скачать книгу бесплатно
Чистая, не замутненная ничем. Вы и не знаете, как это бывает, когда она – чистая. Я тоже раньше не знал, не думал, что она может быть такая… такая…
Ладно.
Неважно.
Теперь, главное, как-то домой добраться. Легко сказать, добраться, когда часовые злые, как черти. То есть, часовые-то еще ладно, с часовыми еще договориться можно, непонятно как, но можно. А вот с автоматами черта с два договоришься, автоматы тебя слушать не будут.
Вжимаюсь в землю.
Не иду – ползу, прижимаюсь к земле, чтобы не подстрелили, а ведь подстрелят, как пить дать подстрелят.
Тишина.
Такая тишина, что слышно, как течет время.
И слышно, как течет река, только не вода в реке, другое…
Другое…
Здесь она чистая. Не засоренная. Это там дальше начинается, сливают в неё всякую дрянь, ведрами, ведрами, а где-то и трубы подводят, а где и еще что, так что вообще не пойми что по реке течет…
Ползу по пустоши, прижимаюсь к земле, укрой, мать-сыра-земля, укрой, трава-мурава.
Жарко дышит надо мной раскаленное небо.
Не выдерживаю, откупориваю флягу, делаю глоток. Знаю, не поможет от жажды, все равно глотаю. Что-то как будто взрывается в голове, стараюсь не застонать от боли.
Не стонал.
Мне так кажется.
Смотрю на равнину, вижу то, чего не видел раньше, а раньше здесь, оказывается, город был, давным-давно раньше был город. Столица столиц, город, стоящий у чистых истоков. Потом уже стали уходить от истоков, и то верно, кому они, истоки нужны. Стали делать заграждения, чтобы ниже по течению город был, а выше по течению муть какую-нибудь поставят, чтобы реку замутить.
Знаем мы их.
Всю жизнь так делали. Чтобы чистой никто не глотнул, а то кто чистой глотнет, тот…
Стреляют.
Тут.
Совсем рядом.
Вжимаюсь в землю, укрой мать-сыра-земля…
Пуля обжигает затылок, и нужно остановиться, перевязать, и некогда останавливаться, перевязывать, то ползу по земле, то бегу на четвереньках, фляги, главное, фляги не растерять…
Пуля обжигает плечо.
Падаю в траву. Переждать. Придется переждать.
Выжидаю.
Шквальный огонь.
Уже не слышно, как течет река. Река, в которой нет воды.
Река, в которой…
Шквальный огонь поутихает, чувствую, что можно ползти дальше. Потихоньку, конечно. Считаю, сколько осталось фляг, хрен да маленько осталось, три штуки, если донесу хотя бы одну, буду героем.
Ползу. Стреляют куда-то, не в меня, куда-то в сторону, уже задним числом думаю, как бы в той стороне не осталось кого-нибудь из наших.
Нет, вроде всех перестреляли.
Еще на пути туда.
Ползу. Стараюсь не думать, не вспоминать, нет, все равно вспоминается что-то не к месту и не ко времени, как добирались туда, к истокам, как нам кричали в мегафон, уже не помню, что кричали, хотя нет, как не помню, такое не забудешь…
– Вот вы её наберете, в город принесете, а дальше что будет? А? дальше что будет, я спрашиваю? Думаете, её просто так задаром отдадут? Раздадут всем, да?
Молчим. Главное, ничем себя не выдать.
– Черта с два они её кому-то раздадут, продавать они её будут! За деньги продавать, слышали вы, и за деньги немаленькие! А вам хрен да маленько с этих бабок достанется!
Молчим, подталкиваем друг друга, молчи, молчи…
Это было по пути туда.
По пути обратно все по-другому, некого подталкивать, некому молчать, никого нет кроме меня.
Выстрелы поутихают, будто задумываются, что делать дальше. Это плохо, когда они задумываются, значит, еще чего-то выдумать хотят…
Ползу на четвереньках, скорее, скорее…
Ничего.
Тишина.
На горизонте уже виднеется город, новый город, старые города остались здесь, выше по течению.
Приподнимаюсь, бегу, пригнув спину – не слышу выстрелов, похоже, пробрался-таки через полосу смерти, самому странно, что пробрал…
…вижу себя, лежащим на земле, только сейчас понимаю, что слышу рев шквального огня.
Ползу. Здесь бы отлежаться, затаиться – не-ет, мы же умные самые, мы же ползем, нам же плевать, что нас подстрелят…
Пуля разрывает еще одну флягу, капли падают мне на руку. Пью. Жадно. Глотками. Узнаю, что здесь, на этом месте тридцать лет назад казнили тех, кто пытался пройти к реке.
Ползу по траве, добраться бы до зарослей, еще не выпиленных, не вырубленных, там и затаиться можно. Черта с два мне дадут там затаиться, на тридцать три раза до этого пристрелят.
Бегу к зарослям, к окраине города, уже знаю, меня там ждут…
Жалят, жалят пули, и странно, вроде бы должен умереть, а не умираю… Задним числом думаю, может, я какой-нибудь бессмертный, тут же подкашиваются ноги, черт…
– Принес? – кто-то бросается ко мне, не вижу в тумане, кто и что, – принес?
В изнеможении опускаюсь на траву, протягиваю последнюю уцелевшую флягу:
– Я… принес.
Кто-то бормочет слова благодарности, уже не слышу слов, договариваю:
– …правду.
Шестая октава
Беру шестую октаву.
Как всегда начинает резать уши. Больно. Сильно. Это еще ничего, когда берешь седьмую – режет только что не до крови. С восьмой и девятой проще, там я уже не слышу. И в то же время сложнее. Потому что не слышу, что играю.
Снова первая октава, милая слуху и сердцу. Вторая октава. Третья. А дальше плохо. Субконтроктава. Субсубконтроктава. Субсубсуб… низкий гул наполняет комнату тяжелым дребезжанием. В памяти голос учителя, правее – птички, левее – медведь. Нда-а, это уже не медведь, это уже бронтозавр какой-то ходит…
Беру субсубсубсубконтроктаву, одно название чего стоит, суб-суб, почти как суккуб, только хуже.
Думаю, сколько еще повелят играть. Говорят, наш брат этой музыки долго не выдерживает, десять лет – и загибаются…
Не думать.
Играть.
Кажется, они довольны, хотя хрен их пойми.
Кто-то ковыляет ко мне, пытается сунуть кусок шоколада. Кого-то отгоняют, не сейчас, не сейчас, не может человек одновременно есть и играть. Кто-то с шоколадом удивляется, да как не может, рот-то у него свободный…
Играю.
До-диез, си-бемоль, фа-диез, до-диез, си-бемоль, фа-диез… Тут, главное, не ошибиться, не ошибиться, если ошибусь, шеф меня закопает, как пить дать закопает…
Не путаюсь.
Играю.
Кажется, они довольны. Еще бы им не быть довольными, играет музыка, из пустоты, из ничего, поднимаются высокие башни, выше, выше, одна, две, три, больше, больше. Ложится нота на ноту, ложится блок на блок в огромном городе, поднимается мегаполис…
Третья октава. Пятая. Снова третья. Четвертая. Малая. До-бемоль, фа-диез, ля-бемоль. Суб-суб-суб-суб-сук-куб…
Слушают.
Шевелят желваками, щелкают клешнями, на ноге до сих пор саднит шрам, цапанул кто-то из молодых, играл со мной, ему потом за это чуть клешни не оторвали, не понимают молодые, что нашему брату больно…
Играю.
Мертвое тело царского наследника лежит на шелках, укрытое цветами. Стараюсь не смотреть в ту сторону, не люблю я мертвых, это шеф нарочно поиздевался, на похоронах играть послал…
Малая октава. До-диез. Большая октава. Си-бемоль. Контроктава…
Когда-то думал, что буду писать музыку.
Это было еще в те времена, когда музыка еще не кончилась.
Когда еще можно было что-то написать.
Играю.
Перебираю клавиши, не сбиться, только не сбиться. Сначала получается просто, до, си-диез, фа-бемоль, снова до, си-диез, фа-бемоль, три клавиши, три клавиши, три клавиши. А потом какой-нибудь аккорд из самой нижней октавы, где уже не медведь, а левиафан какой-нибудь, а потом на пятую октаву, где птички…
Поднимается мегаполис. Царь повелел построить этот город в память о своем сыне.
Царь повелел.
Я строю.
В рядах слушателей волнение, что за черт, ах да, играю быстро, чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее… В памяти голос учителя, куда спешим, куда спешим-то, о-о-ох, одно радует, не доживу до позора вашего, раньше вы меня в гроб загоните…
Как в воду глядел.
И знаю, я тут не при чем, препод от рака загнулся, а все равно чувство такое, что это я его свел…
߅
Играю. Пальцы не слушаются, мозги и подавно не слушаются, ну не объяснишь публике, что не может наш брат двадцать часов подряд без перерыва играть, не объяснишь.
Играю.
В голове крутятся какие-то легенды про музыканта, который играл на балу у сатаны, договаривался на одну ночь, а играл сто лет. А вот что с ним было дальше, я не помню.
Только бы не сфальшивить, если в городе где какая стена кривая будет, меня потом самого в эту стену замуруют.
Стараюсь не смотреть на мертвое тело принца.
До, си-диез, фа-бемоль. До, си-диез, фа-бемоль. До, си-диез, фа-бемоль.
Здесь можно расслабиться.
Перебираю диапазоны, за которыми музыка перестает быть просто музыкой, становится чем-то большим.
Кажется, взял не ту ноту. Да не кажется, взял. Не ту. И не я взял, пальцы уже сами делают, что хотят, хватают не те ноты, осталось только хлопнуться в обморок, вот что значит играть без передышки.
