Под прицелом твоей души

– Нечего рассказывать, Ал… Отвали.

– Нет! Даже не пытайся… Ты перестал быть собой, Виктор! Скажи мне, почему ты не убил Кравченко? Что тебя остановило?

Я глубоко вдохнул и выдохнул, собираясь с мыслями.

– Так будет лучше.

– Лучше? – Алик едва не рассмеялся. – Ты хоть понимаешь, блядь, что делаешь? Ирина – их слабое звено. Мы могли бы отстрелять её прямо в машине и закончить с этим!

Я схватился за новую сигарету, избегая его взгляда. Он был прав, но я уже решил.

– Она нам нужна, – наконец произнёс я. – Чтобы держать их на крючке. Через неё можно узнать больше.

Захаров покачал головой, зло выпустив дым.

– Это плохая идея, и ты это знаешь. Ты уже всё испортил, Вик, когда сам пошёл к ней. Теперь она знает тебя в лицо. Это проблема!

Я молчал, слушая его упрёки. Алик был прав, но сейчас не время для споров.

– Мы уходим в тень, Ал, – я поднялся со скамейки, стряхивая пепел. – Пока. Это единственный вариант.

– Ты всё усложняешь, – он смотрел на меня, пытаясь найти ответ в моих глазах. – Снова осядем на пять лет?

– Разговор окончен, – отрезал я. – Я иду спать.

Это была ложь. Я знал, что снова буду смотреть в потолок до самого утра, гоняя по кругу одни и те же мысли. Всё изменилось. Я закрыл за собой дверь, оставив Захарова на веранде. Ему явно хотелось продолжить разговор, но у меня просто не было сил. Что я мог ему сказать? Каждое слово давалось через усилие, будто за ним тянулся тяжелый груз.

В доме было тихо, только старый деревянный пол иногда скрипел под ногами. Я дошел до спальни, не включая свет, и сел на край кровати. Комната была погружена в полумрак. От угла до угла её заполняла тишина, такая плотная, что казалось, её можно потрогать.

Я хотел поспать, хотя бы немного, но мысли не оставляли меня в покое. Всё вертелось вокруг одного: мать, её голос, её смерть. Эта боль была моим спутником с самого детства. Я привык к ней, научился с этим жить, но сейчас, после встречи с Ирой, всё вскрылось с новой силой. Потирая виски, я закрыл глаза, но это было ошибкой. В темноте тут же всплыли обрывки воспоминаний. Детские крики, звук ломающейся посуды, мамины слёзы.

«Ты виноват… – внутренний голос снова звучал у меня в голове. – Виноват»

Я спешно поднялся, чувствуя, как начинает накатывать знакомая волна беспомощной ярости, не резкой, а той, что медленно и упрямо подступает изнутри, не давая дышать. Хотелось отвлечься, вырваться хотя бы на пару минут. Я спустился на кухню, налил себе виски и сделал большой глоток. Алкоголь обжёг горло, но не дал привычного тепла, внутри оставалось всё то же едкое раздражение. Минуту спустя в дверях появился Алик.

– Ты даже не собирался ложиться, – его голос был спокойным, но в нём чувствовалась усталость.

– Не спится, – сухо ответил я, даже не взглянув на него.

– Вик, нам нужно поговорить…

– О чём? – Я обернулся к нему, поднимая стакан. – О том, что мы никуда не движемся? О том, что всё пошло не так, как мы планировали? О том, что я всё испортил? Поверь, я и без тебя это знаю.

– Ты совсем не слушаешь… – Захаров сделал шаг вперёд, упираясь ладонями в стол. – Слушай, я знаю, что тебе тяжело, но это не значит, что можно всё бросить.

Я молча смотрел на него, ощущая, как внутри поднимается дикая злость.

– Ты правда думаешь, что я ничего не понимаю? – наконец сказал я. – Что мне просто плевать? Всё, что я делаю, подчинено одной цели. Мести. Я живу этим, Ал. Или ты уже забыл?

– Нет, я не забыл, – голос друга стал мягче. – Но весь день ты просто сидишь и куришь одну за другой, как будто это что-то изменит.

– Сейчас не время, – снова повторил я, опустив взгляд.

– Ты уже говорил это, но сам знаешь, что всё не так. Ирина – ключ ко всему. Если она не слабое звено, то хотя бы источник информации. Нам нужно действовать, Вик.

– Не сейчас.

Я почувствовал, как мои пальцы сжимаются в кулак.

– Тогда когда? – Захаров повысил голос. – Через неделю? Месяц? У них будет только больше времени, чтобы восстановиться!

– Они сейчас как натянутая пружина, Алик! – я резко двинулся вперёд, грохотом швырнул высокий стул. – Один, блядь, неверный шаг, и она хлопнет так, что размажет нас по стенке. Кравченко ждут нападения, понимаешь?

Он смотрел на меня, как будто пытаясь разгадать что-то, что я не говорил вслух.

—Бро, ты сам не свой, – наконец сказал он. – Что случилось с тобой после этой встречи?

Я отвернулся, не отвечая. Меня спасал лишь полумрак кухни.

– Ты порезал себе руку, – он указал на бинты, которые торчали из-под рукава. – Это не случайно. Зачем ты это сделал?

– Не твоё дело.

– Нет, моё! Мы с тобой друзья. Если что-то происходит, я должен знать!

– Блять, хватит, – я сжал виски в руках, чувствуя, как алкоголь слегка расплёскивается.

– Это из-за неё? – Блядь. Он прищурился. – Ирина? Ты что-то узнал?

– Оставь это.

– Или из-за того, что ты не смог её убить? Почему?

В этот момент я почти сорвался. Алик задал самый болезненный вопрос, но я смог взять себя в руки.

– Она нам нужна, – холодно повторил я. – План изменился. Теперь будет так.

Захаров раздражённо покачал головой.

– Хорошо, пусть… Но если Ирина не станет их слабым звеном, значит, нужно искать другое применение. Попробовать вытащить из неё хоть что-то: о семье, о делах, о прошлом… Всё, что может дать нам хоть малейшее преимущество.

– Это будет сложно, – признал я. – Мы уже не незаметны, как ты подметил. Она знает меня в лицо.

– Тогда тем более нужно что-то делать, пока они не начали охоту на нас, – Алик посмотрел мне в глаза. – Вик, мы слишком много вложили в это, чтобы всё провалить.

– Я уже сказал, что решил, – твёрдо ответил я. – Мы временно уходим в тень.

– Это не решение, – бросил друг, отступая к двери.

– Это лучшее из возможного.

Он ещё какое-то время стоял в дверях, пристально глядя на меня, будто хотел что-то добавить, но передумал. Потом развернулся и ушёл, громко хлопнув входной дверью, оставив за собой только короткое эхо и ощущение тишины, которое сначала раздражало, а потом, наоборот, оказалось почти спасительным. Я остался один, с недопитым стаканом в руке и противным вкусом тёплого виски, застрявшим где-то в горле.

Теперь я точно знал, что делать. Всё стало предельно ясно, как будто внутри щёлкнул выключатель. План, старый, как сама боль, больше не работал, а новый только начинал складываться, пока ещё сырой, расплывчатый, но уже опасно живой.

Я вновь налил себе полный стакан, даже не удосужившись поискать лёд, пустота в морозилке сейчас казалась самой честной частью этого вечера. Выпил один глоток, потом второй, за ним третий, длинный, обжигающий, оставляющий после себя только приятную эйфорию. И лишь после этого почувствовал, что могу на минуту отключиться, позволить мыслям рассеяться, пусть и зная, что они всё равно вернутся.

Очень скоро.

Ирина

Среди всех, кто входил в мою дверь, сегодня я ждала Сару. Она была одной из тех, кого невозможно забыть. Сара появилась в моей жизни три месяца назад, напуганная, уставшая, с тенью в глазах, которая рассказала обо всём без слов.

Её тонкая фигура, слишком бледная кожа и нервные жесты выдавали не только тревожность, но и подавленную боль, которая разрывала её изнутри.

Жизнь женщины трещала по швам: развод, потеря работы, конфликт с семьёй. Ей было всего тридцать пять, но она выглядела старше своих лет. Жизнь била её с такой силой, что, казалось, она уже не сопротивлялась. История жизни Сары была знакомой: годы эмоционального насилия в браке, пренебрежение её желаниями и мечтами, и, наконец, предательство, которое стало последней каплей. Её бывший муж манипулятор и эмоциональный агрессор, ушёл к молодой любовнице, оставив её без поддержки и с чувством полной ненужности.

– Я не знаю, кто я, Ирина Марковна, – произнесла она на первом сеансе. Её голос дрожал. – Мне кажется, что меня больше нет.

Это стало для нас отправной точкой. Я знала, что вернуть её к жизни будет непросто, но в каждой фразе, которую произносила Саванна, я слышала, что она хочет бороться. Первое, что я сказала ей тогда:

– Вы есть, Сара. Человек, сидящий напротив меня, уже сильный, даже если сам пока не видит этого.

Мы работали с её чувством вины иррациональным, но привычным спутником для жертв токсичных отношений. Она верила, что во всём виновата она: в провале брака, в непонимании со стороны родителей, в потерянной работе. Используя метод когнитивно-поведенческой терапии, мы разобрали эти убеждения на части, выявляя когнитивные искажения, которые подкрепляли её самообвинения.

– Вы слишком жестоки к себе, – сказала я ей на третьем сеансе. – Попробуйте взглянуть на себя глазами лучшей подруги. Что бы она вам сказала?

Она тогда впервые улыбнулась.

– Что я заслуживаю счастья. И что мне нужно перестать оправдываться за то, кем я являюсь.

Теперь передо мной сидела совсем другая женщина. Сара всё ещё немного нервничала, но её движения стали плавнее, взгляд уверенным. Сегодня она пришла в светло-голубом платье, подчёркивающим её фигуру, и с лёгкой улыбкой на губах.

– Знаете, я даже не помню, когда в последний раз чувствовала себя… живой, – начала она сегодня, закладывая за ухо тёмную прядь волос.

– Это важное осознание, Сара, – сказала я, мягко улыбаясь. – Вы сделали огромный шаг.

Мы обсуждали её успехи. Она начала курс по дизайну интерьеров, о котором давно мечтала, но всегда считала это «слишком высокой планкой». Она научилась говорить «нет», защищая свои границы. И хотя прошлое всё ещё время от времени напоминало о себе, девушка стала сильнее. Мы работали над её эмоциональными триггерами, особенно теми, что связаны с бывшим мужем.

– Помните, как вы боялись зайти в супермаркет, потому что могли встретить бывшего мужа? – напомнила я ей, наблюдая за её реакцией.

– Да, – рассмеялась она, и в смехе Сары больше не было горечи. – Теперь я могу спокойно пройти мимо него. И, что самое странное, я больше ничего к нему не чувствую.

– Это и есть свобода, – заметила я. – Вы освободились от того, что держало вас в прошлом.

– Но всё-таки, Ирина Марковна, иногда я думаю, что всё это просто… временно. Как будто я обманываю саму себя, – сказала она, опустив взгляд.

Я положила блокнот на колени и мягко произнесла:

– Это нормально. Наш мозг привык к старым шаблонам, и нам нужно время, чтобы создать новые. Знаете, Сара, у вас есть замечательная способность… вы замечаете свои страхи, а это редкое качество.

Женщина задумалась, крутя на пальце серебряный браслет. Эта её привычка появилась в первые месяцы терапии, когда она искала способ удержаться на плаву. Теперь же это стало её символом стабильности.

– А что, если я снова сорвусь? – тихо спросила она.

– Даже если вы сорвётесь, это не значит, что вы вернётесь в ту же точку, – ответила я, пытаясь донести до неё мысль, которая могла бы успокоить. – Вы уже прошли слишком много, чтобы вернуться назад.

Мы договорились встретиться в понедельник, и она ушла, оставив за собой ощущение света. Взглянув на часы, я увидела, что до следующего клиента осталось десять минут.

10:50

Следующим должен был быть Виктор Александрович. Это была наша вторая встреча, и я ожидала её с волнением. Наш первый сеанс прошёл… необычно.

Он говорил мало, избегал смотреть мне в глаза и упорно уходил от личных тем. С мужчинами часто бывает сложнее. Они привыкли носить маску силы, даже если внутри них бушует буря. Но с Виктором всё было иначе. Его тишина была не просто обороной, а стеной, за которой скрывалась что-то большее. То, что он пытался зарыть глубоко внутри.

Я опустилась в кресло, обхватила ладонями чашку с кофе и на несколько мгновений просто уставилась на экран телефона. Мысли вновь возвращались к семье. Я всё ещё не могла простить себе того, что уехала так внезапно.

В голове снова всплывал наш разговор с мамой во вторник. Она спрашивала, как у меня дела, интересовалась мелочами, но в её голосе сквозила усталость, такая, что трудно было не заметить. Тонкая, едва различимая, но не притворная. И с каждым воспоминанием об этом разговоре мне всё острее хотелось вернуться в особняк, хотя бы ненадолго, просто приехать, сесть рядом, ни о чём не спрашивать, только быть рядом. Это казалось самым простым и одновременно самым важным.

10:55

Телефон завибрировал, выдернув меня из потока мыслей. Сообщение от Ника.

Ник: Привет! Как ты? Совсем пропала, может встретимся?

Невольная улыбка тронула губы.

Я: Привет! Всё нормально. Сейчас вся в работе, вот думаю на выходных приехать домой. Ты как?

Ник: Всё как обычно. Конечно, приезжай, Полина будет очень рада!

Я громко рассмеялась.

Я: Ты знаешь в этом толк! На счёт встречи, я не против. Когда?

Ник: Может быть, сегодня? В 18:00. По времени устраивает?

Я: Для меня в самый раз. В нашем месте? 

Ник: Ого, не знал, что ты помнишь…

Я: Эй, ты же шутишь? Конечно, помню, Ник! С этим местом слишком много воспоминаний.

Ник: Это правда. Тогда готов выслушать все из них сегодня вечером!

11:10

Время! Я отложила телефон и снова посмотрела на часы, слыша в безмолвии кабинета едва уловимое тиканье настенных часов. Он должен был прийти десять минут назад, но Виктор всё ещё не появился. Странное чувство настойчиво грызло изнутри, обостряя каждую секунду ожидания.

Я встала и вышла в коридор, огляделась по сторонам. Никого. Обернувшись, я прошла к столу Дилары, где хранилась папка с расписанием клиентов и пролистала записи до сегодняшней даты: Среда. 11:00 – Громов Виктор Александрович. Сеанс номер два.

– Всё верно, – тихо произнесла я, закрывая папку.

Но почему его всё ещё нет? Ведь Громов сам настоял, чтобы записаться ко мне. Он… выбрал меня.

Я вернулась в кабинет, пытаясь справиться с волнением. Взгляд скользнул по уютному интерьеру: мягкие кресла, книги на полке, растения по углам кабинета, картины. Это место всегда успокаивало меня и пациентов. Но сейчас оно казалось чужим, потерянным какого-либо смысла. Я всегда любила свою работу. Мне нравилось быть тем человеком, который помогает другим выбираться из собственных лабиринтов страха и боли, хотя порой, я не могла разобрать даже собственных мыслях. Помогать другим было всегда легче, чем возиться со своим собственным тараканами.

Конечно, бывали случаи, когда после первых нескольких встреч пациенты больше не возвращались. Это происходило нечасто, и, как правило, имело свои объяснения: они связывались с Диларой, извинялись, старались объяснить, почему решили прекратить терапию. Порой это оставляло лёгкий осадок, но всё же было частью предсказуемого сценария. Однако теперь… Всё было иначе.

Виктор Александрович. Его имя всплыло в памяти неожиданно ясно, будто он и правда стоял где-то совсем рядом, прямо передо мной. Я помнила, как Дила позвонила за несколько дней до нашей первой встречи. Тогда я сидела в своей комнате в особняке, в окружении тысячи мыслей, от которых буквально пульсировала голова. В тот день я только узнала, что отец решил отправить меня в Америку. Это решение, как и многие до него, было принято без моего участия, в котором я было просто фигурой, которую можно переставить в нужное место.

Сначала я хотела отказаться. Было много причин: личных, рациональных, эмоциональных. Но потом вдруг остановилась. Возможно, сработала уязвлённая гордость, а может, это было банальное желание почувствовать, что хоть в чём-то я сама выбираю. Что хоть где-то имею голос. Сейчас, оглядываясь назад, я ясно видела, что тогда мной руководил не расчёт, а внутренняя буря. Всё происходило на фоне душевного хаоса, и, наверное, я просто хотела доказать отцу, что способна принимать решения самостоятельно. Или действительно считала, что могу помочь Виктору.

Всё перемешалось. Но какова бы ни была подлинная причина, ощущение вины не отпускало. Я нарушила одно из своих главных правил. И результат был соответствующий.

Я с силой бросила папку на стол, которую всё это время сжимала в руках, снося за ней стоявшую рядом стопку бумаг. Листы разлетелись по полу. Органайзер с ручками и маркерами тоже упал, издав приглушённый звук. Сев в кресло и, закрыв лицо руками, я почувствовала, как по щекам катятся слёзы.

Почему я не справилась?

Меня это действительно задело. Сомнения начали подбираться решительно, обволакивая мысли и не давая ни нормально вздохнуть, ни понять, что пошло не так. Я чувствовала, как внутри нарастает тяжесть, неприятное ощущение того, что подвела не только Виктора, но и саму себя. Работа всегда значила для меня куда больше, чем просто стабильный доход или расписание сессий. Это был мой способ жить, дышать, справляться. Моя личная форма терапии. Я любила наблюдать за изменениями в людях, за тем, как они открываются, преодолевают себя, делают шаг вперёд, и обычно я гордилась тем, как умела выстроить доверие. Но в этот раз всё пошло иначе. Всё было по-другому.

Я не просто чувствовала себя растерянной, я ощущала себя проигравшей. Неудачницей. И это слово больно резонировало внутри. Я вспоминала, как старалась мягко направить разговор в сторону его прошлого, пыталась нащупать точки, где он мог бы открыть что-то важное. Но каждый раз Громов ускользал. Уходил в сторону. Все темы, которых мы касались, были далёкими, общими, нарочно подобранными, чтобы не сказать ничего. Я пыталась анализировать, возможно, была слишком осторожной? А может, наоборот, через чур давила?

Виктор Александрович, почему ты выбрал меня?

Этот вопрос застрял где-то глубоко внутри, повторяясь снова и снова, как слабое, но неотступное эхо, разносящееся по пустому кабинету. Я не спеша подняла с пола несколько упавших листов и свой органайзер, убирая их машинально, не чувствуя пальцев, как будто делала это во сне. Внутри же продолжало что-то сдвигаться и оседать, рушилось что-то невидимое, но важное.

Вернувшись в кресло, я попыталась остановиться и просто выдохнуть. У меня ещё оставалась слабая надежда, что он вернётся. Но время шло, стрелки на часах ползли вперёд, и в этой комнате по-прежнему царила пустота.

Глава 5

Ирина

Я и Николаем сидели за круглым столиком в углу маленького китайского ресторанчика с приглушённым светом. Вокруг играла тихая восточная музыка, запахи имбиря, чеснока и соевого соуса наполняли воздух, пробуждая аппетит. На стенах висели традиционные китайские свитки с пейзажами и каллиграфией, а изящные красные фонарики рассеивали по залу тёплое золотистое свечение.

На столе перед нами стояли разноцветные блюда: ароматная утка по-пекински с хрустящей корочкой, острая лапша с овощами, запечённый баклажан в чесночном соусе и миниатюрные паровые булочки с начинкой из баранины. В центре стола стоял большой чайник жасминового чая, от которого поднимался лёгкий пар.

– Это место так и осталось твоим любимым, правда? – мягко улыбаясь, спросила я.

Ник кивнул, проглотив кусок утки.

– Ага, ещё со школы. Помнишь, как мы приходили сюда всей компанией после уроков? Полина всегда умудрялась заказать что-то самое острое, а потом краснела, как помидор.

– Ещё бы. Помню, как она тогда устроила «челлендж» с тобой, кто съест больше острых креветок.

– И я выиграл! – Ник поднял палочку, как трофей.

– Да уж, – хмыкнула я, – только потом полвечера бегал в ванную.

Я улыбнулась, вспоминая, как тяжело нам было уговорить на эту авантюру Анатолия Денисовича, одного из самых близких телохранителей дяди Димы. Анатолий Денисович, если быть точнее, но мы звали его «Большой Анатолий». Почти двухметровый, всегда хмурый и немногословный, с лицом, на котором редко появлялась улыбка, он казался неприступным. Однако в те редкие дни, когда Большой Анатолий разрешал нам заехать после школы в «Драконий угол», всё менялось. Это становилось настоящим праздником. В такие моменты он переставал быть суровым телохранителем с каменным лицом и становился почти святым человеком, с которым были связаны самые тёплые детские воспоминания.

Ресторан был крохотным, с низкими столиками, рассчитанными скорее на двоих, чем на компанию. Но ради удобства Анатолия, которому каждый раз приходилось как-то устраивать свои бесконечно длинные ноги, мы неизменно сдвигали три столика вместе. Официанты бросали на нас раздражённые взгляды с театрально закатанными глазами, но никто не осмеливался возразить.

– Вам, как обычно, утку с медово-соевым соусом? – спросила нас одна из официанток в тот день, и мы хором кивнули. Большой Анатолий, как всегда, выбрал что-то простое – лапшу с овощами.

Мы смеялись, разговаривали, разливали чай из маленького фарфорового чайника, пока Анатолий Денисович сидел рядом, погружённый в свои мысли. Иногда он смотрел на нас с лёгкой усмешкой, но почти ничего не говорил, как будто боялся разрушить нашу детскую идиллию. Это были простые моменты, но именно они становились для нас особенными.

– А тот день, как мы с тобой сбегали от Любовь Николаевны, когда она заставила нас учить стихотворение на французском? – спросил Николай, улыбаясь.

– Ты тогда сказал, что хочешь «познать свободу духа» и спрятался в библиотеке. А я потратила полчаса, чтобы убедить её, что ты заболел. Никогда не забуду!

– Да, а потом, когда она нас нашла, ты сказала, что я поэзией «перегрелся».

– Ну, звучало убедительно! – я хихикнула, прикрывая рот рукой.

Он сделал глоток воды и добавил:

– Тогда мы ещё верили, что можем обмануть взрослых. Ты, кстати, неплохо справлялась.

Мы рассмеялись, на мгновение погружаясь в прошлое. Атмосфера была непринуждённо лёгкой, все заботы и тревоги остались где-то за пределами этих стен. Разговор унёс нас ещё дальше в прошлое, к летнему дню, когда мы с Николаем, Полиной и Ромой построили «лагерь» из старых одеял на заднем дворе особняка. Тогда мы решили, что станем «экспедицией в джунглях» и будем исследовать новые земли.

– Помнишь, когда мы нашли тот старый сундук в подвале? – неожиданно спросил Николай, его глаза засверкали.

– Конечно, – я усмехнулась. – Мы были уверены, что это клад, а по факту это оказалась коробка с пылью и старыми бумагами.

– Ты ещё тогда предложила продать их на аукционе, – Ник засмеялся так громко, что на нас обернулись посетители.

– Я думала, что это какие-то ценные карты! – фыркнула я.

– Рома тогда так рассердился на нас за весь этот бардак… Он всегда был слишком серьёзным для своего возраста.

Эти слова отозвались во мне тёплым, но одновременно болезненным чувством. Роман всегда казался старше нас, не по возрасту, а по внутренней зрелости. Он защищал нас, словно старший брат, хотя на самом деле был младше Николая на целых три года.

– Он был нашим якорем, – тихо сказала я. Николай поднял взгляд.

– Был.

Я покачала головой.

– Это всё ты вдохновлял, Ник. Если бы не твои «гениальные» планы, мы бы, наверное, учились как положено.

– О, ну извини, что делал твоё детство веселее! – Он изобразил обиженное выражение лица, но тут же засмеялся.

– Как там дома? – спросила я, спустя минутное молчание, отложив палочки и взглянув на Ника.

Он на секунду замолчал, поглядывая на чашку с чаем.

– Нормально. После дяди Димы… все пытаются прийти в себя, но я вижу, что дядя Борис держится, как всегда, но я знаю, что и ему нелегко.

Я кивнула, чувствуя знакомую горечь в груди.

– Я хотела навестить их в эти выходные. Думаю, они будут рады.

– Конечно, будут. Мать говорит, что твой дедушка постоянно спрашивает про тебя.

Я улыбнулась, но мое сердце сжалось, вспоминая о том, как я обещала ему быть осторожной.

– А как Рома? – тихо спросила я, немного опасаясь ответа.

Николай пожал плечами.

– Мы почти не общаемся. Даже когда собираемся в кабинете дяди Бориса, он… молчит. Стал ещё более закрытым, чем раньше.