков, лески, грузиков и блесен или провозиться целый день, разбирая и снова собирая допотопный дизель, казалось ему куда интереснее, чем болтаться целый день на гоняющихся друг за другом волнах.
Тем не менее, раза три-четыре за лето отец обязательно выходил в море. У него был крутобокий неповоротливый баркас, переделанный из спасательной лодки списанного и порезанного на металл океанского траулера. Не взять такую лодку, да еще задарма, ему, главному механику рыбколхоза, показалось глупо, хотя и брать особых причин тоже не было. Разве только иметь легальную отговорку перед женой, чтобы проводить выходные на причале, ковыряясь в сарае, отведенном для лодочного оборудования, да выпивая с рыбаками, вернувшимися с путины.
Жека, наоборот, ждал каждого выхода в море, как дня рождения, каникул или Нового года. Готовился, упрашивал маму купить новую леску, ловил на мелководье усиков для наживки, привязывал перышки-самодурки на крючки. Жека гордился их тихоходной посудиной со слабосильным дизелем и представлял ее броненосцем среди яликов-миноносцев и шаланд-крейсеров.
За несколько дней до воскресенья Жека приготовил старенький спиннинг, несколько поводков с гирляндами крючков, отлил свинцовые грузики про запас, починил самодельный садок. А еще сбегал на причал рыбколхоза, потолкался среди рыбаков, возвращавшихся с лова на зеленых фелюгах с высокими рубками, похожими на скворечники.
– А ставрида идет? – заглядывал он в морщинистые, высушенные ветром лица.
– Идет, пацан, – смеялись рыбаки. – Все ловится. Даже из бухты не надо выходить.
К фелюгам подкатывали грузовики, и рыбаки клацали замками, открывая их борта. Двое из них неловко взбирались в кузов, а остальные строились цепочкой и передавали ящики с мокрой, переливающейся на солнце, еще живой и трепещущей ставридой и килькой. Жека зажмуривался, втягивал носом запах капроновых сетей, солярки, рыбы и расплывался в блаженной улыбке.
В воскресенье, когда солнце только-только блеснуло раскаленным краем из-за скалистого берега, Жека с отцом были готовы к отплытию. Дрожащий от колючей прохлады, Жека нахохлился на носу баркаса. Одной рукой он держался за край банки, а в другой сжимал удочку.
Баркас отвалил от причальной стенки. Отец вставил длинные весла в уключины и, наваливаясь всем телом, стал выводить лодку на открытую воду. Справа проползали помятые, точно у боксеров, носы пришвартованных друг к дружке СЧС-ов[42 - СЧС – средний черноморский сейнер.]. Из облупившихся до оранжевой грунтовки клюзов торчали клыкастые якоря, придававшие сейнерам вид своры гончих, готовых броситься за добычей. Слева стеной поднималась корма океанского траулера. Чтобы прочитать название, Жеке пришлось высоко задрать голову: «Мыс Доброй Надежды».
– А где они ловят? – спросил Жека.
– В Южной Атлантике, – ответил отец. – На Джорджес-банке, под Намибией, у Мальвинских островов.
– В Южной Атлантике, – чуть слышно повторил Жека, точно перебирая драгоценности, – на Джорджес-банке…
Он улыбнулся и набрал полную грудь солоноватого, прозрачного, дурманящего свежестью воздуха. Впереди показался красный буек, отмечавший фарватер. Его оседлала большая чайка и, склонив голову набок, с любопытством поглядывала на приближавшийся баркас. Потом оттолкнулась от запрыгавшего под ней буйка, распахнула длинные крылья и, пронзительно крикнув, заскользила над самой водой, едва не касаясь своего отражения.
– Буек, – повернулся к отцу Жека.
Он увидел, что вслед за ними одна за другой отваливали от причала лодки и шли на веслах к чистой воде.
– Будем заводиться? – спросил Жека. Ему хотелось, чтобы их тихоход скорее проснулся, застучал дизелем и вышел из порта первым.
– Попробуем, – ответил отец.
Он не высушил весла, а оставил их наполовину в воде, отчего они казались переломленными посередине. Неловко перелезая через банки, отец переместился на корму и там склонился над двигателем. Ухватился за ручку, похожую на крутилку у старых машин, и, чуть покачав ее, резко провернул. Двигатель не отозвался.
– Епсель-мопсель, – выругался отец и крутанул ручку еще раз, а потом еще. Двигатель не реагировал.
– Едрит твою за ногу, – разозлился отец, снял деревянный кожух и полез внутрь агрегата.
Баркас сонно покачивался на легкой зыби, и его постепенно сносило к заросшему камышом мелководью.
Отец оторвался от дизеля, хмуро глянул на приближающиеся камыши и вытер жирные от машинного масла руки ветошью. Потом, опять неловко перелезая через банки, подобрался к веслам. Жека смотрел на отцовскую спину, видел, как вздувались мышцы на его плечах, когда он разворачивал баркас, а потом, охая от напряжения, двигал тяжеленными веслами и возвращал лодку к бую.
Следовавшие за ними ялики давно прошли мимо и скрылись за молом на выходе из порта. Скорее всего, они уже подходили к месту рыбалки, и Жека представлял, как свежий, ничем не сдерживаемый ветер солено обдувал лица рыбаков, как они возбужденно переговаривались, привязывая поводки к лескам, как, поплевав на крючки, готовились забросить удочки.
– Не заводится? – спросил он отца, когда тот опять склонился, точно хирург в операционной, над молчаливым дизелем.
Отец не ответил. Он выдернул из внутренностей двигателя резиновую трубку, согнул ее пополам, покрутил перед глазами, внимательно рассматривая место сгиба. Потом выругался и швырнул под пайолы. Открыл фанерный ящик с инструментами, достал другую трубку, продул ее и смачно сплюнул за борт.
Жека перелез через скамейки и подошел к отцу.
– Давай помогу, – сказал он. – Подержу что-нибудь. Или подам.
– Сядь на место, – буркнул, не разгибаясь, отец, – не вертись под ногами, помощник.
Жека пожал плечами и вернулся на нос.
Время шло. Солнце, поднявшееся над скалистым берегом, припекало спину. Мерно вздыхавшая зеленая вода ловила солнечные лучи в радужных лужицах на поверхности бухты. Вокруг отцовского плевка, покачивавшегося у правого борта, собралась стайка любопытных мальков. Жеке было грустно и пусто. У них опять не получилось, и казалось, не получится никогда. И ему, сидевшему в старом, неповоротливом баркасе, не выбраться из этой грязной воды, из этих закоулков, стиснутых ржавыми помятыми бортами изношенных кораблей. Стало трудно дышать и захотелось плакать.
Наконец отец выпрямился, неторопливо и тщательно вытер руки о почерневшую от грязи ветошь, смял ее в комок, подумал секунду и бросил за борт. Потом нахлобучил кожух поверх двигателя, ухватился за рукоятку и резко ее повернул. Дизель фыркнул, закашлял, точно поперхнувшись, и наконец гулко застучал: «Та-та-та-та-та». Довольный отец вспрыгнул на корму, ухватился за длинный румпель и, развернув баркас, направил его мимо сейнеров, траулеров, плавучих мастерских и доков к выходу из порта.
Жека подставлял лицо набегавшему ветру, глядел на вскипавшую под форштевнем воду и чувствовал себя счастливым.
За волнорезом, отделявшим порт от остальной бухты, ветер стал свежее, а волна чуть круче. Впереди, ближе к подветренному берегу, Жека заметил флотилию рыбацких лодок.
– Вон они! – крикнул отцу, стараясь перекричать ветер и тарахтящий дизель.
Отец жестом показал, что все в порядке, и он тоже заметил рыбаков. Жека радостно потер руки, вскочил, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, и принялся распутывать леску на удочке. Еще минут двадцать, думал он, и они присоединятся к остальным. Он, Жека, везунчик, рыба сама идет ему на крючок. И примитивные бычки, и плоские камбалки, и вкусная барабулька. Так что он быстро наверстает. Он никогда не приходит с рыбалки пустым.
Неожиданно отец повернул румпель вправо и стал забирать в сторону от банки, на которой раскачивалась рыбачья эскадра. Жека удивленно поднял глаза: и так потеряли кучу времени, им скорее надо туда, они…
Когда рыбачьи лодки превратились в поблескивающие на солнце белые точки, отец заглушил двигатель, и сразу стало тихо, как бывает, наверное, только в море. Ветер, обдувавший их на ходу, мгновенно убился, распластанные чайки парили высоко в небе, ленивые волны шлепали в борт баркаса, точно баюкали его.
Перебравшись на бак, отец с размаху бросил за борт трехлапую «кошку», и привязанный к ней капроновый фал заструился следом. «Кошка» достала дно, утянув за собой метров двадцать троса. Отец подергал за него, проверяя, крепко ли схватился якорь. Потом привязал свободный конец к стальному кольцу на обратной стороне форштевня. Он двигался неторопливо и уверенно.
– А как же рыбалка? – спросил Жека.
– Успеется, – ответил отец. – Всю рыбу не переловят.
Жека вопросительно взглянул на него.
– Искупаемся, – сказал отец. – Жарко.
– Я не умею плавать.
– Приспичит – научишься.
Жека посмотрел на размытый в дымке берег, пушистые, похожие на снег облака, пронзительно голубое небо между ними и живое иссиня-зеленое море. Он перевел взгляд на заметно уменьшившуюся бухту троса и лежавшую рядом с ней удочку из нелепо узловатого бамбука. Он заметил крапинки ржавчины на катушке спиннинга и подумал, что если вернется домой живым, то обязательно зачистит ржавчину до металлического основания. Потом опустил глаза на свои сандалии и впервые обратил внимание на то, как его большой палец по-сиротски держится в стороне от остальных, тесно прижавшихся друг к дружке.
– Раздевайся, – сказал отец.
– Я утону.
Отец спрыгнул с бака и достал из-под носового настила лохматую пеньковую веревку.
– Не утонешь, – сказал он, обмотал один конец веревки вокруг банки и закрепил его шкотовым узлом.
– Скорее.
Жека стянул шорты и как никогда аккуратно, складочка к складочке, сложил их на носу баркаса.
– Может, не надо? – жалобно спросил он.
– Надо, – ответил отец строго. – Если не научился сам, значит, я тебя научу.
Жека втянул тонкую шею в костлявые плечи, его руки покрылись гусиной кожей, а губы задрожали.
– Ногу, – скомандовал отец, и Жека послушно поставил на банку правую ногу. Отец два раза туго обмотал веревку вокруг Жекиной лодыжки и закрепил ее узлом.
– Не ссы, – сказал он. – Будешь тонуть – вытащу.
– Нет! – завопил Жека и упал на банку, обхватив ее обеими руками. – Нет! Нет! Нет!
Он впился в гладкую скамейку, точно хотел пробить ее тонкими пальцами. Он изо всех сил напрягал тощие руки, пластырем прилипая к горячим от солнца доскам. Но куда там! Отец легко отодрал его от банки и, приподняв, швырнул за борт.
Обжигающая вода, ужасная темнота внизу и зеленая, подсвеченная солнцем полянка наверху. Тоненькая цепочка струящихся вверх пузырьков. Отчаянные, птичьи взмахи руками. Воздух! Сладкий, чистый, живой! Солнце, лодка, борт.
Отец, перегнувшись, разжимал его пальцы, судорожно впивавшиеся в молдинг, подхватывал Жеку под мышки, приподнимал и снова с плеском швырял в воду.
Когда обессилевший Жека закрыл глаза и пошел ко дну, отец подтянул его за веревку к борту и заволок внутрь баркаса.
Жека лежал на деревянных пайолах, под которыми плескалась лужица воняющей мазутом воды. Из носа, глаз и ушей текло, в голове цокали звонкие молоточки, руки и ноги казались ватными, неживыми, но решетчатые, выгоревшие на солнце и затертые ногами пайолы представлялись спасительным укрытием, они баюкали его в такт волнам, успокаивали, берегли.
Отец завел двигатель, баркас вздрогнул и затрясся мелкой дрожью. Жека закрыл глаза, прижался сильней к деревянному настилу и забылся.
Плавать тем летом Жека так и не научился. Даже на пляже побаивался зайти в море. Сидел на берегу и смотрел, как другие брызгались, ныряли, плавали наперегонки. Его дразнили, но ему было нечего ответить. Однажды Герка подкрался сзади и шутки ради схватил его за руки. Другие мальчишки подхватили за ноги и потащили к концу пирса. Жека так отчаянно брыкался, что одного паренька столкнул ногой в воду, а Герке прокусил до крови руку.
– Псих-одиночка! – завопил тот. – Ну тебя на хрен!
Мальчишки, увидев боязливо заходивших в воду девчонок, пингвинами попрыгали с пирса и размашисто поплыли к ним. Жека смотрел на Герку, легко обогнавшего всех: он единственный ходил в бассейн, и о нем говорили, что он перспективный. По крайней мере, на пляже Герка плавал лучше всех, никому было не угнаться за ним. Голова под водой, тело стремительно вытянуто, руки загребают, словно весла: раз, два, три – и он далеко впереди всех. Девчонки с визгом выскакивали на берег, а подоспевшие пацаны окатывали их водопадом брызг.
Марина делала круглые глаза, вертела у виска пальцем, потом хватала песок и бросала в мальчишек. Остальные девчонки тоже начинали бросаться песком. Мальчишки хохотали, вслед за Геркой снова сигали в воду и уплывали. Жека утыкался лицом в мокрый камень пирса и ему хотелось грызть его от того, что он не мог быть вместе со всеми.
С отцом на рыбалку Жека в то лето больше не выходил. Да и отец его не звал. А зимой отец погиб. Угорел в колхозном гараже. Его нашли утром в работающем на холостых «Москвиче». С ним была молодая бабенка-сетепосадчица. Не найдя ничего более укромного, они решили провести ночь в гараже. Выпили, а двигатель, чтобы не было холодно, оставили на холостых, потом уснули и угорели.
Мама не плакала, не кричала, не выла. Она стояла и смотрела на отца, уткнувшегося лицом в грудь своей мертвой подруги, на нечистую бретельку ее лифчика, сползшую с круглого белого плеча. Рука женщины свисала, и под ногтями, короткими, с облупившимся розовым лаком, были видны черные полоски.
Словно сквозь запотевшее стекло Жека видел похороны отца, хлюпающую земляную жижу на кладбище, затуманенные табачным дымом поминки, каких-то людей, пьяно пускавших слезу. И только Марину в коричневом платье и толстых чулках в резинку он помнил хорошо. Она, сидевшая рядом с ним на заваленной куртками и пальто кровати, гладила его по волосам теплой мягкой рукой и ничего не говорила. И Жеке было хорошо, хотя он знал, что так не должно быть, что это неправильно, но ему было хорошо, и он засыпал, чувствуя мягкую, теплую руку, гладящую его по волосам.
– Я плавать научусь, – сквозь сон сказал он, – чтобы отцу стыдно не было. Лучше Герки…
– Конечно, научишься, – слышал он уплывающий голос Марины, – я верю.
– Лучше Герки, – повторил Жека и заснул.
Следующим летом он пошел в бассейн, но там ему сказали, что набор будет лишь осенью. Тогда Жека решил попробовать самостоятельно и, как только вода в море прогрелась, начал тренироваться. Он отчаянно молотил руками и ногами, однако вода его упорно отказывалась держать. Накупавшиеся, с мокрыми волосами девчонки глядели на его отчаянные потуги, перешептывались и хихикали.
