Исповедь страждущего. Ужасы

– Пришли-таки? – Григорий покачал головой. – И чем вы им не понравились?

Они ехали в тишине уже сорок минут. Чернота салона скрывала напряженные лица и поджатые губы. Рада полулежала на заднем сидении, вжавшись в кресло. Темнота ночи и тонированные стекла скрывали ее от посторонних глаз и слегка ослабляли тревогу.

Рада следила за плотной стеной деревьев, что проносилась мимо вперемежку с фонарями. К счастью, их никто не преследовал и густой лес стоял неподвижно и тихо. Глядя в спину Григорию, Рада вспомнила, как долго пришлось умолять мужчину отвезти ее домой. В конце концов, она пообещала заплатить ему сорок пять тысяч: за услуги таксиста и за сломанное окно. Для ее кошелька сумма была внушительной, но лучше голодать в четырех стенах студии на Лиговском проспекте, чем провести следующие двадцать четыре часа на прозекторском столе.

Она не успела попрощаться с матерью, не сказала ничего отцу. Родителям не грозило то, что настигло дочерей, а значит, они бы ее не поняли.

Окруженная темнотой и спокойствием ночи, Рада прокручивала в голове прошлогоднюю встречу на дороге и без конца пыталась понять, где они с сестрой ошиблись, в какой момент подписали смертный приговор, какие правила нарушили. Она решила, что великанша, которая забрала парня-переростка год назад и вновь пришла этим вечером, была его матерью. Интервью профессора натолкнуло на вывод. И Злата, и Роман, да и она сама касались переростка. Должно быть, мать решила, что попутчики хотели забрать ее сына, а этот недоумок не смог или не стал объяснять, что брел куда глаза глядят, ведомый исключительной тупостью. Или половым инстинктом? Последняя догадка сразу показалась верной. Рада вспомнила налитый кровью орган с набухшими венами, слюнявую улыбку… Лучше бы Григорий не рассказывал ей о лишенных чести женщинах. Лишь за это можно было с чистой совестью поджигать чертов лес вместе с дьявольским отродьем.

– Может, подружиться хотела? – подал голос Григорий. Похоже, он, как и Рада, всю дорогу раздумывал. – Раз шубу подарила. Наверняка моей бабки…

– Эта тварь насадила сестру и ее жениха на ствол дерева, как шашлык. Своими руками вырвала из комнаты. Хотите сказать, этой суке вдруг стала нужна подруга для чаепития?

Григорий пожал плечами и замолчал. Рада закрыла глаза. Думать больше не хотелось, только мечтать о спокойствии. Она представляла, как едет в шумном вагоне метро, гуляет по оживленному Невскому, пьет ромашковый чай на крошечном балконе – в общем, находится там, где нет места гигантам из дремучих лесов.

А еще Рада скучала по сестре, оплакивала ее той частью души, что не дрожала от страха. Злата заслуживала быть любимой, счастливой, дожить до глубоких седин и отпраздновать золотую свадьбу в кругу детей и внуков. И если бы не ее безрассудное милосердие, так и случилось бы. Но Злата мертва, а Раде, несмотря на тревожность и горе, придется обхитрить судьбу. Ничего, подумала она, родители еще погуляют на свадьбе дочери. Белая полоса обязательно вернется, замаячит за ближайшим поворотом…

– А это что такое? – воскликнул Григорий.

Рада резко открыла глаза и всмотрелась вдаль. Впереди, ровно на середине однополосной дороги, выросла фигура. В сумраке ночи ее можно было принять за потухший фонарь, если бы не отсвет фар в черных зрачках.

– Объезжайте! – закричала Рада.

– Узко, не объехать…

– Тогда давите!

Из гущи леса на дорогу стали выходить и другие исполины – дюжина мужчин и всего пара женщин. Они неторопливо, но уверенно двигались к фигуре в центре, вставали стеной за рослой спиной. Издалека могло показаться, что ожили сосны и, вырвав с мясом родные корни, тронулись с места.

Оставалось не больше пяти метров до столкновения, однако исполины не отступали. Они вперили твердый взор в мчащийся на них автомобиль, стиснули кулаки и крупные челюсти. Их нагие грязные тела сливались с чернотой ночи, а патлатые путаные волосы – с ощетиненными, точно сороконожка, хвойными ветками.

– Нужно развернуться! Они не уходят! – закричала Рада.

Внезапно для нее машина остановилась. Григорий отпустил педаль тормоза, но продолжал напряженно сжимать кожаный руль. Он о чем-то напряженно думал, и его сосредоточенный взгляд бегал то влево, то вправо по приборной панели.

– Это был дар, – сказал он задумчиво. – Конечно. Дар сватовства.

– Что? О чем вы?

Рада мельком взглянула на Григория, но быстро отвернулась и уставилась в заднее стекло. Ее колени дрожали, но сознание сохраняло трезвость. Если выскочить из машины и прыгнуть в овраг, размышляла она, появится шанс затеряться в чаще, а позже – добраться до поселка. Злате удалось сбежать в первый раз, получится и у нее.

Рада поставила телефон на беззвучный режим, чтобы случайное уведомление не выдало ее, и стиснула ручку двери. Мышцы ягодиц напряглись, готовые к побегу.

На капот машины что-рухнуло. Рада повернула голову. Длинные руки, будто трещины в сухой земле, пересекали лобовое стекло, пыльный капот царапала копна черных волос, острые когти скребли по металлу. Опустилось и заглянуло в салон вытянутое женское лицо, которое Рада не спутала бы с чужим. Рот великанши-матери приоткрылся в надменном оскале.

– Выходи, – прошипел Григорий. Он обернулся и нервно заморгал. – Выходи! Они и меня убьют!

Не успел он договорить, как вторая пара тонких, как ветки, рук опустила на капот то, что Рада приняла сперва за мешок земли. Она наклонилась вперед и озадаченно присмотрелась. Из груди на свободу вырвался крик, но Рада поспешно запечатала его ладонями. На машине, в комьях грязи, лежало то, что, очевидно, некогда было человеком. Желтовато-бурые кости, тонкие и толстые, целые и сломанные, беспорядочной мешаниной лежали в шерстяном мужском пальто, чей цвет едва угадывался. В центре груды высился череп человека с насквозь проломленной лобной костью. Из его челюсти торчало три зуба.

– Боже… – прошептал Григорий.

– Что это? Чего они теперь хотят?!

– Это свадебный дар, – объяснил мужчина. Его покрасневшие глаза влажно блестели. – Они принесли останки дедушки, чтобы я отдал им тебя. Я узнаю пальто старика из тысячи. Наконец-то похороню по-человечески…

– Нет, Григорий, прошу вас…

– Как ты не понимаешь, – грустно ответил мужчина, – они без тебя не уйдут, а вот я еще могу выжить.

Он дернулся и за секунду распахнул заднюю дверь. Чьи-то крепкие пальцы тут же вытянули Раду из салона, закинули на жесткое плечо и бегом понесли в чащу. Скрипнули шины, и машина Григория вместе с мертвецом на капоте исчезла. Свет фар еще мелькал сквозь стволы, но вскоре исчез.

Очертания леса утонули во мраке. Рада больно билась о ветки, лишенная возможности видеть и уворачиваться. Сосновые иглы, будто звериные когти, царапали лицо, набивались в рот и ноздри. Она кричала, била похитителя по спине, кусалась. Однако тот держал Раду крепко и терпеливо сносил увечья, а может, и вовсе их не замечал. В руках четырехметрового гиганта она была не больше, чем визжащей шавкой.

Исполины двигались шумно, шелестя травой и листьями, но не обмениваясь словами или звуками. Куда они шли и как отыскивали путь в темноте – оставалось для Рады загадкой. В нос просачивался запах грязных, зловонных тел, и ее замутило. Когда глаза привыкли к мраку и разглядели ветви, стволы и голые спины существ резче, она разглядела впереди небольшую поляну, на которую они вскоре вышли. В окружении высокой пожухлой травы стоял массивный плоский камень, шириной с человеческий рост. На нем лежала толстая звериная шкура и сухие стебли полевых цветов.

Интуиция подсказала Раде, что на этом нехитром ложе она найдет свою смерть.

“Жертвоприношение, – в панике подумала Рада. – Эти дикари убьют меня и сложат по частям в мою же куртку, как дурачка-профессора”.

Она завертела головой, выискивая пути к отступлению. Когда она вырвется, решила Рада, то помчится в высокие заросли, откуда слышался тонкий шепот воды. Если идти вдоль речки, объяснял ей в детстве дедушка, придешь прямиком к людям.

Возле камня исполины остановились. Последние клочья облаков, точно по заказу, разлетелись в стороны, выпуская яркие звезды подсветить зловещие тени.

Рядом с Радой встала великанша-мать.

– О-хим-да-на, – по слогам приказала она сородичу, что держал пленницу.

Исполин опустил Раду на камень. Два его товарища молчаливо вышли из толпы. Один из них крепко, точно булыжником, прижал к холодной влажной шкуре ее лодыжки, второй принялся неумело стягивать куртку, джинсы и кофту, едва не свернув девушке шею. Рада брыкалась, угрожала матом, звала на помощь. Исполины не обращали внимания на крики, лишь птицы в чаще отзывались тревожной беспомощной трелью.

Через минуту Рада мерзла на осеннем ветру в одном нижнем белье, пригвожденная четырьмя конечностями к камню. Ее одежда затерялась в примятой траве по обе стороны от жесткого ложа. Холод сжимал мышцы и челюсть крепкой хваткой, лишая последней воли к протесту.

– Отпустите, пожалуйста! – заплакала Рада. – Я заплачу́! Дары, дары! – добавила она, надеясь, что профессор научил безмозглых тварей хотя бы этому слову.

Мольба сменилась отчаянием, когда над лицом склонилась великанша. Ее сухие волосы набились Раде в рот, защекотали веки и шею. Проворные узкие пальцы стянули трусы, оставив на коже зудящие царапины. Рада закричала.

Великанша выпрямилась, обвела довольным взором бледное тело.

– Ва-рухи-и-на! – гаркнула она, повернувшись к лесу.

Ее сородичи замерли, ожидая чего-то. Рада заерзала сильнее, надеясь сбежать, пока исполины отвлеклись, но лишь спустила на землю шкуру. Голые ягодицы и спина прижались к ледяному камню. Раде показалось, что она лежит в снегу на вершине скалы, откуда вот-вот скатится и разобьется вдребезги.

Ближайший кустарник зашевелился, колючие ветви раздвинулись. На поляну вышел новый самец, на две головы ниже сородичей. Его красные, усеянные прыщами щеки с жидкой черной порослью выделялись даже в сумраке. Самец был щуплым, шагал неловко, а его чуть раскосые глаза казались бестолковыми даже для такого примитивного существа, как пиру.

Рада мгновенно узнала переростка. Узнал ее и он. Непомерно длинный мужской агрегат, похожий на ножку стула, поднялся к животу при виде распростертой на камне пленницы. Мать-великанша нагло рассмеялась, сородичи подхватили горделивый смех.

Рада всхлипнула. Когда незнакомец подошел ближе, глуповато улыбнулся и лег сверху, она закрыла глаза, уверенная, что больше никогда их не откроет.

– Отпустите меня… Пожалуйста… – прошептала она напоследок.

– Мо-я же-на, – громко, по слогам проговорил незнакомец и расплылся в улыбке. Из его рта пахну́ло гнилыми зубами и кровью.

Переросток прижался горячим телом к холодной девичьей коже и резко вошел. И звезды, что отражались в ее серых глазах, померкли.

Из-за верхушек сосен вырвалась Луна и осветила усыпанную листьями бурлящую реку. Пара зеленых совиных глаз уставилась с ветки на одинокую путницу, что через силу брела к водоему. Ее тонкие бледные ноги блестели от крови, руки безжизненно болтались, бессмысленный взгляд плутал, а голая израненная кожа не замечала ветра. Когда путница подошла к реке, то на минуту закрыла ладонями лицо, стирая с щек остатки слез. Затем она опустила правую ногу в реку, пошатнулась от бурного течения, но быстро обрела равновесие.

– Река… к людям… – пробормотала она неслышно и погрузилась с головой под воду.

Обратно всплывать путница не стала.

Горюшко

“Горюшко ты мое, горе луковое”, – часто говорила ему мать. Ее усталые, в кружеве ранних морщин глаза при этом сужались, будто она готовилась заплакать вопреки улыбке. Будто она уже тогда знала, сколько женщин – молодых и не очень – утонут в бездонных глубинах невинных сыновних глаз, так похожих на ее, но лишенных совести.

И почему он вдруг вспомнил о матери? Жаркое солнце грело кожу, за спиной ласково шептались волны, а он вдруг помянул покойницу…

Ах, да. Удивительно, но так же, как в детстве мать, сейчас на него смотрела собеседница, едва знакомая женщина. Вместо привычных увлеченности, восхищения, огонька страсти, которыми горели глаза его спутниц, в умудренном взгляде новой знакомой читалось нечто незнакомое, тревожное. Пренебрежение? Насмешка? Заносчивость? Лев будто столкнулся с неведомым зверем и не понимал, как себя вести.

Они познакомились полчаса назад, на закате. Раздраженный Лев широким шагом вышел из бунгало. Очередная ссора с пассией: для него – Наденькой, для других – Надеждой Петровной, женой столичного банкира.

По правде говоря, Наденька порядком приелась Льву, и ее опухшее пьяное лицо в неряшливых разводах туши больше не вызывало жалости, а просило хорошей взбучки. Однако Лев был не из тех, кто поднимал на женщину руку, пусть это могло быть единственным, что заставило бы ее “собраться”. Он уже взял с любовницы, что хотел: украшения, дизайнерскую одежду, отдых за границей и, конечно, заметно “раздобревший” счет на карте . Он все чаще разглядывал богатеньких туристок на пляже, все меньше проводил время в бунгало и равнодушно отводил каменный взгляд, когда сорокашестилетняя “Наденька” рыдала и клялась наглотаться успокоительных, если он ее бросит.

Как и воспоминания о матери Лев прогнал прочь мысли о постылой любовнице. Сейчас его интересовала другая.

Полноватая женщина, слегка за пятьдесят, одиноко сидела в пляжном кафе за столиком и глядела на чистые воды моря, розовые от заката, когда Лев к ней подсел. Незнакомка на чистом русском представилась Элен. Лев и сам нередко величал себя за границей Леонардом, желая подчеркнуть свою исключительность и статус, однако его смазливому лицу подходило любое вычурное имя, в то время как Элен (а на деле какая-нибудь Елена Семеновна Чаплышкина, подумал Лев) с ее узкими бурятскими глазами, которые едва могли что-то разглядеть, тонкими губами и широким носом, настаивая на чужестранном имени, казалась смешной и нелепой.

И все же у Елены (или Элен, если угодно) деньги несомненно водились. С ее дряблых рук свисали нити золотых браслетов толщиной с мизинец, на толстых пальцах сверкали драгоценные камни, а со складок потной шеи ниспадала и тонула в вырезе майки россыпь жемчужных нитей.

“Безвкусица”, – в который раз подумал Лев. И тем не менее эта несуразная женщина манила его – легкой, быстрой победой и кошельком.

– Значит, вы у нас трейдер, – подвела итог Элен, выслушав неправдоподобно долгий и детальный рассказ Льва о себе – выдумку от начала до конца. Лев уловил в ее низком голосе насмешку и неприятно удивился.

– На криптовалюте сейчас можно хорошо “навариться”, – продолжил он как можно скромнее. – Правда, свои риски тоже имеются.

Он говорил эти фразы-приманки женщинам, которым хотел понравиться, не меньше двух десятков раз. И каждый раз те “клевали”. “ Этот парень красив, богат, успешен, – читалось на их влюбленных лицах, – так еще и храбр, как царь зверей!” И к тому моменту, когда Лев якобы неожиданно и бесповоротно терял на скачке акций свое состояние, сердобольные спутницы без сомнений протягивали руку помощи.

Однако Элен смотрела на него отстраненно и молчала, молчала. Лев почувствовал, как в груди с болью откололась песчинка с постамента его непреложной самоуверенности. Он еле заметно вздрогнул, несмотря на жару, и нахмурился. Под тяжестью пристального взора женщины по коже расползался мороз.

“Глядит, будто видит насквозь, – подумалось Льву. – Почему тогда не гонит?”

Кем-кем, а уж навязчивым Лев бы себя не назвал. По обыкновению спутницы в любой точке света выстраивались в очередь, лишь бы урвать приватный вечер. Так в чем же дело? На его лице появились первые морщины? Загар лег неровно? Набухли мешки под глазами?

Или Элен не такая набитая дура, как все прочие?..

Лев тихо вздохнул. Вот к чему он пришел. В самом центре райского уголка, среди белоснежных пляжей и небесно-голубых лагун его ждала лишь зареванная, “скисшая” рожа любовницы да хладнокровное лицо новой знакомой. И ведь Элен его даже не слушала. Все время, что Лев сочинял небылицы о прошлом, она глядела куда-то вдаль, погруженная в тяжелые мысли.

Лев поднялся, задвинул стул. В сандалии набился песок.

– Простите, что потревожил ваше уединение. Приятного вечера.

Элен прищурилась. Тонкая улыбка смягчила бесцветные губы.

– Вечер действительно приятный. Есть в вас что-то… Пройдемся?

Они дошли до конца острова, куда от природной лености Лев еще не забредал. У кромки моря в россыпи полусонных пальм растянулась роскошная вилла, равной которой в деревне не нашлось. Однако дом будто был мертв. Широкие окна и двери не подавали ни признака жизни. Бетонное нутро не грели лампы, наружность не освещали фонари. Лишь по стеклу жидкими красками расползалась вечерняя синева.

Элен уверенной походкой двинулась к воротам. Лев дошел до края насыпной дорожки и остановился. Словно бездыханный великан, вилла печально взирала пустыми глазницами в чернильное небо, куда утекла ее душа.

– Ты идешь? – подала голос Элен.

Лев молча обернулся к густым зарослям и прислушался. Сверчки сегодня словно обезумели. Их оглушительное стрекотание наводняло тревогой бескрайнюю ночь.

Должно быть, у тощих тварей брачный сезон, подумал Лев. Он не удосужился разобраться в повадках местной фауны. У тому же в тишине, вдали от шумной, под завязку заполненной туристами деревни любые звуки казались громче.

На террасе за домом вспыхнул мягкий свет, и Лев, точно блуждающий во мраке мотылек, двинулся на вспышку.

Когда он подошел, Элен лениво покачивалась в кресле-качалке, отталкиваясь ногой от пола. При каждом движении ее кожаные сандалии ворчливо скрипели. Напротив нее, окруженный по периметру подсветкой, монотонно гудел широкий бассейн. Его прозрачные голубые воды манили прохладой.

– Поплаваешь? – предложила Элен, будто прочитав его мысли.

Лев усмехнулся:

– Какому гению пришло в голову строить бассейн в паре метров от моря?

– Ты предпочел бы сейчас поплавать в море? – безмятежно спросила Элен.

Лев покачал головой.

– Тогда залезай, дружок. Ты наверняка вспотел, пока мы шли.

Элен приторно улыбнулась, ее черные радужки скрылись за веками. В расслабленной позе женщины читался дружелюбный настрой, и все же она казалась мало похожей на ту, кто приводит в дом первого встречного.

Лев стянул с себя и опустил на лежак джинсовые шорты и плавки. Губы Элен растянулись в улыбке. Она следила за Львом, как кошка за заплутавшей мышью.

– Знаешь, ты очень красив. Преступно красив.

Лев грациозно опустился в воду и голышом поплыл к Элен. В голове настойчиво мигал красным огоньком вопрос: почему он весь вечер плетется за этой молчаливой, надменной толстухой, к которой его даже не тянуло? Конечно, он любил быть в компании богатых женщин, любил чувствовать их неуверенность в себе, все возрастающую с каждым годом, и был рад компенсировать их печали вниманием в обмен на мирские блага. Однако Элен явно не сомневалась в себе и вряд ли нуждалась в альфонсе, пусть даже столь молодом и привлекательном. Так чего же она хотела?

– Знаешь, львенок, я весь вечер думала, какой подарок преподнести тебе первым.

Пустые тревоги и едкие мысли растворились в прозрачных водах бассейна. Богатая тетка поняла его правильно.

– Что скажешь, если я приведу на разговор твою мамочку?

Лев опешил.

– Я давно совершеннолетний, красавица, если ты об этом, – хохотнул он и отчего-то поежился. – Хочешь поиграть в мамочку?

 Элен сладко улыбнулась.

– Еще как. Александра Ивановна, правильно?

В желудке у Льва засосало. В бассейне будто стало холодно.

– Вы… Вас прислал кто-то из бывших?

Элен прикрыла глаза. Складки на ее лице расслабились, губы что-то зашептали. Толстые пальцы сжали крупное кольцо с печаткой.

Лев подумал, что пора высказать Элен все, что он о ней думал, и пойти домой, но в ту самую секунду за углом дома скрипнуло колесо инвалидной коляски.

– Она долго и мучительно болела, – пробормотала Элен, не открывая глаз, – пока ты отдыхал в Куршевеле с женой депутата. Мать тогда много чего тебе хотела сказать. Не успела.

Скрип вращающихся железных колес по песку нарастал. Лев с тревогой подплыл к бортику, готовясь в любую минуту «делать ноги».

Властный голос Элен остановил его.

– Не торопись, львенок. Разве тебя так учили? Уйдешь и не скажешь маме “привет”?

Из-за дальнего угла дома показалось колесо. Голубая подсветка бассейна черкнула по спицам и отразилась в мутных белках женщины, что сидела в кресле. Ее тонкие, почерневшие руки крепко стискивали и вращали колеса. Сухое серое лицо искажала гримаса злобы, на губах пузырилась слюна.

– Значит, вот каким ты стал, “сыночек”? – с издевкой прохрипела мертвая мать. – Берешь одну, другую, высасываешь кровь – и в расход?

Покойница злобно скрипнула зубами и направила кресло к сыну.

– Как вы… – фальцетом начал было Лев, но Элен звучно его перебила:

– Динь-динь! Другая гостья спешит на огонек. Позовем ее вместе? Степанида Петровна!

Лев прижался ледяной спиной к склизкому бортику. Страх грядущего мешал пошевелиться.

В пустой вилле что-то яростно звякнуло. В глубине дома послышался мучительный плач.

Элен сложила руки на груди и ухмыльнулась.

Через мгновение входная дверь с грохотом распахнулась. Из густой темноты на террасу выползла женщина в сорочке. Ее обесцвеченные волосы падали на лоб сальными патлами, бледные руки в глубоких порезах стискивали кухонный нож. Тонкие пальцы с поломанными ногтями оставляли на досках кровавые следы.

– А вот и жена депутата собственной персоной. Жалкое зрелище, не так ли? Ты променял ее на позабытую миром певичку, по совместительству – лучшую подругу.

Лев задержал дыхание и замер. Быть может, он бредит или видит кошмар? Значит, нужно подождать. Как только он испугается так, что сердце сделает сальто, а кишечник в голос забурлит, мозг подаст сигнал и тогда…

Тусклый свет террасы упал на белесую голову. Степанида Петровна подняла бескровное лицо. Никто и никогда за двадцать шесть лет не смотрел на Льва со злостью, сравнимой по силе с этой. Разъяренные зрачки в плетении лопнувших капилляров неотрывно глядели на замершую в бассейне фигуру, синие веки не моргали.

– Покончила с собой. Какая жалость, – притворно вздохнула Элен. – Зайка, скажешь что-нибудь нашему львенку?

Вместо слов покойница, точно гигантская ящерица, шустро подползла к кромке бассейна и нырнула в воду.

Подсветка бортиков резко погасла. Лев с тревогой уставился вниз, пытаясь разглядеть дно и то, что на нем затаилось.

За спиной скрипнуло ржавое колесо.

Лев отшатнулся, когда сухая, будто кора дерева, рука матери прикоснулась к его шее. Он отпрянул в сторону, пока пальцы не успели намертво стиснуть горло, и кролем поплыл к лестнице.

– Уже уходишь? – удивилась Элен. – Оставишь любимых дам в одиночестве? Потерянное поколение… А как же Маша? Про нее не забыл?

Под водой цепкая ледяная рука схватила Льва за щиколотку. Лев в ужасе задергался, закричал. Он отчаянно пытался высвободить ногу, вытягивая торс и барахтаясь в воде, как раненая рыба, но хватка мертвой любовницы была крепче наручников.

– Ты… не имеешь… права! – в отчаянии закричал Лев, захлебываясь. – Кто ты… такая, а? Думаешь… все можно?!

Поверхность воды за его спиной покрылась пузырьками. Позади медленно всплывал черный бугорок.

– Что тебе нужно? Деньги? Связи? Секс? Назови… цену!

 Элен безрадостно усмехнулась.

– Цену назовут они.

Чьи-то липкие пальцы коснулись плеча Льва. В то же мгновение ледяные цепкие руки на дне выпустили его ключицу.

Лев заметил, что вода в бассейне помутнела. В нос набился запах тины и болотной жижи. Ноги, к животному ужасу Льва, нащупали песчаное дно, усеянное липкими водорослями.

Он медленно обернулся.

Напротив него в холодной стоячей воде стояла девушка. Лев узнал ее даже сейчас, спустя восемь лет. Длинные черные волосы, ободок с бабочкой, желтое платье в горох. А вдобавок ко всему – распухшее синее лицо, закатившиеся зрачки и мутная пена на губах…

Маша.

Сердце горько заныло.

– Твоя первая жертва, – пояснила Элен. – Ты ведь ее вроде как любил?

Лев, дрожа, кивнул.

– Только ты уже тогда знал себе цену. Мальчик-красавчик, мальчик-любимчик! Девочка из бедной семьи не ровня, верно? Надо было найти кого-то популярнее, богаче…

Маша молча сделала шаг вперед.

– Например, ее тетка, – продолжала Элен. – Уж та-то была достойна внимания. Свой магазин, квартира, машина… А любовь – дело наживное. Так ты тогда думал? Ну что, нажил?

Голос Элен охрип от натуги.

Маша неторопливо шагала к Льву. На ее серые белки налипли мухи.

Бортик больно врезался в спину Льву. Сейчас или никогда. Лев сжался, напрягся, готовясь резким движением повернуться и выпрыгнуть на доски.

– Бедная Маша… Не смогла пережить предательство. А ты даже не пришел на похороны. Уехал. С глаз долой, из сердца вон, так ведь?