Под прицелом твоей души

– Он давно таким стал.

Я вспомнила, каким Роман был в детстве: громким, заботливым, открытым. Мы всегда держались вместе, делили друг с другом всё, что могли. Даже самые тайные секреты.

Но всё изменилось после рождения Дениса и Данила. Тогда мне казалось, что причина в том, что у Ромы появились младшие братья, которые стали для него важнее. Но с годами я поняла, что он отдалился не только от меня, но и от всей семьи. Больше не было никакой банды, только вот у Николая была Полина , у Ромы Денис и Данил, а у меня… у меня не было никого. Старший брат всегда был занят учебой в Америке и очень редко приезжал домой, мне всегда его очень не хватало, и приезжал он в основном только на новогодние каникулы.

Я вспомнила день рождения двойняшек, тот, что был пять лет назад. Роману тогда исполнилось девятнадцать, им пять. Их дни рождения разделяли восемь дней, но в тот раз почему-то решили объединить праздник. Он получился по-настоящему грандиозным: длинный стол, утопающий в еде, роскошные декорации, детская шоу-программа, десятки гостей. Всё внимание было сосредоточено на малышах. Большой зал особняка сиял в свете хрустальных люстр, словно сцена, где Денис и Данил играли главные роли. Они бегали от гостя к гостю, принимая подарки, комплименты, восторженные объятия. Дядя и тетя Лена смотрели на них с такой гордостью и любовью, что казалось, весь дом дышал их счастьем.

Рома же сидел в самом конце стола, тихо, почти незаметно, как посторонний. Лена даже не взглянула в сторону старшего сына.

Я никогда не забуду, как он смотрел на улыбки родителей, которые не предназначались для него. Как молча вертел в пальцах салфетку, опуская взгляд всякий раз, когда кто-то пытался встретиться с ним глазами. В них зияла та самая тишина, что пугает больше крика, а губы были сжаты в тонкую, почти бледную линию. Тогда мне показалось, что Рома просто устал. Но чем дольше я наблюдала за ним, тем отчётливее понимала: это была не усталость. Это была пустота.

– Он был таким одиноким, – прошептала я, глядя в свою чашку с чаем. Николай поднял брови.

– Кто?

– Рома. Тогда, на пятилетии двойняшек.

Ник на секунду замолчал, а затем вздохнул.

– Ты права. Они будто забыли, что он их сын.

– Не только в тот день, а вовсе. Теперь были только двойняшки.

Я снова погрузилась в прошлое, вспоминая, как подошла к Роме в тот вечер, села рядом и попыталась заговорить.

– Зачем ты это делаешь? – спросил он тогда, холодно взглянув на меня.

– Что именно?

– Делаешь вид, что тебе не всё равно.

Эти слова до сих пор звенели в памяти. Я не знала, что ответить тогда, и ушла, ощущая себя никчёмной.

– Ты снова погрузилась в свои мысли, – голос Ника вернул меня в реальность.

– Прости, – я натянуто улыбнулась.

– Что случилось? – Он наклонился, взгляд его голубых глаз стал изучающим. – Не считая Романа. Ты другая.

– Ничего. Просто устала, – я попыталась уклониться, отпивая стакан воды.

– Веснушка, я знаю тебя слишком хорошо. Что произошло?

– Всё нормально, правда…

– Ирин, – твёрдо перебил Ник. Я громко вздохнула, понимая, что утаить не получится.

– Это из-за работы. Один из моих новых пациентов… он не вернулся после первого сеанса.

– И ты думаешь, что это твоя вина?

– А разве нет? – Я внимательно посмотрела на него. – Я могла бы сделать больше, сказать что-то другое…

– Это не всегда зависит от тебя, иногда люди просто не готовы.

– Но я чувствую, что подвела его.

– Прошлое не изменить, веснушка, но на будущее ты ещё можешь повлиять.

Его слова заставили меня задуматься, а потом тихо засмеяться.

– Что? – Ник свёл брови в недоумении. – Что-то не так?

– Напомни, на кого ты учился? Юридический? Думаю, что ты должен был выбрать направление психологии. – Теперь рассмеялся Николай.

– Каждому психологу нужен свой психолог, – точно подметил он.

– Верно, – выдохнула я.

– Ты помогла десяткам людей. Один случай ничего не меняет. – Его слова немного согрели душу, но чувство вины всё ещё оставалось.

После ужина мы попрощалась, договорившись встретиться в субботу дома.

Улицы города были покрыты тонким слоем снега, фонари отбрасывали длинные тени. Я шла домой пешком, пытаясь переварить разговор. Николай умел находить нужные слова, чтобы успокоить, но на душе всё равно было неспокойно.

Образ Ромы из прошлого не выходил у меня из головы. Того самого Романа, которого я знала и любила с детства, больше не существовало. Осталась лишь тень, далёкая, тусклая, почти неузнаваемая. Я вспоминала, как мы засыпали в одной комнате, шепча друг другу что-то в полутьме. Он всегда знал ответы на мои бесконечные детские вопросы: почему луна такая яркая, почему снег, касаясь лица, кажется тёплым, хотя должен обжигать холодом. Роман был для меня всем: опорой, защитой, маленькой вселенной, в которой всегда было спокойно.

Но это исчезло. Не сразу, а медленно, почти незаметно. Шаг за шагом он отдалялся, уходя всё дальше в какую-то свою реальность, в которую меня уже не звали. Я пыталась бороться за нашу связь, цеплялась за воспоминания, за редкие моменты близости, но однажды просто отпустила. Не потому что разлюбила брата. А потому что поняла: это была не моя битва. И не мне было её выигрывать.

Виктор

Сумерки опустились на лес, делая снежную землю под ногами ещё более скользкой. В воздухе стояла влажность, смешанная с запахом листьев, а где-то вдали заунывно кричала сова. Лунный свет, прорезая тучи, освещая путь к задней стороне дома, где мы тащили человека, словно жалкий трофей на последнем дыхании. Тело, обмякшее и безвольное, оставляло после себя широкие следы на земле.

– Ты, блядь, можешь заткнуться хотя бы до того, как мы окажемся внутри? – зло бросил я, пытаясь сохранять равновесие на скользкой тропе.

– Если бы ты, сука, сделал всё, как я сказал, я бы молчал! Не вякнул бы. Но нет, конечно!

– Теперь ты у нас главный стратег, да? – я прошипел, чувствуя, как скулы сводит от злости.

– Почему ты любишь всё так усложнять? – Алик резко бросил ноги на землю, выпрямился и посмотрел на меня, как на дебила. – Если бы всё шло по моему плану, мы бы уже сидели дома и пили виски!

– Да, отличное время, чтоб устраивать срач! – фыркнул я, перехватывая тело безвольное тело за под мышки. – Давай тащи его, пока он снова в себя не пришёл.

Одно из двух тел уже находилось в подвале. Это, последнее, было самым важным. Тем, ради кого всё и затевалось. Оставались финальные сто метров, но их тяжесть ощущалась так, что на моих плечах висел весь мир.

– Знаешь что? Да пошёл ты. Больше я за тобой не помогу, ясно? Ты ебанутый! – не унимался Захаров, вытирая грязь о край штанов. – У тебя реально член встаёт, когда всё летит в жопу. Я уже не сомневаюсь.

– И всё равно ты тут, – я усмехнулся, не скрывая ехидства, – видимо, мой план тебя всё-таки заводит не меньше.

– Посмотрим, как ты обосрёшься в следующий раз, когда я пошлю тебя нахер и оставлю разбираться в одиночку.

Его возмущение всегда вызывало у меня улыбку. Друг редко по-настоящему злился, чаще всего раздражался из-за моего подхода. Алик любил порядок, точность и простоту. Ему нравилось идти по прямой дороге, а не карабкаться по оврагам. Если бы мы всегда следовали его планам, наша жизнь была бы похожа на часы: безупречно точная, но чертовски скучная. А со мной… ну, со мной всё происходило иначе.

Мы добрались до задней части дома, сбросив тело у подножия крутой лестницы, ведущей в подвал. Помещение было огромным. Его размеры поражали воображение: комната напоминала гараж, в который могли бы встать три или четыре машины. Стены были окрашены в тусклый зелёный, что придавал освещению болезненный оттенок. Стеллажи вдоль стен стояли пустыми, словно забытые свидетели чьей-то жизни, а в углу громоздились три канистры с бензином, наследие прошлых хозяев дома.

– Что за бесконечная спячка? – проворчал друг, усаживая одного из мужчин на стул и резко затягивая верёвки. – Может, плеснуть им по стакану воды в рожу? Когда они уже проснутся?

– Должны были уже очнуться, – отозвался я, подтягивая узел на лодыжке второго. – А, может, сдохли.

– Честно, я уже задолбался. Порой даже по Омску начинаю скучать. Там хотя бы есть кому за нас возиться с этим дерьмом.

– Знаю, Ал, знаю… Но со мной тебе хотя бы весело. Признай уже, чёрт тебя дери.

– Заткнись, Виктор! – Алик метнул в меня раздражённый взгляд и с усилием поднялся с пола. – Просто, блядь, заткнись.

Я лишь усмехнулся, поднимая руки, словно сдаваясь.

Моё тело горело, то ли от предвкушения, то ли от физической усталости. Сняв джемпер, я остался в чёрной футболке, наслаждаясь прохладой бетонных стен. Тишину подвала раз за разом разрывал треск лампочки, как назойливая муха в запертой комнате. Она тускло тлела под потолком, излучая не свет, а раздражение. Время от времени лампа мигала. Неярко, без какого-то особого такта, скорее нерешительно дёргалась между жизнью и перегревом. Казалось, даже она устала от этого места, но упрямо продолжала жить, только чтобы капать мне на нервы.

В мрачном свете подвала, напротив меня, сидели двое мужчин. Один из низ последняя нить, связывавшая меня с тем, кто изуродовал мою жизнь. Связь не из тех, что хочется хранить, но от неё не избавиться. Говорят, дети расплачиваются за грехи своих родителей, и это не просто слова. Это жестокая, сокрушительная правда, которую невозможно оспорить. С Дмитрием Кравченко начался мой путь возмездия, но до его завершения ещё далеко. Один племянник, лишь отправная точка. Этого мало, и этого никогда не будет достаточно. Любой, кто стоит между мной и Кравченко, не более чем преграда, лишняя деталь, которую придётся устранить, чтобы двигаться дальше. Я должен довести это до конца, шаг за шагом уничтожая каждого, кто оказался частью этой грязной истории.

Виталик Гордеевич сидел чуть правее. Серый скотч неровно пересекал его рот, словно налепленный в спешке. Лицо было заляпано кровью, белая рубашка испачкана талым снегом и грязью. Поразительно, как человек может выглядеть одновременно жалко и пугающе. Я скользнул взглядом к его рукам, стянутым грубой верёвкой, и вдруг подумал: а ведь можно было обойтись тем же самым чёртовым скотчем, быстро и без возни. Но нет, этот мозгоправ Алик, разумеется, настоял на своём. Как всегда, к его «эффективности» вопросы.

Я сжал виски, чувствуя, как гул в голове становится всё громче. Чёрт, надо успокоиться. Мне нужно время.

– Я наверх, – бросил Ал, шагнув к лестнице. – Ты останешься?

– Да, – коротко ответил я.

– Эти двое не скоро очнутся. Можешь

спокойно подниматься, им точно не сбежать. – его смешок прозвучал странно, немного нервно.

– Иди, – я кивнул, чувствуя, как пальцы сами тянутся к пачке сигарет в кармане. – Я останусь здесь. Не хочу оставлять «гостей» без внимания.

Захаров хмыкнул, поднялся по лестнице и бросил что-то вроде: «Зови, если понадоблюсь». Его шаги вскоре стихли, и я остался один. Точнее, не совсем. Сев на ступеньки, я закурил. Первая сигарета быстро догорела и уступила место второй. Никотин жёг горло, но это помогало собраться. Наконец, я поднял взгляд на Виталия.

Родной сын Гордея. Тот, кого он не бил, на кого не кричал, кого не заставлял дрожать в углу комнаты. Его собственный ребёнок. Мне не понять, что это значит, у меня не было отца, чтобы научиться разбираться в таких тонкостях. Но я хорошо помню, каким был Виталик. Помню, как его привозила бабушка, как отчим вдруг начинал улыбаться, будто мы действительно были дружной семьёй. Он был славным мальчишкой. Давным-давно он даже подарил мне игрушечную машинку, ярко-красную, с блестящими колёсами. Единственный подарок, который я получил в детстве. Я прятал её под матрасом, как самое ценное. Мы тогда ещё были детьми, не ведавшими, насколько жесток этот мир. Не понимающими, что однажды окажемся по разные стороны чего-то, с чем уже не справиться.

Я снова посмотрела на него. Мужчина, сидевший всего в трёх метрах от меня, был пугающе похож на Гордея. Те же янтарные глаза, даже сквозь повязку казалось, что они прожигают насквозь, светло-русые волосы, гладко зачёсанные назад. И голос… В нём слышалась та самая хрипотца, которую я всегда ненавидела в отчиме. Сейчас Виталий был ровесником своего отца, того самого, каким он был, когда стал моим палачом. Странная, почти насмешливая ирония судьбы.

Глухой звук вывел меня из мыслей. он зашевелился. Его тело дёрнулось, а стул, на котором он сидел, заскрипел. Виталий начал раскачиваться, как сломанная кукла, дёргаясь и пытаясь высвободиться из верёвок. Мычание сквозь скотч слилось с еле слышным треском дерева. Через мгновение стул рухнул на бетон, а Виталик болезненно застонал. Он попытался ползти, но лишь корчился, цепляясь за холодный пол, как за спасательный круг.

– Идиот, – выдохнул я. Слова прозвучали громче, чем я хотел, и он замер.

Я снова затянулся. Сигаретный дым стелился по воздуху, растворяясь в тусклом свете подвала. Тишина была прекрасной. Хотя длилась она недолго: этот придурок начал снова стонать, громче и отчаяннее, словно пытался что-то сказать.

– Не торопись, – прошептал я, склонив голову набок. – У нас полно времени. – Он вздрогнул. Теперь Виталик чётче расслышал мой голос.

Воспоминания накрыли меня внезапно, как волна, и перед глазами всплыл тот самый мальчишка с коробкой игрушек. Он тогда смеялся, был по-настоящему счастлив и я тоже, пусть совсем недолго. А теперь вот мы здесь. Два человека, связанных прошлым, которое уже не переписать и не стереть. Я остался сидеть на ступеньке, не отводя взгляда от лже-братца. В его беспомощности было нечто тревожно завораживающее, эти тщетные попытки освободиться, неуклюжие движения, изначально обречённые на провал. Всё это казалось болезненно знакомым. Я неспешно затянулся, выпуская густой дым в сырой воздух подвала, и сцена передо мной стала ещё игривее.

– Знаешь, почему ты здесь? – наконец спросил я, обращаясь к нему. Голос смутно, словно искажённый стенами.

Виталий застыл. На мгновение показалось, что он перестал дышать, но затем его голова дёрнулась в сторону. Он попытался что-то сказать, но вместо слов снова раздалось лишь приглушённое мычание.

– Понятно, – я коротко хмыкнул, стряхивая пепел на пол. – Ты всегда был хорошим парнем, верно? Тем, кого любили, кому всё прощали. Гордей берёг тебя, как хрустальную вазу. А меня… – я замолчал, чувствуя, как воспоминания в голове перерастают в гнев.

«Равика» – компания, которая с годами стало синонимом современного дизайна и архитектуры. Если на горизонте мегаполиса появляется новый торговый центр с изящными стеклянными фасадами или элитный жилой комплекс, идеально вписывающийся в городской ландшафт, скорее всего, за этим стоит «Равика». Они специализировались не только на создании архитектурных проектов, но и на полном сопровождении – от первых эскизов до сдачи объекта.

«Равика» занималась проектированием жилых комплексов, коммерческой недвижимости, ресторанов, а также развлекательных и культурных пространств. Их работы всегда были на острие модных трендов. Главная сила «Равики» заключалась в её людях. У компании был особый подход к подбору сотрудников. Это были не просто профессионалы, а настоящие художники и стратеги, которые умели находить баланс между утонченным дизайном и потребностями клиентов.

Рыбаков Виталий Гордеевич был одним из таких людей. Он занимал пост ведущего менеджера отдела продаж. Это была позиция, которая требовала не только глубокого понимания архитектуры и дизайна, но и мастерства ведения переговоров. Виталий был не просто посредником между клиентами и командой дизайнеров, он был тем, кто находил ключ к каждому заказчику, создавая атмосферу доверия и уверенности.

По плану я должен был явиться в «Равику» под предлогом поиска дизайнера для своего нового дома. Дом, это была лишь ширма, не более. За этой идеей скрывалась истинная цель: найти братца, выйти с ним на контакт и начать игру. Визит в офис компании был запоминающимся. Просторный холл, утопающий в холодном свете, приветствовал посетителей. Каждая деталь в интерьере говорила об идеале: полы из светлого мрамора, мягкие зоны ожидания, аккуратно расставленные дизайнерские светильники. Казалось, что пространство дышит гармонией.

Когда я сел напротив Виталика, сердце на мгновение будто замерло. Он не изменился, но стал старше, взрослее. Его янтарные глаза, немного прищуренные, изучали меня, а я делал вид, что растерян от «случайной встречи».

– Виталий? – произнёс я с ноткой недоверия в голосе, будто сомневался, что передо мной действительно мой сводный брат.

Его лицо изменилось в долю секунды. Удивление смешалось с узнаваемостью.

– Это ты… Виктор? – пробормотал он, а затем улыбнулся. Улыбка была тёплой, искренней, как будто время ничего не изменило.

Я поднял брови, наигранно хлопнув по столу ладонью.

– Не могу поверить! Что за совпадение! Ты здесь работаешь? Это невероятно!

Виталий, кажется, тоже был удивлён, но быстро взял себя в руки. Его радость была настоящей – или мне это только показалось?

Мы говорили около пятнадцати минут.

Сначала о прошлом, потом о настоящем. Я делал всё, чтобы поддерживать иллюзию восторга, показывая, как мне важно вновь найти родственную связь. И всё-таки, в какой-то момент, глядя на его лицо, я на миг засомневался. Эта радость, этот неподдельный свет в его глазах… он выглядел так, словно был рад видеть меня. Настоящая радость, которую нельзя сыграть. Но лишь на мгновение.

Затем вернулось детство. Вспомнились слёзы, удары, тяжелый запах алкоголя и крики Гордея. Всё, что я пережил из-за его отца, теперь вновь накрыло меня волной.

Нет. Никакой пощады.

Я поднялся, отбросил сигарету и медленно направился к нему. Тело Рыбакова заметно напряглось, он явно ожидал удара. Наклонившись, я сорвал повязку с его глаз, а затем резким движением стянул скотч с рта. Виталий тихо зашипел от боли, но сразу же шумно вдохнул, будто боялся снова потерять воздух.

– Почему… – выдавил он, кашляя. Его голос звучал хрипло, словно рот набит песком. – Почему я?

Я рассмеялся. Низко, сухо, так, что у самого кожа покрылась мурашками.

– Почему ты?.. Витя Витя, ты и правда не понимаешь? – Я опустился на корточки, выровнявшись с ним по высоте, так, чтобы наши взгляды оказались на одном уровне, почти соприкасаясь. – Ты был для него всем. Единственным, родным, любимым сыном…Тем, кому Гордей улыбался, кого защищал, кому дарил всё лучшее, что у него было. И разве тебе ни разу не приходило в голову, почему дорогой папочка никогда не брал меня с собой, когда уезжал в Москву? Почему ни разу не оглянулся, не поинтересовался, что оставалось за дверью того дома, где ты жил в безопасности, а я нет?

В его янтарных глазах смешались тревога, страх и непонимание. Он отчаянно искал в моём лице спасение, но находил лишь бездонную пустоту.

– Я… был ребёнком, – пробормотал он, пытаясь отвести взгляд. – Ты говоришь, будто это моя вина… Я ничего не знал…

– Ребёнком, – повторил я, словно пробуя это слово на вкус. – Да, ты был ребёнком. А я? Я, блядь, не был? Витя, ты даже не представляешь, что такое быть рядом с человеком, который видит в тебе только ошибку.

Мой голос сорвался, и я резко выпрямился, отступив от него. Гнев накатывал волнами, распирая грудь и заставляя пальцы дрожать. Я прошёлся по помещению, пытаясь взять себя в руки.

– Он бил меня, знаешь? – бросил я

через плечо. – Так, что я не мог встать. Иногда неделями. И мама… – я замолчал, чувствуя, как горло перехватывает, словно невидимой удавкой. – Она не могла ничего сделать. А ты… ты всегда был где-то там, в безопасности, в Москве. Где бабушка пекла тебе печенье и рассказывала сказки.

Виталий попытался что-то сказать, но я поднял кулак, резко оборвав его сильным ударом.

– Хватит! – прокричал я, пока тот корчился от боли. – Не смей говорить, что ты не знал! Может, ты не видел, но знал… Ты чувствовал, что что-то не так, но предпочёл закрыть глаза. И теперь ты спрашиваешь, почему ты? – Я шагнул ближе, глядя на него сверху вниз. Он сжался, словно ожидал нового удара, но я только усмехнулся. – Потому что, братец, ты – единственное, что у меня осталось. Последний, кто может мне ответить. Почему он сделал это? Почему я должен был расплачиваться за чужие грехи?

Виталий сглотнул, и я увидел, как его горло дёрнулось. Он явно хотел что-то сказать, но не мог найти слов. Я наклонился к нему, грубо сажая его тяжёлое тело обратно на стул, чтобы наши лица снова оказались близко.

– Говори, сукин сын, – прошипел я. – Или клянусь, я сделаю так, что ты пожалеешь, что вообще родился.

– Я… ничего не знал…

– Не ври! – крикнул я, хватая его за ворот рубашки. – Отвечай, блядь! Отвечай, мать твою!

– Правда… – задыхаясь прошептал он. – Вик, я говорю тебе правду…

Я рассмеялся, почти беззвучно, сквозь стиснутые зубы, но внутри всё разрывалось от ярости, и этот смех звучал больше как нервный срыв. Боль кипела где-то под рёбрами, и я не смог удержать её в себе. Сжав кулак до белевших костяшках, я нанёс удар прямо в челюсть Виталика. Резкий, хлёсткий, с хрустом, от которого самому стало муторно. Его голова дёрнулась вбок, словно кто-то дёрнул его за шею невидимой верёвкой, но я уже не смотрел и нанёс следующий удар. Потом ещё. И ещё. Кулак снова впился в его лицо, разбивая кожу, ломая ритм дыхания, превращая его крик в мокрое бульканье.

Я бил, пока лицо Рыбакова не превратилось в месиво. Кожа полопалась, под глазами начали вспухать кровавые мешки, губы порвались, и зубы выступили сквозь разорванную десну. Он почти не сопротивлялся, только слабо хрипел, пока тело не осело, словно сдувшийся мешок с костями, и не начало медленно сползать со стула, оставляя на нём алые разводы.

– Говори, – прошипел я, опускаясь на колени. – Отвечай же, чёрт возьми! – Я тряс голову Виталия с такой силой, словно собирался разбить её об бетонный пол. – Почему ты ничего не сделал? Почему?! – продолжал я, как позади раздался звук спускающихся вниз шагов.

Тяжёлых и размеренных, они эхом разносились по бетонным стенам подвала. Алик. Кто ещё мог быть настолько беспечным, чтобы так шуметь в такой момент?

– Блядь, – выдохнул я, отступая от Виталия и оборачиваясь к лестнице.

– Ты так увлечён своим братским общением, что даже не услышал меня, – раздался голос Захарова. Он появился в проеме лестницы, неся что-то в руках. В свете тусклой лампы я разглядел знакомый силуэт алюминиевого кейса.

– Думаю, пора переходить к делу.

– Ал… – начал я, всё ещё пытаясь вернуться к себе, но он лишь махнул рукой.

– Сколько можно тянуть, Виктор? Сначала твои рассказы, теперь это… – Он кивнул в сторону Виталика, который лежал застывший, словно кролик перед удавом. – Ты хочешь его разговорить или довести до сердечного приступа?

– Я почти закончил, – бросил я, подходя к дркгк. – Для чего кейс?

– Помощь. Твоя нерешительность тянет слишком много времени. – Он поставил кейс на старый запылённый столик в углу, щёлкнул замками, и крышка мягко откинулась. Внутри ровными рядами лежали металлические инструменты: холодные, блестящие, пугающе безупречные. – Думаю, пора перестать играть в эти долбаные игры. Сворачивай этот цирк нахер.

Я ощутил, как в подвале стало тяжело дышать, пространство замерло в ожидании. Алик был другим. Если он принимался за дело, то всегда доводил его до конца: быстро, хладнокровно, без единого намёка на сомнение. Я был далеко не из мягких, и уж точно не тем, кто отворачивается, когда начинается настоящее. За эти годы я делал то, от чего другие опускали глаза и молчали, лишь бы не столкнуться с реальностью. В большинстве случаев я не испытывал ни жалости, ни угрызений совести, ни сожалений. Всё было просто: задача, решение, результат. Никогда не было места эмоциям, они только мешают.

Но сейчас всё иначе. Виталик, это не просто очередной человек, оказавшийся не в то время и не в том месте. Он часть той самой истории, которая когда-то вытравила из меня всё детское, вытравила веру, семью, безопасность. Его лицо напоминает мне о том, чего уже не вернуть, и о том, за что я по-прежнему должен расплатиться. Мне не всё равно. И именно в этом, чёрт возьми, вся проблема. Это мешает сохранять голову холодной, ломает привычный алгоритм. Я злюсь на себя за эти сомнения, за медлительность, за попытки что-то объяснить тому, кто даже не осознаёт, где оказался. Но сдержаться не получается.