Медальон и шпага

За всю жизнь Дэвид был в Уайтхолле всего несколько раз. У него не было здесь друзей, обладающих достаточным влиянием, чтобы похлопотать за него перед протектором. Отпущенное время быстро иссякало, и Дэвид приходил в отчаяние от своего бессилия. До казни оставалось всего два дня, и он чувствовал себя так же скверно, как если бы сам находился на месте приговоренных к смерти.

Сегодня ему снова отказали в приеме. Но Дэвид не покидал Уайтхолл, надеясь, что неожиданная случайность все же поможет ему встретиться с Кромвелем. Он стоял у окна, выходящего в парк, и предавался своим мрачным размышлениям.

Под окном гуляла стройная женщина в черном плаще и зеленой шляпке с белым пером. Пышное платье из темно-зеленого бархата медленно скользило по ковру из опавших листьев, и Дэвиду показалось, что он слышит, как шуршат эти листья под ногами незнакомки.

Скверное настроение Дэвида не располагало к любовным приключениям. Но ему вдруг очень захотелось увидеть лицо этой женщины. Она словно угадала его желание и посмотрела на окно.

На первый взгляд ей можно было дать не больше двадцати двух лет. У нее были светлые волосы, завитые в длинные локоны, и выразительные глаза, скорее всего зеленые или серые.

Незнакомка показалась Дэвиду очень красивой. Она держалась с достоинством женщины, уверенной в своей красоте и обаянии.

Столкнувшись взглядом с Дэвидом, она нисколько не смутилась И. когда он учтиво ей поклонился, ответила легким кивком головы и невозмутимо продолжила свою прогулку.

– Капитан Дарвел! – раздался сзади удивленный, но знакомый голос.

Дэвид быстро обернулся и увидел в галерее Генри Ферфакса, двоюродного брата Томаса Ферфакса, бывшего главнокомандующего парламентской армией.

– Чем вы так увлечены, что не замечаете никого вокруг себя? – спросил Ферфакс и через плечо Дэвида заглянул в окно. – А! – протянул он. – Мадемуазель де Граммон!

– Француженка? – поинтересовался Дэвид.

– Да. Ее отец виконт де Граммон состоит в свите французского посла. Неудачный выбор, дорогой капитан, – усмехнулся Ферфакс.

– У меня и в мыслях не было ничего подобного, – возразил Дэвид, – но, на мой взгляд, она очень красива.

– С этим никто не спорит: мадемуазель де Граммон – красавица, однако, имеет большой недостаток.

– Недостаток? Какой?

– Она слишком умна для женщины – учена, словно какой-нибудь старикашка-профессор из Кембриджа.

– Наверное, я безнадежно отстал от придворной моды, – усмехнулся Дэвид. – Я и не подозревал, что ум теперь считается недостатком.

– Вы поражаете меня своей наивностью, – с искренним удивлением проговорил Ферфакс. – Когда головка красивой женщины напичкана всяким философским вздором – это же сущий кошмар! Вы постоянно рискуете прослыть дураком в ее глазах. А представьте, как должен чувствовать себя мужчина, выслушивая от женщины суждения, до которых ему самому вовек не додуматься! Не знаю, как вы, Дарвел, но я на такой подвиг не способен.

– Боюсь, что разочарую вас, генерал, – ответил Дэвид, – но я придерживаюсь другого мнения о женщинах. На мой взгляд, женщина только тогда прекрасна, когда ее ум столь же совершенен, как и ее красота. Правда, такие женщины – большая редкость.

– Тогда дерзайте, капитан, – улыбнулся Ферфакс. – Может быть, вам удастся составить мадемуазель де Граммон достойную партию. Но вам следует знать, что всех претендентов в женихи постигла неудача. Одни были отвергнуты как личности малодостойные, а другие разбежались, поняв, что пристали не к тому берегу. Даже ее собственный отец не в силах выносить властный характер Габриэль.

– Чем же она не угодила своему отцу? – поинтересовался Дэвид.

– Виконту де Граммону уже за пятьдесят, но выглядит он лет на тридцать пять, не больше, и не промах по женской части. Он волочится за девицами, которые порой моложе его дочери. Мадемуазель постоянно упрекает отца за его вольное поведение. Говорят, однажды она выгнала его любовницу, которую он осмелился привести в их дом. Габриэль считает, что развратное поведение виконта оскорбляет память ее матери. Виконт де Граммон голову сломал, как выдать ее замуж. Он готов выдать ее хоть за сельского сквайра, лишь бы она ушла из дома. Но мадемуазель не из тех, кого можно заставить силой. А вы, кажется, заинтересовались всем, что касается мадемуазель де Граммон? – лукаво подметил Ферфакс.

– Не знаю, – смутившись, проговорил Дэвид. – Но все, что вы рассказали об этой девушке, служит ей самой лучшей рекомендацией. И нет ничего удивительного, что она до сих пор не выбрала себе мужа. Такой женщине нужен достойный мужчина, а не тот, кто подыскивает в жены дурочку. Ведь умственное убожество мужчины легче всего скрыть на фоне женской глупости.

– Если бы вас слышала мадемуазель де Граммон, она пришла бы в восторг! – воскликнул Ферфакс. – Вам обязательно нужно с ней поговорить.

– И часто она посещает Уайтхолл?

– Нет, в последнее время Габриэль ведет довольно замкнутый образ жизни. Мне кажется, сегодня она пришла сюда с леди Принн. Я столкнулся с этой старой ханжой внизу на лестнице.

– Мадемуазель дружит со старухами? – удивился Дэвид.

– Вообще-то, леди Принн не старуха. Ей лет тридцать пять, но, на мой взгляд, выглядит она на все сто.

– А кто такая леди Принн?

– Как? – удивился Ферфакс. – Вы не знаете, кто такая леди Принн? Она пишет дурацкие философские трактаты, в которых философии не более, чем музыки в ослином реве. Их никто не желает читать, и она обвиняет весь мир в невежестве и тупости, а мадемуазель де Граммон ей поддакивает. У прекрасной Габриэль все друзья такого сорта.

– А сколько же лет мадемуазель, что она находит общие интересы с подобными особами?

– Кажется, двадцать пять. Хотите, я вас познакомлю?

– Нет, пожалуй, не сейчас, – неуверенно отказался Дэвид.

– Напрасно. У вас есть шанс ей понравится. Вы красивы, знатны, умны и, что особенно для нее ценно, можете ввернуть при случае мудрое латинское изречение. Честно говоря, – добавил Ферфакс, заговорщически понижая голос, – я сам восхищен Габриэль и, если бы не был уже женат, рискнул бы предложить ей руку и сердце. Но, к сожалению, я не свободен и уступаю дорогу вам, прекрасный капитан.

– Спасибо, – ответил Дэвид. – Возможно, в лучшие времена я попытаю счастья.

– Ну а что вы делаете в Уайтхолле? – поинтересовался Ферфакс.

– Я думал, что вы где-нибудь далеко, в море, а встречаю вас во дворце.

– Я здесь уже восьмой день, – ответил Дэвид.

– Восьмой день? – с недоумением переспросил Ферфакс. – Неужели вы решили добиться придворной должности? Это на вас не похоже.

– Нет, я пытаюсь добиться аудиенции у лорда-протектора.

– Кромвель не принимает человека с вашим именем? – удивился Ферфакс.

– Да.

– Трудно поверить!

– Я уверен, что он принял бы меня намного быстрее, если бы я носил другое имя, – вздохнул Дэвид.

– У вас серьезные неприятности?

– Более чем серьезные.

– В чем же суть вашего прошения?

– Я приехал просить помилование, – ответил Дэвид.

– Помилование? – воскликнул Ферфакс. – Вы меня пугаете, Дарвел! Для кого помилование?

– Для моего брата.

От Дэвида не укрылось, что при этих словах Ферфакс облегченно вздохнул.

– Да, я что-то слышал о герцоге Рутерфорде, – протянул он наигранно-несведущим тоном. – Кажется, он замешан в заговоре графа Риверса?

– Да, – ответил Дэвид.

– Ну какого дьявола ваш брат спутался с этой компанией, когда у него самого такая сомнительная репутация! – воскликнул Ферфакс. – Я сочувствую вам, Дарвел, но вам ничего не удастся добиться у Кромвеля.

– Почему вы так уверены? – с испугом спросил Дэвид.

– Насколько мне известно еще после битвы при Нейзби Кромвель резко возражал против помилования герцога Рутерфорда. На помиловании настоял мой кузен главнокомандующий.

– Но после битвы при Нейзби прошло десять лет, – возразил Дэвид.

– Это ничего не меняет. Кромвель ненавидел вашего отца и ненавидит вашего брата.

Слова Генри Ферфакса прозвучали жестокой правдой. Это была суровая реальность, в которую Дэвид с детским упорством не хотел верить.

– Но вы не разделяете этой ненависти? – неуверенно спросил Дэвид.

– У меня нет для этой ненависти причин, – пожал плечами Ферфакс.

– Генри, – обратился Дэвид к молодому человеку, – помогите мне, прошу вас! Кромвель к вам очень расположен. Попросите его принять меня. Вам протектор не откажет.

– Капитан, – с сочувствием произнес Ферфакс, – Кромвеля вам не переубедить: я знаю его характер. Вы только сами впадете в немилость и погубите свою карьеру.

– Чтобы спасти Эдвина, я готов отправиться хоть на галеры! – пылко воскликнул молодой человек.

– Что касается галер, то при вашей вспыльчивости вы без труда получите подобную протекцию, – усмехнулся Ферфакс.

– Я согласен на все!

– Хорошо, – согласился Ферфакс, растроганный горем Дэвида. – Я вижу, что с вами бесполезно спорить, и попытаюсь устроить вам аудиенцию. Ждите меня здесь и никуда не уходите.

Он по-дружески похлопал Дэвида по плечу и удалился.

Капитан снова повернулся к окну: мадемуазель де Граммон все еще гуляла по парку. Но теперь она была не одна, а разговаривала с какой-то высокой сухопарой особой и больше не смотрела на окна Уайтхолла.

Дэвид присел на подоконник и стал ждать, наблюдая за француженкой.

Прошел час, еще полчаса, но Ферфакс все не возвращался. Мадемуазель де Граммон со своей собеседницей давно ушли. За окном начало темнеть. Галереи дворца быстро погружались во мрак и пустели. Два молодых офицера, время от времени проверяющие охрану Уайтхолла, с удивлением поглядывали на Дэвида, который, как часовой на посту, не покидал своего места.

Дэвид подумал, что Ферфакс, возможно, забыл о нем и больше сюда не придет, но все еще не решался уйти из дворца. Это была его последняя надежда, и он упрямо продолжал ждать.

Где-то открыли окно, и в галерею потянуло холодом с запахом дождя. Дэвид посмотрел на темнеющее небо и, как опытный моряк, понял, что через четверть часа разразится сильная октябрьская буря.

Наконец в галерее послышались быстрые шаги. В полумраке галереи Дэвид различил фигуру Генри Ферфакса. Ферфакс подошел к нему и взял его под руку.

– Пойдемте, капитан, – сказал он, увлекая Дэвида за собой. – Протектор согласился вас принять. Мне удалось его уговорить, но, признаюсь вам, я и не предполагал, что это будет так непросто. Он догадывается, о чем вы хотите его просить, и не желает вмешиваться в это дело.

– Я привык рисковать, – ответил Дэвид.

– Я знаю, – кивнул Ферфакс. – К сожалению, у меня еще много дел, и я вынужден с вами распрощаться.

– Не беспокойтесь, – проговорил Дэвид. – Я и так бесконечно признателен вам за хлопоты.

Ферфакс пожал Дэвиду руку и поспешно ушел.

* * *

– Капитан Дарвел, – медленно проговорил Кромвель, отложив в сторону пачку бумаг, – я занят срочными делами и могу уделить вам только несколько минут.

– Благодарю вас, милорд, – поклонился Дэвид, стараясь придать своему лицу выражение покорности. – Я знаю, как вы обременены заботами, и никогда не посмел бы оторвать вас от дел без серьезной причины, которая, надеюсь, послужит мне оправданием.

Благородная внешность и учтивые манеры молодого офицера произвели на Кромвеля хорошее впечатление.

– Я слушаю вас, – сказал протектор более приветливым тоном.

– Милорд! – почтительно начал Дэвид. – Я взываю к вашему великодушию и прошу за моего брата Эдвина Дарвела.

Кромвель нахмурился, и его лицо снова стало суровым и бесстрастным.

– Приговор герцогу Рутерфорду вынесен по закону, – сказал он, – и я не вижу оснований для его отмены.

– Милорд, основание есть! – воскликнул Дэвид. – Мой брат невиновен! Я уверен, что произошла роковая ошибка, нелепое недоразумение!

– И вы можете доказать, что решение суда было несправедливым?

– А разве справедливо осудить человека на смерть только за то, что он не выгнал из дома своих друзей, попросивших приютить их на ночь? – воскликнул Дэвид.

– Капитан Дарвел, – мрачно проговорил Кромвель, – вашему брату следовало бы помнить о своем прошлом и быть поразборчивее в знакомствах. И не пытайтесь изобразить его передо мной невинной и наивной жертвой. Мне хорошо известно, что представляет собой герцог Рутерфорд – убежденный роялист, один из любимцев Карла I, посвященный во все его преступные тайны. Король доверял ему самые секретные поручения, которые можно доверить только безгранично преданному человеку.

– Да, – с достоинством проговорил Дэвид, – мой брат всегда отличался верностью своему слову и умением хранить чужие тайны.

– Чьи тайны? – воскликнул Кромвель. – Тайны короля-изменника, предавшего свой народ? Что и говорить, служба подобному монарху – весьма достойное занятие для такого благородного дворянина, как герцог Рутерфорд! Я имел удовольствие ознакомиться с его показаниями по делу Риверса и убедился, что он нисколько не изменился с того времени, когда помогал казненному королю в подлых интригах против Англии. Так что же вы хотите: чтобы я помиловал герцога Рутерфорда во второй раз?

– Милорд, я хочу, чтобы вы забыли старую вражду и восстановили справедливость, – почтительно произнес Дэвид.

– Справедливость была попрана десять лет назад, когда лорд Ферфакс своими необдуманными просьбами избавил герцога Рутерфорда от заслуженного наказания. Я предупреждал его, что мы еще услышим о вашем брате, и, как видите, оказался прав.

– Милорд! – запротестовал Дэвид, но Кромвель прервал его повелительным жестом.

– Довольно, сэр! – надменно произнес. – Ваш брат отказался подать прошение о помиловании, следовательно, он в нем не нуждается. А вам, честному и отважному офицеру, не пристало просить за государственных изменников и предателей.

Дэвид вздрогнул, будто его накрыла холодная волна. Несправедливое, жестокое оскорбление, брошенное Кромвелем в адрес Эдвина с провоцирующей бесцеремонностью, вызвало в душе молодого офицера искреннее, юношеское негодование. Гнев захватил все его существо, подчинив себе рассудок и волю.

– За изменников и предателей? – не скрывая возмущения, воскликнул Дэвид.

– Я выразился достаточно ясно, – ответил Кромвель.

– Вы говорите о моем брате, милорд, – еле сдерживая гнев произнес молодой человек.

– Разумеется, сэр, – подтвердил протектор, и вызывающая усмешка скользнула по его мрачному лицу.

Рука Дэвида судорожно стиснула эфес шпаги, подчиняясь годами выработанной привычке.

Этот жест человека, не привыкшего молча сносить оскорбление, не остался незамеченным Кромвелем, и усмешка мгновенно слетела с его лица.

– Эдвин никого не предавал! – воскликнул Дэвид, безоглядно отдаваясь своим эмоциям. – Никого и никогда! Поклявшись служить королю Карлу, он остался верен этой клятве до конца! В то время как многие с легкостью отреклись от своих клятв и не ради высокой благородной идеи, а ради корыстных и честолюбивых целей! И после измен и предательств они еще осмеливаются называть себя людьми чести!

Неприкрытый намек Дэвида ударил точно в цель. Ответ Кромвеля не заставил себя долго ждать. Его лицо исказилось от злости.

– Что значит ваш дерзкий тон, сэр? – прошипел он. – Или вы забыли, где вы находитесь?

– Нет, не забыл, – ответил Дэвид. – Но ваш высокий сан не дает вам право оскорблять честных и благородных людей.

Стальной взгляд протектора пронзил Дэвида как острый клинок испанского кинжала.

– А! Вот как, сэр? – протянул он. – Ваша милость почувствовали себя оскорбленными! Может быть, у вас хватит наглости бросить мне вызов? Опомнитесь, молодой человек! Вас слишком высоко заносит! Перед вами протектор Англии, а не ваш корабельный собутыльник!

Дэвид понял, что совершил непростительную ошибку, осмелившись высказать Кромвелю в лицо ту правду, которую тому меньше всего хотелось бы услышать. Он понял, что теперь никакие уговоры и просьбы не заставят Кромвеля помиловать герцога Рутерфорда, и все же сделал последнюю попытку вымолить у протектора спасение Эдвина и огромным усилием воли подавил свой гнев.

– Простите, меня, милорд, – униженно проговорил Дэвид, преклоняя перед Кромвелем колено, как перед королем. – Горе лишило меня самообладания, и я позволил себе проявить к вам неуважение. Но когда близкому человеку угрожает смерть, очень нелегко сохранять ясность рассудка.

– Капитан, мой кабинет – не то место, где дают выход необузданным чувствам. Вам следовало бы подумать об этом, прежде чем просить у меня аудиенции.

– Милорд, – почтительно продолжал Дэвид, – я очень виноват перед вами, но я надеюсь, что вы меня поймете и простите. Я очень люблю моего брата. После смерти родителей он заменил нам с сестрой отца и мать, он воспитал нас, посвятил нам всю свою жизнь, хотя и сам еще так молод. Умоляю вас, милорд, подпишите помилование герцогу Рутерфорду!

Ни один мускул не дрогнул на бесстрастном лице Кромвеля, пока он слушал Дэвида. Он остался безучастным к трогательной мольбе молодого человека и сухо проговорил:

– Капитан, я уже отклонил вашу просьбу и считаю наш разговор оконченным.

– Милорд! – воскликнул Дэвид. – Заклинаю вас всем, что вам дорого, подпишите помилование! Спасите Эдвина, и моя жизнь будет всецело принадлежать вам! У вас не будет более преданного слуги, и я с радостью умру за вас по первому вашему приказу!

– Мне не нужна ваша жизнь, – ответил Кромвель, – и нам больше не о чем говорить.

– Милорд, я не верю, что в вашем сердце нет сострадания к чужому горю. Вы не позволите свершиться ужасной несправедливости!

– Хватит! – прервал его Кромвель. – Избавьте меня от вашего присутствия, пока я не приказал моей охране вышвырнуть вас вон!

Дэвид мгновенно выпрямился и посмотрел на Кромвеля таким взглядом, что тот отступил назад.

– Никогда и ни перед кем я не унижался так, как перед вами, – стальным голосом произнес Дэвид. – Я просил вас умолял, надеялся на вашу справедливость и великодушие. Но вы отказались помиловать Эдвина, отказались не потому, что не могли простить его поступок, а потому, что у вас не хватило мужества побороть личную неприязнь и неоправданную, недостойную ненависть! Я не могу вас больше уважать, милорд, как уважал прежде! Отныне вы приобрели еще одного врага!

Кромвель в ярости стиснул зубы.

– Вы можете думать обо мне все, что вам заблагорассудится, – злобно процедил он. – Я не боюсь угроз какого-то вздорного юнца, но и не намерен оставлять его оскорбительное, а точнее, преступное поведение безнаказанным.

– Ну что же, казните меня вместе с братом и докончите ваше праведное дело! – воскликнул Дэвид.

– Такие жертвы мне не нужны, – сказал Кромвель. – Я удовлетворюсь тем, что вы покинете Англию и не явитесь сюда до тех пор, пока мне не будет угодно вам это разрешить.

– Я не намерен покидать мой дом по вашей прихоти, – ответил Дэвид.

– Ваш дом? – со странной улыбкой переспросил Кромвель. – А что вы подразумеваете под вашим домом? Рутерфорд?

– Да, Рутерфорд.

– Рутерфорд больше не ваше поместье, капитан.

– Как не наше? – спросил Дэвид, с недоумением глядя на протектора.

– Владельцем Рутерфорда, а также всех остальных поместий рода Дарвелов является ваш брат, а имущество осужденного за государственную измену подлежит конфискации в пользу государства. Вероятно, вы упустили из виду эту маленькую подробность.

Дэвида бросило в жар, и его сердце провалилось в какую-то бездну. Торжествующая улыбка Кромвеля уничтожила его. По своей неосведомленности в судейских вопросах, а вернее, по своей наивности, наивности человека, неискушенного в тайных интригах, лицемерии и лжи, он не допускал и мысли, что приговор суда может покарать и совсем невинных людей, в одночасье лишив их дома и состояния.

– Вам нужен еще и Рутерфорд, – медленно проговорил Дэвид. – А для чего, милорд? Для того, чтобы продать его с торгов вашим приспешникам и залатать одну из дыр в вашей обанкротившейся казне?

– Мы поступим с вашими владениями так, как сочтем нужным. А вам следует подыскать себе другой дом, но уже за пределами Англии.

– У вас нет законного основания для моего изгнания. Ни один суд не вынесет мне такой приговор.

– Капитан, – язвительно произнес Кромвель, – из уважения к вашим заслугам я не хочу отдавать вас под суд. Считайте мое предложение уехать из Англии дружеским советом. Но если в течение десяти дней вы не покинете страну, вы будете арестованы как сообщник вашего брата и убийца агента тайной полиции.

– Я – убийца? – воскликнул Дэвид.

– Как видите, сэр, у меня есть основания отправить вас не только в изгнание, но и на эшафот.

– Что за нелепая клевета? Я никого не убивал!

Кромвель отомкнул ключом ящик стола и достал сложенный углом шелковый платок с большими пятнами крови.

– Вы узнаете этот платок? – спросил протектор, протягивая платок Дэвиду, но не давая ему в руки.

– Нет, – ответил Дэвид. – К тому же он весь в крови.

– Посмотрите внимательней, – приказал Кромвель, развернув платок на столе. – На нем герб владельца и его инициалы.

Дэвид наклонился над платком и невольно вздрогнул.

– Это наш герб, – прошептал он.

– Верно, и две буквы Д. Что они означают, сэр? Делия Дарвел или Дэвид Дарвел? У вас с сестрой одинаковые инициалы, не так ли?

– Как попал к вам этот платок? – спросил Дэвид.

– Неважно, сэр, но эта невинная на первый взгляд женская вещь – вполне достаточная улика, чтобы обвинить его владельца в убийстве агента тайной полиции. Лично я склонен думать, что этот платок принадлежит вам, но если вы предпочитаете, чтобы он принадлежал вашей сестре…

– Нет, – возразил Дэвид. – Я не знаю, что вы задумали, но Делия здесь ни при чем.

– Я так и думал. Было бы жестоко обвинять юную девушку, которая застрелила агента в порыве испуга. Вы куда более подходящая кандидатура на роль убийцы и роялистского шпиона. Это так понятно: вы помогали своему старшему брату.

– Но я ничего не понимаю! – возмущенно воскликнул Дэвид.

– Расспросите вашу сестру, сэр, поинтересуйтесь у леди Дарвел, где и когда она могла потерять этот платок и чья на нем кровь.

– Милорд, я вижу платок в ваших руках и имею право знать, как он к вам попал.

– Капитан, – усмехнулся Кромвель, – вы сильно заблуждаетесь. Прав у вас намного меньше, чем вы вбили себе в голову, командуя вашими матросами. Не испытывайте дольше моего терпения и молите Бога, чтобы я не вспомнил о ваших безумных словах до тех пор, пока вы не покинете страну.

– Вас накажет Бог, – проговорил Дэвид, направляясь к дверям.

– Нас всех когда-нибудь накажет Бог, – вслед ему ответил Кромвель.

В дверях кабинета Дэвид столкнулся с дежурным офицером. Офицер преградил Дэвиду дорогу и смерил его недоверчивым взглядом, таким, каким смотрит тюремщик на нового арестанта. Он слышал громкий и раздраженный разговор Кромвеля, и чутье опытного охранника подсказало офицеру, что между Дэвидом и протектором произошел конфликт.

У Дэвида возникло непреодолимое желание схватить офицера за камзол и отшвырнуть со своего пути, но он сумел сдержаться и, проскользнув между офицером и дверью, быстро покинул приемную.

Длинная галерея слабо освещалась настенными канделябрами. Сквозняки покачивали язычки свечей, и на стенах прыгали причудливые тени.

Галерея показалась Дэвиду бесконечной, ведущей в страшный черный лабиринт. Его охватило странное состояние, похожее не то на сон, не то на опьянение. Он удивительно ясно помнил все, что произошло у Кромвеля во время аудиенции – каждое слово, каждый жест, каждый взгляд, – и в то же время не мог до конца осознать, что все это случилось с ним, а не с чужим незнакомым человеком.

От нервного и душевного напряжения, какого он не испытывал даже во время жестоких морских сражений, он внезапно почувствовал легкое головокружение и присел на табурет у чьих-то апартаментов, облокотившись о маленький круглый столик. Его лицо пылало, как у больного, а сердце билось так быстро, что перехватывало дыхание.

– Господин офицер, вам нехорошо?

Дэвид поднял голову: молодой дворянин с подсвечником в руках склонился над ним с сочувствующим видом.

Вопрос юноши вывел Дэвида из оцепенения. Он пересилил свое мучительное состояние и встал.

– С чего это вы взяли, что мне плохо? – спросил он резким, звенящим голосом, которого сам не узнал.

– Мне показалось… – замешкался юноша.

– Нет, сэр, вы ошибаетесь, – возразил Дэвид, – я чувствую себя превосходно, да, превосходно…

Он лихорадочно рассмеялся и пошел к лестнице, провожаемый изумленным взглядом придворного.

На улице бушевала непогода. Шел сильный дождь, и протяжно завывал ветер. Дэвид медленно побрел по пустынным улицам, не обращая внимания на потоки холодной воды, хлеставшей ему в лицо.

Выйдя на набережную, он остановился и посмотрел на бурлящую внизу реку. По черной глади Темзы быстро бежали маленькие гребенчатые волны.