На пути к тебе

– Ставь. Обратно, – выговорил я, подходя ближе. Медленно. Жёстко. Без суеты.

Он не отступил. Только крепче сжал бутылку.

– Может, вместо того чтобы кидаться на своих, ты бы, наконец, пошёл и извинился перед ней? – бросил он.

Пауза.

Я дышал тяжело, почти рывками.

– А, точно, – усмехнулся Джей. – Забыл. Ты ж не извиняешься. Ты только рушишь. Сначала трахнуть, потом сломать. Всё по классике.

Я не помнил, как ударил. Просто секунда – и кулак врезался в его плечо. Не в лицо. Не чтобы унизить. А чтобы сбить пульс.

Джей отшатнулся, но не упал.

И, что хуже – не отступил.

– Вот и всё, что ты можешь? – прошипел он. – Бить, пить и винить всех, кроме себя?

– Заткнись, – выдохнул я. – Ты, блядь, даже не знаешь, что между нами, – прошипел я. – Так что держи свою пасть закрытой, пока я не сделал хуже…

Вэл резко встал.

Палочки в руках Тревора замерли.

Комната будто сузилась до одного момента. До одного удара, который мог случиться прямо сейчас.

Но я не двинулся. Только смотрел на Джея, дыша так тяжело, будто только что вышел с ринга.

– Что ты сделал? – спросил Вэл тихо.

Не осуждающе. Не с претензией. Просто… вопрос. Слишком спокойный, чтобы не ощущаться весомым. Слишком прямой, чтобы от него отмахнуться.

Я подошёл к дивану и рухнул на него, будто ноги больше не держали.

Откинул голову, закрыл глаза.

Веки пульсировали, как будто даже они устали.

– Я сказал ему, – выдохнул. – Даниэлю.

Пауза. Тишина. Слишком долгая, слишком плотная.

Никто не перебил.

– Сказал, что трахнул её, – выдохнул я.

– Прямо при ней, да? – спросил Джей, и в его голосе не было ни капли удивления.

– Да, – подтвердил я, не открывая глаз.

Я услышал, как кто-то тихо выдохнул. Наверное, Тревор. Или Вэл. Но никто не рванулся с вопросами. Не кидался обвинениями.

Потому что знали – я уже сам всё себе сказал. И хуже.

– И? – произнёс Вэл. Спокойно. Как будто добивал не меня или ситуацию.

– Этот мудак взорвался и ударил её, – сказал я.

Тихо.

Словно выдохнул не признание, а боль, которую держал слишком долго.

В комнате – ни звука.

Даже воздух, казалось, застыл.

– Он что? – прошипел Джей, вскинувшись. – Он её ударил?

Я открыл глаза. Повернул голову в его сторону.

– Да.

Тревор швырнул палочки в сторону. Те с грохотом ударились о пол.

– Уёбок. Просто уёбок, – пробормотал он про Даниэля, больше себе, чем нам.

– Нахуя ты так сказал? – Джей подошёл ближе, остановился напротив. Его голос был не громким – но в нём стучала злость. – Тебя что, переклинило?

– Я хотел, чтобы он отъебался от неё, – прошептал я. – Чтобы понял, что она – не его.

Я взял бутылку – с краю стола, будто рефлекторно. Как якорь. Как последнее, за что мог уцепиться, чтобы не сорваться совсем.

– Я не думал, Джей, – выдохнул я, не поднимая глаз. – Просто… вспыхнуло.

Сжал челюсть.

– Он смотрел на неё так, будто всё уже решено. Будто она принадлежит ему.

Я покрутил бутылку в руках.

– А иначе она бы так и стояла. С кольцом на пальце.

Я сделал глоток. Короткий. Горький.

– Зато теперь всё ясно.

Я встал. Медленно. Бутылка осталась на столе.

Сжал кулак – снова дернулась боль в разбитой руке. Приятная. Напоминающая, что я ещё чувствую.

– Ты куда?

– В порядок привести себя, – буркнул я, не оборачиваясь.

– Тебе бы руку перебинтовать, – отозвался Джей, но без нажима. Просто… факт.

– Пусть болит, – ответил я через плечо. – Хоть что-то чувствую.

Не стал ждать реакции. Просто вышел.

Я дошёл до зеркала в туалете и посмотрел на себя.

Глаза. Челюсть. Сжатые губы.

И лицо, которое не спрячешь ни под светом софитов, ни за гитарой.

Смыл кровь с костяшек. Промыл холодной водой, пока не заныло от резкого перепада. Смотрел, как тонкая струя окрашивается в розовое и уходит в раковину. Как будто вместе с ней уходит что-то изнутри.

Вытер лицо.

Глубоко вдохнул.

– Всё. Хватит, – сказал себе в отражение. – Теперь только сцена.

Глава 16

Элли.

Я шла быстро. Но не потому, что спешила. Я просто не могла остановиться. Казалось, если сделаю хотя бы один лишний вдох – рухну. Прямо на асфальт. Прямо под эти взгляды, под воспоминания. Под то, что только что случилось.

Ноги вели сами. Я не помнила, куда. Мне было всё равно. Главное – подальше.

Руки дрожали. Щека горела – не только от удара, но и от того, как это было публично. Грязно. Больно.

Я не заплакала. Не в тот момент. Не сразу.

Потому что внутри было пусто. Будто выжгли всё: страх, ярость, даже стыд. Осталась только тишина. Густая. Ужасная. Та, что становится звоном в голове и не даёт ни думать, ни дышать.

Он ударил меня.

Эта мысль ходила по кругу. Медленно. Без эмоций. Как факт. Как диагноз.

А Ник… Ник сломал всё, что между нами оставалось. Он не просто рассказал. Он бросил это, как оружие. Словно хотел, чтобы больно стало всем.

Я сама это допустила. Своим молчанием. Своим "потом". Своим страхом.

А оно всё равно рухнуло.Я боялась сказать. Боялась признаться. Боялась, что всё рухнет.

Поздравляю, Эл. Молчание – твой новый язык разрушения.

Я свернула за угол, не глядя, где оказалась. Кажется, за университетским корпусом. Старая скамейка, сломанный фонарь. Тихо. Уютно. Как в вакууме.

Я села. Обняла себя за плечи. И только тогда… слёзы выступили.

Они не были громкими. Без крика, без всхлипов. Просто текли. Тихо. Медленно. Остывшими, пустыми каплями по щекам. Смешивались с болью, с тишиной, с одиночеством.

Я провела ладонью по лицу, размазывая слёзы, но не вытирая их. Зачем? Это ведь не сделает вид, что ничего не было. Не вернёт назад ни слова, ни взгляды, ни удары. Ни те, что по лицу. Ни те, что глубже.

Мне казалось, если я сейчас закрою глаза – увижу его. Не того, что стоял сжатый от ярости, с чужой кровью на костяшках. А того, кто целовал меня в висок. Кто рисовал пальцами линии на моей талии, когда думал, что я сплю. Кто говорил, что хочет меня «настоящую», не делённую пополам.

Зато теперь – всё ясно. А я… я не смогла выбрать. До конца. Вслух. Прямо.

Жестко. Навсегда. Иногда решения принимаются не нами. Иногда их просто выбивают из тебя.

Я не знаю, простит ли он меня. Я не знаю, хочу ли я, чтобы он простил. Потому что я тоже зла. Потому что он сказал это не ради меня. Не ради защиты. Он сказал это, чтобы уничтожить. И он уничтожил.

Я не знаю, зачем он мне. Чтобы что? Убедиться, что он жив? Что поёт? Что ему больно, как и мне?Впереди вечер. Концерт.

Или чтобы в последний раз почувствовать его голос на себе – не изнутри, как раньше, а со сцены. Через микрофон. Через сотню людей между нами.

Я сжала колени руками. Сделала глубокий вдох.

Слёзы уже высохли. Только губы дрожали чуть-чуть. Едва заметно.

Я не знала, куда иду. Но знала – в комнату возвращаться пока не хочу.

Там – вещи, его футболка, в которой я спала. Там – Клер, которая всё поймёт. Там – зеркало, в котором я увижу себя.

Пока нет. А я не хочу себя видеть.

***

Солнце ушло за здания, небо потемнело, воздух стал прохладнее. Я всё так же держала себя за плечи, будто это могло склеить то, что разлетелось внутри. Никто меня не трогал. Никто не искал. Или просто не находил.Я долго сидела. Слишком долго.

Мир был как приглушённый саундтрек к чужому фильму, в котором я больше не играю главную роль.Иногда мимо проходили люди. Кто-то бросал взгляд. Кто-то – слово. Я не запоминала. Всё плыло.

Потом я встала. Не потому что была готова. А потому что стало холодно. Ноги затекли, пальцы онемели. Я пошла – куда-то. Вперёд. Просто шаг за шагом.

Я не думала о концерте. Не строила планов. Не говорила себе: я хочу его увидеть. Это было бы слишком просто. Или слишком больно.

Я просто двигалась.

Мимо корпусов. Мимо фонарей. Мимо знакомых улиц, по которым уже столько раз ездили с ним.

Meridian.Когда я подняла глаза, вывеска уже светилась мягким неоном.

Люди – вокруг, смех, шум, кто-то курит, кто-то торгуется с охранником у входа. А я стою. И смотрю.Я застыла на месте. Мир не шевелился.

Я не собиралась сюда. Я не хотела видеть его сегодня. Не хотела быть «той самой» в зале. Не хотела вспоминать, как звучит его голос, когда он поёт, как держит микрофон, как смотрит, будто всё остальное перестаёт существовать.

Но я всё равно здесь.

А может, просто потому, что я не могу иначе.Может, потому что надеюсь услышать хоть одну ноту, которая всё ещё будет обо мне. Может, потому что мне надо убедиться: что он тоже сломан.

Внутри было шумно. Не слишком – пока ещё не началось. Люди собирались, болтали, кто-то смеялся, кто-то уже был навеселе. Я прошла вдоль стены, стараясь не поднимать глаза. Не вглядываться в лица, не ловить взгляды. Просто двигалась – тихо, будто меня здесь нет.

Клуб был другим, чем я представляла. Просторный, с мягким тёплым светом, неоновыми акцентами и низким гулом баса в колонках.

Подошёл бармен – молодой, в чёрной футболке, с лёгкой улыбкой на лице.Я подошла к барной стойке, заняла крайний стул у стены. Спина к толпе. Лицо – в темноту.

– Что-нибудь выпить?

– Воду, – хрипло ответила я.

Он чуть удивился, но не стал спрашивать. Просто кивнул и через минуту поставил передо мной высокий стакан. Я взяла его в руки, хотя пить не хотелось. Просто… держала. Чтобы было чем заняться.

Здесь никто не знал, кто я. Никто не видел утро, пощёчину, кровь. Никто не знал, что у меня внутри всё разворочено.Пальцы дрожали, хоть я изо всех сил старалась выглядеть спокойно. Чужой. Невидимой.

И в тот же момент свет в зале стал приглушённее. Люди начали оборачиваться. На сцене кто-то вышел – проверить микрофон. Гул усилился. Кто-то крикнул: «Давайте уже!»Я сделала глоток. Холодная вода будто вернула меня в тело. В реальность.

Я не двигалась. Только обняла стакан ладонями и уставилась на тёмную сцену.

Он будет там.

Совсем скоро.

И я не знаю, зачем я здесь.

Но я здесь.

Тихо. Невесомо. Слушаю, как набирается напряжение, как зал наполняется нетерпением.

И жду.

Только вот сама не знаю – чего именно.

Первая песня началась без прелюдий. Сразу – аккорды. Чёткие, жёсткие, с басом, пробирающим до костей. Зал ожил. Люди закричали, кто-то толкнул кого-то в спину, ближе к сцене, кто-то подпевал с первых строк. Я сидела неподвижно.

Я знала этот голос. Слишком хорошо. Даже не слыша слов – я знала, что он чувствует. Он был сдержан. Холоден. Выстроен до идеала. Ни одного дрожащего тона, ни одной фальши. Только гитара и ритм. Только контроль.

В том, как он выдыхал окончания строчек. В том, как слишком чётко попадал в такт. Словно боялся сорваться.И всё равно в этом голосе жила боль. Она звучала не в словах – в паузах между ними.

Я слушала. Не оборачивалась.

Вторая песня была быстрее. Агрессивнее. Я чувствовала, как его голос становится чуть глубже, резче. Как он срывается на громкость, как будто давит гнев в гитарных переборах.

Он пел, как будто хотел пробить стену. Сломать что-то. Или спасти.

Я сжала стакан, задержав дыхание.

Третья песня началась тише. Почти акустика. Гитара. Один голос. Тот самый, от которого у меня замирало сердце.

Он звучал иначе. Не сценически. Почти… лично.

Что-то во мне дрогнуло. Я подняла голову.

На сцене – полумрак. Только мягкий холодный свет выхватывал силуэт. Он стоял с гитарой, опустив голову, волосы падали на лицо.

Я смотрела на него… просто не могла не смотреть… На то, как он держит гитару, на то, как сжимает губы перед сложным аккордом. На то, как дёргается у него скула, когда он на грани.

Я развернулась.

И в ту же секунду он поднял глаза.

Мы встретились взглядами.

Я не знаю, сколько это длилось – секунда? Мгновение? Вечность? – но он не отвёл взгляда. Просто смотрел. Прямо в меня. Ни один мускул на лице не дрогнул, но в глазах… там было всё.

Я не дышала.

Он снова опустил голову и заиграл. Аккорды пошли мягко, но рука…

Я сразу это заметила.

Он не опирался. Не расслаблялся. Не дышал рукой.Он почти не двигал правым запястьем. Аккорды – точные, да. Но движения были резкими, короткими, будто через силу. Угол постановки руки – не такой.

Я сжала пальцы на стакане. Внутри всё оборвалось.

Он играл, как мог. Чисто, выверенно, но без той легкости, что обычно текла от него в зал. Я заметила, как он чуть сжал челюсть, когда поменял аккорд – не резко, но это было. В том, как его пальцы замирали на долю секунды дольше. В том, как правая рука держалась чуть выше, чем обычно, будто он боялся опустить её – не на струны, а на боль.

А сейчас этого не было.И никто, кажется, не замечал. Никто не знал, как он играет, когда ему не больно. А я знала. Каждое движение – отрепетированное жизнью. Каждая привычка – встроена в него, как рефлекс.

Я почувствовала, как сердце сжалось.

Он не скажет.

Не покажет.

Он просто будет играть, пока не добьёт себя до конца. Потому что иначе не умеет.

Я знала, что он сделал это после меня. Когда остался один. Когда больше нечего было сказать.

Сжимая стакан, я смотрела на него – и чувствовала, как будто мне ударили по груди. Не вслух. Не кулаком. А внутри – в ту точку, где он до сих пор жил.

Он не смотрел больше в зал. Но я знала – он знал, что я вижу.

И, может, он даже этого хотел.

Ник спел до конца. Без перерыва. Без слов. Просто перетёк от одной песни к другой, как будто боялся остановиться. Как будто знал – стоит сделать паузу, и всё сорвётся.

Я не помню, сколько треков было после того, как наши взгляды пересеклись. Три? Пять? Время потекло иначе. Каждый аккорд звучал, как будто только для меня.

Но он не смотрел больше. Ни разу.

Как будто этого было достаточно.

Зал ревел. Кричал его имя. Кто-то пытался дотянуться до сцены, кто-то подпевал до хрипоты. Они хотели его. Любили. Восторгались.

А он стоял в этом свете – красивый, отстранённый, чужой. Но я знала, как ему тяжело дышать. Я видела по руке. По глазам. По тому, как он сжимал микрофон в финале – так, будто хотел его не выпустить, а сломать.

И потом всё стихло.

Сцена померкла. Звук ушёл в тишину. Люди начали шумно выдыхать, растекаться по залу – кто к бару, кто к выходу, кто к сцене, чтобы что-то ещё выкрикнуть.Он опустил голову, поблагодарил зал. Сухо. Спокойно. Почти глухо.

Я не стала ждать, пока зал окончательно опустеет. Не хотела никого видеть. Ни чужих глаз, ни случайных касаний плеч, ни вопросов.

Я просто поднялась, оставила стакан на стойке и пошла.

Тихо.

Среди шума, сквозь гул голосов, который уже не задевал.

На улицу. К прохладе. К ночи.

Я вдохнула его глубже, чем за весь вечер. Пальцы дрожали. В груди гудело.Воздух ударил в лицо, как спасение – свежий, мокрый от недавно прошедшего дождя.

– Эл.

Голос сзади был негромким. Но я услышала и замерла. Не повернулась сразу. Просто стояла, глядя вперёд, будто ещё могла выбрать – идти дальше или обернуться.

Он подошёл ближе.

Я почувствовала его за спиной. Тепло. Запах – тот самый, его.

Он был рядом. И слишком близко.

– Я думал, ты не придёшь, – тихо сказал он.

Я медленно повернулась. Его глаза встретились с моими.

Он выглядел усталым. Взъерошенным. И всё равно красивым до боли.

– Я тоже, – ответила я.

Я смотрела на него и не знала, что сказать.

Не знала, что чувствовать.

Всё, что я знала – это то, что мне хотелось остаться рядом.

– Детка, прости меня, – он подошёл ближе и притянул меня к себе, резко, но осторожно. Будто не знал, имеет ли право, но не мог больше сдерживаться.

Я не сопротивлялась. Просто уткнулась лбом в его грудь, вдохнув знакомый запах – лайм и что-то ещё, тёплое, его. Сердце билось глухо, прямо под моим ухом. Он держал меня крепко, будто боялся, что я исчезну, если ослабит хватку.

– Я не должен был так… – его голос сорвался. Он замолчал, вцепившись пальцами в мою куртку.

– Это я должна была сказать ему, – прошептала я, не поднимая головы. – Не врать. Не тянуть. Не надеяться, что всё как-нибудь само.

Он чуть сильнее сжал пальцы, как будто этим мог удержать время. Или меня.

– Должна… Но ты бы не сказала… – выдохнул он. – Ты бы вышла за него. Потому что так правильно, потому что ты… хорошая девочка.

Он усмехнулся, горько, без смеха.

– А потом бы ненавидела себя всю жизнь, – выдохнул он. – Терпела бы его прикосновения, его голос, его грёбаные завтраки по расписанию и кольцо на пальце, как кандалы.

Он провёл ладонью по моей спине – медленно, почти болезненно.

– И всё равно вспоминала бы меня. Не из-за секса, не из-за слов. А потому что со мной ты была живая. Хоть на час, хоть на ночь. Хоть на грёбаную секунду.

Я прижалась к нему сильнее, чувствуя, как гул в груди с каждой фразой становится громче. Он не жалел. Он говорил то, что я сама боялась себе озвучить.

– Я бы сказала ему, – выдохнула я, – просто не так. Не в крике. Не под удар.

Он застыл, чуть наклонив голову, будто каждое моё слово пропускал сквозь себя.

– А ты правда верила, что можно уйти без крови? – тихо спросил он. – Чтобы никто не пострадал?

– Я хотела, чтобы это было по-человечески, – голос дрогнул. – Без грязи. Без показухи. Без того, как ты…

– Он бы не понял, – добавил Ник.

– Может быть, – ответила я. – Но я всё равно должна была попробовать. Объяснить.

Я отвела взгляд, сделала короткий вдох.

– А не стоять между вами, пока вы рвёте друг друга из-за меня. Не делай так больше, – сказала я тише, чем хотела.

Я посмотрела на него, прямо, сдержанно, но в глазах наверняка плыло всё – и страх, и злость, и слабость.

– Ты можешь быть злым. Бесить. Бросать слова, как ножи.

Я сглотнула.

– Но, пожалуйста… не используй меня как оружие. Даже если тебе больно.

Он смотрел на меня молча.ьИ впервые за всё время – не пытался оправдаться.

Не перебивал.

Просто слушал.

– Не буду.

– Врёшь, – прошептала я, не отстраняясь.

Он усмехнулся краем губ, горько, чуть дрогнув.

– Возможно, – он провёл пальцами по моим волосам, осторожно, будто проверяя, не исчезну ли. – Но я хотя бы попробую. Ради тебя.

Я слабо усмехнулась, не отстраняясь.

– Что с рукой?

Он напрягся. Почти незаметно, но я почувствовала – по тому, как пальцы на моих волосах чуть замерли. Как дыхание стало короче.

– Ударил. Стену, – просто сказал он. – Она оказалась сильнее.

Дай посмотреть, – прошептала я.

Он молча протянул, будто сдаваясь. Я провела пальцами по костяшкам, аккуратно. Кожа была горячей, воспалённой, местами синела.

– Ты идиот, – сказала я, почти ласково. – Ударил стену, а потом вышел играть.

Он усмехнулся, устало.

– Хотел забыться. Вышло так себе.

Я мягко провела пальцем по его сбитой костяшке. Он чуть поморщился, но не убрал руки.

– Тебе нужно лёд приложить, – пробормотала я.

– Мне нужно, чтобы ты осталась, – ответил он сразу.

Так просто. Так честно, что внутри всё сжалось.

Такой, каким он был только со мной.Я подняла глаза. Он смотрел серьёзно, без бравады, без защиты. Уставший, вымотанный, с разбитой рукой – но настоящий.

– Останься со мной, Эл, – повторил он. – Просто сегодня. Просто… хоть немного.

Я кивнула. Без слов.

И он выдохнул так, будто держал воздух с утра.

Мы молча подошли к его машине. Он открыл дверь, я села внутрь. Он обошёл, сел за руль, завёл – но не тронулся. Просто сидел, глядя вперёд.

– Куда? – спросил он тихо.

– К тебе, кофе хочу.

Он тихо усмехнулся – почти с облегчением, будто это слово, «кофе хочу», развязало внутри какой-то тугой узел.

– Будет тебе кофе, – сказал он и наконец тронулся с места.

Мы ехали молча. Без напряжения, без слов, которые раньше жгли. Просто – вместе. Его рука лежала на коробке передач, вторая – на руле, осторожно. Я следила за ней краем глаза, и сердце будто каждый раз подрагивало, когда он сжимал руль слишком сильно.

– Болит?

– Только если шевелить. Или дышать, – усмехнулся он. – Или когда ты смотришь…

– Значит, всё время, – пробормотала я.

– Вот именно.

***

Ник припарковал машину на подземной стоянке и заглушил двигатель. Внутри сразу стало особенно тихо. Только гул вентиляции и наше дыхание. Едва слышное. Синхронное.

Он не шевелился. И я тоже.

Идти было страшно, но не идти – ещё страшнее.

– Передумала? – голос Ника прозвучал спокойно, будто он просто спрашивал время. Я повернулась к нему. В полумраке парковки его глаза казались темнее обычного, почти чёрными.

– Нет, – ответила я тихо.

Он улыбнулся уголком губ – совсем чуть-чуть, в его манере, уверенно и на грани дерзости:

– Тогда идём. Иначе придётся лечить не только руку.

Я закатила глаза, но не смогла сдержать улыбку.

Он первым вышел из машины. Я последовала за ним, тихо хлопнув дверью. Эхо разнеслось по пустой парковке, и я невольно вздрогнула от резкого звука.

Ник остановился, дожидаясь меня, и чуть наклонился вперёд, почти шепча:

– Расслабься, Эл. Кусаюсь только по просьбе.

– Очень смешно, – пробормотала я.

Он хмыкнул, довольный собой, и повёл меня к лифту.

***

Ник открыл дверь и пропустил меня вперёд. Я прошла внутрь, стараясь не смотреть по сторонам – всё было слишком знакомо. Слишком близко. Тот самый запах, полумрак, тишина, в которой каждое движение казалось громче, чем надо.

Я прошла дальше, будто на автомате, как будто ноги сами помнили маршрут. Мимо кухни, где когда-то пила с ним утренний кофе. Мимо дивана, на котором засыпала под его голос. Всё было на своих местах. Будто и не уходила вовсе.

На секунду остановилась. Закрыла глаза. Вдохнула глубже.

Тепло. Знакомо. Безопасно.

Страшно.

– Я приготовлю кофе, – сказала я, не оглядываясь. – А потом займусь твоей рукой.

– Звучит как план, – отозвался он, и я услышала, как дверь за его спиной мягко закрылась.

Это было почти буднично. Почти.

Если бы не то, как гулко в груди отозвался звук щелчка замка.

Как будто мы только что закрыли всё, что осталось снаружи: шум, людей, боль, разговоры, в которых было слишком много недосказанного.

Пока машина наливала кофе, я стояла, опираясь ладонями о край столешницы. Он был где-то позади. Я чувствовала его взгляд. Чувствовала напряжение, что висело между нами, будто натянутая струна. Один неверный шаг – и сорвётся.

– Ты ведь злишься, – тихо сказал он. Не обвиняя. Просто зная.

– Угу, – кивнула я, не оборачиваясь.

– На меня?

– На всё, – ответила я и сделала паузу. – И на себя – больше всего.

Кофемашина перестала гудеть. Я достала первую кружку, подставила вторую.

Повернулась, протянула ему.

Он взял кружку левой рукой – осторожно, привычно, но медленно. Поставил её на стол и остался стоять рядом. Близко. Но не навязчиво.

Я чувствовала его дыхание – чуть неровное, будто он сдерживал нечто большее, чем усталость.

– Садись, – тихо сказала я. – Я посмотрю руку.

Он чуть приподнял бровь, усмехнулся, но молча пошёл за мной.

Мы устроились на диване. Я поставила кружки на столик, а сама развернулась к нему. Он вытянул руку, и я аккуратно взяла её в свои ладони.

Костяшки были опухшими, кожа – местами содрана, покрасневшая, в уголке – тёмное пятно засохшей крови.

– Ты правда не умеешь беречь себя, – пробормотала я, больше себе.

– Умею, – хрипло ответил он. – Просто… не всегда хочу.

Я не отреагировала, молча взяла аптечку и вернулась.

– Готов страдать? – спросила я тихо, краем губ улыбнувшись.

– Если ты – мой палач, то звучит даже возбуждающе, – пробормотал он с той самой ленивой полуулыбкой, от которой у меня всегда перехватывало дыхание.

Я закатила глаза, стараясь не выдать дрожь в пальцах.

– Терпи, герой, – выдохнула я и принялась аккуратно обрабатывать раны.

Он не вздрагивал, не морщился, даже не отводил взгляд. Только смотрел на меня. Долго, пристально, с тем внутренним напряжением, которое не передавалось словами – только воздухом, только взглядом, только тем, как будто весь его мир в этот момент сузился до моих рук.

– Спасибо, что осталась, – произнёс он почти шёпотом. – Я думал, после всего…

– Я тоже думала, – перебила я так же тихо.

Неосознанно. Осторожно. Медленно.Я закончила с повязкой, провела пальцами чуть выше, по внутренней стороне запястья.

Он не отдёрнулся.

Тишина между нами была не глухой – спокойной. Как затишье после шторма. Как момент, когда можно просто… быть.

– Спасибо, – прошептал он.

Я кивнула, не зная, что сказать в ответ. Потому что «пожалуйста» казалось слишком формальным. А «я бы сделала это всегда» – слишком честным.