скачать книгу бесплатно
– Отзови инструкцию.
– Отменить починить стул, – подыграла Герда. – Так?
Дороти посмотрела на меня и прищурилась. Ей следовало кинуть в меня стулом – потому что я еще и ухмылялся.
В кармане ожил телефон. Я даже не старался скрыть, что переменился в лице – потому что новости было две, и от обеих было ощущение, что я съел конфету из дерьма.
Я бросил фантик в урну под пристальным взглядом Дороти, все еще присевшей у стола, и вышел в коридор.
15. Фуга
[Германия, Берлин, Мариендорф]
[Германия, Берлин, Сименсштадт]
Труп Фогеля нашли рыбаки – которые регулярно занимаются ловлей даже в судоходном канале столицы. Про труп наемника, исчезнувший в водах рек Шпрее и Хафель, ничего известно не было.
Бек сказал, что во всем виноват я. Я сказал, что во всем виноваты его родители и родители всех остальных – за то что родили ходячее недоразумение, купившееся на провокацию конкурентов, решивших устроить рейдерский захват.
Если это дело с контрагентами завоняет, мне придется теперь больше общаться с Беком и Бюхнером, а они были из тех, кто радостно и Фогеля бы утопили, и меня, и кого угодно еще.
Возможно, это они убрали Фогеля – когда тот побежал к ним за помощью.
Ну почему они не могут просто работать, делать все сразу хорошо?!
А еще эта Мэллори… Теперь я за ней следил – а она наверняка знает, что я за ней следил.
Она тоже садистка – которая ходит по вечерам в закрытые бойцовские клубы, чтобы ломать кости и отрабатывать свой гнев. У нее четкая техника, многолетний опыт занятий боксом, награды региональные, международные… Зачем ей чертов офис фармацевтической компании, что она забыла в Глокнер? Что она забыла рядом со мной?
Рядом…
Возможно, ей не хватает тренера – который бы говорил что делать.
Я говорю – она делает. Это слишком просто, чтобы быть правдой.
Спортивный комплекс Реннбан, подпольный ринг на футбольном стадионе под носом у владельцев – под предлогом тренировочных спаррингов… Когда она устроила замес в толпе зрителей, я не удивился.
Я удивился тому, что у меня был стояк – и что один за другим, как кегли в боулинге, ее противники падали на землю.
Если бы она знала, что я смотрю, я бы понял – потому что все, что она делала до этого момента было извращенным, пугающим в своей привлекательности ухаживанием.
Я с ней не справлюсь… Эта немецкая овчарка – Мэрилендская овчарка – не для меня.
Она американка, она из Балтимора, отец – известный шеф-повар, мать – журналистка… Я не хотел о ней ничего знать – но так было нужно, чтобы понять, что от нее ожидать.
Я просто объект ее интереса. Никогда не думал, что окажусь в такой ситуации – где есть повод пожаловаться на харасмент.
Мне, как назло, нужно сопровождение на мероприятие в Деннерляйн – потому что все министерские бараны придут с женами или мужьями, и нужная мне дипломатка приведет своего мужа, очередного осла с беспокойным членом – про которого уже шутят в компании тех, с кем я иногда отдыхаю в Кит-Кате.
Я сидел в кабинете, закинув ноги на стол, и перебирал черные бумажные квадраты. Уже одиннадцать – и один белый.
Может, это Мэллори? Отпечатки на белом листе – не только потому что она подняла его с пола… Нет, это не Мэллори.
Она слишком прямолинейна – даже в своей услужливой осторожности – чтобы загадывать загадки.
Я лгал себе, когда возмущался, что все происходит сразу – и окатывает как ледяной водой, отрезвляюще, лишая ориентации на миг. Контроль ускользает – но я всегда успевал его поймать, перехватить, вновь взять вожжи в руки.
Поводок…
«Все же понятно». Я положил на стол черный листок, усмехнулся. «Это что-то вроде хлесткого удара хлыстом – для ускорения».
Еще один листок лег на поверхность, я раскачивался в кресле. «Ей двадцать четыре. Мне сорок два».
Кого я обманываю? Ищу аргументы? Перед кем мне отчитываться – перед самим собой?
«Она не опасна. Она сделает так, как я скажу. Она будет молчать – потому что я сказал ей молчать».
Даже если квадраты кладет она, пока что они ничего не значат – кроме символа головоломки, которую я еще не могу решить. «По мне видно, что я не понимаю намеков».
Я, правда, не понимал. Может, поэтому и не играю в эти человеческие игры с угадыванием желания партнера, цветов, романтики, свиданий… На свидании я пил и иронизировал, на свидании я был говнюком, с которым больше на свидание ходить не захотят.
А они все равно хотели… Потом я говорил прямо, что мне было скучно – и потому я лучше буду встречаться со своей правой рукой.
Мне всегда было насрать, что кто-то обижается на правду.
Вставлять член в Дороти Мэллори я не буду, и если она уж так хочет, за хорошее служение я ее награжу – если она будет делать все верно.
Я нервно прыснул, сгреб бумагу – разложенную подобно карточному пасьянсу – со столешницы, бросил листы в тумбочку и громко хлопнул, задвигая ящик обратно в стол.
Я просто не хочу ошибиться… Я просто не хочу в итоге понять, что это было лишь инфантильное желание убежать от проблем в увлечение игрушкой – которая не решает проблемы, а только их усиливает.
– Герр Бер.
Герда стояла у двери уже несколько секунд. Я не слышал ее появления – и не видел, как она отворила створку.
– Герр Бер, я предположила, что это важно.
– Ну что?
Конверт – белый, большой, но практически пустой. Через белую бумагу проглядывают очертания квадратного листа размером с ладонь – который свободно болтался внутри конверта.
Бумага не просвечивает – но я будто бы знал. Герда побледнела от вида моего выражения лица – которое было вовсе не радостным и уже даже не раздраженным.
– Герр Бер, давайте отдадим это службе безо…
– Дай сюда. Выйди, Герда.
Конверт лежал на столе, я смотрел на него полторы минуты – и не решался открыть.
Нет, я просто считал… В голове играла музыка – и когда композиция подойдет к концу, я открою.
На коду.
– Гребаный шутник! – выпалил я, уставившись на конверт. – Ты не можешь знать!
Выглядело так, будто я разговариваю сам с собой.
Так и было.
Никто не знает мою систему символов – но я уже увидел, что в конверте – как если бы это все делал я сам и намеревался сделать все верно.
Внутри конверта был красный квадрат.
Квадраты были тактами фуги.
Я собирал алхимическое упражнение имитационного контрапункта – которое должно было в итоге мне о чем-то сказать. Тема из секвенции, черные квадраты – экспозиция, белые – разработка, красные – реприза.
Когда я учился в университете, я написал рассказ о том, как с протагонистом общается его копия из будущего – с помощью звуковых волн, используя эффект Доплера, знания о среде, где распространялись волны в прошлом, и движение не в пространстве, а во времени. Физики бы покачали головой, но мне было все равно – потому что полностью обоснованная хронофантастика бывает, разве что, в квантовом мире – и там она зовется реализмом и вовсе не мистическим.
16. Филин
[Германия, Берлин, Митте]
– С чего ты взял, что бумагу я оставлял себе сам?
Норберт даже не поднял головы, пока я не подошел к столу. Его берлога походила на музей – склад музея – с забитыми полками, заваленными столами, стопками книг, перетянутыми джутовой нитью, на полу. Я перешагивал через ватманы и расставленные в стороны ноги штативов, я всегда боялся на что-нибудь наступить.
– Если это очередной костюм, повесь его на вешалку.
– Нет, это не костюм.
Я поставил на его стол бумажный пакет, внутри звякнули бутылки.
Норберт взглянул на меня поверх круглых очков с толстыми стеклами и вздохнул.
– Учитывая, что ты сумасшедший, – ответил он, – это было не исключено.
– Почему я сумасшедший?
Я хотел с кем-то поговорить. Норберт тоже был сумасшедшим – в своей обособленности и малоподвижности. Он был хранителем тайн, причудливым архивариусом – который, как по волшебству, мог найти улики где угодно и как угодно: и методами старой школы, и с помощью высокотехнологичного современного оборудования – доступ к которому у него был благодаря бывшим студентам.
К нему за помощью обращался не только я. Я не хотел знать, кто еще обращается к нему за помощью.
– Иногда, – Норберт сделал акцентную паузу, – ты говоришь как шизофреник.
– Иногда?
– В последнее время часто. Раньше – когда рот открывал. Не обижайся, но ты даже по моим меркам странный – в своей депрессивной теории о том, что всех нас, жалких сгустков информации, результатов недетерминированных флуктуаций, ждет тепловая смерть возрастающей энтропии.
– Но это же правда.
– Я предпочитаю об этом не думать, – покачал головой Норберт. – И я рад, что я накапливаю информацию, а не рассеиваю ее, что я в этом нормально ненормален.
– Внутри портер. Убери в холодильник.
– Сам и убери. Только не в тот, который для вещдоков…
– …и инфракрасной пленки. Я понял, – перебил его я.
Когда я разобрался с пивом, я вернулся к Норберту – который, казалось, уже забыл про меня. Я смотрел на чучело евразийского филина – с красными глазами, размахом крыльев с мой рост, с загнутыми пальцами лап, с крючковатой пастью раскрытого клюва.
– Ты пылесосишь филина?
– Да.
– Ты сам его делал?
– Да.
– Сколько раз ты мне солгал?
– Только сейчас.
– Сколько тебе лет?
– Семьдесят.
– А выглядишь на сто.
– Следующим чучелом будешь ты.
– Почему ты перестал преподавать?
– Я за ними не поспевал.
Я знаю Норберта уже пять лет – и только сейчас понял, что он напоминает мне Рублева – пусть и Норберт был более бесцеремонным и менее социальным.
Это всего лишь проекции и перенос – и вовсе они не похожи… То же самое у меня было и с Кохом – который казался мне похожим на меня, если бы мне не выдали роль конферансье нашего театра.
Норберт что-то читал и даже не отрывался от листов. Какая-нибудь научная работа, которую ему дали рецензировать, какой-нибудь отчет, по которому потребовалась его конфиденциальная экспертная консультация…
В юности я воображал себя старым алхимиком, к которому редко – но регулярно – обращаются студенты за советом – так, чтобы у меня было свободное время для собственных неспешных исследований.
Я завидовал Норберту.
– Я завидую тебе, – признался я.
Норберт прекратил читать.
– Возьми отпуск, Бер.
