скачать книгу бесплатно
– Совершенно. Не вижу проблем. А зачем здесь этот?.. – – показывает в сторону Фрэнсиса Маршал и не видит, как несколько расстраивается Бенедикт, потому что подсказку для своих предположений – предположений Бенедикта – — он не слышит. Тем не менее, у них нет времени, чтобы разъяснять каждую мелочь, поэтому Бенедикт надеется теперь в понимании правды в этом целиком на свои силы – Бенедикт думает в первую очередь о том, что в точности неизвестны корни Давида: отчасти тот похож на Османа, с другой стороны чем-то похож на Габсбурга, но так же есть что-то русское и кавказское одновременно, однако улыбка Давида выдаёт в нём нечто чрезвычайно агрессивное из-за ярких клыков – и поэтому Бенедикт думает, что это вообще за нацию носит на своём лице Давид; Маршал же целиком теперь поглощён Фрэнсисом, поэтому резко бросается в жар: – – Ты из богатеньких?.. – — нагибается вперёд и задевает своим коленом ногу Фрэнсиса. Похоже Маршал чувствует, что Фрэнсиса обеспечивают богатые корни, но это не совсем так – Бенедикт утаивает то, откуда взялись деньги на обеспечение жизни Фрэнсиса и откуда этот Фрэнсис взялся сам, однако история подготовлена, поэтому Бенедикт на этот счёт ни о чём не переживает.
– Он – обычный человек, – – спокойно заявляет Бенедикт – однако он, Бенедикт, явно скрывает что-то от Маршала, хотя Маршал совсем не задаётся вопросом о том, что может скрывать тот, кто платит ему настолько огромные для Маршала деньги. Он даже не обращает внимания на интонацию Бенедикта, которая ясно говорит сведущим людям о том, что Фрэнсис будто представляет какой-то именитый род – и здесь он не просто так – — хотя, конечно, исследования на счёт рода Фрэнсиса всё ещё ведутся Бенедиктом, поэтому, быть может, Фрэнсис совсем не тот самый род Ницше или, допустим, не Рокфеллер, а всего лишь полукровка: человек получивший лишь цистронное право иметь подобную внешность, как у Фридриха Ницше и Джона Рокфеллера, но не являющийся прямым потомком их – то есть потомком философии Ницше, или потомком богатств Рокфеллеров. Хотя можно сказать так же и о Маршале, ведь Маршал так же совсем не знает своих корней в должной степени – он не чувствует гордости за свой род, хотя такие люди как Маршал вообще не чувствуют подобного в себе – — всякий человек для них – атрибут для их задора, некоторого веселья и страсти к унижениям в сторону тех, кто особо им не нравится.
– Зачем он здесь?.. – как-то с издёвкой замечает Маршал. – Я вижу, что он неопытен. Он нам не будет мешать?.. – Маршал сильно переживает за операцию, поэтому всякий необдуманный или плохо-подготовленный шаг он стремится изменить в пользу для себя и своей кампании.
– Он хочет быть Императором!.. – — заявляет вдруг с некоторым пафосом Бенедикт. Пафос его заключается в том, что Бенедикт даже несколько уверен, что Фрэнсис может заполучить Трон – но этот пафос не дотягивается до Триумфа, с которым и должен звучать всякий невульгарный пафос: и у Бенедикта совсем не получается это произнести искренне и с некоторой для себя довольностью, что значит успокоением и даже надеждой на радость, которую, конечно, он всеми силами презирает, ведь улыбается только там, где это особенно ему выгодно – и знаете, это не всегда становится выгодным для выживания его группы, хотя Бенедикт, конечно, будет всеми силами всячески отрицать, что не сумел взять всё в руки победы. Однако же для Маршала даже этот пафос теряется из виду, ведь Маршал настроен уже на другую ноту от сказанного: Маршал будто не слышит это с эмоциями, а просто лишь читает текст; Маршал сам решается придать значение для сказанного, уверяя себя, что это значение и должно принимать к тому, что произнеслось Бенедиктом. Маршал считает, что в этом странном мире полно императоров – и среди негров они тоже имеются. Но если говорить начистоту, то здесь говорится именно об императорах со строчной буквы, а не об Императорах с буквы прописной; хотя лично автора сомневается, что могут быть любые другие Императоры, кроме Давида – именно Давид является полноправным Императором, и более никто. И это надо хорошо уметь понимать. Хотя ведь сам автор этой рукописи называет порой себя этим самым Давидом…
– Фрэнк уже называет себя Императором… – говорит как-то тихо Маршал. – Даже Давид называет себя Императором, потому что Фрэнк ему позволил – позволил Давиду!.. Ладно, о Фрэнке никто не знает… Но Давид-то уже так же называет себя Так! И его ведь, Давида, хотят реально сделать Императором.
– С Фрэнком будет покончено, – чётко заявляет Фрэнсис. – Мы знаем, как уничтожить этот искусственный интеллект. Группа ЭнорМити и её Самоубийца нам хорошо помогают…
– Так это ваша разработка?.. – неодобрительно кивает Маршал, ведь у Маршала были совершенно другие планы на эту атаку, и поэтому Маршал становится угнетённым, либо что его опередили, либо что он имел идею лучше. Маршал уже начинает подниматься, но его вдруг одёргивает Бенедикт, и произносит:
– Подождите. Мы ищем и другие пути. Самоубийца – разработка группы ЭнорМити, которая создана Фрэнсисом и его семьёй. Никем более!.. Я был лишь недавно посвящён в эту тайну, – — Бенедикт договаривает это с некоторым ужасом: видимо Бенедикт не очень и сам рад затее этой группы ЭнорМити.
– И не сказали мне? Если нас увидят вместе, то что подумают?.. Я не хочу к этому иметь отношение. Как бы нас не заставили своё говно жрать после действий этой группы ЭнорМити! – — договаривает резко и обрывает Маршал, тут же выходит в некоторой ярости из кабинета. Ярость эта, как и говорилось ранее, озвучила чаяния самого Маршала о том, что нужно было прислушиваться к его мнению, мнению Маршала, а не доверять такую серьёзную операцию маленькому, но при этом, видимо, богатенькому мальчонке, как думает в итоге о Фрэнсисе Маршал. Бенедикт тотчас же точно двигается за ним, и тихо произносит Фрэнсису: «Сейчас, сейчас – Фрэнсис… Мы должны это решить немедленно!»
– Подождите же, Маршал, – договаривает Бенедикт и щеголяет за этим нигером.
– Я не думаю, что такой малыш сможет понять нас, Бенедикт, – – отвечает Маршал прямо в лоб и продолжает идти – — конечно, Маршал не так стар, в отличие от Бенедикта, ведь из головы Бенедикта хоть и редко но выступает седина – Маршал даже достаточно молод в сравнении с Бенедиктом, но Маршал чувствует свой невероятный, по мнению самого Маршала о себе опыт – — и даже несколько переживает, что не все это подмечают. Маршал даже иногда считает: «благодаря тому, что кто-то не замечает мой опыт, этот кто-то просто может вылететь из игры». Но потом Маршал одумывается и понимает, что сам не доносит этот опыт, поэтому и сам так же может проиграть. Бенедикт и Маршал проходят по коридору, в котором на стенах висят классические картины.
– У него личная неприязнь к Давиду, знаете ли… – выдаёт Бенедикт. Это, быть может, последняя надежда остановить этого негра, ведь Маршал является хорошей партией в этой подаче – и нужно ударить не просто сильно, но наверняка и в цель! Если удар будет не таким, то все планы могут даже не измениться, а просто развалиться на куски. И эти куски невозможно будет склеить в добротное полотно вновь.
– Мы обговаривали хороший план, а вы приводите этого… – Маршал договаривает с презрением следующее: – Император! Ещё один! Я не выдержу их!.. – и касается руками перил, идёт вниз. Бенедикт бежит точно следом за ним:
– Послушайте же! Она будет ваша… И не одна!.. Мы сможем взять нескольких девушек для вас, Маршал!.. – кричит Бенедикт.
– Несколько?.. – как-то коварно говорит Маршал и почти останавливается, но потом ощущает, что Бенедикт коварно на него поглядывает, и тут же идёт дальше.
– Несколько, – говорит будто с одобрением Бенедикт.
– Хм… Да… Я подумаю. Вышлите мне их данные. Я хочу их увидеть, – говорит Маршал и его губы, и ноздри вздуваются.
– Хорошо, Маршал. Я вышлю вам фотографии нескольких, а вы скажете, кого из них хотели бы забрать к себе… – — говорит чрезвычайно напыщенно Бенедикт и начинает играть будто для себя самого лицом – этой игры не видит Маршал.
– Хорошо, Бенедикт. У нас и свои императоры имеются… Мне будет нелегко, но если там не одна… – говорит тихо, будто процеживая слова, Маршал.
– Там их четыреста!.. – аж покраснев говорит Бенедикт. – Но я вышлю вам не всех, конечно. На каждую из них есть спрос и других людей… – задумавшись договаривает Бенедикт.
– Хорошо. Отправьте мне тех, кого возможно купить за крупный куш. Они есть там голые? Чтобы всё это было видно?.. – облизываясь говорит Маршал.
– Конечно. Всё есть в наличии. Мы обрадуем вашего императора… – говорит Бенедикт и тянет руку Маршалу; Маршал берёт руку и трясёт ею, потом уходит.
– Не забудьте, что про тот разговор никому нельзя говорить!.. – кричит неожиданно Маршал и скрывается за дверью, вскоре скрывается на улице в машине; та уезжает.
—
Гор:
– Истандэ Роир Ка Мандэ Ито… Тысячи историй, а все знакомы. Продолжим, Бастет?
Бастет располагается под той же золотой пирамидой и ходит первой. Гор продолжает:
– Ирда Заэто Мир.
Бастет:
– Чтобы создать мир – убили Дьявола и заплатили одну дряхлую монету.
—
– Смотри, там какой-то туннель, – говорит Аида в сторону Рори.
– Думаешь это безопасно – идти туда?.. – — отзывается Рори. Рори переживает за сохранность девушек, поэтому пытается понять, куда нужно идти: обратно в пустыню, или в этот туннель – Давид до сих пор не пробудился, поэтому Рори считает, что ей нужно самой принять решение, хотя в иерархии Фрэнка, в настоящей реальности по сути, Аида, или как её реально зовут Дэла – стоит сразу же после Лауры, или Рори… Есть ли та реальность на самом деле, – думает вдруг Рори. Рори считает, что Фрэнк невообразимо сильно любит Лауру, которая в точности похожа на Рори телом и лицом… Однако Фрэнк до сих пор наверняка не знает, любит ли его Лаура, хотя, конечно, чувствует, что это так. Рори смотрит на Давида и забывается на некоторое время, хотя нужно торопиться.
– Не знаю. Но проверить надо – вдруг и там есть враги… Будет не слишком хорошо, если они на нас нападут из этого туннеля, – — отчеканивает Аида.
– Возьми кого-нибудь из девушек… Возьмите оружие, – говорит Рори. – И несколько гранат.
Аида зовёт 12-ть девушек – они идут осторожно следом за ней.
—
Иисус Христос сидит в окружении своих 12-ти учеников в последний вечер своего пребывания на Земле живым. По каждую из рук его сидят по шесть учеников. Они пытаются понять, почему настолько роскошный пир сегодня устраивает их учитель. «Вероятно, он хочет жениться на ней…» – говорится из сердца кем-то, но Иуда так шепчет об этом там: «Да будто бы мы можем знать, что он хочет… Быть может, это его последний день здесь, или она явит ему смерть». «Может быть, она – сама смерть…» – — произносит внутри себя Иуда и отходит за надобностью для себя, спрятав несколько монет в своём кармане.
– Что ты хочешь от нас, учитель?.. – спрашивает кто-то из учеников, равный другим, но менее любим учителем, чем Мария.
А на улице в этот момент послышалось так: «И вот женщины были во многом числе – каждая его любила, а так хотелось быть с ним, что когда умер он, и они побежали за ним туда…»
– Всего лишь хочу увидеть, как сможете наесться здесь… Быть может, после этого будет сложно найти нам пропитание… – говорит так Иисус Христос. – – Не записывайте это, что я вам сейчас скажу – отбросьте письмена ваши. Однажды шёл я один вверх горы, а на встречу мне многие люди проходили. И я думал так: иду я вверх с тяжёлой походкой, а они идут вниз, но каждый из них, будто я, который идёт так тяжело вверх – — так им вниз тяжело было спускаться, ведь знали они, что на завтрашний день снова им вверх придётся идти, а потом – опять вниз – — и не облегчается поход вниз тем, что вверх снова придётся ступать. И ведь редко кто смысл своего похода туда и обратно понимает из них, я вижу. А сам тогда был молод, поэтому ничего не мог высказать им, чтобы осмысленней их жизнь-то стала!.. Да и поняли бы они меня что ли?.. Может быть, поэтому и не сказал им ни слова тогда. Потому что всё равно бы в сердцах забыли бы об этих словах моих… Да и не Святой я тогда был – мало знал всего. Это уже потом… Начал понимать многое – и много греха видел повсюду. И вдруг увидел девочку, совсем маленькую, с фляжкой молока она шла… Как я узнал, что молоко это было-то?.. Да вот так и узнал. Она запнулась, да не сдержала, и обронила фляжку, а молоко начало выливаться… И одна треть только осталась… Какой-то мужчина, отец её что ли… Начал её розгами бить, а я тогда даже не остановил это. Не подумал, что моё это дело-то совсем… Но он несколько раз ударил, а потом крикнул: «Дома наказана будешь!» Вот ведь за еду сколько боли человеку дано. И так шёл я до самого верха горы, обдумывая, что же со мной случилось, пока я вышел из дома своего хиленького и старого – пока шёл до верха горы этой, чтобы почти сразу же спуститься и идти дальше туда, куда и был устремлён мой путь… Как говорится: одним дорогие и мягкие постели приготовлены в этом мире и каждый день как пир, а другим – суждено только по грязи ходить и питаться этой грязью, ничем другим более – — а когда придёт время поменяться судьбами, то мягкотелые кичатся своей прошлой жизнью, а нынешнюю уже ненавидят более, ведь в грязи она, а не в шелках и чистоте, а эти, в грязи которые были, забывают о прошлой жизни и новой восторгаются, но потом снова меняться приходится… И грязные снова оказываются в грязи, забывая о жизни мягкой и хорошей. А те, кто жил в дорогих палатах – и ту, и другую вспоминают. А ведь мы между ними всегда ходим, обычный люд: и грязи хлебнём, и богатства увидим хоть на мгновение… – – так говорил и говорил свои истории Иисус в этот вечер, а потом надобно и дела делать было. А Иуда только произнёс: «Дела делами, а в почивальню, да в срамной надо сходить за день-то!»
—
– У нас появился вирус, который не опознаётся современными способами… Это – последняя разработка – и она, эта разработка – у нас. Люди умирают, но вещество вируса найти ни после заражения, ни после смерти – невозможно, – говорит как-то весело Бенедикт. Радость Бенедикта вызвана тем, что, по его мнению – по мнению Бенедикта, возникает хорошая возможность выступить – и он не может скрыть своего яркого изумления от этого. В нём даже притупляется ценность опасности, которой он старается время от времени порой оперировать – и эта опасность сейчас им не чувствуется, поэтому он не может в данный момент времени понять для своей стратегии все нюансы дела, на которое он так отчаянно идёт. Обычно Бенедикт чувствует всякого рода опасности и сопоставляет их, чтобы проверить, насколько эффективно предполагать, что то или иное может произойти с его кампанией. Но сейчас Бенедикт несколько отключает эту примерку во время своей фразы – поэтому, быть может, идёт этим не по своим стандартам, как это было всегда ранее, когда он кропотливо выверял всё подетально – во всяком случае, то что взбредёт в его голову – и поэтому он не учитывает сейчас разные варианты того, что может произойти от участия в деле, которое он так внедряет в эту беседу.
– Через сколько после заражения умирают люди? Как передаётся к другим? Сильно ли страдают при этом заражённые? – спрашивает серьёзно Гарисон; этот человек, то есть Гарисон, вообще достаточно серьёзный, и ему, Гарисону, важно знать наверняка, сможет ли вирус помочь решить те проблемы, которые образовались над теми, кого он представляет.
– Время жизни можно контролировать. Передаётся любым путём. Можно усилить страдания до невозможности… – говорит твёрдо Бенедикт. Твёрдость Бенедикта заключается в сильной уверенности самого Бенедикта в том, что вирус может хорошо помочь – и поможет вирус не только Гарисону, но и самому Бенедикту; хотя, конечно, этот вирус был предназначен именно для дел Гарисона, однако проверив его, то есть этот вирус, Бенедикт обрёл несказанную уверенность в том, что и ему, самому Бенедикту то есть, этот вирус сможет помочь в делах.
– Отлично. Это очень хорошая новость для нас… Что с этим Императором?.. – говорит последнее с презрением Гарисон. Гарисон терпеть не может этого Давида, Императора, Прочих его Титулов – Гарисон всеми силами старается уничтожить данного человека, Давида – но пока Гарисону не удаётся это сделать, поэтому сам Гарисон терпит громадные убытки и в карьере, и в денежном довольствии. Хозяева Гарисона крайне скептически начали поглядывать на него, на этого Гарисона, в какой-то момент времени, решив, что сам Гарисон становится плохим в делах, которые они, эти хозяева, ему так доверяют – и он, Гарисон, это хорошо чувствует, пытаясь всячески реабилитироваться, но ему, Гарисону, это плохо удаётся, ведь за Давидом стоят достаточно жестокие и крайне прагматичные люди, которые не потерпят всякого убытка в их стороны и, конечно же, в стороны Давида с его девушками.
– Его судьба решается. Говорят, что эти люди засели в какой-то пещере… Думаем, что скоро наша группа сможет оказаться там. Но нужно всё подготовить, – говорит семеня словами Бенедикт. Почему же Бенедикт семенит словами? Потому что он, Бенедикт, не слишком-то и уверен в том, что сможет реально выступить на Давида именно сейчас – реально, то есть качественно всё подготовить, ведь времени для этой подготовки совершенно не хватает – Бенедикт поздно взялся за дело, а люди, которые раньше работали над судьбой Давида, исчезли. Что значит работали над судьбой – а значит хотели уничтожить Давида. Это уже не первая группа, которую посылают, чтобы прикончить Давида – но пока это плохо удаётся: Давид жив до сих пор, что нервирует этих двоих – Гарисона и Бенедикта.
– Времени осталось совсем немного. Мне бы не хотелось, чтобы об этом инциденте узнали… – говорит с серьёзным лицом Гарисон. И, конечно, Гарисон так же, как и всегда раньше, сильно переживает за свою шкуру. Гарисон не решается говорить даже о явных проблемах в развитии этого дела своим хозяевам – а что, если начнутся сильные проблемы… Похоже, что Гарисон не просто хочет скрыть не то чтобы свои немыслимые переживания на этот счёт, то есть насчёт провала – сколько вообще скрыть свой будущий провал, если он произойдёт – перед теми, кто не хочет этого провала явно – и что будет, если что-то пойдёт не так. Гарисон даже признал себе несколько раз, что просто покончит с жизнью, если этот провал произойдёт, однако этим он лишь пытается отвести взгляд от своей кандидатуры на последующее наказание со стороны якобы сильных мира сего, которые им и руководят – в сторону кого-то другого: то есть Гарисон просто хочет кого-то подставить – вероятно, Гарисон хоть и не желает наверняка убивать себя, отчасти лишать себя жизни своими же руками – но старается всеми силами дать понять, что так и будет, если произойдёт крупнейшая катастрофа для его хозяев; хотя, конечно, он уже планирует сбежать, если что-то пойдёт не так. В этом плане Бенедикт не таков. Бенедикт решает до конца быть здесь, да ещё показать этим собакам, как он иногда называет тех, кто особо довлеет над ним, что такое – Бенедикт. И Бенедикт не планирует сбегать или отступать, но пытается быть до конца профессионалом, который хорошо подготовлен ко всякого рода неожиданностям – тем не менее, какой-то ужасающий пессимизм довлеет над его головой и кармой, и Бенедикт если и думает, что когда-то всерьёз сможет обрадоваться: ради наслаждения, ради опыта некоторой в его понимании чистой радости – то это будет лишь после исключения всего жидовства, мусульманства, азиатства, нигерства и прочего подобного маленького в понимании Бенедикта, которое он так не может терпеть – и, честно сказать, Бенедикт всерьёз надеется, что так оно когда-то и произойдёт: останется белый народ, к которому не будет прилипать такая грязь, как белый мусульманин или белый жид, но даже белый француз или белый англичанин не смогут входить в это идеальное для Бенедикта общество. А если вспомнить Маршала? Маршал нисколько не думает о самоубийстве. Хотя Маршал вообще, если честно, мало задумывается о будущем – Маршал чётко считает, что пока сам держится на плаву, то и всё в порядке. Маршал думает только о себе, но и много чего не учитывает. Маршал не терпит над собой никаких хозяев, хотя помнит, что добивался всего с помощью разных людей, но признаёт в своём пути к успеху лишь то, что он сам, один – мастер судьбы и некий апофеоз развития негра. А что тогда насчёт Фрэнсиса?.. Однако кажется, что Фрэнсис думает, будто он, этот Фрэнсис, что ли, бессмертный. Поэтому ему, Фрэнсису, не особо страшно – хотя бывают дни, когда Фрэнсис не может отойти от ужаса, который ощущает всем своим существом. Тем не менее, Фрэнсис – человек, который никогда не унывает, а если и начинает унывать, то придаёт этому какое-то оптимистическое значение – не думает об этом по-философски, а, скорей, как то, о чём лучше не стоит задумываться, ведь так можно и исчахнуть. Фрэнсис боится горя – поэтому, когда начинает чувствовать что-то подобное, просто переключается на веселье, и даже если у Фрэнсиса не получается этого веселья, то он, Фрэнсис, будет стараться улыбаться до последнего, ведь знает, что всякое несчастье стоит мало – а вот счастливый человек, стоит больших денег. Хотя это мнение лишь Фрэнсиса – и некоторых, кто за ним так отчаянно идёт.
– Не узнают, – отрезает Бенедикт. – Никто не поверит в эту историю, сэр, – говорит Бенедикт и перекрещивается. Бенедикт до последнего надеется, что никто особо не узнает ни о Давиде, ни, тем более, о девушках Давида: хорошо, если их можно будет продать, этих девушек – если нельзя, то можно просто и убить их. Однако Давида надо убрать в любом случае, ведь он уже изрядно намозолил глаза и Бенедикту, и уж тем более людям, которые за Бенедиктом стоят. Бенедикт отчётливо переживает лишь о том, что в следующую неделю получит меньше денег из-за всё ещё живого Давида со своих партнёров, как Бенедикт называет хозяев своих – Бенедикт переживает, что получит меньше денег, чем должно получать такому, каким он является, конечно же, и то только в своих глазах.
– Хорошо бы… Мне не нужно, чтобы кто-то стал даже вникать в это – это создаёт для нас множество проблем, – говорит с нервинкой Гарисон. Нервинка заключается в том, что Гарисону приходится часто перед кем-то изрядно объясняться за процесс ведения дела и его, этого дела, проблемы – вероятно, он, Гарисон, не всегда может выиграть в освещении своей точки зрения так, что его мнение, то есть мнение Гарисона, сможет ясно показаться выигрышным в глазах его хозяев – такое чувство, что Гарисон постоянно терпит убытки, потому что не может доказать свою точку зрения перед своими хозяевами, которые становятся всё сильней недовольны им, Гарисоном – поэтому он, Гарисон, уже просто начинает переживать за свою безопасность – видимо хозяева Гарисона начинают ему угрожать всё сильней с каждым произведённым Гарисоном вдохом.
– Не думаю, что за пределы этого кабинета что-то выйдет наружу, мистер Гарисон. Мы всё предугадали. У нас работают – лучшие люди. Мальчишка со дня на день умрёт, а Фрэнк – мы и ему готовим хорошую смерть, – заключает Бенедикт и сильно выдыхает. Он будто заучено проговаривает эти слова – за которыми, между прочим, стоит невероятная работа: и Бенедикт хорошо понимает, что всякому не суждено понять эти мысли, а создать это суждено ещё более меньшему количеству людей – поэтому он хвалит себя хотя бы не за правду, но за веру в то, что если проговаривать некоторые вещи постоянно – тем более, как же не сказать об этом Гарисону – то откроется какая-то неведомая доселе чакра в его, Бенедикта, организме, которая и сможет открыть те каналы, что приведут к величайшей победе и триумфу… конечно, триумфу Бенедикта, а не всяких щенков, коими он так любит порой наделить как качеством своих хозяев.
– Это точно? Наши люди переживают за этот проект. Некоторые начинают думать, что он, этот Фрэнк – настоящий человек. Нам это сильно мешает, – отчеканивает Гарисон.
– Нет. Мы сможем это решить. Никто нам не помешает! – говорит чётко Бенедикт.
– А что-то известно об этой группе ЭнорМити?.. Нам она не сильно мешает?.. – с печалью произносит Гарисон.
– Не сильно… Но и помощи от неё нет столько, сколько мы бы хотели. Мы что-нибудь придумаем. Убьём сразу двух зайцев. У нас есть человек, который оплатил создание этой группы ЭнорМити, – говорит шёпотом Бенедикт. – Я думаю, что его можно будет убить вместе с этим проектом… – начинает смеяться. Смеётся Бенедикт от сильной и невероятной лёгкости, которую ощущает всеми чреслами, потому что сказал нужное и важное – что вроде бы и нужно было сказать. Теперь остаётся только ждать, ведь вскорости может произойти реакция. Бенедикт хоть и хорошо знает биографию Гарисона, однако всё же старается проверять в Гарисоне то, что вообще можно проверить с его, Бенедикта, позиций.
– Это будет очень хорошим решением, – говорит твёрдо Гарисон.
—
Первая Государыня: О Боже, как же это горько – ждать так долго нашего Государя… Я считаю мгновения до той поры, как мы оба окажемся без одежд наших и будем целовать друг друга и ласкать.
Вторая Государыня: Мы обязательно должны быть рядом, моя Государыня. Иначе Государю это может совсем не понравится… Я буду плакать сильно, если вам придётся взаперти целоваться друг с другом, ведь я ясно знаю, что Государь-Император ожидает каждую из своих Старших Девяти Государынь. Жду и целую его в губы.
—
– Сестра, – говорит тихо Саманта. – Послушай меня. Девушки говорят, что у них плохое предчувствие… Сюда кто-то явится. Никому из нас не хотелось бы встретиться с теми, кто небось заразит нас чем-нибудь или убьёт. Ясно?.. – – – Саманта смотрит прямо в глаза Рори и видно, что Саманта сильно смущается этого разговора. Саманта переживает, что люди, которые идут за ними – солдаты – — а это значит, что они не всегда могут подчиняться прямым приказам. Саманта переживает, что этим солдатам может что-то ужасное взбрести в голову, поэтому старается голосом своим осведомить Рори, главную девушку, о своих переживаниях. Однако она и сама, сама Саманта, считает, что даже если предчувствие не оправдается, то от этих солдат нечего ждать хорошего – либо эти солдаты и правда убьют всех, либо возьмут в плен. Поговаривают о численности в тысячу солдат, которые идут за группой Давида – а это значит, что для этих солдат так же приходилось приобретать обмундирование и всякое оборудование – — это говорит о том, что за ними охотятся весьма обеспеченные люди – – и поэтому Саманта переживает ещё, что даже если группа Давида справится с этими солдатами, то потом им придётся ждать ещё партию вояк, которые снова начнут за ними охотиться. Времени мало, поэтому Саманта старается передать максимально-эффективно то, что поможет группе Давида выжить здесь.
– Да, Саманта, – говорит чётко Рори. – Что нам делать? – – обращается Рори мягко к Саре. Сара – одна из самых близких подруг Рори, поэтому Рори сразу же обращается к Саре – — однако Рори так спрашивает, впрочем, у каждой девушки, которая слышит это. Тем не менее, Сара пока размышляет – Сара, уже подумывает достать специальный ноутбук, где есть множество информации о том, куда бы им можно было идти дальше. Сара предполагает, что можно идти дальше по пустыне – однако сейчас впереди них, в этой пещерке, находится проём, в котором скрылась Аида с девушками, поэтому их в любом случае так же нужно подождать, либо догнать, чтобы забрать и продолжить путь дальше, ведь группа Давида не собираются уходить даже без одной девушки дальше. Поэтому Сара в некоторой растерянности – что с нею иногда бывает, но будто даже это помогает порой выжить целой группе, в которой и находится сама Сара – — именно из-за некоторой растерянности Сара чувствует, что пока не может ничего сказать, однако знает наверняка, что вряд ли можно идти в проём всем четырёхстам двадцати шести девушкам. Поэтому Сара начинает считать, что нужно бы догнать кому-то Аиду и тех девушек, которых Аида взяла с собой – — но это нужно сделать быстро – на случай, если группа солдат уже где-то рядом. Поэтому Сара почти уже хочет сказать, озвучить то, что и предполагают остальные девушки, собравшиеся вокруг них, однако Давид неожиданно начинает подниматься и говорит:
– Нам туда надо… – показывает на проём в стене, в котором уже часа четыре назад скрылись Аида и 12-ть девушек. Некоторых девушек это, прямо сказать, ужасает: идти неизвестно куда лишь по предчувствии, – и они, некоторые девушки, начинают переживать за свою безопасность, однако и не могут скрыть того, что сильно доверяют Давиду, поэтому могли бы пойти за ним даже на явную смерть. От этого становится ещё сложней понять, как лучше и эффективней поступить, ведь их одолевают сильнейшие чувства друг к другу – и это стало когда-то не просто привязанностью, а чем-то таким, что сложно объяснить простыми словами.
– Но Давид… – окрикивает Рори Давида, который начинает тихо и с трудом подниматься. – Мы не знаем, что там… – – говорит она будто с опаской. Она не боится, но переживает за сохранность девушек, которым придётся, возможно, идти в самое пекло боя. Рори считает, что солдаты могли окружить их, поэтому находятся уже где-то там, в этой пещере, внутри этого проёма. Она прямо об этом не говорит, но её переживания сильно воспринимают и некоторые другие девушки, однако ясно было понято, что всякая девушка, которая есть в этой группе – пойдёт куда угодно за Давидом – — тем более, не надо думать, что Давид хочет взять и умереть – поэтому есть вероятность, что он предлагает идти дорогой, которой можно выжить.
А ведь Давид не слушает её – и уже входит внутрь проёма, проговаривая:
– Зови всех сюда – пусть идут до самого победного, – — Давид будто уверен, что выбрал правильный путь. Давида что-то зовёт туда. Давида что-то манит туда. И Давид упрямо и верно идёт вперёд теперь, зовя других девушек за собой. За Давидом проходят внутрь Сара и Кира. Рори начинает быстро созывать всех в этот проём.
—
– Накормил тремя рыбинами значит?.. И что это может значить вообще?.. – говорит парень лет 37-ми, начинает чесать себя в паху.
– Откуда я знаю, брат? – говорит второй парень, но помоложе. Второй парень переживает за то, что у него самого не хватает знаний по поводу вопроса его брата. Этот второй парень сильно переживает, что не во всяких делах может помочь своему брату, поэтому чувствует себя крайне сконфуженно. Почему-то ему бы хотелось, этому второму парню, чтобы он сам знал ответ на любой вопрос, который ставит его брат, однако он, второй парень, будто не видит или не чувствует, что время неустанно бежит вперёд, поэтому всякое событие, которое уже произошло, не обратить вспять – хотя этот второй парень и считает, что сделал множество ошибок, но он всё ещё стремится каким-то образом оправдать себя, чтобы не винить за все эти оплошности свою душу – он хоть и считает, что прошлого изменить нельзя, однако всё же часто заглядывает туда, будто в сокровенную шкатулку, из которой можно достать нечто, что изменит его жизнь навсегда – но когда он начинает высматривать вещи в этой шкатулке, то понимает, что хорошего в действительности было мало, поэтому злится и даже несколько брызжет от ярости слюной, так как не может изменить всё, что было плохого с ним: этот второй парень пытается понять, почему реальность такова, что всё его прошлое усыпано какими-то негодяями, которые предали его, унизили его, а потом исчезли из его жизни, но так исчезли, что он и не понял – а они ушли навсегда, то есть ушли чтобы унижать уже других, а не его, или они вернуться, чтобы продолжить это дело, снова будут унижать его и пытаться как-то его задеть – а вдруг его брат ему более не станет помогать… Но почему не станет? Да потому что просто исчезнет из жизни.
– Знаешь, Остин – если ты не сможешь понять, что значит каждая строчка этой чёртовой Библии, то тебя будут трахать в жопу петухи с зоны! Ты же знаешь этот мир… – говорит третий парень, который образовался между ними. Первый парень показывает Остину, будто лижет у кого-то. Вероятно, третий парень хочет сильно напугать Остина, второго парня, но и не стремится во всей серьёзности обрисовать то, что может случиться с Остином, поэтому смеётся после этой фразы. Однако первый парень, то есть брат Остина, тоже легко насмехается над ним в этот момент, но всё же показывает не то, что Остин будет сосать члены, а то, что Остин будет лизать у женщин – что так же для Остина и его друзей обидно и неправильно, ведь женщины оттуда ссут, как выражаются эти ребята: отлизать у женщины, – почти что отсосать у мужчины для таких людей, как Остин и его компания. Именно поэтому Остина предостерегают, что если он чего-то не поймёт в жизни, то его попросту могут изнасиловать мужчины – хотя друзья Остина, которые так его научают, и стараются это обратить в шутку. А ведь это всё ведёт к тому, что Остин может не признать что-то, чего он явно не знает – быть уверенным в том, чего он не знает таким образом, будто он это знает – и этим Остин подведёт тех, кто за ним отчасти следует, хотя и видно ясно, что здесь главным является его братец.
– Задвигаешь, Итан – я могу не знать алфавита, но зато я знаю, как трахнуть бабу! – говорит Остин и смеётся. Его поддевает в смехе первый парень, а Итан начинает улыбаться. Ещё неизвестно, в действительности ли Остин говорит то, что есть на самом деле, то есть вроде бы он подразумевает, что может справиться с любой особью женского пола. И ведь, тем не менее, Остин даёт понять, что он – мачо. И, кажется, даёт понять это в первую очередь своему брату, надеясь, что тот начнёт гордиться им, однако это вызывает, конечно же, не гордость во всяком человеке, а горделивость, которая ведёт к гордыне, а не к гордости. И, честно говоря, его брат действительно им горделиться, ведь понимает, что Остин идёт практически по его стопам – однако же по стопам неполноценного неудачника, который до сих пор, или пока, не может найти для себя подходящую женщину: такую женщину, которая бы могла обеспечить его надежды и мечты своей фигурой апофеоза женственности, женственности, которую может развить любая женщина, если будет хорошо стараться и понимать настоящих мужчин, а не жалкую подделку, которая интересна лишь девкам с панели, да и тем девкам с панели, которым действительно эта грязная жизнь может понравиться – а таких девок-то и нет почти вовсе: ведь даже самая страшная культура, которую только можно представить – не стоит рядом с культурой Дьявола, которую представить попросту невозможно из-за её метафизической, то есть нереальной и лишённой шанса быть в физической реальности, вульгарности и гниения.
Подходит смуглокожий Билли и говорит:
– Пара километров, и мы найдём их! – Билли говорит это прагматично, будто от него не требуется более, чем ясное изложение дела, по которому они все здесь собрались – а собрались они здесь, чтобы выполнить приказ Бенедикта об уничтожении Давида и его группы, если что-то пойдёт не так; вообще было бы неплохо для хозяев этого дела, чтобы Давида привели и образумили, изменили его образ мыслей, его мышление – эти хозяева зовут Давида в культуру Дьявола. Основной же приказ заключается в том, чтобы привести Давида к людям Бенедикта, которые хотят его допросить, а так же допросить всех девушек Давида. Но Бенедикт ясно сказал, что если что-то пойдёт не так, то нужно приструнить Давида – и уничтожать более малоценных для Давида девушек. Рори является в этой истории ключевой женской фигурой, которая должна выжить при любых условиях, поэтому Бенедикт тихим голосом тогда произнёс этой группе: Оливеру, Остину, Итану, Билли и Бенни, – что нужно при любых обстоятельствах захватить Давида и Рори, а ещё, быть может, некоторых других начальных, близких к Давиду, девушек. «Солдаты вне себя от этого мусульманского отброса, – сказал тогда Бенедикт. – Но вы же понимаете, что множество людей будут пытаться уничтожить этого Давида прямо на месте… Поэтому можете сделать из его девушек – своих девушек, чтобы подумали, будто вы их возьмёте навсегда к себе… А Давида нарядите в солдатскую форму, чтобы он не отличался от других солдат… Мы должны скрывать этого урода, чтобы допросить его… Но если вообще из этого ничего не получится – просто уничтожьте все следы пребывания этой группы, группы Давида, там. Сожгите их тела – а их одежды возьмите с собой и потом отдайте нам!»
– Не знаю. Я сегодня уже набегался… – говорит Остин. – Почему нам точно приходится выслеживать этих шавок?.. – озвучивает Остин через презрение. Для Остина само по себе явление Давида вызывает отвращение ко всему, что связано с этим Давидом. Остин считает, что Давид – мусульманский янки, так сказать. Это значит, что подобный человек, где бы он ни родился, потом станет снова мусульманином, даже если впитает всю прелесть нормальной, как выражаются эти ребята, культуры, то есть той культуры, которую обеспечивает именно вульгаризированный Запад, а не Запад морализованный – и Бенедикт промахнулся с этим, конечно: Бенедикт пытался найти хороших людей, которые не позволят снизить честь самого этого человека, то есть самого Бенедикта, однако эта группа, группа которая теперь стала существовать во главе с Оливером, кажется, хочет и Бенедикта изнасиловать каким-то образом, а не только девушек Давида и самого Давида – об этом пойдёт речь далее. Эти люди, если их можно вообще назвать так, о которых мы говорим: Оливер, Остин, Итан, Билли и Бенни – являются настолько врагами Давида, что – кажется – либо убьют его и других девушек сразу, либо отдадут мафиозным бандам, ведь ведутся грандиозные торги даже за мёртвые трупы этих людей из группы Давида. Оливеру и его ребятам оторвало башни – в метафоричном смысле – от цен, которые дают этим мусульманским уродам – опять же уродам, по мнению Оливера и Бенедикта, которые представляют две различные по сути сверхгруппировки.
– Кто знает… – говорит спокойно первый, или Оливер. – С нашими у них какое-то дело, – Оливер называет Бенедикта нашим, или своим – потому что уверен, что их прослушивают. Поэтому открываться так резко не хочет. Хоть за Давида и его группу дают большие деньги… и Бенедикт, и другие люди – но Оливер так же хочет быть бизнесмэном, своего рода, то есть получить серьёзную выгоду. Оливер понимает, что скоро будет настолько зрелым, что пожалеет обо всяком моменте в своей жизни, где он не просто упустил звонкую монету, но точно не заработал эту монету. И поэтому Оливер переживает всё сильней с каждым днём, что останется сам либо в бедной жизни, либо вообще у разбитого корыта, ведь порой даже по своему мнению многого просит. Хотя Оливер считает о себе, что он может просить многого, ведь думает про себя – как об апофеозе развития белого человека, настоящего мужчины, можно даже сказать существа, которое создавалось кропотливо и в которое вложили настолько большие цены и ресурсы… Нет ему подобных, – должно думаться обо мне всякому, считает Оливер. Однако судьба так не думает – Оливер переходит грань дозволенного в своих воззрениях, поэтому судьба всё сильней начинает быть недовольна Оливером. Всё же всякая действительность не смогла бы реально наказать Оливера при жизни – а если ещё и нет Ада, то Оливер действительно становится неким счастливчиком, которому ну просто нечего здесь опасаться в отношении его дрянного свойства человечности, которым он обладает; и даже бесчеловечности в некоторых моментах его жизни. Ведь это совсем не та человечность, которую так восхваляют поэты и сильные писатели вроде Виктора Гюго, например – говорится о той человечности, которую подразумевают действия Оливера: слабина человека, течь человека с тех сторон, где особо конструкция этого человека не выдержала, маленькая тяга этого человека к жизни и полная аморальная вредность этого человека для нормального и благоразумного общества, хотя и человеком, если честно, его можно назвать лишь отчасти. Можно ещё много писать об этом, однако это совсем не та работа, где мы могли бы позволить настолько много времени посвятить подобному несостоятельному пониманию человечности, которую подразумевает Оливер своими мыслями и действиями, а так же подразумевают его хозяева – в данном случае Бенедикт и Фрэнсис. Однако Оливер так же насмотрелся на всякого рода хозяев и генеральчиков, как он их кличет со смехом, поэтому теперь он даже стремится найти для себя хорошего покупателя – и продаёт, знаете ли, Гарем Давида, а себя ставит выше любого, чтобы цена для Оливера – то есть цена, которую ставит сам Оливер за этот Гарем, за этих людей в Гареме Давида – чтобы цена сильней поднялась, он начинает крутить торгами, ведь ясно понимает и то, что и мафиозные группировки так же прослушивают его, то есть Оливера.
Ребята немного молчат, а потом Оливер говорит:
– Сегодня в отряде нашёл двух лоботрясов, которые не хотели работать…
– И что ты с ними сделал?.. Повесил?.. – – смеётся Билли. Билли многое себе позволяет. Он хочет стать Халифом, поэтому всячески пытается сказать своим, что может и ударить – они его слышат, как надеется сам Билли. Свои у Билли – разбитая группировка суннитов и армян; и, конечно, сунниты никогда не станут доверять армянам – тем более, смуглые сунниты смуглым армянам. Если даже белый человек разбился на группы, то очевидно, что и смуглые так же не смогут не враждовать друг с другом – это считает Оливер, поэтому всячески играет на чувствах Билли, который всё ещё подвержен пониманию того, что всякий смуглый никогда на Билли не набросится с ножом. В отряде полно смуглых ребят, которые чувствуют цвет кожи Билли – но являются ли они ему преданными?.. Даже армяне иногда говорят про Билли, что Билли не может порой держать себя в руках – перебарщивает в некоторых ситуациях, а потом пытается понять, что же он натворил. Но единственное, что держит многих смуглых людей у Билли – то, что Билли никогда никого вокруг себя не винит – — если в чём-то возникает ошибка, то Билли целиком порой берёт разрешение этой ошибки на свои плечи. Поэтому Билли уже тяжело ходит, ведь ему сложно настолько много всего держать на себе – но он до последнего не признается, что ему тяжело – — да и он находится в таком народе, который легко найдёт ему замену, если вдруг он, Билли, развалится, ведь смуглые держатся не за одного человека, а всегда – за группу лиц. Опять же так думает Оливер. Поэтому всеми силами хочет именно на этом и играть, если вдруг Билли начнёт воображать из себя главненького.
– Нет. Я просто убил их, чтобы не было больше подобного!.. – – отчеканивает Оливер. Сложно сказать, на самом ли деле Оливер убил кого-то из этих лодырей, которых, быть может, он даже не видел, а лишь просто так рассказал, чтобы что-то ляпнуть. Но он и неспроста, вероятно, сказал это, ведь Билли стало тревожно. И Оливер знал, что Билли начнёт переживать за то, что в отряде нашлись лентяи, ведь такие как Билли терпеть не могут подобного. Как и шлюх. Причём странно то, что Билли ненавидит именно шлюх, а не их хозяев или сутенёров. Билли не раз говорил, что уничтожил бы каждую шлюху, ведь это, для Билли, более разумно, чем уничтожать их сутенёров или хозяев. Быть может, он имел в виду, что избавиться от этого явления будет проще с уничтожения именно шлюх… Сложно сказать, однако ненависть Билли к подобным слабым женщинам настолько переходит всякие границы, что Оливер считает опасным, если Билли начнёт стрелять девушек Давида – ведь не знает наверняка, какая информация об этих девушках есть у Билли. Тем не менее, Оливер считает, что держит в узде таких как Билли – да, Оливер хоть и белый парень, однако чувствует, что может хорошо надавить на любого черномазого, как сам Оливер называет даже белых азиатов – называет ли он так плохих белых? Об этом ещё пойдёт речь далее. И вообще сложно сказать, как Билли до сих пор не убил Оливера, однако это можно лишь вывести так: стойкость Билли по отношению к Оливеру – — выходит только из того, что Билли более уравновешен, чем Оливер – тем и держит сам Билли многих смуглых в строю, а иначе бы могла просто начаться резня. Быть может, информацию про лентяев Оливер сказал специально, чтобы Билли разнёс её по своим углам.
– Так и надо с этими лоботрясами! – говорит Остин. Остин терпеть не может лень и не раз превращал в инвалидов разных лодырей. Было даже мнение, что ему нравится это делать – вероятно, так именно Остин чувствует себя настоящим мужчиной, проигрывая конечно же Оливеру в некоторого рода мужественности, ведь Оливер всегда знает, как можно приструнить брата, если тот задевает его, Оливера, данные о мужественности – Оливер бы не хотел, чтобы о нём, об Оливере, думали как о менее мужественном, чем об Остине – так Оливер и строит о себе мнение, считая, что его брат должен держаться полностью за него, поэтому информация о геях была так же сказана и для брата. Бывало, кстати, и мнение, что Остин хочет убить Оливера, чтобы чувствовать себя ещё сильней и более мужественным – или хотя бы как-то подставить Оливера. Таким образом, Остин всегда подчёркивает свою мужскую сексуальность, которая по его, Остину, мнению – невероятно сильно у него, то есть у самого Остина, зашкаливает. Ходила даже шутка, что Остин настолько любит секс, что рядом с ним всегда появляется толпа педиков, которые начинают трахать друг друга – и даже если рядом находится группа собак и несколько мужчин, то сексуальность Остина настолько серьёзно давит на всех этих людей и на собак, что эта группа начинает внутри прыгать друг на друга, занимаясь еблей, как шутят друзья Остина. Однако же Оливер всяческими путями старается обычно прекратить эти разговоры – и их действительно стало гораздо меньше. Тем самым, мы видим авторитет Оливера, которого стараются слушать даже смуглые ребята, ведь Оливер никогда прямо не говорит о своих расистских наклонностях – однако и восхвалять смуглого человека Оливер не станет ни при каких обстоятельствах. Бывало даже так, что Оливер добивался, чтобы смуглый потерпел в каком-то деле крах, а другой смуглый узнал об этом и началась бы череда вины от одного смуглого к другому.
– Завтра мы уже придём к ним… – говорит серьёзно и чуть в сторону Билли. Билли говорит в сторону, потому что ему неприятен разговор о геях – и он таким образом выражает, что не слишком-то рад был услышать что-то подобное. Тем не менее, Остина этот разговор обрадовал – особенно то, что Оливер убил их, как сказал сам Оливер. Так же Билли выражает то, что нужно быть во всеоружии, ведь скоро будет встреча, в которой, возможно, погибнут люди. Конечно же, это не слишком впечатляет шоком Билли, ведь он наслышан о том, что любые девушки могут быть агрессивны – и вполне могут не то что убивать, а даже пытать. Билли знает хорошо об историях, которые ходят даже по Европе, когда девушка звала парня, намекая на секс, а потом этого парня пытали, нашли его друзей и так же их пытали – в итоге тех, кого пытали, убили вовсе. Билли хорошо знает обо всяких историях подобного характера, поэтому считает, что настолько огромная толпа женщин не приведёт ни к чему хорошему, если не уметь профессионально обращаться с этой толпой. Другие же ребята изрядно рады, что скоро могут закончить с этим делом, хотя Оливер ясно для себя считает, что нужно хорошо позаботиться о торгах, ведь ему светит большая сумма денег, если он всё тщательно рассчитает. Вроде бы Оливер хочет обмануть и тех, и других, поэтому сложно говорить, насколько он реально эффективно подразумевает свои силы для этого дела.
– А чо, можно будет кого-нибудь отъебать? – смеётся Остин. И ведь он задаёт вопрос прямо. Остин считает, что Давид попросту может исчезнуть, то есть сбежать – так почему бы не позабавиться с его девками, как сказали бы эти ребята, если особенно Давид узнает об этом впоследствии – вероятно, это так разозлит и раззадорит Давида, что тот, Давид, снова окажется в руках этих ублюдков, как бы выразился сам Давид. Остин старается всеми силами будто отомстить Давиду за что-то… В среде Фрэнка Остин был когда-то его, Фрэнка, хорошим другом подросткового и даже детского возраста: они часто гуляли вместе и много общались, особенно шутили. Но потом Фрэнк увидел Остина иным человеком, когда он, Фрэнк, вернулся обратно в Город в возрасте около 25 лет – Остин в мире Фрэнка показал себя с плохой стороны: говорил, что является нацистом, или скинхэдом – что в понимании Остина, одно и то же, ведь он совсем мало знает об этих перипетиях – Остин начал называть Фрэнка азербайджанцем, который якобы хочет захватить Россию, а потом и вовсе Остин сказал, что зарежет Фрэнка. Так же Остин, в среде Фрэнка, крайне вульгарно отзывался о некоторых жёнах Фрэнка, хотя, вероятно, не знал, что они, эти девушки, были изначально жёнами Фрэнка, то есть с самого появления Космоса и Вечности – быть может, Остин в среде Фрэнка хотел всеми силами оградить Фрэнка от этих девушек, ведь тогда бы Фрэнк мог стать для Остина, опять же в среде Фрэнка, хорошим помощником, или лучше сказать по Остину, шавкой – однако, по мнению Фрэнка, до поры до времени Фрэнк мог бы таким образом дружить с Остином, а потом Остин и его братец, Оливер просто бы убили, скорей всего, Фрэнка в среде Фрэнка.
– Погоди. Ещё рано об этом думать. Наши сказали, что с ними нужно осторожно вести себя. Вроде бы их хотят продать, – говорит Оливер. И, конечно, Оливер понимает, что всякий секс может как и повысить цену женщины, но так же может и сильно её ослабить. И он как раз-таки переживает именно за цену, ведь на рынке людей всякая помарка на чести женщины может расцениваться по-разному. Оливеру регулярно поступает информация о том, сколько он получит после операции – то от Бенедикта, то от Фрэнсиса, то от разных мафиозных группировок. И в этом плане, конечно же, Оливер считает, что ему лучше знать, как поступать с девушками из Гарема Давида. Тем более, некоторые из солдат, очевидно, взяли видеокамеры, чтобы снимать порно. Поэтому Оливер считает, что нужно будет всё учесть, если вдруг ситуация выйдет из-под контроля – ведь Оливер не хочет терять ни копейки, ни цента от того, что кто-то либо полезет на этих девушек, либо не полезет. Он ждёт реальных котировок, поэтому всяческими усилиями размышляет, как именно лучше поступить – и порой считает себя богатеньким, ведь некоторые группировки предлагают ему хорошие суммы.
– Одну-то поебу – никто и не заметит, – говорит Остин и снова смеётся. Быть может, Остин смеётся от того, что просто проверяет реакции главных солдат: Оливера, Итана, Билли и Бенни, – чтобы понять, а они-то сами будут с кем-то мутить секс, как, кстати, выражается иногда Итан. Но в то же время Остин будто пытается предостеречь других ребят тем, что сам может накинуться на какую-то девушку и просто изнасиловать её, ведь такой как Остин чувствует, что всякая девка, окажись с ним рядом, либо сама напрыгнет на такого парня, либо он ей сделает одолжение, ведь сам на неё залезет – и ведь в этом весь Остин и в мире Фрэнка так же. Да, Остин действительно думает, что может не удержаться – он любит применять силу, чтобы добиться секса, и вроде бы если девушка сама к нему лезет, ему от этого становится крайне некомфортно – он просто привык к тому, чтобы склонять почти любую девушку к сексу, а не добиваться этого секса, как и положено в цивилизованном обществе. В то же время Остин пытается представить из себя такую величественную персону, за которой нужно ухаживать всяческими усилиями – быть может, он пытается передать девушкам сообщение о том, что хоть и любит силой их склонять к сексу, который для него особо ничего не значит, ведь он жаждет его только от того, что у него есть половой член – по сути Остин признаёт, что ещё не встретил девушку, которая бы могла быть пригодной для секса с ним, ведь считает себя некой величественной персоной, от которой должны быть без ума все, кто находится рядом и знает его – хотя про таких, как Остин, говорят, что подобные люди, типа Остина, жаждут аплодисментов, если они, люди типа Остина, могут хотя бы пёрнуть. Вот вроде бы и Остин ждёт в свою сторону неких аплодисментов, а их всё нет и нет – поэтому он вроде как обижается на судьбу за то, что руки людей делают нечто другое, а не хлопают в ладоши такому, как Остин. И, честно говоря, это его изрядно настораживает и даже пугает.
– Потом нас всех ебать будут, – вскрикивает неожиданно Итан. – И будут ебать настоящими мужскими хуями, – и Итан действительно боится, что так и может произойти, ведь за Давидом стоят не только мусульмане, но и белая раса, которая может изрядно подпортить жизнь тем, кому не нравится Давид. Тем более, Итан наслышан о жидовстве Давида, а жиды, по мнению Итана – грязны в действиях своих и могут ударить тогда, когда боец не готов драться – и даже ударят именно в этот самый момент, если выражаться так, как думает сам Итан. Итан переживает за свою честь, хотя в отношении этих людей, которые идут против Давида, если говорить начистоту – честь слово неизведанное и малопонятное – это слово не просто неусвоено этими людьми – этим людям мало объясняли это слово. Так скажите теперь, от чего один человек развивается так, что понимает многое – в то время как другой человек развивается так, что даже малого не понимает. Вот и Итан – один из умнейших людей группы, которая идёт против Давида – считает, что ему, Итану то есть, чего-то просто недодали – и даже готовит речь к тому моменту, если его поймают, по его словам, дружки Давида: Итан считает, что нужно подготовиться к разговору, от которого если и не его, Итана, судьба зависит, то зависит судьба белого дела, как выражается Итан и его попечители. И поэтому Итан терпеть не может Давида, ведь тот, такой изрядно беленький и мог стать лидером арийской банды, но стал – практически сутенёром каких-то чёрных негритянских девушек и хачей. Ладно – азиаты – думает Итан, ведь они, по его мнению, ещё что-то могут – но вот хачи и тем более негры – вот от чего так бесится белая кровь Итана, которая пропитывает его отвратительную для Давида идеологию.
– Ничего не поделать… – говорит Оливер Остину, намекая, что ему, видимо, не удастся хоть с кем-то из девушек заняться сексом. – Посмотрим, когда увидим их – и там уже будем решать… – договаривает Оливер, будто ощущает к кому-то из этих девушек некую привязанность, или имитирует это ощущение на всякие пожарные; поэтому автор этого романа думает, что исполняя через поведение привязанность, Оливер лжёт, и это может быть ошибочным знанием – а быть может, он думает о ком-то на воле – его лицо настолько омрачается, что чувствуется насколько эта привязанность убивает его, уничтожает его, делает его безрадостным и недовольным своей судьбой и карой – кажется, он размышляет о том, готов ли поменять девушку, что ждёт его на воле, на какую-то из этих девок (по сути для Оливера они не люди, а уже – товар), или даже на нескольких – ещё мгновение, и он возненавидит всё, что есть вокруг него, ведь абсолютно не понимает, почему в нём возникает это сильнейшее пренебрежение к этой ситуации – он понимает, что если и заниматься с кем-то сексом из группы Давида, то нужно заниматься с несколькими, если предстоит вдруг возможность для подобного – можно снять хорошее порно, считает Оливер, поэтому могут дать ещё больше денег, но некоторые люди просят у Оливера, чтобы вообще никакого секса не было – и Оливер думает, а что если эти просящие люди принадлежат группе Давида – быть может, следует их предать, ради цены поменьше, но зато не разлетится пропитанная вульгарностью и похотью идеология Оливера – по сути белого самца, а не человека – хотя если говорить прямо, то у Оливера особо и нет никакой идеологии в таком случае – про таких как Оливер, в таком случае, говорят, что от него не только чёрные, но и даже белые не в восторге – всё же у него есть зацепки, с кем можно было бы переспать, ведь и к другим девушкам из группы Давида у него какие-то до боле вульгарные чувства, а к этим некоторым девушкам он чувствует несколько даже святое, или это всё чушь, которая просто бывает в мыслях, ведь Оливер может чувствовать святое лишь к той, которая так его ждёт на воле – и поэтому было бы неплохо сделать из девок Давида подобие каких-то тупорылых блядей или проституток, чтобы удовлетворить свои низменные взгляды, да ещё порядком разозлить Давида, чтобы он не решился отступать, а дрался до последней капли крови. С другой стороны, если говорить именно об Оливере, то он, если честно, не умеет чувствовать Святого – то есть по-настоящему Святого – ни к кому, ведь утерял давно в себе человечность – Оливер является позором человечества и порой даже сам это, к счастью для нормальных людей, признаёт. А счастье этих людей, действительно нормальных, заключается в том, что Оливер всё-таки осмеливается это порой признать – свою кощунственность к Морали – но он, к сожалению, признаёт это редко и думает об этом крайне мало, потому что у него есть дела и поважнее, чем что-то стойкое как Мораль, но такое неподвластное взглядам Оливера – хотя очевидно, что Оливер признаёт эту кощунственность к Священному из трусости, ведь боится, что его, Оливера, могут унизить тем, что он это не признает. А ведь Оливер считает себя апофеозом развития этого мира – и не признает никогда, что другие люди могут быть близко к нему расположены – даже его девушка, которая ждёт его на воле, и, конечно, эти девушки из группы Давида, которых он порой так хочет развратить и о которых он думает чаще для этого, чем о других… А ведь даже его собственная девушка по его мнению совершенно не подходит для обозначения святого, что он чувствует к себе; а ведь Давид всеми силами испытывает Святое именно к своим девушкам, хотя были времена, когда он чувствовал это Святое только к одной девушке – поэтому Оливер так чутко размышляет о том, что можно было бы сделать, чтобы Давид пожалел о своих намерениях и жалких взглядах, ведь Давид-то по мнению Оливера предал тех людей, которые дают такие большие деньги за эту операцию – хотя Давид этих людей даже и не знает. Оливер считает каждого человека презренным и уродливым. Но себя он считает выше любых людей – чуть ли не сверхчеловеком. Просто основная проблема заключается в том, что этот человек, Оливер, даже себя считает ниже сверхчеловека – и эта проблема решаема: Оливер когда-нибудь станет, по мнению своему, сверхчеловеком, а пока нужно просто потерпеть… Однако Билли смотрит на это крайне другим взором. Билли не может терпеть всякий разговор о какой-то сверх-расе – Билли считает, что есть Аллах, и более нет никого главнее. Когда же Билли узнаёт, что Фрэнк провозглашает себя Аллахом, Богом, Иисусом и прочими… Как же Билли тогда разозлился на это – его не могли найти несколько дней, ведь он скрывал свои эмоции по поводу этого происшествия. Билли всеми силами теперь ищет встречи с Давидом, чтобы рассказать Давиду о мнениях из Корана. Но Давид, если честно, не всегда считает себя Аллахом, в отличие от Фрэнка… Поэтому и не ждёт совсем этого разговора, ведь Давиду будет совершенно не до этого: Давид, как и Фрэнк, будет считать мгновения до встречи со своими самочками, а до чужих разговоров ни Давиду, ни Фрэнку, если честно – нет никакого дела. Честно говоря, эти люди, которые будут тратить время обоих, Давида и Фрэнка, потом пожалеют, даже если будут расписывать сказочные истории свои на весь мир – это фуфло, которое они привыкли продавать за гроши.
– Сам поди нападёшь на кого-нибудь, – – начинает смеяться Остин, подразумевая, что Оливер любит заняться сексом с кем-нибудь, а потом выкинуть этого человека из жизни и никогда более не вспоминать о нём. Оливер тоже смеётся, будто поддерживая это мнение, хотя пытается измениться, но у него это не получается – он цепляется за новую девушку, хотя и не всегда как за пристанище – — но любая из девушек будто берёт своё от Оливера, а потом нередко и сама покидает его, поэтому он чувствует себя порой каким-то даже несколько дешёвым товаром, которым будто лишь хотят воспользоваться, чтобы потешить себя тем, что взяла такого действительно красивого на вид парня. Но потом когда большая часть девушек понимает, что сущность именно этого парня, то есть Оливера, ужасает, убивает чувства – девушка просто сбегает от него. Но что же думает об этом сам Оливер? Он искренне считает, что девушки, которые от него сбежали не просто сами виноваты, но они ведь не смогли почувствовать должно его – а от него сбежали все, с кем он был, кроме одной, которая его ждёт дома, но он почему-то так мало думает о ней, даже когда с нею рядом.
—
Гор ставит шах и мат; говорит:
– Натум Ида Эз Алоэ Матэ.
Бастет:
– Что сгорает – не возродится, а возродится – снова сгорит.
—
– Ты ступаешь? – – шепчет осторожно Давиду Рори. Поддерживает его за плечо. Рори переживает за самочувствие Давида, который только-только вроде как пришёл в себя – и теперь еле держится на ногах. Рори считает, что Давиду нужно быть осторожней, но пока не может предложить лекарство от боли, которую чувствует сам Давид, как и чувствует его боль Рори – и некоторые другие девушки из Гарема: пока лишь некоторые – но скоро каждая узнает его боль, поэтому они станут ещё ближе друг к другу. И всё-таки эти девушки ведь не просто так пошли за Давидом, и жадно порой поглощали те страдания, которые так чутко воспринимает ранимый от всего плохого Давид – но Давид так же чувствует каждую свою самочку, поэтому ему, бывает, становится ещё хуже, ведь девушки порой могут улыбаться тогда, когда чувствует себя хуже всего на свете. Ничего не поделать, ведь судьба дарит Давиду всякие чувства, на которые только способна – и всё, что Давид не почувствует – — никто вообще не увидит, ведь Давид и есть настоящий апофеоз всякого развития, то есть Давид является Богом в теле человека, ведь сам Аллах захотел так распорядиться этим – и Давид знает это, как и знает то, что является Фрэнком, который и пишет эту историю из другого времени – и сложно сказать словами человека, что же ждать далее от судьбы всякому, кто бы ни спросил Давида, или Фрэнка – эту сущность Бога, настоящего Бога – — ведь малыми словами описывать громадное сложно – поэтому приходится помаленьку и с болью говорить те вещи, которые могут просто исчезнуть когда-то навсегда из головы; однако при этом надеяться, что в голове останутся те самые вещи, которые так важны, чтобы человек просто не умер навсегда. Есть ли Ад – есть ли Рай – — Давид хоть и знает это, но скрывает всеми силами от Фрэнка, хотя, быть может, и Фрэнк сам знает об этом наверняка, но не говорит своему сознанию – что же, Давид так же знает об этом наверняка или нет, но пока, видимо, об этом знать Фрэнку-то уж точно не положено сознанием, ведь он представляет обычного человека, который лишь совсем недавно объявил себя Государем на планете Земля. И об этом ясно знает Давид, которого объявили Государем на его планете.
– Да… Мы изучали Фрэнка, и мне кажется… Я многое у него перенял, – – говорит настороженно Давид. Его настороженность заключается в том, что Давид не считает порой себя Фрэнком, как сам Фрэнк уверяет в этом Давида. Давид пытается понять, отдельная ли он, Давид, фигура в этом Мироздании, или действительно является Фрэнком, ведь количество девушек у Давида то же самое, что и количество девушек у Фрэнка, а внешности и иерархия этих девушек так же равны, как и внешность самого Давида, который в этом ничем не отличается от Фрэнка. И Давиду тяжело это понимать ярко так, чтобы быть пронизанным этой правдой, пропитанным, ведь Давид не слишком-то и доверчив, хотя судьба его помотала пока что не слишком сильно (некоторые персонажи из мира литературы и кино проживали судьбы намного хуже, чем Давид) – Давид несколько непробиваем, хотя и раним, но малоопытен, в отличие от Фрэнка – — хотя, может быть, опыт у них одинаков. Однако ж Давид представляет организм, который всё знает то, что происходит с Фрэнком, ведь сам создавал его – эту машину, которую считают искусственным интеллектом. Хотя Фрэнк считает, что это он создал Давида – и ведь Давид так же по сути некоторое подобие искусственного интеллекта, персонаж.
– Да. Он считает, что создаёт нашу жизнь… Так ли это, или нет – мы наверняка не знаем, – – говорит тяжело Рори и помогает идти Давиду. Тяжесть её беседы заключается в том, что Рори точно не понимает, правда ли Фрэнк создаёт и её жизнь так же. Честно говоря, она иногда считает себя выше Давида – — но не потому, что он туп или никчёмен – или не такой парень, какой ей нужен – — она просто более всего рассуждает о том, что её могли создать в этом Мироздании раньше других – и она не хочет сознаваться в этом Давиду, ведь не знает ещё этого наверняка. Она считает, что когда будет максимально осведомлена в этом вопросе – сразу же сообщит это тому, кого она настолько сильно любит, то есть именно Давиду. Вообще если и говорить ясно, то Рори не просто не признаёт, что никогда не любила других парней, или представителей мужского пола – она действительно ничего подобного ни к кому из них, отличных от Давида, не чувствовала, не чувствует и никогда не почувствует – — однако в этом всякая девушка, которая находится рядом с ней сейчас, в этом по отношению именно к Давиду – — и, кажется, Рори это хорошо чувствует об этих девушках. Здесь лишь можно заметить, что не каждая из девушек Давида предполагает о себе так: всё Мироздание возникло, потому что хотело, чтобы я появилась здесь – — многие девушки считают, что Давид предшествовал всем им – и посчитали бы сильной наглостью, что Рори так о себе думает порой, что она, Рори, была раньше. Но часть девушек действительно считают, что, быть может, Рори была здесь раньше остальных существ – если и не раньше Давида, то, возможно, раньше других девушек.
– Он не хочет больше говорить с нами… Когда мы были там – он уже с неохотой это делал. Если он всё создал – как он решит с нами разобраться?.. – – говорит внезапно последнее Давид и падает на колено. Давиду не по себе от Фрэнка, который, порой по мнению Давида, и создаёт всякую жизнь – хотя иногда Давид думает совершенно иначе – — однако же он, Давид, пытается понять это наверняка, но пока не слишком-то и понимает, надеясь, что рано или поздно Бытие даст ему это понимание. Тем не менее, он думает и о том, что ответа может быть никогда и не последует, поэтому готовится и к этому, считая судьбу крайне несправедливой в том, что она может не дать такие важные ответы, ведь Бытие должно быть умней любого – но Давид, похоже, не всегда понимает, что он и Бытие, по сути-то, одно и то же, ведь Фрэнк создал таким Давида. Давид должен по мнению Фрэнка вмещать в себя всё, что есть и было, будет – но готов ли к этому сам Давид – — пока неизвестно, ведь это такая тяжёлая судьба, знать абсолютно всё и понимать, как нужно или должно поступать, где нужно, как решает реальность, а должно, как решает Мораль. Но готов к этому сам Давид, или нет – кажется, Фрэнк обрекает его, Давида, на самую тяжёлую судьбу в Космосе. Хотя иногда Фрэнку кажется, что именно у него, у Фрэнка, будет такая судьба. Давид – лишь персонаж для Фрэнка, которого сам Фрэнк и создал. И ведь действительно: Фрэнк появился в материальном мире и является писателем этого романа, а ведь Давид – действительно лишь персонаж. Может ли так быть, что Фрэнк создал не персонажа, а так же – живое существо?.. Конечно, это может быть весьма глупо, но Фрэнк порой так сильно чувствует боль своих персонажей, что может дойти до ярости в реальной жизни… Однако же что хочет сделать с Давидом Фрэнк? Многие могут посчитать Фрэнка просто садистом – до какой степени мысли сам Фрэнк порой доходит, чтобы придумать, какую ещё дорогу открыть для Давида. И ведь Давид не просто персонаж для Фрэнка, ведь Фрэнк вкладывает в судьбу Давида и свою судьбу, мечтая об этих женщинах, с которыми находится Давид, но в своих ипостасях в жизни на Земле, а уж точно не в судьбе Давида. Фрэнк считает, что Давид мог бы разорвать его, Фрэнка, на куски лишь за мысль, что тот, то есть Фрэнк, захотел бы убить Давида, а сам стать им. Но ведь Фрэнк и Давид – одно и то же существо… Поэтому, быть может, Рори – это…
– Разговаривая с Фрэнком – говоришь с Гором – — не надо это забывать, Давид, – – говорит Саманта и проходит мимо Рори и Давида. Саманта наслышана о Давиде и Фрэнке, об их сложных отношениях, но ещё она знает и о Горе, который руководит Мирозданием по её мнению и мнению некоторых из девушек, представляя собой Аллаха, который и создал это всё. Саманта считает, что Гор – маленький мальчик, которому не ведомы страдания маленьких людей, как она и всякий, кто есть среди человека – потому что Саманта видит этот мир не через призму, а через ясное понимание того, как должно было быть, а не как есть. Но всё-таки Саманта не хочет признавать Гора – величайшим Правителем Мироздания, как и Фрэнка – признавая, что именно Давид является этим Правителем: в реальности Фрэнка Самантой является Блаки (это тоже вымышленное имя сопоставимое с именем Фрэнк), которая, как интересно, так же думает насчёт самого Фрэнка, ведь никогда не доверит такое как Власть – Давиду, если же Фрэнк им не является. Блаки пытается понять это наверняка, но думает, что даже если Фрэнк и Давид – одно и то же, то Фрэнк явно главней Давида, а Давид является всего лишь расширением личности Фрэнка, как Саманта – расширение личности Блаки.
– Мы не знаем этого наверняка! – — кидается словами на Саманту Рори, но не бросает Давида – тот тяжело поднимается. Рори пытается понять, насколько одним и тем же являются Фрэнк и Давид, ведь подразумевает под своей любовью – любовь именно к Давиду, а не к Фрэнку – но в то же время понимает, что если любит Давида, то, быть может, любит и Фрэнка, ведь он, Фрэнк, и он, Давид – весьма одно и то же. Быть может, и Гор так же является Давидом и Фрэнком – об этом и думает Рори, когда кидается словами на Саманту, свою младшую сестру, которая если скажет что-то уверенно, от этого не отступится, зная при этом, что это действительно её, Саманты, мнение – если же Саманта говорит чужое мнение уверенно, то потом с лёгкостью может признать, что говорила дурачась, или попросту ошиблась, ведь Саманта не боится признавать своих ошибок, и если признаёт их, то начинает искать тех, кто более всех виноват в том, что она допустила даже одну малейшую ошибочку. – — Фрэнк говорит, что он и Давид – это одно и то же!.. – – Рори подразумевает, что Фрэнк не вёл разговора о том, что является Гором – во всяком случае, в момент этой речи действительно Фрэнк не задумывался особо об этом, однако когда позже начал добавлять характера в эти строки из этого романа – был уже в том времени, когда олицетворял себя с Гором – — и поверьте, он, Фрэнк, думал об этом настолько реально, что даже самый ярый психопат в этом посчитался бы миленьким и славным мальчиком. Именно поэтому и Давид в действительности так же является Гором, как и озвучивает это порой Фрэнк о себе.
Саманта:
