Под прицелом твоей души

Сейчас, в Москве, всё изменилось: ритм стал другим, привычная рутина нарушилась. Хотя иногда я всё же замечал, как он занимается на улице по утрам или выкраивает время, чтобы выбраться в зал пару раз в неделю. Как-то раз он даже предложил мне составить ему компанию, мол, ничего сложного, просто пробежка на рассвете и пара сотен подходов для встряски. Я только фыркнул. Ну уж нет. У нас с ним совершенно разные взгляды на то, как снимать стресс. Он предпочитает отжиматься до полусмерти, а я налить себе что-нибудь покрепче. Каждый ищет спасение по-своему, и, признаюсь, мой способ куда гуманнее по отношению к сердечно-сосудистой системе.

У Алика была светлая кожа, карие глаза и коротко подстриженные чёрные волосы, подчёркивающие мягкие черты лица. Подбородок украшала аккуратная щетина, плавно переходящая в тонкую линию усов, деталь, придававшая его внешности завершённость, ту самую собранность, которая на первый взгляд ассоциировалась с внутренним спокойствием. Хотя, если говорить откровенно, спокойствие было последним, с чем стоило бы его связывать. Характер Захарова вспыльчивый, завести его можно было буквально с полуслова. И всё же рядом со мной он всегда удивительно сдерживался. Иногда мне казалось, что где-то внутри у него срабатывал невидимый тормоз. Помню, много лет назад друг однажды сказал, что со мной явно что-то не так. Я тогда только усмехнулся и переспросил: «Почему?» На что он, не задумываясь, бросил: «Только психи могут сохранять спокойствие в стрессовых ситуациях». С тех пор я не раз вспоминал эту фразу, но всегда с долей иронии, списывая всё на его зависть к моему хладнокровию.

– Что теперь? – спросил он снова, делая затяжку.

– Не время, – коротко бросил я.

– Почему не время? – Алик резко повернулся ко мне. – Они ослаблены, это идеальный момент, Вик!

– Нет, это не так, – я смотрел прямо перед собой, на раскисший снег. – Ты думаешь, траур делает их слабее? Наоборот, это только злит их сильнее, делает яростнее. Сейчас они настороже, Алик. Они ждут удара. Я почти уверен, что охрана уже усилена, и каждый шаг, каждый человек – под контролем. Сейчас их не застать врасплох.

Он недовольно фыркнул.

– Ага, охрененный план. Сидим, курим и ждём, пока они сами постучат в дверь. Может, ещё и кофе сварим?

– Если мы сейчас сунемся, то погибнем, – я наконец встретился с его взглядом, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Слова звучали убеждённо, но сам я не до конца в них верил. – Всё закончится ещё до того, как начнётся.

Много лет я пытался собрать хоть какие-то сведения о семье Кравченко. На первый взгляд, они казались безупречными: успешные предприниматели, стоящие во главе холдинга «Кравченко групп». – одного из самых влиятельных и узнаваемых бизнес-конгломератов в Москве. Их флагманская сеть элитных ресторанов, судостроительные компании давно стали визитной карточкой Москвы и не только. Заведения в центре города и в многих городов России были символом изысканности и безупречного сервиса, попасть туда считалось настоящей привилегией. Столики бронировали за месяцы вперёд, гастрономические критики не скупились на восторженные рецензии, а инвесторы охотно выстраивались в очередь, чтобы вложиться в их следующий проект, настолько высоким был спрос на сотрудничество. У них даже была отдельная франчайзинговая линия, позволяющая открывать лицензированные рестораны в других странах. Некоторые из них уже работали в Турции, Италии и Лос-Анджелесе, и, несмотря на строгие условия и внушительные суммы стартовых инвестиций, предложения продолжали поступать.

Однако ресторанный бизнес был лишь частью их империи. В портфель»Кравченко групп» также входила— структура, занимавшаяся арендой и продажей коммерческой недвижимости, и сеть отелей,клубы, чья популярность в Москве уже давно стала притчей во языцех. Их клубы были не просто заведениями, а статусными местами притяжения для богемы, влиятельных людей и тех, кто хотел к ним приблизиться. Семья вела дела с поразительной стратегией, исключая любые просчёты и риски. Ни утечек, ни компромата, ни даже мельчайших юридических шероховатостей. Репутация «Кравченко групп» оставалась кристально чистой настолько, что казалась почти искусственно выверенной.

Но за этой ширмой скрывался самый настоящий мафиозный клан.

Любая попытка докопаться до их теневых схем превращалась в тупик. Люди, задававшие лишние вопросы, либо исчезали, либо внезапно меняли приоритеты в жизни. Грязные деньги, лоббирование, взятки, всё это существовало, но доказательств не было. Мы с Захаровым неделями, месяцами собирали информацию: прослушки, слежка, подкуп сотрудников, поиск уязвимых звеньев. Мы действовали через подставных лиц, пытались выйти на их поставщиков и теневых бухгалтеров, но в итоге нам удалось вскрыть лишь малую часть их преступного бизнеса. Два нелегальных казино в Москве, через которые отмывались миллионы долларов.

Игроками были не просто богачи, а влиятельные люди: сенаторы, судьи, бизнесмены. Помимо этого, их компания неоднократно закупали стройматериалы у фиктивных фирм, чтобы перегонять миллионы на счета в офшорах. Но даже зная это, мы не могли ничего сделать. Нам нужно было больше информации, больше доказательств, больше сил. Всё зашло в мёртвую точку. Захват семьи изнутри оказался сложнее, чем мы думали. Тогда мы сдались.

Параллельно я искал сына своего отчима. Виталий Гордеевича. Он исчез так же внезапно, как и появился в моей жизни. Каждый след вёл в никуда, и в какой-то момент я понял, что гоняюсь за призраком. Прошли годы, но что-то внутри меня не давало покоя.

Чтобы противостоять семье Кравченко, одних фактов было недостаточно. Нужна была сила, а в этом мире сила измерялась деньгами. Большими деньгами. Таких у нас не было.

Сначала я занимался перепродажей машин, а Алик зарабатывал на подпольных боях. Денег с трудом хватало. Всё держалось на тонкой грани, и мы каждый раз рисковали остаться ни с чем. Ни о какой стабильности не было и речи, всё шло слишком медленно, а время поджимало. Мы оба понимали: чтобы выбраться, придётся менять тактику и заходить в игру по-крупному. Выбор оставался один. Запрещенные вещества. Я ненавидел саму мысль об этом, но она быстро стала единственным реальным вариантом. Через знакомого Захарова, который принимал ставки на боях, мы вышли на нужных людей. И дальше пути назад уже не было.

Начинали с малого, крошечные поставки, граммы, унции. Клиентов находили через знакомых, сотрудничали с уличными дилерами, старались держаться в тени. Первые сделки давались тяжело: слишком много риска и мало доверия. Никто не знал, что его ждёт за следующим поворотом, подстава, облавa или пуля. Ночи проходили без сна, с оружием под подушкой и постоянным напряжением в груди, но постепенно суммы выросли, и вместе с ними наш аппетит.

Через год вышли на оптовые объёмы: товар шёл десятками килограммов в клубы, на частные вечеринки и элитные курорты. Это уже был не просто запрет, это был контроль, способ влиять и зарабатывать одновременно. Поначалу всё казалось просто бизнесом, но чем глубже заходили, тем яснее становилось: с ростом прибыли растут и ставки. Появилась сеть, расширилась лаборатория, заключились нужные сделки. В том числе с теми, кто по долгу службы должен был нас ловить.

Мы шли вверх.

Комната два на два метра превратилась в огромный подпольный цех, где варился товар. Деньги текли рекой, пачки денег валялись повсюду. Казалось, что мы победили систему. Но грязные деньги, это яд. Их нужно было отмывать, легализовать, а для этого нужно создавать новые связи. Каждую неделю новые сделки, новые лица. Каждый день риск. Сегодня ты король, завтра никто. Но я не мог остановиться. Потому что, если остановлюсь сейчас, так и останусь в неведении: не узнаю, кто сломал жизнь моей матери, не докопаюсь до тех, кто стоит за этим, не доберусь до правды и не смогу отомстить.

Боль внутри не угасала. Напротив, с каждым днём она становилась лишь сильнее, разрасталась, заполняла всё пространство, будто я глотал раскалённый уголь, жёгшийся внутри и не дававший ни вдоха, ни выдоха. Иногда казалось, что эта боль, единственное, что у меня осталось. Я давно разуверился в справедливости, в прощении, в судьбе. Всё, что толкало меня вперёд, всё, что не позволяло остановиться, это жажда мести. Я знал, что этот день однажды настанет. Видел его в своём воображении, прокручивал в голове снова и снова, десятки, сотни, тысячи раз. Представлял, как передо мной на коленях окажутся те, кто причинил матери боль, видел их страх, их сломленные взгляды, слышал, как они молят о пощаде, но её не будет. Никогда. Это было единственное, ради чего я продолжал просыпаться по утрам. Единственное, что ещё держало меня в этом мире.

Изо дня в день я выстраивал планы, один за другим, словно мозаики, складывал их в голове, оттачивая до мелочей каждый шаг, каждое действие, каждую возможную реакцию. Теперь у меня были деньги, были ресурсы и люди, готовые выполнять приказы. Всё, что раньше казалось недостижимым, стало реальным. Но при всём этом у меня по-прежнему не было самого важного: информации. Без неё всё остальное теряло смысл. Так прошли ещё пять лет, наполненные ожиданием, слежкой, ошибками и тупиками, где каждый день сливался с предыдущим в глухую, тяжёлую тень ожидания.

За все эти годы мне так и не удалось докопаться до того, что на самом деле скрывает эта чёртова семья. Кравченко упрятали свои следы так глубоко, что даже чёрный рынок, где, казалось бы, можно достать любую информацию за нужную цену, упорно молчал. Любые попытки выйти на их людей оборачивались пустотой. Одни уходили в отказ, другие просто исчезали, будто их никогда и не существовало.

Пять лет в ожидании, вся жизнь в жажде мести. И вот настал день, который изменил всё.

То утро выдалось особенно морозным. Ветер гнал по улицам сухие листья, разметал их, словно стаю всполошённых крыс, и заставлял прохожих прятаться в поднятые воротник, спеша каждый по своим делам. Я пил крепкий чёрный кофе, одновременно горький и чуть сладковатый, и не отрывал взгляда от экрана телевизора.

«Сегодня Кравченко групп и сеть их собственных ресторанов отмечает своё 50-летие – одну из самых стремительно развивающихся бизнес-империй в России. За пять десятилетий компания не только завоевала лидерские позиции на рынке, но и установила новые стандарты высокой кухни, эксклюзивного сервиса и инновационных гастрономических концепций.»

На экране показывали панорамные кадры роскошного ресторана в центре Москвы. У входа толпились репортёры, операторы наводили камеры, микрофоны ловили каждое слово.

Ведущая вещала с экрана:

– Сегодня корпорация «Кравченко групп» празднует пятьдесят лет с момента основания. В честь этого события семейство Кравченко устраивает грандиозный благотворительный вечер. По словам Дмитрия Семеновича, все вырученные средства пойдут на поддержку детских домов и лечение онкобольных детей. Ходят слухи, что именно на этом вечере может быть объявлено о завершении строительства долгожданного проекта семьи. Однако подтвердить эту информацию пока невозможно. Остаётся лишь ждать субботы. Вечер состоится в банкетном зале ресторана «Матиес», куда приглашены представители элиты, политики, бизнесмены и звёзды мирового уровня. Уже подтверждено присутствие нескольких губернаторов.

Далее показали Дмитрия.

Он стоял перед десятками журналистов, излучая уверенность и самодовольство. Идеальный костюм, тёмно-серый, сшитый на заказ. Волосы зачёсаны назад, гладкое лицо, лёгкая улыбка на губах.

– Это особый день для нашей семьи и нашего дела. Мой дядя всегда говорил: «Успех – это не только прибыль, но и вклад в общество». Мы гордимся тем, что можем помочь тем, кто в этом нуждается.

Журналисты засыпали его вопросами, а он ловко лавировал между ними, раздавая отрепетированные ответы. И тут камера дрогнула, сместилась чуть в сторону Бориса.

Старик появился из ниоткуда, как настоящий хозяин, который всегда держится в тени, позволяя племяннику блистать. Высокий, хищный, с безупречно отглаженным пиджаком и ледяным взглядом тёмно-зеленых глаз, он подошёл к Дмитрию, похлопал его по плечу, бросил несколько слов, и толпа разразилась новыми вспышками камер.

Руки сжались в кулаки.

Пульт в моей руке хрустнул. Я даже не заметил, как сжал его так сильно, что пластик треснул. В следующую секунду со всей силы швырнул его об стену, тупой удар, осколки разлетелись по полу. Но этого было мало. Я схватил ближайший стул и со всего размаха врезал им по телевизору. Глухой треск, и экран дёрнулся. Один из крепёжных болтов сорвался, и телевизор повис, держась за стену буквально на последнем винте. Он криво перекосился, как будто вот-вот рухнет. Изображение погасло наполовину, по экрану расползлись чёрные пятна, звук сбился в хриплый фон, но мне было плевать.

Я стоял посреди комнаты, тяжело дыша, с пульсирующим в груди огнём. В голове бился один-единственный голос. Теперь я знаю, что делать. Ты потеряешь его, Борис, лишишься своего драгоценного племянника. Я разломаю твою империю изнутри, медленно и без пощады.

Бориса Кравченко знали все. Его имя впервые прозвучало для меня в детстве, когда мне было всего одиннадцать, и с тех пор больше не покидало память. Тогда я ещё не понимал, кто он такой, не знал, что за этим именем скрывается. Позже я понял, что это имя внушало страх врагам и уважение тем, кто с ним сотрудничал. Он почти никогда не появлялся на публике, предпочитал держаться в стороне, и всё же контролировал слишком многое. Его влияние распространялось гораздо дальше, чем можно было представить.

О его старшем племяннике, как и обо всей семье, мы знали не так много, как хотелось бы. Их личная жизнь оставалась за плотной завесой, и добраться до неё было почти невозможно. Но всё же кое-что удавалось замечать.

По тем крупицам, что доходили до нас, складывалось впечатление: у Дмитрия была настоящая страсть к машинам. Это было больше, чем просто хобби. Он сам садился за руль, наслаждался скоростью, звуком двигателя, гладкостью кожаной обивки. В его гараже якобы стояли десятки автомобилей, от раритетных классических моделей до самых дорогих современных спорткаров. А чуть позже, уже ближе к последним годам, в Москве открылся элитный автосалон. Необычный, с упором на редкие и коллекционные машины. Ходили слухи, что именно Дмитрий стоял за этим проектом, пусть и оставался в тени.

День, когда убили племянника Кравченко, остался в моей памяти как застывшая сцена. Снимок, заключённый в траурную рамку. Всё произошло слишком быстро и без особого шума, судьба просто вычеркнула его одним движением. Человек, который олицетворял силу и власть, исчез в один миг. В это трудно было поверить. Однако для Дмитрия тот вечер, по всей видимости, ничем не отличался от других. Всё выглядело привычно, спокойно и предсказуемо. Но для нас он стал решающим. Мы сделали шаг, который ещё пять лет назад казался недостижимым. Смогли найти человека, способного привести нас ближе, чем кто-либо до него. Именно он стал той самой связующей нитью, благодаря которой всё наконец сдвинулось с мёртвой точки.

Дмитрий находился в своей машине, чёрном Aston Martin с отполированным до зеркального блеска кузовом. Он приехал в один из ресторанов, не принадлежавших их семье. У Кравченко была целая сеть заведений по всей Москве. Некоторые, роскошные и громкие, находились в центре города и предназначались скорее для демонстрации статуса. Но он выбрал тот, где чувствовал себя по-настоящему спокойно, в ресторан, спрятанный в тихом квартале ближе к северо-западу, недалеко от Театрального проспекта.

Как мы выяснили, это место давно считалось его любимым. Он часто появлялся там поздно вечером, уже после работы, когда основные залы пустели. В тот вечер Дмитрий выглядел не как представитель могущественной семьи, а как человек, который приехал перевести дух. На нём была белая рубашка, немного помятая, с расстёгнутым воротом, без галстука. Пальто он, кажется, даже не взял с собой. Походка была неторопливой, расслабленной, как у того, кто чувствует себя в полной безопасности. И, пожалуй, это было его самой большой ошибкой.

Всё произошло слишком быстро. Я видел, как он повернулся к парковщику, чтобы передать ключи от машины, и в этот момент из-за угла, на высокой скорости, вынырнул мотоцикл. Тёмно-синий, он прошёл вдоль дороги плавно, будто скользя по воздуху. Водитель на секунду притормозил прямо у тротуара, чуть повернув голову в сторону. Этого короткого мига хватило. Шесть выстрелов прозвучали сливаясь в один. Первая пуля вошла под ребро, согнув Кравченко пополам. Вторая пробила печень, оставляя внутри тёплую, рвущуюся боль. Третья срикошетила в стену, сорвав только кусок облицовки. Четвёртая ударила в грудную клетку, сбивая дыхание. Пятая вошла чуть выше ключицы, пробив сосуд и заставив кровь хлынуть толчками. Шестая, последняя, в солнечное сплетение, и тело дёрнулось, как от удара током, оставив племянника Бориса без шанса выдохнуть.

Я сидел за столиком у окна, опустив взгляд на тарелку с дорогим стейком, к которому так и не прикоснулся, и делал вид, что наслаждаюсь ужином, хотя на самом деле следил за улицей с беспристрастным спокойствием. Всё происходящее за стеклом казалось мне театральной постановкой, тщательно срежиссированной и выверенной до секунды. Кравченко вышел из машины и сделал всего несколько шагов, прежде чем его тело обмякло и рухнуло на асфальт. Белая рубашка, ещё минуту назад выглядевшая небрежно повседневной, начала стремительно окрашиваться в алый, впитывая кровь, растекающуюся по замёрзшему, серому настилу, на котором лежала тонкая снежная пыль.

Это и было то, к чему мы готовились так долго. План, выверенный до мелочей, собранный из множества разрозненных деталей, проверенный на прочность и рассчитанный до секунды. Мы изучали, выжидали, искали слабые места в его безупречной броне. Дмитрий оказался не просто трудной мишенью, он был почти недосягаем, окружённый слоями защиты, панцирем, за которым скрывалась вся мощь семьи Кравченко. Когда всё завершилось и квартал уже начинал приходить в себя после паники, я ждал какого-то ощущения, прилива удовлетворения, вспышки торжества, может быть, даже облегчения. Но ничего не пришло. Лишь тишина и странное чувство пустоты, я вычеркнул ещё одно имя из длинного списка и в ту же секунду забыл, зачем вообще начинал.

Следующей была Ирина Кравченко.

Её имени не было в моих первоначальных планах. По крайней мере не так скоро после смерти Дмитрия. Я собирался выждать, дать им время зализать раны, восстановиться, собрать осколки и убедить себя, что худшее позади. Только затем, когда их бдительность начнёт слабеть, нанести новый удар. Такой, который разлетелся бы эхом по всей их системе, разрушив её изнутри. Я понимал, что слишком поспешная атака могла насторожить семью, вынудить их закрыться, сблизиться, поднять стены и удвоить осторожность. Всё шло к тому, что нужно было затаиться, но что-то уверенно продолжало толкать меня вперёд.

Я не мог точно определить, что именно. То ли это был гнев, ещё не угасший после всего пережитого, то ли болезненное, животное желание довести дело до конца, не давая им передышки. А может, это был страх, не за себя, а за то, что инициатива ускользает, исчезает из рук, оставляя меня ни с чем. И всё же, я пытался сопротивляться, но как только новостные каналы сообщили, что племянник Кравченко Бориса погиб «при несчастных обстоятельствах, подробности не уточняются», в голове всплыл образ Ирины, единственной дочери Марка, младшего сына Бориса. Он возник с пугающей ясностью и вдруг показался мне слишком подходящим, уязвимым и символичным.

Эта задача казалась куда проще. Ира не стояла во главе империи, но её фамилия неизбежно связывала её с Борисом. Я убедил себя в том, что смерть девушки станет для них последним ударом, тем, после которого семья окончательно сломается. Мне думалось, что это облегчит дальнейшие шаги, ослабит их внимание, посеет смятение и даст шанс подобраться ближе. А может быть, даже войти в их круг, прикинувшись союзником, чтобы получить доступ к нужной информации.

Но это была ошибка. Я поспешил.

Я увидел цель и ринулся к ней, не подумав о последствиях. И теперь оставалось лишь расплачиваться за ту поспешность, которую сам же допустил. С самого начала, это был мой просчёт. Вместо хладнокровной стратегии я внёс в эту историю то, что давно старался держать под контролем: эмоции. Впервые за долгое время я позволил себе увидеть в мишени не просто имя в списке, а живого человека.

И это стоило мне всего.

Выяснилось, что Ирина теперь работает психологом, этот факт сначала даже вызвал у меня какое-то ироничное удивление. Не потому что сама профессия показалась своеобразной, а скорее из-за того, что она, несмотря ни на что, до сих пор подписывается фамилией семьи Кравченко. В городе это имя было известно многим. Оно значило достаточно, чтобы его старались либо не произносить без нужды, либо, наоборот, использовать как пароль в нужных кругах. И мне тогда показалось это странным. А не слишком ли смело? Даже немного демонстративно. И всё же я не мог отрицать очевидного, для меня это был настоящий джекпот. В каком-то смысле я даже чувствовал благодарность, пусть и странного толка, ведь жизнь девушки лежала на поверхности, открытая, почти нарочито выставленная на обозрение. Приёмная практика, открытые записи, номер телефона, кабинет с конкретным адресом и чётким расписанием. Возможность подойти, сесть, поговорить один на один. Никаких сложностей, всё выглядело почти издевательски доступным.

Именно поэтому её выбрали следующей. Всё совпадало: и фамилия, и момент, и ситуация. Я согласился без лишних вопросов, мне казалось, что это будет куда проще, чем история с Дмитрием. Прийти на приём, сказать, что нужно поговорить, изобразить пациента, а потом действовать. Вроде бы несложный план. Тем более психолог. Я никогда не воспринимал их всерьёз. Ну, то есть, да, разговоры, вопросы, тонкий голос, мягкий свет… Всё это выглядело скорее театром, чем реальной силой. Мне казалось, всё это не способно зацепить по-настоящему. Особенно меня.

Но именно здесь я ошибся. Потому что, как бы я ни обесценивал всю эту чёртову психологию, как бы ни хмыкал про себя, усевшись напротив неё в этом слишком уютном кабинете, Ирина оказалась совсем не тем, чего я ожидал. Ни нажима, ни лобовой атаки, ни приторной сочувствующей интонации, от которой обычно хочется встать и хлопнуть дверью. Она просто говорила, спокойно, мягко, будто между прочим, и задавала вопросы, на первый взгляд ни к чему не обязывающие. Я, конечно, уходил от ответов, всё время балансировал на грани общих слов и отстранённого сарказма, не давая ни малейшей зацепки, как мне тогда казалось. Но что-то в её тоне, в этих отточенных формулировках, в странной почти неуловимой логике, по которой она выстраивала разговор, постепенно делало своё дело.

Я не отвечал ей прямо, нет. И всё же в какой-то момент начал ловить себя на том, что внутри уже слышу не её голос, а свой собственный, словно вытянутый наружу её же вопросами. Она не вторгалась в душу, но будто расставляла в нужных местах приманки, за которые цеплялось моё внимание, и прежде чем я это осознал, в голове всплывали обрывки детства, знакомые лица, болезненные фразы, от которых поднимается тревожный осадок. И всё это без давления, без прямых расспросов, как будто бы случайно. Почти мимоходом. Но точно. Даже не касаясь, а в итоге задевая самое чувствительное.

Я вышел от неё не просто раздражённым. Скорее выбитым. Потому что то, что должно было быть прикрытием, контрольной точкой для дальнейших шагов, превратилось в момент, когда я впервые за долгое время потерял опору. Я заходил туда с чётким ощущением, что контролирую ситуацию, что держу её на прицеле, а ушёл с противным осознанием того, что всё было наоборот. Что под прицелом оказался я. И, пожалуй, самое неприятное заключалось в том, что Ирина даже не стреляла. Ей это оказалось ни к чему.

Теперь я сидел на веранде, среди снежной мороси, курил долбанную сигарету и думал о том, как всё медленно и странно развалилось. Она не должна была стать проблемой. Но у неё получилось. Ирина встала между мной и целью без предупреждения, и, наверное, самое досадное было даже не в этом, а в том, что док будто сдвинула что-то внутри. Или, может, вернула к тому, кем я был, когда ещё не пытался всё в себе уничтожить.

Эти мысли прервал голос Алика:

– Что за чертовщина с тобой, Вик? – его голос стал тише, но жёстче. – Я вижу это… ты ничего не ешь, сидишь тут второй день, молчишь… Скажи мне, что случилось?

– Ничего, – я отмахнулся, крепко потирая затылок.

– Ничего? – Захаров указал на мою руку. – Ты явно сам себе это сделал. Зачем? Что ты скрываешь?