скачать книгу бесплатно
—
Давид. 9-ть лет. Белый.
– Что такое Анубис?.. – говорит один из дикторов по телевизору, который в полудрёме смотрит Давид. – — Говорят, что Анубис – это соединение между Гором и Бастет. Всего существует четырехста двадцать шесть Богов из династии Гора, причём лишь один из них – мужчина. Поэтому Анубис – женщина. Третий Бог.
Давид внезапно просыпается, выключает телевизор – идёт на кухню. Берёт нож и будто пытается порезать себе вены. Заходит его мама и кричит от ужаса. Отнимает его нож, плачет и говорит громко с сильным ужасом: «Что ты хотел сделать?»
Рори. 9-ть лет. Негритянка.
Рори спит, и ей снится, что она идёт по тонкой дороге, где по бокам лава – но ей чрезвычайно легко идти. Над ней летают десять Богов со своими головами, а выше них летают ещё больше Богов – и выше, ещё больше. Однако когда нижние, десять Богов, подлетают к ней крайне близко, то они становятся меньше комарика – тем не менее, если они отдаляются, то становятся необычайно огромными.
Она просыпается, резко встаёт на кровати своей, начинает бежать куда-то вперёд и оказывается у открытого окна, в которое чуть не прыгает – вовремя замирает и падает перед самым окном, находясь изнутри. Второй этаж.
Аида. 9-ть лет. Смуглая.
Аида идёт по тёмному переулку – тишина жуткая. Внезапно перед ней оказываются двое мужчин, которые о чём-то спорят – один из них выхватывает откуда-то сбоку из своей куртки пистолет и стреляет три раза в живот другому мужчине. Убегает. Аида в таком сильном шоке, что просто проходит дальше, даже не взглянув на раненного мужчину, однако и он ничего не говорит – быть может, он просто умер, ведь лежит и истекает кровью…
Милена. 9-ть лет. Белая.
Летит на самолёте, и они попадают в сильнейшую турбулентность. Через некоторое время она просыпается, и видит, что вокруг паника. Её мама ей говорит, что они оказались на каком-то острове.
Кира. 9-ть лет. Азиатка.
– Сегодня тебя осмотрят, – говорит ей мама. – — Будут трогать там, но не беспокойся – я буду сидеть рядом, и тебе плохо не сделают.
Внезапно слышится сильнейший взрыв. Кира бежит к окну и видит, что из метро выходят клубы дыма: она и её мать совсем недавно вышли из этого выхода.
Сара. 9-ть лет. Белая.
Сара находится в школе. Через минуту после звонка в кабинет, где находится её класс на уроке, забегает группа террористов в масках. В плену её класс проводит около месяца.
Дарья. 9-ть лет. Белая.
– Поняла как?.. – говорит ей взрослый упитанный мужчина. Дарья кивает ему. – Теперь сама попробуй, – говорит он ей и протягивает нож. Она берёт и начинает драться с другой девушкой, которой примерно столько же лет. Убивает её. – Проиграешь, – говорит он ей сразу после боя. – Лишишься жизни. Ещё раз, но уже с другой… – кричит. Дарья начинает снова драться.
Лидия. 9-ть лет. Смуглая.
Поёт на сцене. Начинается стрельба. Её уводят, но она даже не плачет. Потом говорят, что была на неё охота.
Роза. 9-ть лет. Азиатка.
Едет на машине. Машина переворачивается. Умирают все четыре человека, кто там был, кроме неё.
Саманта. 9-ть лет. Негритянка.
Она долго смотрит на акулу перед самым выходом из водного парка. Уходит. Потом выясняется, что та самая акула проламывает стекло и загрызает одну из девочек – кстати, очень похожую внешностью на Саманту.
—
Давид, Рори, Аида, Милена, Кира, Сара, Дарья, Лидия, Роза и Саманта поднимаются в воздухе вверх совершенно голые в воображаемом круге: друг напротив друга.
Звучит такая речь, которая одновременно переводится им так, что они понимают эту речь, но звучит она таким образом: «За Это Из Акмэ Сутардэ Ило. Имид Аки Узэтэ Ордэ Кайзэ. Благо От Идэ Новэ Сотэ Ромэл. Иптэ Жаэрдэ Изо Кайек Зодэ». Эта речь повторяется.
Они оказываются сидя на десяти Тронах, которые находятся по кругу равноудалённые друг от друга. И они, Давид и девушки, говорят одновременно: «Первым делом нужно уничтожить врага, а потом пировать сколько можешь. Пересчитай свои деньги – хватит ли у тебя хотя бы на этот вечер иль секунду. Если ты Власть свою ощущаешь как зло, то ты – враг Власти, а если Власть для тебя ощущается как добро, то ты – друг Власти. Вдыхай пока есть чем, если ты есть враг Власти, а потом задыхайся…»
—
– Когда это с тобой началось впервые, Ди?.. – – спрашивает Рори. Она беспокоится, что Давид, бывает, падает в обморок от видений, поэтому ей хочется наверняка понять, что такого он видит – ведь это может быть весьма важно; как она выражается иногда: «Неизвестно, что в мире людей может помочь понять то, ради чего и живут эти люди… Сегодня мы можем увидеть что-то незначительное у себя в голове, но в другой день – можем увидеть то, что сможет изменить ситуацию и помочь выиграть…» Всё же она старается выбирать нечто чистое по Морали, чтобы не винить себя за то, что грязь её может просто уничтожить. Давид так же любит придерживаться Морали – и наслышан о Фрэнке, который дал достаточно страшных приказов, исполнение которых требует некоторое посягательство на Мораль и моралитет многих так называемых цивилизованных стран. Давид не во всём согласен с Фрэнком, но зато Гор любит некоторые приказы Фрэнка – особенно ужасные – — поэтому стоит решение об иерархии, ведь именно эта иерархия сможет помочь эффективно решить множество проблем, которые стоят над головой Фрэнка – ведь могут попросту эту голову отрезать.
– Когда я увидел ту фотографию… Где мои… наши с Сарой папа и мама… Это было жестоко, – – выражает мысли Давид. Однако он не всё знает о своём родстве, ведь Владимир думает, что из Давида может получиться хороший его, Владимира, преемник. Владимир считает, что нет особого смысла проверять ДНК мальчика, как он называет порой Давида – ведь ясно знать о том, что там в ДНК может лишь хороший учёный и даже программист – — ведь это всё проверяется на электронных микроскопах с помощью нейронных сетей – именно поэтому Владимир приказывает обучать некоторую общность своих слуг на программистов и учёных одновременно – — чтобы они могли позаботиться о безопасности данных, которые нужно регулярно проверять. Хотя Владимир и беспокоится о том, что сам вовремя не выучил это всё. «Но, быть может, – думает Владимир. – Судьба дала другое, что более приведёт к выигрышу в Войне!» Об этом – о выигрыше в Войне – — более и заботится Владимир, считая, что Давид – более как никто похожий на него внешностью и некоторой внутренностью ума, Морали, характера, прочего – — именно Давид хорошо заменит Владимира, если Владимир исчезнет навсегда отсюда. Об этом так же заботится Владимир.
– И ты решил убивать и пытать предателей?.. – – спрашивает будто риторически Дарья. Она знает подобных Давиду характеры людей: эти люди невыносимо жестоки, но не могут отвернуться и от справедливости – себя, подобные, наказывают сильней, хотя их враги, враги таких людей, наказаний этих не чувствуют в их, подобных Давиду людей, сторону. Давид мыслит и понимает, что принял самую страдальческую судьбу, хотя опущенные могли бы поспорить, но они и йоты не понимают того, что есть в мозгу Давида, или Фрэнка – поэтому их слушать нет особого намерения и пользы, ведь от подобных разговоров: разговоров тех, кто не умеет мыслить хорошо – нет особого прока, ведь Давид всё-таки хочет выбраться из ямы дерьма, в которую его когда-то затащили вместе со всем его Гаремом. Теперь Давид ищет понимание того, как нужно поступить с этими проклятыми, его особо отчаянными врагами, которые ища друзей становятся белыми и пушистыми, а когда от них отворачиваются по праву – — эти люди становятся уродами и уже никогда не могут измениться в лучшую сторону: остаются навсегда теми, кто так любит пить прямо из параши.
– Да. Они вынудили меня на это! – — выкрикивает Давид. И он выкрикивает по праву, ведь подобных людей, типа Давида, лучше не опрокидывать – иначе не только враги тут пострадают – — своим надают по шапке: Давид это хорошо чувствует своим нутром, однако всё равно пока не понимает, почему судьба именно так обошлась с ним и девушками из его группы.
– Не волнуйся, милый… Сейчас мы все здесь. Ты не отказался ни от одной из своих девушек. А нас – четыреста двадцать шесть девушек, – — говорит Рори.
– Раньше он и хуй свой потрогать не мог, а теперь может трогать столько баб, но всё равно чем-то недоволен, – — выкрикивает Аида и улыбается. Она улыбается тому, что Давид почти ничем не изменился в отношении к женскому полу – другой человек, считает Аида, уже мог бы сломаться и лезть к каждой из девушек без разбора, а Давид спокойно держится и даже успевает переживать за сохранность девушек – в среде других людей эти девушки могли бы потеряться из вида, однако Давид помнит о потребностях каждой из своих пассий. А Аида решила и дальше проверять Давида на грешки, если на то будет возможность.
Девять женщин и Давид сидят вокруг костра – это уже вечер. Неподалёку располагаются остальные девушки, которые тоже разожгли свои костры ранее.
– Это – большая пещера, – — говорит Саманта. – Здесь даже деревья растут! – – Саманта говорит с некоторой радостью, потому что первые шаги внутри этой пещеры принесли несколько плодов: реальных плодов от разных растений, но ещё и некоторую живность. Саманта рада, что здесь есть кормёжка для такого большого количества девушек – поэтому изнутри себя считает Давида везунчиком, ведь он смог найти Рай где-то под землёй, а однако же им оставалось идти ещё около трёх суток до совершенно другого места. Саманта даже подумывает, что там могло бы быть хуже, чем здесь, где они есть сейчас, ведь еды действительно вдоволь – — а расстояния в этой пещере – воистину колоссальны.
– Если отсюда нет выхода, то нам мало помогут эти деревья… – — говорит зло Аида. Она переживает, что Давид привёл их на погибель свою – но уже понимает, что ничего не изменить. Единственное, что её сильно гложет – нужно ли убеждать Давида в том, что он сделал неверный выбор в пользу этого места, в которое он так упёрто шагал, если вдруг им здесь не выжить… Однако в этом нужно хорошо убедиться, считает Аида, и начинает размышлять, как это можно будет лучше сделать.
– Девочки ходили и сказали, что здесь не видно конца этим деревьям… как и конца этой пещеры! – – говорит агрессивно на Аиду Рори. Рори переживает, что Аида постоянно хочет подорвать репутацию Давида – но сама ещё не очень ощутила, в безопасности ли они сейчас – — поэтому её агрессивность является чрезмерной, ведь она всеми силами будет покрывать любые ошибки Давида: хотя и считает, что у Давида как таковых ошибок-то и нет, ведь неизвестно, что руководит помыслами Давида и прочих людей – всё же Рори знает, что человек может ошибаться, поэтому пытается понять наверняка, могут ли быть ошибки у такого человека, как Давид, ведь она настолько погрязла в любви к нему, что даже сама беспокоится, что не заметит какую-то глобальную ошибку, поэтому порой показывает лицом, крича на Аиду, что нужно поддержать Давида, ведь если он ослабнет, то действительно может сдаться – а это реально никому не нужно из девушек в его Гареме. Рори так же хочет показать Аиде, что иногда, конечно, может быть и нужно ругать Давида, ведь он не должен выглядеть слабо – рано или поздно Давид должен будет начать парировать всякий разговор от Аиды, если слышится упрёк – — так считает Рори. Поэтому она всеми силами хоть и защищает Давида, однако всячески надеется, что он сможет однажды, можно сказать, просто накричать на Аиду… Хотя иногда Рори начинает когда думать об этом, почему-то представляет, что Давида и Аида начинают целоваться… Это так мило, думает Рори, хотя ей и другим людям, мы знаем, всякое может прийти в голову и плохое, на что нужно обращать меньше внимания, чем на что-то по-настоящему интересное и важное.
– Где же мы?.. – – спрашивает осторожно Сара. Её осторожность вызвана тем, что Сара переживает за операцию Давида – то есть за то, чтобы донести что-то важное от его имени. Сара знает, что Давид – непростой человек, поэтому всеми силами она старается не только понять Давида, как его и нужно бы понять – а ещё и понять себя, которая так стала сильно зависеть от Давида и своих к нему чувств и поэтому, обязательств. Она была долго его родной, хоть и по документам, сестрой и старалась заботиться о чувствах, которые никогда, как она признавала, не могли принадлежать в сторону Давида как брата, то есть она чувствовала, что любит его совсем не так, как сестра должна любить своего родного брата. Когда она нашла бумаги, в которых было сказано, что Давид – не её родной брат, да и вообще ей не брат – — её это сильно задело, но и обрадовало, ведь теперь она могла реально надеяться, что они могут быть вместе, хотя в этот самый момент времени вокруг Давида крутилась Рори, эта негритянка, которая, видимо, знала, когда нужно подойти к парню: и Давид сильно полюбил Рори. Да, Сара не могла надеяться, что Давид создаст Гарем, однако потом про него начали ходить слухи, что он является сыном какого-то еврея, очень богатого притом еврея… И она ещё сильней разубедилась в том, что сможет достать его. Она даже предположила, что и у Рори нет более никакой возможности, чтобы Давид был с ней настолько близок до конца жизни их. Однако позже, когда они попали в женскую тюрьму – — узналось, что Давид – сын Халифа. И всё стало выглядеть иначе для каждой из девушек, которые попали в Гарем к Давиду, сбежав из этой женской колонии.
– В ловушке… – загадочно говорит Дарья. – Быть может, нас загнали в тупик, чтобы просто убить… Или что похуже! – – а что может быть похуже для Дарьи? Она считает себя грузинских кровей – она считает себя похожей на Давида, который чтит мусульманство – — поэтому и Дарья это чтит, стараясь быть похожей с Давидом во всём, что бы её не оскорбляло. И она считает, что эти люди, так сказать уроды, могут найти то, чему могут отдать предпочтение до совершения убийства девушек и самого Давида. Например, пытать – что было бы хуже всего. Но не для Дарьи… Она чтит, конечно, в Давиде его попытку называть себя мусульманином, но сама считает себя грузинкой – а что страшно для грузинки? Быть проституткой. И она считает, что эти парни, которые охотятся за ними – могут сделать некоторых женщин из Гарема Давида такими. «Лучше бы пытали…» – говорит иногда себе Дарья. Всякая жизнь Дарьи, если она находится где-то в плену – что бывало – — попытка выйти как можно более сухой из воды.
– Да, Дарья… Ты не слишком оптимистична на этот счёт… Неужели ты не веришь в Аллаха?.. – — спрашивает потрясённо Лидия. Лидия, как никто в Гареме, верит и уповает на одного лишь Аллаха: она считает, что кто-кто, а вот Аллах действительно разумеет то, как нужно всё сделать, чтобы любой, кто есть в этом Космосе, в её, Лидии, доме – почувствовал, что делает что-то не так, или всё-таки идёт верной дорогой. Она считает, что над одним Аллах может просидеть целую Вечность и долго помогать ему становиться настоящим и преданным – а другого может и обделить, то есть обратить мало внимания: но и со стороны Аллаха это невозможно – дать не то, что должно дать, ведь Он каждому отдаёт не просто должное, но то внимание, которое и нужно человеку, да и всякому живому существу, на которого Он ведает. Поэтому Лидия всерьёз размышляет, а может ли Давид быть Аллахом, ведь если на то есть позволение Самого Аллаха, то не может быть иначе.
– Я верю в то, во что верит Давид… – убедительно говорит Дарья. Давид смотрит на неё пристально.
– У тебя любовь к нему, но вы слишком мало знакомы… – — говорит Рори. Рори давно уже почувствовала, что Дарье небезразличен Давид, как мужчина: она, Дарья, давно поглядывает на Давида, поэтому Рори ждёт порой от Дарьи решительных шагов – кстати, Дарья их делает постоянно, никогда не пытаясь сбросить свою ответственность за судьбу Давида – борется за то, чтобы быть преданной ему и старается следовать за ним туда, куда бы он ни пошёл.
– Это не любовь, – говорит Дарья. – — Мне просто нужен Давид. Я не называю это любовью… Мне однажды было дано задание – защитить его жизнь во что бы то ни стало. И я не упущу шанса сделать это! – – заканчивает фразу браво и мощно – так, что даже Рори это воодушевляет и настраивает на лад победителя. В умах некоторых девушек даже, которые это слышат, наступает какая-то надёжная нота надежды, и ни одна девушка не может эту ноту упустить, ведь схватилась за неё каждая из этих девушек так сильно, как только это возможно – и ведь они думают не только, что нужно защитить Давида, но и защитить друг друга, ведь даже одна потеря – каждая из них, да и Давид, понимают – может привести не просто к какому-то расстройству за эту самую потерю, но даже к коллапсу всего общества Земли и даже Космоса. Здесь не может быть Утопии не потому, что мы не могли бы её представить – можем – — но потому, что общество просто никогда не созреет и не будет готово к подобной наимощнейшей идее Утопии из-за своего ужасного прошлого, наполненного страданием и развратом, отчуждением и сильнейшим-наисильнейшим недоверием друг к другу, где даже жена может спать с мужем, держа где-то рядом нож или пистолет, чтобы при приказе, или другом удобном случае, убить своего этого мужа. Поэтому Дарья противоречит этому принципу – и для неё удобный случай заключается в том, чтобы защитить Давида и других самочек, как она иногда говорит про них, то есть девушек.
– Да, – говорит осторожно Рори. – — Поэтому и не подведи его. Хорошо?.. Не нужно думать, что Давид – какой-то сверхчеловек или Бог. Он – обычный парень. Не нужно пугать нас своим ему поклонением…
– Я не поклоняюсь ему, – говорит тихо, но и директивно Дарья. – Я просто чувствую, что кто-то его хочет прикончить… Но среди вас я не вижу подобных людей. Меня учили это чувствовать… Я не вижу здесь ему врагов…
«Ты сам себе враг, Давид, если будешь думать, что кто-то здесь может навредить тебе из твоих самок…» – заключает Гор и ставит шах и мат Бастет – они, Гор и Бастет, исчезают.
—
Предисловие
—
Конечно, нужно написать предисловие. Можно сказать, что это будут все те же черновики писателя-неудачника из первого романа, который не решился опубликоваться. Поэтому он писал то, как видит этот мир таким, чистым и истерзанным. Он по-прежнему сидит постоянно в той белой комнате и не выходит, стараясь осмыслить свою болезнь. Он пытается уже придумать мир, в котором нет границ. Извращения он стал ненавидеть и презирать – он стал выше в развитии и сильнее. И ему начали чудиться девять девушек, которые постоянно будто приходят к нему в комнату и разговаривают с ним; быть может, они даже занимаются любовью, но он это всеми силами скрывает от того читателя, который вроде бы никогда не прочтёт эту работу.
Мальчик исчез и появился мужчина, хотя лучше говорить о зрелом парне. «Чёрный дневник», который так ещё и не появился на страницах опубликованных работ, был сложнейшим проектом, пока я не открыл свойство цистронных связей, или генов. Теперь я вижу мир иначе – и поэтому иначе трактую его. За эти три года после редактирования первой работы у меня было достаточно проблем со здоровьем, но сейчас я практически здоров.
Всякий город, где рождён кто-либо из нас – имеет значение, ведь всякий человек, который рождается – — имеет мысль. Мой Город, где я был рождён – о нём ходили разные легенды. Однажды мне даже сказали, что это – самый опасный город в мире. Сам я наверняка не знаю об этом, однако где бы я ни был – там где я нахожусь – — и есть самая грандиозная опасность. Да, этот Город – маленький; однако в нём родился великий человек.
С детства я выбирал людей, у которых хотел учиться, таких, чтобы они выглядели сильней меня до момента выбора – когда я набирался с них опыта, я переходил далее к следующим, которые были сильней предыдущих – — и так далее. Теперь мне бы учиться только у Бога.
В детстве я долго не мог научиться писать от руки. Я плохо выводил цифры, а буквы у меня были ужасно большими. Со временем буквы стали меньше, однако почерк стал плохо-читаемым, но мне стало нравиться писать. Читать мне почти не нравилось в детстве, когда я ходил в школу. Со временем я старался меньше читать… Я плохо запоминал стихи – никогда не любил их учить, и до сих пор этого не люблю. Хотя я любил заучивать песни, но и теперь я почти ничего из этих песен не помню, потому что обычно быстро записываю песню, а текст у меня на листе. Зато я полюбил читать. Я стараюсь читать всегда, когда у меня есть для этого время. В этой работе я ещё напишу о книгах, которые я прочитал к моменту редактирования части, где о книгах об этих и сказано – их ещё не так много, однако хорошо читать (хорошо, то есть с удовольствием к опыту чтения и знаний) я начал лишь около трёх лет назад. Я помню, как приходил с работы домой и пытался прочесть несколько часов книгу – читал много Достоевского тогда. Но обычно я мог осилить несколько часов, а потом засыпал прямо на кресле с книгой. С электронной книгой правда. Зато я смог осилить почти всего Достоевского; во всяком случае, его работы-романы. Сейчас я сплю около 12-ти часов в день – если я сплю меньше, то мне невозможно обучаться, и я засыпаю, не могу хорошо концентрироваться. Я знаю, что некоторые великие люди спали меньше 6-ти часов, но сколько я ни пытался так – у меня это не выходит. Раньше я хотел много не спать, но теперь я отбросил эту идею – и мне стало легче привыкнуть к себе.
Теперь действительно меня толкает нужда, чтобы действовать. У меня мало денег, а я влюблён в некоторых особ, которых нужно всячески обеспечивать. Да, я влюблён далеко не в одну девушку – и я уверен, Вечно было, есть и будет так, что я буду любить каждую из них всю эту Вечность, с Её начала и до Её конца. Я не буду говорить прямо здесь, сколько этих особ, ведь это некрасиво – я вас многих-то и не знаю лично – — но особам этим я расскажу всё, как есть, насколько хватит моих талантов и памяти. Да, сейчас у меня ужасно мало денег… Примерно 10—20 тыс. рублей на один месяц. И, конечно, этого ужасно мало, чтобы обеспечить хорошую жизнь для всех, кого я полюбил.
Конечно, хочется, чтобы каждый человек имел достаточные для реализации морализованных потребностей права. И поэтому необходимо придумать и продумать полноценные инструменты, технологии и методики для того, чтобы эти права создать документально и логически в отношении нас, как живых организмов животного происхождения; так же нужно понимать, что именно мы придумали Мораль, и всё стоящее рядом – а так же грех и извращения. И эти понятие не только нужно отгородить друг от друга, но и одно из них, извращения – лишить жизни, уничтожить, купировать так, чтобы оно исчезло и никогда более не появлялось!.. Уже стоит в высших кругах вопрос о том, стоит ли вообще показывать хоть кому-то подобное уродство, как извращения!? И, кажется, этот вопрос – риторический, ведь это должно быть запрещено для просмотра. Государь Морали, я уж точно думаю, не должен видеть эту гадость. И Его Народ так же должен быть ограждён от этого ужаса!
Я вижу многие недостатки в мировом и в политическом устройстве. Но нужно ли делать заплатки?.. Конечно, в некоторой степени модно было бы ходить с порванными штанинами, которые подобны царапинам, и говорят за себя про судьбу тех, кто эти царапины носит на себе – и про судьбы тех, кто эти царапины нанёс. Глубоко несправедливо всякому понимать, что у нас нет единой цели и концепции пути к Великому Государству! Но я думаю, что у нас достаточно сил для того, чтобы взрастить стены этого Государства и вырастить Народ для данного Государства Богом; и, конечно, лелеять плоды, которые будут высоко полезны для каждого из тех, кто решится быть внутри этого Государства, а не снаружи Его. Свободу слова уже давно надо было назвать свободой морализованного слова, а не всякого, которое только придёт на ум! Нужно всеми силами бороться с мафией, которая олицетворяет несправедливость и аморальность того, с чем связана их деятельность. Из правительства нужно мафию выгнать, а из мафии – сделать трупов!.. Тех, кто способен работать на правительство – нужно приручить и дать удобства – — эти люди никогда не просят богатств, а лишь пристанища и защиты. Нужно обеспечить кровоток для глобализации и корпоратократии! Нужно это сделать государственным и всенародным, а так же морализованным – чтобы каждый мог обеспечивать морализованное действие и свой морализованный голос за какое-либо даже самое маловажное предприятие!.. Но для всего этого нам нужно уничтожить хакеров! Нам нужно уничтожить проституцию! Нам нужно уничтожить порнографию! Неприятно видеть, когда детей уже с детства приучают к голым половым органам… Это – ужасно и аморально. Это – еда, которую нужно выплюнуть! Мы должны приходить с работы домой и понимать, что нам будет хорошо дома – и будет хорошо, пока мы идём по улице домой. Мы устали бояться того, что нас могут убить, или даже чихнуть в нас и этим уже заразить! Мы устали бояться венерических болезней и педофилов, зоофилов и прочих подобных уродов! Сначала они смотрят на вашу жену, а потом лезут на вас, на вашу маму, на свою маму… Это – ужасно и от этого тошнит! Да поможет нам Бог избавиться от всего этого.
Я уже устал, что моих любимых девушек постоянно очерняет эта дешёвая и жёлтая пресса – я надеюсь, что с этими тварями, прессой и их хозяевами, расправятся как надо. Некоторые из моих девушек являются девственницами, а про них пишут как про последних шлюх! Это – ужасно и от этого тошнит! Я буду искать наказания для тех, кто переступил грань моего доверия – и буду сильно наказывать за это. Не надо предавать меня, иначе пожалеете об этом.
[frank_sparral]
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
– Что вы думаете, Гарисон, об этом парне?.. – говорит Бенедикт и указывает на Фрэнсиса, высокого и изящного с виду человека.
– А что я должен думать? Я его впервые вижу… – говорит уставше Гарисон. – Мне нужно быть детектором лжи, чтобы вы внятно и ясно говорили мне обо всём? – с сильнейшим давлением говорит Гарисон и смотрит прямо в глаза Бенедикту. – — Да, я много видел людей – и хорошо разбираюсь в них, в каждом… Но что вы сами можете сказать об этом парне?.. – — показывает указательным пальцем в сторону Фрэнсиса и садится в одно из кресел. Фрэнсис так же усаживается в другое кресло, а в третье – садится сам Бенедикт. Всё это происходит в том же кабинете Бенедикта: здесь всё обделано самым дорогим деревом. – — У вас нет ни одной книги, Бенедикт, – вдруг говорит несколько озабоченно Гарисон. – Вы не любите читать?..
Однако же Бенедикт нажимает кнопку на столе, рядом с которым находится его кресло: перед Гарисоном и Фрэнсисом открывается огромный шкаф, в котором находятся множество разнообразных книг. Гарисон показывает разочарованность будто в своём предположении, а Фрэнсис крайне ободряется тем, что видит эти книги вновь – встаёт и хочет дотронуться до какой-то одной из них – — но Бенедикт жмёт тут же на ту же кнопку и шкаф закрывается. Фрэнсис разочарованно смотрит на дерево этого шкафа, поворачивается к обоим и уже показывает какую-то странную и даже несколько больную радость. Садится. Эта больная радость Фрэнсиса заключается в том, что сам Фрэнсис просто не любит отказов. Конечно, если ему откажут на его шутливое предложение – Фрэнсис будет даже глубоко счастлив – — однако если откажут на то, что он действительно хочет – он этого в действительности попросту не простит. Так и было, когда Фрэнсис предложил Давиду организовать группировку, где будут править только белые люди. Тогда Давид ещё не был мусульманином, или не признавал своего мусульманства, поэтому Фрэнсис всеми силами давил скорее, чтобы успеть, так сказать, до закрытия дверей в лифт, или в последний поезд. Но Фрэнсис не успел, ведь потом Давид принял мусульманство… Фрэнсис считает, что это был самый серьёзный отказ в его, Фрэнсиса, сторону, поэтому всеми стараниями своими теперь пытается достичь точки, где Давид сначала поймёт неправильность своего отказа ему, Фрэнсису, а уже потом сам Фрэнсис сотрёт в порошок Давида, ведь Давид всё-таки должен быть не в окружении разных рас, а в окружении одной, белой, расы. Фрэнсис даже говорил иногда Давиду, что мог бы принять того с белым гаремом, однако Давид – как мы видим – — дал отказ этой идее, чего, конечно, не смог выдержать ни один белый немусульманин, которые крутились рядом с Давидом – – Давид стал для этих белых ребят ниже любого нигера, поэтому охота на Давида стала такой, своего рода, гурманизированной привилегией высшей крови.
– Так кто это?.. – — спрашивает Гарисон всё-таки, ведь ему уже кажется, что встреча изрядно затягивается, ведь Гарисон не ожидал, что Бенедикт позовёт какого-то малыша, каковым видит Гарисон Фрэнсиса. Поэтому Гарисон старается сразу же перейти к делу, чтобы понимать, что его, то есть Гарисона, время не тянут будто назло – этим самым, Гарисон пытается так же показать себя крайне инициативным и заинтересованным в деле – если, конечно, оно не представляет угрозу для всей кампании.
– Наш новый император! – — говорит громко Бенедикт и будто ждёт аплодисментов, но лицо Гарисона остаётся прежним – как Гарисон смотрел в сторону Бенедикта, так он и продолжает смотреть в его сторону сейчас и даже ни на мгновение не переводит взгляд на Фрэнсиса. – — Вы не хотите его разглядеть? – – удивлённо спрашивает Бенедикт. Бенедикту не нравится, что Гарисон никак не реагирует – впрочем Бенедикт и не пытался-таки удивить Гарисона, а просто выдал то, к чему Гарисон должен подойти с умом, ведь перед ними обоими, перед Бенедиктом и Гарисоном – находится по сути новый человек из нового общества – — и этот человек всячески хочет вести за собой: показывать своим примером то, как бы нужно владеть миром. Тем не менее, Бенедикт – тот самый человек, который более надеется на себя, а не на тех, кого ему подсылают: множество было императоров перед взором Бенедикта, однако никто из них – даже Давид, рапорт о котором Бенедикт зачитал наизусть – — не подошёл на роль настоящего Императора, как провозгласил Им себя когда-то Фрэнк, что тоже никак Бенедикту не пришлось по вкусу.
– Я его наизусть запомнил. Но что мне с этого?.. – — озвучивает чётко и медленно Гарисон. Гарисон боится разочароваться во Фрэнсисе – и, заодно, в Бенедикте. Гарисон не терпит, чтобы его планы проваливались – поэтому не упускает возможности отомстить всем, кто провалил его с этими планами.
– Разве вы не видите, что он очень подходит на роль Императора?.. – – разочарованно вдруг обращается к Гарисону Бенедикт. Разочарование Бенедикта носит такой характер: Бенедикт не хочет, чтобы Гарисон так ясно своим лицом показывал, что всё равно Фрэнсиса потом придётся убить – они ведь, Бенедикт и Гарисон, строят заговор. Поэтому Бенедикт подумывает, что Гарисон может сдаться и высказать вслух, что его, Гарисона, это уже окончательно достало – но однако Бенедикт надеется до последнего, что планы не придётся менять, а Фрэнсис продержится до той самой поры, когда его можно будет уничтожить уже своими силами – — но для начала нужно уничтожить Давида.
– Не знаю даже… – говорит снова чётко и так же без эмоций Гарисон. – — Это – действительно лучшая кандидатура?.. – – наклонившись вперёд и опёршись рукой о ручку кресла, в котором сам сидит, говорит Гарисон почти шёпотом по направлению к Бенедикту. Гарисон будто не хочет, чтобы их услышал Фрэнсис, ведь, если честно, не особо доверяет такому молодому парню. Конечно, Гарисон немного читал дело Фрэнсиса, однако более в этом вопросе надеется на практику и опыт Бенедикта, с которым и хочет обсудить – тот ли самый это Фрэнсис, о котором как-то между Гарисоном и Бенедиктом шла речь. И сейчас Гарисон, если и смотрит в сторону Фрэнсиса, то крайне настороженно, ведь подразумевает под знаниями об этом Фрэнсисе – если это тот самый Фрэнсис – — что он, Фрэнсис, весьма легкомыслен, а поэтому с ним, с этим Фрэнсисом, стоит ужасно деликатно обращаться, ведь совсем даже и неясно, кто стоит в реальности за этим Фрэнсисом. Гарисон теряется в догадках, поэтому уже желает, чтобы Бенедикт как-то рассказал ему, Гарисону, если хорошо знает Фрэнсиса о том, что же этот Фрэнсис из себя представляет – вкратце – — и в действительности ли может он, Фрэнсис, помочь делу.
– Лучше не найдёте, – – говорит уверенно и чётко Бенедикт и чуть не подмигивает Гарисону, но сдерживает себя. Бенедикт хочет продемонстрировать Гарисону, что остальное лучше обсуждать наедине, потому что даже не позволил Фрэнсису взять ни одной книги, а ведь Бенедикт бывало дарил некоторые из своих книг, купленные на свои между прочим деньги – но ведь дарил он эти книги людям проверенным, масштабным с точки зрения самого Бенедикта. А пока Бенедикт о Фрэнсисе так не думает – Фрэнсис лишь начинает показывать себя и, быть может, слетит уже скоро с рельс – — хотя внутри Бенедикт сильно надеется, что всякие промашки, которые он нашёл в биографических записках о Фрэнсисе, являются более надуманными и или решаемыми: Бенедикт смотрит по ситуации, а пока всё говорит о достаточно крепкой хватке Фрэнсиса.
– Хорошо бы… – — говорит с одной стороны успокоено Гарисон, но всё равно видно, что он неспокоен – во всяком случае, он ударяет постоянно о ручку кресла пальцами в какой-то такт. – — Если он и правда подходит на роль будущего Императора… Тогда он должен услышать то, что сейчас я озвучу, – говорит Гарисон серьёзно.
—
– Как ты хочешь создать Анубиса?.. – говорит Бастет Гору.
– Это будет впервые, хотя и ты, и я – видим: что из этого получится… Анубис необходима, иначе Дэла не сможет появиться… Тем самым не появятся и те, кто последует за Дэлой, как появились те, кто следует за тобой, Бастет.
– Я знаю… Мы должны смотреть в глаза друг друга и стоять прямо, – заключает Бастет.
– Изо ртов наших польётся кровь, которая начнёт касаться друг друга потоками-реками этой крови… Эти реки и создадут Анубис, вторую женщину в моём мире, – говорит Гор.
– Бесконечная наша любовь к ней не даст появиться и врагу здесь, но с Фрэнком случатся многие беды из-за того, как он любит Дэлу… Эта любовь отличается, как и всякая любовь индивидуально к каждой его самке… – говорит добродушно Бастет.
– Будет много проблем, которые он преодолеет. Я не вижу достоинства в мужчине, у которого нет множества женщин, которые могут удовлетворять его сексуально… Он – не раб. Он – Правитель. Да, многие другие мужчины могут быть только с одной женщиной… И в этом – их судьба. Но в сторону Фрэнка это будет просто аморально. Я не вижу шанса выжить ему, если он будет с одной или вообще без самки… Речь идёт о четырёхстах двадцати шести женщинах, которые должны ему показать свою ласку. И ласку женскую, а не материнскую… Он уже напитался материнской лаской до такой степени, что многих просто уже от этого даже тошнит! Он должен разделить ложе с каждой из своих женщин, или я никогда не буду считать его мужчиной достойным, чтобы я лично смог рассказать ему свои тайны, как и каждая из Богинь смогла бы рассказать лично тайны именно своей девушке. Пока он не добьётся чрева каждой из своих четырёхсот двадцати шести женщин – я не смогу дать ему ответы на те вопросы, которые никогда не раскроет Сам Аллах, – — договаривает Гор и сильно выдыхает.
– Примерь корону Аллаха, дорогой… – говорит Бастет и исчезает.
Гор в образе Аллаха говорит:
– Бисми Ал-Лахи Ар-Рахмани Ар-Рахими. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Появляется Бастет, и из ртов Бастет и Гора текут два потока крови, которые объединяются и формируется тело Анубис. Через некоторое время Анубис оживает и сильно с болью кричит:
– Где я? Почему Фрэнк до сих пор без Дэлы?!
– Убивают людей из-за этого, – говорит спокойно Бастет. – Мой человек должен в первую очередь быть с Фрэнком…
– Чёрт, – кричит Анубис. – Выходит, что даже её нет там с ним?..
– Нет, моего человека там нет, – говорит ужасно спокойно Бастет.
– Выходит, что Фрэнка могут убить в любой момент?.. – говорит с ужасом Анубис.
– Именно, – говорит Гор. – — Но мы хорошо понимаем, что Фрэнк бессмертен. Если его убьют, то он снова воскреснет. Любая боль, хоть и оставит отпечаток, но забудется. Любая рана заживёт, хоть и останется навечно в памяти его. Любой проигрыш отомстится в бесконечность раз. Любая его слабость исчезнет – и станет он ещё сильней, как и сильней станут его жёны-самки!
– Не терплю, когда с Фрэнком нет Дэлы, – – разъярённо говорит Анубис. И действительно, Анубис была рождена специально, чтобы всячески преподносить дары Дэле – а ведь самым дорогим даром для Дэлы является сам Фрэнк, что Дэла ни раз подчёркивала через своё требовательное отношение к Фрэнку: особенно тем, что просила Фрэнка постоянно находиться где-то поблизости – так Дэле было крайне спокойно и душевно, ведь всякое мгновение без Фрэнка Дэла воспринимает слишком губительно для своей персоны. Что же с ней случилось, когда Лаура обогнала, так сказать, в почитании Фрэнком самки – Дэла много бесилась по этому поводу, думает Фрэнк, но уже находилась в том возрасте, когда могла показывать лицом спокойствие и лёгкое, неранимое, ко всему отношение, однако внутри неё буйствовала сильнейшая скорбь и ярость, как считает ясно Фрэнк, ведь она прямо-таки хотела разорвать эту Лауру на кусочки – видел Фрэнк – — но не смогла отказать Фрэнку, а потом и себе в том, чтобы впоследствии начать не просто ублажать Лауру всячески, а реально показывать свою любовь, любовь Дэлы, к Лауре: Фрэнк ещё не знает наверняка, любит ли Дэла Лауру и наоборот, но он, Фрэнк, считает, что раз любит сам этих двух самок, то и они обязательно полюбят друг друга, ведь Фрэнк явно без них обеих не может.
– Будь спокойней, моя Любовь, – говорит Бастет. – И ты ощутишь всю прелесть моих ласк и чрева, которое подарю тебе за терпение твоё, о дорогая моя Анубис, – — говорит спокойно Бастет, и её, Бастет, глаза начинают слезиться: проливается множество слёз, а потом идёт кровь из глаз – и Бастет начинает кричать от боли, задыхаться и сгорает огнём сильнейшим, становится пеплом и исчезает с ветром. С Анубис происходит то же самое. Остаётся один Гор, который заключает:
