Белый шейх: путь мести

– Шайтан! – вырвалось у Халида. Он не был суеверным человеком, но этот момент вызвал у него мурашки по коже. Это был человек. Без сознания, с мешком на голове. Совершенно живой, но, очевидно, беспомощный.

Халид видел, как солдаты перевалили тело через край, как оно полетело вниз, сначала беспомощно кувыркаясь, затем произошло нечто странное. Тело в полёте вдруг распрямилось, раскинуло руки, словно пытаясь замедлить падение. На мгновение Халиду показалось, что оно действительно замедлилось, будто падающий очнулся и пытался спастись. Это было противоестественно. Как будто человек, упавший с крыши, вдруг завис в воздухе.

Жестокий удар о камни прозвучал глухим хлопком даже на таком расстоянии. Халид невольно сжал кулаки – он ненавидел советских, но такое предательство своих же вызывало в нём ярость. Убивать в бою – одно дело. Избавляться от своих же, бросая их в пропасть, как мусор – совсем другое. Он отвёл бинокль, огляделся. Ни одного признака жизни вокруг. Только песок, камни и ветер, шепчущий свои вечные тайны.

– Хозяин! Я нашёл! Всё на месте! – Раздался в эфире негромкий голос Бахира, полный энергии и радости.

– Принеси тело! Там, у подножия скалы! – Шепнул Халид в микрофон, резко махнув рукой в направлении, где упал человек.

Бахир даже не задал вопросов. Он сразу понял, что требуется. Его огромные ноги понесли его к указанному месту. Он бежал, как горный баран, перепрыгивая через камни, не обращая внимания на колючки, рвавшие его шаровары. Тело лежало лицом вниз среди острых камней. Бахир перевернул его с неестественной осторожностью для такого великана. Под мешком оказалось молодое лицо, бледное, с тонкими чертами, непохожее на лица местных. Грудь слабо поднималась.

– Человек жив, хозяин! – Бахир поднял тело на плечи, как мешок с мукой.

Халид сам открыл заднюю дверь внедорожника. Бахир, откинув спинку заднего сидения, бережно уложил раненого в просторное багажное отделение, поправив его неестественно вывернутую ногу.

– Аккуратно, дурак! – Рявкнул Халид, но тут же смягчился. – Ладно, молодец.

Он приложил пальцы к шее незнакомца. Пульс был слабым, но ровным. Халид нахмурился – что делать с этим русским? Когда-то он, как преданный медицине, давал клятву спасать людей. Оставить парня умирать нельзя, возможно это Аллах послал ему, как очередное испытание.

– Поехали! – Резко скомандовал Халид. – Быстро. До того, как они решат проверить, куда пропал их труп.

Пока машина подпрыгивала на горной дороге, Бахир украдкой разглядывал лицо раненого. Оно напомнило ему своё недалёкое детство, когда его, пятилетнего оборванца, подобрал старый Рияд. Тогда в их кишлаке был голод. Бахир сидел у дороги, уже не надеясь на помощь, когда остановилась роскошная по местным меркам машина. Старик вышел, посмотрел на него внимательно и просто сказал: "Будешь учиться работать – будешь есть.

Отец Халида считал, что сыну нужен преданный человек, поэтому заставлял Бахира старательно учиться разным премудростям от обычной грамоты, до борьбы и владения оружия. С тех пор прошло двадцать лет. Худой мальчик превратился в могучего воина – два метра десять сантиметров роста, руки, способные согнуть подкову, спина, выдерживающая мешки с цементом. Но в душе он оставался тем самым голодным ребёнком, готовым на всё за кусок хлеба и доброе слово.

Халид резко вдавил педаль тормоза, и старый внедорожник с хрипом замедлил бег по пыльной дороге. Машина подпрыгнула на ухабах, но Халид не отводил взгляда от лобового стекла, где перед ним расстилалась панорама выжженной земли, разрезанной серыми камнями и сухими кустами полыни. Он круто вывернул руль вправо, машина свернула с основной дороги, въехав на еле заметную тропу, изгибающуюся среди скал, как змея, уходящая от опасности. Всё это он делал молча, с напряжённым выражением лица, будто каждый поворот колеса был частью какой-то невидимой стратегии.

Глухой удар колеса о камень встряхнул тело Антона, вернув на мгновение острое сознание. Он почувствовал, что лежит на чём—то мягком (коврик? одеяло?), но каждый толчок машины отзывался новой вспышкой боли. Где-то рядом слышался рокот двигателя и приглушённые голоса, говорившие на незнакомом языке. Попытка открыть глаза не удалась – веки будто налились свинцом. Рука, которую он попытался поднять, лишь дёрнулась в судороге. В горле стоял вкус крови и чего—то ещё, металлического и горького.

Через несколько минут он остановил внедорожник в небольшом укрытии – между двумя высокими скалами, покрытыми следами времени и песчаных бурь. Здесь за ними никто не мог наблюдать, особенно со стороны плоскогорья, где расположились советские военные. Это место было надёжно скрыто от глаз, словно сама природа создала его для таких случаев, когда нужно было исчезнуть на время. Сзади, на заднем сиденье, слабо застонал раненый. Звук был едва слышным, почти жалобным, но Халид услышал его сразу. Он закрыл глаза на секунду, сделав глубокий вдох, затем обернулся к Бахиру, который уже расстёгивал ремень безопасности и готовился помочь.

– Слушай внимательно. – Произнёс Халид, глядя прямо в глаза своему помощнику. Его голос был спокойным, но в нём чувствовалось напряжение, как перед боем. – В пещере мне понадобится горячая вода. Хочу промыть раны этого русского солдата. Если он выживет – будет работать на нас. Понял?

Бахир кивнул, не отводя взгляда. В его глазах мелькнуло что-то похожее на радость, или, может быть, просто облегчение. Возможно, в этот момент он уже видел в этом русском совсем другого человека – того самого мальчика, кем был сам когда-то. Голодного, одинокого, потерянного в мире, нуждающегося в чьей—то защите и помощи. И хотя внешне они были такими разными – афганец и русский, моджахед и солдат оккупационной армии – внутри них обоих жила одна боль, одно чувство одиночества, которое способны понять только те, кто прошёл через войну.

Машина снова тронулась с места, медленно пробираясь по узкой тропе, которая вела в глухое ущелье, заросшее диким терновником и пересечённое множеством каменных осыпей. Даже опытный водитель мог бы запутаться здесь, потерять направление, но Халид знал эту местность как свои пять пальцев. Он неоднократно бывал здесь прежде, в самых разных ситуациях – иногда с ранеными товарищами, иногда в одиночестве, чтобы переждать патрули или просто поразмышлять о жизни. Там, в конце пути, находилась тайная пещера, куда он и Бахир заглядывали лишь в крайних случаях.

Эта пещера была больше, чем просто укрытие. Она была своего рода святилищем, местом силы, где можно было временно укрыться от мира, забыть о войне, о страхе и боли. Внутри она имела несколько уровней, естественные ниши и даже источник воды, текущий по каменным жилам, словно кровь по венам. Халид любил это место. Оно давало ему возможность быть собой – не командиром, не воином, не политиком, а просто человеком, которому иногда хотелось остаться наедине с собой.

Не только воспоминания вели Халида сюда. Его прошлое тоже было связано с этим местом. Когда-то, много лет назад, ещё до войны, ещё до того, как он стал известным в Пакистане хирургом, он был молодым студентом, стремящимся изменить мир. Он с отличием закончил Ништарский медицинский университет в Мултане, лучший в стране, и казалось, что его будущее предопределено: операционные, белые халаты, научные статьи. Двоюродный брат, усыновлённый отцом, предал семью и сошёлся с врагами. Нагиб так чётко спланировал свои преступления по захвату бизнеса семьи, что все факты указывали на Халида.

Это стало для Халида точкой невозврата. Он оставил практику, собрал вещи, попрощался с матерью и по зову Аллаха, или, возможно, из-за порыва души, отправился в Афганистан. Там он начал новую жизнь. Он хотел оставить занятие медициной, но профессия не отпускала. Помогая раненым, он применял свои знания, полученные в Мултане. Действуя в полевых условиях, где вместо стерильных инструментов были ножи, а вместо анестезии – вера и решимость, он постепенно завоёвывал уважение местных. Под видом доктора занимался разведкой, а для полевых командиров и моджахедов стал третейским судьёй, человеком, чье решение в спорах играло первейшую роль.

Тем временем, далеко на плато, у самого края обрыва, два советских офицера, всё ещё стоявшие в тени скалы, докладывали по рации о том, что произошло. Их голоса были спокойными, почти безразличными, как будто они говорили о погоде или о том, сколько топлива осталось в баках.

– Говорит капитан Ларионов. – Докладывал офицер полковнику Бонцову по каналу связи. – Сообщаем о несчастном случае. Рядовой Белошеховский сорвался с обрыва во время ночного дежурства. Подтверждения смерти нет, но с такой высоты… шансов мало.

Полковник, находящийся в своём кабинете, посмотрел на начальника особого отдела, позволяя ему принять решение.

– Принято. – Раздался голос майора Висевского в эфире. – Есть ли необходимость в поисковой группе?

– Зачем? Там же одни камни. – Офицеры переглянулись. Один из них, старший лейтенант, пожал плечами. – Если он жив, то уже не первый день. Если мёртв – найдётся когда-нибудь. Вряд ли стоит рисковать людьми ради одного рядового.

– Согласовано. – Спокойно ответил Висевский. – Документально оформите как несчастный случай.

Рация затихла. Офицеры опустили микрофоны, огляделись вокруг. Никто не собирался спускаться вниз. Ни сегодня, ни завтра. Для них этот человек уже не существовал. Они считали его мёртвым. Аллах, владевший душами местных жителей, как всегда, решил иначе.

Когда машина остановилась у входа в пещеру, Халид первым вышел наружу. Он потянул носом воздух – он был сухим, немного пыльным, но чистым, без примеси дыма или машинного масла. Он сделал пару шагов, осмотрел подходы, проверил, нет ли следов других людей. Всё было в порядке. Пещера оставалась их тайной.

– Тащи парня аккуратно. – Потребовал Рияд от Бахира, открывая заднюю дверь.

Бахир бережно подхватил русского на руки, как ребёнка, и понёс внутрь. Его шаги были уверенными, несмотря на вес и неудобство. Он знал: от него сейчас зависит не только жизнь солдата, но и успех всей этой странной миссии. В пещере Халид сразу же начал подготовку. Он достал из сумки свои инструменты – старый набор хирурга, завёрнутый в плотную ткань, несколько бинтов, пузырьки с антисептиками, которые он сам изготовил из доступных компонентов. Он знал, что времени мало, и каждая минута на счету.

– Нагрей воды. – Распорядился доктор и указал Бахиру на маленькую нишу, где находилось место очага. – Ведра горячей воды будет достаточно.

Бахир кивнул и принялся за дело. Он быстро нашёл сухие ветки, разложил их в углублении, поджёг и поставил на огонь большой котелок. Через несколько минут вода закипела. Он принёс её Халиду, тот начал осторожно смывать кровь с лица и тела солдата. Тело было истощённым, покрытым ссадинами и царапинами, но главное – нога. Она была вывернута под неестественным углом, явно сломана. Халид осторожно осмотрел её, потом вздохнул.

– Перелом со смещением. – Произнёс Халид. – Нужно вправлять. Сможешь держать его?

Бахир кивнул. Он сел рядом, положив голову русского себе на колени, и крепко прижал его плечи.

– Наш друг может закричать и дернуться. – Добавил Халид. – Приготовься.

Не дожидаясь реакции, он взял ногу в руки и резко, но точно, вправил её. Русский вскрикнул. Это был болезненный, но живой звук. Халид улыбнулся. Навыки хирурга в нём ещё не были утрачены. Привычные руки, словно обладали собственной памятью делали свою работу уверенно.

– Живой! – С радостью выговорил Халид. – Теперь посмотрим, как он проснётся.

Сознание Антона медленно, с трудом, как будто пробиваясь сквозь толстый слой боли, пыталось вырваться из темноты. Это было похоже на то, как если бы человек пытался проплыть под ледяной коркой, не зная, где верх, а где низ, не чувствуя ни времени, ни пространства. Каждое мгновение существования в этом состоянии было невыносимо. Его мир состоял теперь только из жгучих волн, накатывающих от сломанных рёбер, и ледяного огня, который словно разрывал на части его правую ногу – ту самую, что была вывернута и, возможно, сломана.

Боль не давала ему покоя, она не позволяла уйти в забытьё, не давала сбежать даже во сне. Она держала его прикованным к реальности, но это была не настоящая реальность – лишь её обрывки, смешанные с видениями, воспоминаниями и кошмарными образами, порождёнными травмированным мозгом. Где-то на границе этого адского существования маячили странные картины – то ли воспоминания, то ли галлюцинации. Они возникали внезапно, исчезали так же быстро, но оставляли после себя след, как трещина на стекле, которую невозможно стереть.

Перед его внутренним взором распахнулась знакомая дверь. Не просто дверь – деревянная, с потёртой ручкой, он тысячу раз открывал ее своими маленькими руками. За ней была комната, где прошло его детство. Просторная, светлая, с окном, выходящим на широкий двор, где летом цвели яблони, а зимой дети играли в снежки. Всё здесь было до боли знакомым – запах старых книг, лакированного пола, штор, пропитанных солнцем. Даже воздух был таким же – немного пыльным, немного сладковатым от бабушкиных пирогов.

На пороге стоял отец. Он был одет в свою повседневную рабочую форму – серую рубашку с короткими рукавами, аккуратно застёгнутую на все пуговицы, и тёмные брюки, аккуратно выглаженные матерью. В левой руке он держал портфель – старый, кожаный, с потёртыми уголками, в нем он каждый день укладывал документы и чертежи. Левая рука, как всегда, находилась в кармане брюк – это была его любимая поза, он обычно подходил к двери, ещё до того, как успел полностью войти.

Его улыбка была такой же тёплой, как в те счастливые времена, когда слово «Афганистан» для Антона означало лишь далёкую страну на школьной карте, с которой он связывал мысли о приключениях, а не о крови и смерти.

– Привет, Антошка! – раздался голос отца. Он звучал неестественно чётко, будто действительно раздавался где-то рядом, а не в воспалённом сознании. Интонация была такой же жизнерадостной, как всегда по пятницам, когда он приходил с работы пораньше.

– Здравствуй, папа. – Ответил Антон. Может это сделало его подсознание? Скорее всего, он не произнёс этих слов вслух – они возникли в голове, как эхо давно забытого диалога. Он посмотрел на часы с жуком—скарабеем на циферблате – подарок отца после той памятной поездки в Москву. Часы показывали почти семь вечера. – Ты что-то сегодня рано… На целый час раньше!

Отец рассмеялся, как всегда легко и беззаботно. Он поставил портфель у книжного шкафа, где том за томом стояли его любимые книги по машиностроению, инженерии, авиации. Некоторые из них были перевязаны лентой, другие – с закладками из цветной бумаги.

– Всё работаю и работаю, пора уже с семьёй побыть, – сказал он, снимая куртку и аккуратно вешая её на спинку стула. Его пальцы привычным жестом расстегнули воротник форменной рубашки. – Сейчас переоденусь – и по партии.

Это прозвучало скорее, как предложение, чем вопрос. Как будто он знал, что сын никогда не откажет. Как будто они снова были вместе, в той жизни, казавшейся вечной.

Затем всё исчезло. Свет комнаты погас, стены растаяли, как воск в пламени. Отец исчез, оставив после себя лишь тепло в сердце и боль в теле. Антон снова оказался в своём настоящем – там, где каждое движение вызывало новые волны боли, где воздух пах железом и кровью, где вокруг него был полумрак пещеры, освещаемый мерцающим огнём костра.

Где-то рядом, совсем близко, он услышал голоса. Они говорили на другом языке – непонятном, но спокойном. То ли афганский, то ли пушту, то ли ещё какой-то. Голоса были мужскими, уверенно переговаривающимися, и, хотя слова были непонятны, их интонации не вызывали страха. Более того – они звучали как команды, указания, советы.

Антон попытался открыть глаза, но веки были тяжёлыми, как свинец. Когда он наконец смог их приподнять, перед ним мелькнули силуэты людей. Один из них был огромным – высокий, широкоплечий, с плотной бородой и тёмными глазами. Он держал что-то в руках – бинт или кусок ткани. Рядом с ним стоял другой – поменьше, но тоже с явно боевым видом. Оба были одеты в местную одежду, но не как крестьяне – как люди, привыкшие к жизни в горах и к постоянной готовности к бою.

Антон попытался пошевелиться, но тело не слушалось. Только тогда он понял, что его нога замотана плотными бинтами, и кто-то осторожно придерживает его за плечо, чтобы он не переворачивался.

– Не двигайся, – раздался голос. Теперь уже на русском. – У тебя перелом. Мы тебе помогаем.

Это был не отец. Это был чужой человек. Но почему—то в этот момент Антон почувствовал не страх, а надежду.

Антон попытался потянуться словно после долгого сна и снова сознание унеслось. На этот раз – в школьный класс. За партой сидела учительница – строгая, с пенсне на носу, в строгом сером костюме. Её имя – Мария Петровна. Она преподавала историю, и именно ей он обязан знаниями о войнах, о героях, о том, как важно сохранять память о прошлом.

– Сегодня мы говорим о Великой Отечественной войне! – Начала она, оглядывая класс. – О том, как наш народ победил фашизм. Хочу напомнить вам, ребята, что война – это не только героизм. Это боль, это потеря, это разрушение. Помните об этом.

Антон сидел на второй парте, внимательно слушал, но с некоторыми доводами учительницы он не был согласен. Он записывал всё, что она говорила, старательно выводя буквы в тетради. И тогда он не мог представить, что однажды окажется на войне. Что станет частью этой истории, о которой она рассказывала. Что будет лежать раненый, в чужой стране, среди незнакомых людей.

Урок закончился. Ученики начали расходиться. Кто-то выбежал в коридор, кто-то задержался у доски, стирая меловые записи. Антон собрал свои вещи, встал, посмотрел на фотографию Героя Советского Союза на стене. Он тогда подумал: «Хочу быть таким же». Он не знал, что через несколько лет эти слова станут проклятием.

Снова боль вытолкнула его с реальность. Холод. Темнота. Но теперь уже не одна. Рядом были люди. Он слышал, как один из них – тот самый высокий – говорит что-то по-арабски.

– Вода нагрелась. Нужно промыть раны.

– Я держу его. – Отвечает другой. – Делай, что нужно.

Антон почувствовал, как к его лицу прикоснулось что-то тёплое. Ткань. Возможно, смоченная в воде. Он глубоко вдохнул, и на секунду ему показалось, что он снова дома. Что это мама протирает ему лоб, когда он заболел в детстве. Что всё будет хорошо, но это длилось недолго. Затем последовал резкий, жгущий холод – кто-то начал обрабатывать его раны. Антон вскрикнул. Боль была острой, режущей, как нож. Он хотел открыть глаза, хотел крикнуть, но сил не было.

– Терпи, брат, – Произнёс тот же голос. – Это необходимо. Ты должен выжить.

– Выжить… – Повторил про себя Антон. Это слово стало для него опорой, единственной, что у него осталась.

Антон снова очнулся, но уже не в школе и не своей комнате родительского дома. Теперь он стоял на ветру, на пыльной дороге, в форме рядового Советской Армии. Вокруг – молодые бойцы, как он, с напряжёнными лицами и тревожными взглядами. Над головой – небо, бесконечно голубое, почти обманчиво ясное. А вдали – горы, словно сторожевые башни, окружившие их со всех сторон.

– Прибыли, новички! Добро пожаловать в Афганистан! – Кто-то выкрикнул.

– Здесь начинается твой путь. – Раздался Смех. Нервный, натянутый. Кто-то хлопнул его по плечу и прежний голос произнёс. – Если доживёшь – расскажешь потом внукам.

Антон не ответил. Он только посмотрел на горы. И впервые почувствовал страх. Не перед боем, не перед пулями, а перед этим местом. Перед тем, что оно может сделать с человеком.

Антон открыл глаза. На этот раз – полностью. Он увидел каменный потолок, покрытый копотью от костра. Слева – котелок с водой, справа – сумка с медицинскими принадлежностями. Прямо перед ним – человек, державший в руках шприц.

– Привет! – Легко выговорил мужчина. – Ты жив, хотя тело и голова сильно травмированы, когда ты упал с обрыва. Я постараюсь вылечить все твои раны.

Антон не ответил. Он только смотрел. Смотрел в глаза человека, который мог убить его, но вместо этого спас. И в этот момент он понял одну простую истину: враги – это не те, кто говорит на другом языке. Враги – это те, кто бросают своих в пропасть.

Где-то на границе сна и яви Антон продолжал своё путешествие. То ли по реке воспоминаний, то ли по горным тропам реального Афганистана. Его тело теперь принадлежало другим людям – тем, кто нашёл его среди камней, а сознание ещё цеплялось за образы прошлого – за отца у шахматной доски, за мать на кухне, за родной дом в Тарске.

Полковник Бонцов всё же приказал начать поиски и всё документально оформить, как несчастный случай. Капитан Лещенко аккуратно выводил в рапорте: "Рядовой Белошеховский А.И. сорвался с обрыва во время ночного дежурства. Тело не обнаружено…" Где-то между этими двумя мирами – между прошлым и настоящим, между жизнью и смертью – и находился теперь Антон. Не зная, проснётся ли он когда-нибудь снова, и если да – то в каком из этих миров.

Глава 3. Сага семь и Рияд

Особняк семьи Рияд возвышался на скалистом утесе в престижном районе Карачи, словно страж, наблюдающий за бескрайними водами Аравийского моря. Белоснежные стены из резного мрамора украшали изящные арабески, переплетавшиеся в сложные геометрические узоры. Центральный купол здания, покрытый настоящим сусальным золотом, сверкал на солнце, видимый даже с рыбацких лодок за несколько миль от берега. Золотое сияние купола дворца от ночного светила рыбаки Аравийского море использовали, как ориентир, предпочитая его маякам. Внутри мраморных стен, покрытых фресками цветочных композиций, жизнь текла размеренно и величественно.

Мансур Рияд, высокий статный мужчина с аккуратно подстриженной седой бородой и пронзительным взглядом, часто наблюдал за играми детей из своего кабинета на втором этаже особняка. Огромное окно выходило прямо в сад – оттуда был виден внутренний двор с фонтаном в андалузском стиле, где Халид и Нагиб устраивали свои бесконечные "сражения". Его рабочий кабинет был святая святых дома – обстановка выдержана в духе восточной роскоши: персидские ковры ручной работы мягко гасили шаги, мебель из чёрного дерева, инкрустированная слоновой костью, источала ауру власти и благородства, а древние манускрипты в кожаном переплёте напоминали о связи времён и культур.

Именно здесь Мансур принимал важнейшие решения для своей промышленной империи, которая насчитывала десятки предприятий. Текстильные фабрики в Пенджабе долгое время были главными источниками дохода семьи, где ткались знаменитые шелка и хлопковые ткани, поставляемые не только в Индию и Пакистан, но и в Европу. Судостроительные верфи в Карачи представляли собой мощный актив, позволяющий Риядам держать руку на пульсе морской торговли.

В окрестностях города Карачи еще располагался нефтеперерабатывающий завод. Этот стратегический объект был связан с государственными контрактами, дававшими семье влияние в политике. Мансур не забывал о социальных проектах, развивал сеть бюджетных аптек по всему Пакистану, обеспечивая доступной медициной бедные районы. Вся эта огромная империя не могла бы существовать без двух человек самого Мансура и его брата Фаруха.

Фарух был родным братом Мансура, младше главы семьи всего на три года, но казалось, что разделяет их не возраст, а целое поколение. Если Мансур был логиком, стратегом и воином в делах, то Фарух – душой компании, её лицом, эмоциональным центром, способным вдохновить любого, кто работал на предприятии. Он был личностью с утончённым вкусом, любителем искусства и музыки, но при этом невероятно практичным и ответственным.

Именно Фарух брал на себя работу, что требует человеческого тепла, умения вести переговоры, находить подход к людям. Он знал, как уговорить трудового профсоюза. Мансур плавал в верхах, знал, как убедить министра в необходимости инвестиций, обладал влиянием на государственных личностей, определяющих оборонные контракты. Фарух мог легко успокоить испуганного поставщика или улыбнуться клиенту, пожелавшего уже переметнуться к конкурентам.

– Я вроде бы все посчитал, продумал. – Обратился Мансур к брату. – Не пойму почему наш заказчик Байкени сомневается, словно у него в кармане другие подрядчики.

– Бизнес – это не цифры, Мансур! – говорил Фарух, когда они вместе осматривали новую фабрику в Лахоре. – Это люди. И если ты умеешь их чувствовать, деньги придут сами.

Именно Фарух занимался отношениями с партнёрами, организацией благотворительных мероприятий, участвовал в общественной жизни. Он умел быть и капиталистом, и филантропом одновременно. Больше всего он любил дом. Свою жену Элиду и сына Нагиба.

Амина Рияд, жена Мансура и мать Халида, была женщиной исключительной красоты и силы характера. Дочь известного кашмирского поэта и правнучка одного из последних судей Британской Индии, она сочетала в себе светское образование. Несмотря на успешное обучение в Сорбонне, обладала глубокой религиозностью.