Исповедь страждущего. Ужасы

Что-то в груди Веры вздыхает, или то лопаются вредные газы в желудке. Мертвая сестра останавливается. Сава ставит бутылку на подоконник, выпускает из руки зажигалку и закрывает пальцами лицо. Горечь отчаяния сдавливает грудную клетку и заставляет соленую влагу брызнуть из глаз. Он больше не может сдерживаться. Вера должна понять, сколько боли она принесла семье и младшему брату. Как Сава любил ее, восхищался, с малых лет во всем слушался и по иронии судьбы как страдает теперь! Он и сейчас опускает руки не в силах предать память о сестре, отправив ее холодный труп на тот свет. Нет, он не убийца, понимает вдруг Сава, даже если убить мертвеца – поступок, за который не осудит и закон.

– Если т-ты пришла за мн-мной, то не с-стесняйся, – заикается Сава. – Заб-бери и м-меня…

Сквозь крепко сжатые веки он представляет, как растянется в длину человеческой ладони гнилой Верин рот, в котором копошатся личинки, и черные зубы вонзятся ему в глотку. Быть может, так Вера и превратилась в ходячую тварь. Быть может, так превратится и он, и следующей ночью в родительскую квартиру на Советской вернутся уже двое гостей.

Сава стискивает челюсть и задерживает дыхание. Вот-вот все случится. Он уже чувствует липкий смрад в ноздрях и ледяные склизкие губы на натянутой шее.

Секунды пролетают одна за другой, а жуткая смерть не наступает.

Сава раздвигает пальцы в стороны, обнажая широко распахнутый глаз. Лестничная клетка перед ним пуста, а шею холодит ветерок из оконных щелей. Вера исчезла, о ее недавнем присутствии напоминают лишь разбросанные по ступеням земляные крошки да дюжина раздавленных опарышей. Грязная цепь следов ведет в квартиру шестьдесят четыре, дверь в которую приоткрыта, и Сава понимает, что сестра не отступит. Вера снова на всю ночь застынет над отчимом, проклинающим бога и дьявола. Когда не станет и его, наступит ли очередь Савелия смотреть по ночам в черные глаза и душу покойницы?

Дверь в квартиру вновь распахивается. Вера медленно выходит из темной прихожей и, хромая, спускается вниз. Сава видит клочок линованной бумаги, очевидно, вырванной из его школьной тетради, в безобразных, неловких пальцах. После долгого, напряженного спуска Вера встает рядом с братом и протягивает бумагу, которая вылетает из ее ладони и неспешно опускается на плитку, будто осенний лист. Сава поднимает клочок, недоверчиво поглядывая на сестру. Вера терпеливо ждет и качается на нетвердых ногах, словно лодка, привязанная к причалу.

“Очень жаль маму”, – карандашом начеркано на листке широкими печатными буквами. Почерк совсем не похож на Верин прежний – округлый, мелкий и витиеватый, – однако писала определенно она.

Сава отвечает сестре печальным взглядом. Ее расплывчатое, раздутое лицо ничего не выражает.

– Мне тоже жаль, – говорит Сава и поворачивает бумагу.

“Я не была в лагере”.

Мальчик испуганно ахает. Вопросы один за другим борются на языке за первенство.

– Тогда где ты была? Кто сделал это с тобой? Почему ты приходишь?..

Вера поворачивается назад, с усилием поднимает ногу над высокой ступенькой. Она хочет вернуться домой и написать ответ, понимает Сава, но не может отпустить сестру, когда на поверхности тайн проступила правда.

– Не уходи! – кричит Сава и лихорадочно думает. Догадки, точно фигурки в тетрисе, медленно собираются в ровную картинку. – Тебя кто-то похитил?

Вера неторопливо возвращает ногу на прежнее место. Похрустывая шейными позвонками, кивает.

Савелий стискивает пальцами виски. “Думай, думай!” – приказывает себе. В голове болезненным вихрем проносятся воспоминания о Вере, которая с улыбкой уезжала с папой в лагерь, по прибытии вцепилась зубами ему в горло, а после, мертвая, застыла статуей над изголовьем его кровати… Нет, это слишком смело, жестоко и неправильно. Савин папа не причинил бы вред падчерице. Пусть он семейный тиран, пьяница и порой сумасшедший, но отродясь не насильник. Ведь так?

– Ты была с папой? – горестно спрашивает Савелий.

Вера кивает.

– Он над тобой издевался?

Энергичный кивок.

Сава отчего-то вспоминает влажный отцовский гараж, заходить в который никто, кроме отца, не любил. В нем хранились мешки с картошкой и время от времени чинилась ржавая “девятка”.

Савелий прижимает кулак к животу и сгибается. Суровая правда ударяет под дых так, что становится трудно дышать.

– Ты пришла отомстить ему? Убить?

Мертвая сестра печально мотает головой. Савелий озадаченно хмурится, но через мгновение понимает:

– Ты хочешь помучить его? Чтобы он раскаялся?

Вера снова кивает, и последний пазл жуткой картины встает на место. Савелий охватывает мысленным взором жестокий расклад. Полоумная, бездушная бабка-живодер воспитала такого же сумасшедшего сыночка, которому, как и ей, все сходит с рук… Что же сделать, как разрешить страдания сестры, что поднимали из могилы ее ледяные кости даже после смерти?

Одно было ясно, как божий день. Отец должен понести наказание, пожалеть о том, что сделал с Верой – со всей их семьей. Но как это устроить? Дядя Леня, должно быть, “отмазал” отца связями. Значит, вот на какой грех отца намекала бабушка в разговоре с любимым сыночком в погонах. Яблоко от яблони…

– Если я заставлю его пожалеть, что обидел тебя, ты больше не придешь?

Вера задумывается на секунду, затем слабо кивает. Что-то в ее раздутом теле и перекошенных плечах расслабляется. Лицо, будто нарисованное ребенком, светлеет.

– Тогда стой здесь, ты все услышишь.

Груз преступного решения уже давит на детские плечи, но Сава знает, что не отступит от решения. Справедливость должна восторжествовать, как в оскароносных фильмах. Он берет с подоконника бутылку с растительным маслом, поднимает с плитки зажигалку и, уронив подбородок на грудь, тяжелым шагом бредет в квартиру.

Отец по-прежнему спит, развалившись на широкой кровати. От его храпа дребезжит набор фарфоровой посуды в стеклянном шкафу. Сава разглядывает бесполезное, обрюзгшее тело родителя и горько усмехается. Сам того не зная, сегодня отец поможет устроить собственную смерть. На покрывале, у крепкого волосатого локтя, тлеет черный окурок. Уголек прожег круглую дырку в толстой ткани покрывала, из которой тонко струится дым. Через мгновение огонек погаснет, быстро думает Сава, но если подлить масло в огонь…

Должно быть, он до конца своих дней не забудет крики отца и запах обожженной, пузырящейся кожи. Как и не забудет скверно пахнущий, приходящий по ночам труп сестры… Когда Сава набирает номер экстренной службы, отец еще катается по пылающему ковру и вопит так, что в стену громко и недовольно стучат соседи. Его красные, обгоревшие глаза с ужасом глядят на сына, пока не лопаются, точно разбитое яйцо.

“Что бы ни нашла полиция, – думает Сава, – дядя Леня выручит. Он всегда помогает своим”.

Крики отца затихают, превращаясь в булькающий стон. Квартиру заполняет дым, от которого невозможно дышать. Савелий выбегает на лестничную клетку, перепрыгивая через две ступеньки, спускается на первый этаж. Он надеется застать Веру, чтобы рассказать ей, как умирал отец, и сердечно попрощаться, однако сестра исчезла до того, как он вернулся. Саве хочется верить, что Вера успела услышать агонию отчима и получить удовольствие от долгожданной мести.

Он выбегает во двор и садится на скамейку – ждать приезда экстренных служб. В горле першит, легкие выплевывают дым, мир вокруг блекнет и кружится, но в душе Савы вопреки всему рождается покой. Сегодня он покончил с насильником, ночными страхами и ходячим мертвецом – одним выстрелом убил целых трех зайцев. Сегодня он может искренне гордиться собой, а завтра – оплакивать утраты, залечивать раны и размышлять о туманном будущем. Завтра он будет горевать и, возможно, жалеть о смертном грехе, но главное – завтра он будет крепко спать, как и его бедная, многострадальная старшая сестра.

– Покойся с миром… – шепчет Сава и, глядя на пылающие огнем окна отчей квартиры, обмякает на скамейке.

Савелий машет тете Шуре, которая ждет его на водительском сидении. Его приемная мама и по совместительству жена дяди Лени улыбается и машет в ответ. Она привезла его в это родительское воскресенье на кладбище, передала искусственные цветы для могилок, крупу и конфеты в пакете. Сава знает, что тетя Шура сильно жалеет приемного сына и расстроилась, когда тот попросил отпустить его на кладбище в одиночку.

Стыдно сказать, но Сава отлично устроился и за полгода искренне привязался к приемной семье. Каждое утро тетя Шура кладет ему в рюкзак вкуснейшие домашние пирожки с мясом и плюшки, смазанные маслом и посыпанные сахаром. Дядя Леня водит его на бокс три раза в неделю и учит водить новенький “фольксваген” за городом. Сава не помнит, когда в последний раз ему было так радостно, уютно и спокойно ложиться спать и вставать по утрам.

Он идет по протоптанной дорожке, ловко обходя широкие лужи. Сквозь слякотную, рыхлую грязь уже пробивается первая трава, и Сава счастливо представляет, как летом впервые в жизни поедет на море.

Вот и Верина могилка. Сава решил навестить ее последней. Он не был здесь с самых похорон и сейчас немного побаивается. Он и сам не знает, что ожидал увидеть – черный склеп, глубокую яму или свернувшийся на могиле скелет? Встречает его, однако, обычная крашеная оградка, засыпанная землей высокая могила и влажный деревянный крест.

Сава открывает калитку, проходит по хлюпающей под ногами жиже и встает рядом с крестом. Земля здесь осела и обнажила неглубокую ямку, откуда, должно быть, выбрались после зимней спячки мыши.

– Покойся с миром, – ласково шепчет Сава.

В ямке под землей что-то тихо шевелится, пробуждаясь от долгого сна. Вялый голос прискорбно мычит.

Савелий бросает в яму пакетик с конфетами, крупу, спешно закрывает калитку и, не оглядываясь, уходит прочь с кладбища, прямиком к заведенной машине. Тетя Шура радостно улыбается при виде его, и Сава просит поскорее ехать.

Не стоит зазывать Веру и вести за собой – вернее то, что от нее осталось.