Девелопер душ

Ложусь в постель, но сон не идет. Перед глазами стоят документы Алёны, фотографии расстрельной камеры, лицо моего прадеда. Что если Валентин прав? Что если мертвые действительно не дадут мне построить "Горизонт Высоты"? Что если они найдут способ заставить меня остановиться?

Нет, это абсурд. Мертвые мертвы, и у них нет власти над живыми. Это просто стечение обстоятельств, усиленное суевериями рабочих и собственным воображением. Я рационален, я прагматик. Я не верю в призраков и проклятия. "Горизонт Высоты" будет построен, чего бы это ни стоило.

С этой твердой мыслью я наконец засыпаю. И снова вижу сон.

В этом сне я стою посреди строительной площадки, но она выглядит иначе – нет котлована, нет техники, только ровное заснеженное поле. Вдалеке виднеются бараки и вышки. Я понимаю, что нахожусь в спецтюрьме НКВД в тридцатые годы.

Ко мне подходит человек в форме НКВД. Я узнаю его – это мой прадед, Андрей Николаевич Островский. Но как это возможно? Он же был заключенным, а не офицером.

– Здравствуй, правнук, – говорит он. – Пришел посмотреть на свое наследство?

– Я не понимаю, – отвечаю я. – Ты же был жертвой, а не палачом.

– Каждый из нас и жертва, и палач, – отвечает он. – Разница лишь в том, что мы выбираем сами.

Он подводит меня к длинной траншее. Внутри – тела, сотни тел, штабелями сложенные друг на друга. Я вижу лица: старики, женщины, даже дети. Все они смотрят на меня пустыми глазами.

– Это твое наследство, – говорит прадед. – Это твой фундамент.

– Я здесь ни при чем, – возражаю я. – Я не убивал этих людей.

– Нет, – соглашается прадед. – Но ты решаешь, будут ли они забыты. Ты решаешь, станет ли их последним пристанищем роскошный пентхаус или место памяти.

Я просыпаюсь в холодном поту. За окном уже светает. Еще один день, еще одно решение, которое предстоит принять.

Телефон звонит неожиданно громко. Алёна Сорокина.

– Доброе утро, Максим Вадимович, – ее голос звучит напряженно. – Вы видели новости?

– Какие новости? – спрашиваю я, включая телевизор.

– На вашей стройплощадке нашли массовое захоронение жертв сталинских репрессий. Сюжет только что прошел в утренних новостях.

Я переключаю на новостной канал. Действительно, репортер стоит на фоне моей стройплощадки и рассказывает о "сенсационной находке, которую пытались скрыть". На экране фотографии костей в траншее, документы, схожие с теми, что показывала мне Алёна, комментарии каких-то историков.

– Я не имею отношения к этой утечке, – говорит Алёна, словно читая мои мысли. – Это не моя работа. Но теперь, когда информация стала публичной, вам придется как-то реагировать.

Она права. Теперь, когда история попала в СМИ, игнорировать ее или замалчивать уже не получится. Нужна новая стратегия.

– Спасибо за звонок, – говорю я. – Буду решать проблему.

Тут же звоню Диме.

– Ты видел? – спрашиваю я.

– Вижу, – отвечает он. – Уже работаю над ответом. Нашел пару лояльных историков, которые готовы дать альтернативную версию. Мол, находка важная, но преувеличенная. Не тысячи жертв, а десятки. Не специальное место для расстрелов, а случайное захоронение.

– Этого мало, – решаю я. – Надо перехватить инициативу. Подготовь пресс-релиз от моего имени. Мы не только не скрываем находку, но приветствуем исследование. Более того, готовы выделить часть территории комплекса под мемориальную зону. Небольшую, где-нибудь сбоку.

– Понял, – отвечает Дима. – А строительство?

– Продолжается, конечно. Но временно обходим места предполагаемых захоронений. Создаем видимость сотрудничества с историками и археологами.

– А если они потребуют большего? Если захотят раскапывать весь участок?

– Не получат, – твердо говорю я. – Максимум – небольшой мемориальный уголок. "Горизонт Высоты" будет построен, как запланировано.

После разговора с Димой я быстро собираюсь и еду в офис. День предстоит тяжелый – звонки журналистов, встречи с инвесторами, переговоры с чиновниками. Все будут задавать один и тот же вопрос: правда ли, что элитный жилой комплекс "Горизонт Высоты" строится на костях репрессированных?

По дороге звоню Крутову.

– Николай Сергеевич, ситуация критическая. Нужна ваша поддержка.

– Видел новости, – отвечает чиновник. – Неприятная история. Но решаемая.

– Что предлагаете?

– Я уже связался с руководством Департамента культурного наследия. Они готовы дать заключение, что находки представляют ограниченную историческую ценность и не препятствуют строительству. При условии, что вы профинансируете небольшой мемориал на территории комплекса.

– Сколько это будет стоить? – прямо спрашиваю я.

– Мемориал? Пара миллионов рублей, не больше.

– Я не о мемориале, – уточняю я.

– А, – понимает Крутов. – Ну, учитывая деликатность ситуации, думаю, пять миллионов долларов будет справедливой оценкой.

Пять лямов баксов – много. Но если это гарантирует продолжение строительства, придется платить.

– Договорились, – говорю я. – Но мне нужны гарантии. Официальное разрешение на продолжение строительства, несмотря на находки.

– Будет вам разрешение, – обещает Крутов. – И еще кое-что – пресс-конференция с участием представителей Министерства культуры. Они публично поддержат ваш проект и подтвердят, что вы действуете в рамках закона и с уважением к исторической памяти.

– Отлично, – соглашаюсь я. – Когда?

– Готовьтесь на завтра, – говорит Крутов. – А деньги нужны сегодня. Наличными, как обычно.

– Будут, – обещаю я и завершаю разговор.

В офисе меня встречает Дима с кипой распечатанных новостных сообщений и комментариев в социальных сетях. Картина неутешительная – общественное мнение явно не на нашей стороне. "Девелопер строит элитное жилье на костях репрессированных", "Бизнес важнее памяти?", "Новые жертвы капитализма – теперь и мертвые" – заголовки один красочнее другого.

– Что с инвесторами? – спрашиваю я.

– Нервничают, – отвечает Дима. – Трое уже звонили, спрашивают, как это повлияет на проект. Я успокоил, но они хотят услышать лично от тебя.

– Организуй встречу на вечер. Всех в одном месте, чтобы не повторяться.

– Уже сделано. В семь в "Мосе".

– Отлично, – киваю я. – Что с предварительными контрактами?

– Двое отказались, остальные пока ждут, что будет дальше.

– Понятно, – я начинаю обдумывать стратегию. – А что с Алёной Сорокиной? Она как-то связана с утечкой в СМИ?

– Не напрямую, – отвечает Дима. – Но журналист, который сделал репортаж, раньше писал статьи на основе ее исследований. Так что связь есть.

– Нужно с ней встретиться, – решаю я. – Попытаться договориться.

– Думаешь, она согласится?

– У каждого есть цена, – пожимаю плечами. – Вопрос только в том, что именно ей нужно.

Звоню Алёне, предлагаю встретиться за обедом. К моему удивлению, она соглашается.

В ресторане "Пушкинъ" я заказываю отдельный кабинет, чтобы нас никто не подслушал. Алёна приходит точно в назначенное время – снова в джинсах и свитере, с неизменным рюкзаком через плечо. На фоне роскошного интерьера ресторана она выглядит не к месту, но, похоже, ее это совершенно не смущает.

– Спасибо, что согласились встретиться, – говорю я после обмена формальными приветствиями.

– Я всегда открыта к диалогу, – отвечает она. – Особенно когда вижу желание найти компромисс.

– Именно об этом я и хотел поговорить, – я делаю глоток вина. – О компромиссе.

– Я вас слушаю, – она отодвигает бокал, предпочитая оставаться трезвой.

– Ситуация сложная, – начинаю я. – С одной стороны, я понимаю историческую значимость находки и важность сохранения памяти о жертвах репрессий. С другой стороны, проект уже запущен, вложены огромные деньги, подписаны контракты.

– И что вы предлагаете? – спрашивает Алёна.

– Компромисс. Мы выделяем часть территории комплекса под мемориальную зону. Не просто памятный знак, а полноценный небольшой музей с экспозицией, посвященной истории этого места и людям, которые там погибли. Вы, как историк, могли бы курировать этот проект.

Алёна задумывается. Я продолжаю:

– Более того, мы готовы профинансировать исследовательскую работу по идентификации жертв, поиску их родственников. Можем даже учредить стипендию для молодых ученых, изучающих период репрессий.

– Звучит неплохо, – признает она. – Но есть проблема. Мемориал на территории элитного жилого комплекса – это не то же самое, что полноценный мемориальный комплекс. Это будет выглядеть как… как попытка откупиться от истории.

– А что вы предлагаете? – спрашиваю я. – Полностью остановить строительство? Потерять миллиарды рублей? Разорить компанию?

– Я понимаю экономические соображения, – говорит Алёна. – Но есть вещи важнее денег. Историческая справедливость, память, уважение к погибшим.

– Историческая справедливость не вернет инвестиции, – парирую я.

– А инвестиции не вернут жизни тем, кого расстреляли, – отвечает она.

Мы в тупике. Я пытаюсь зайти с другой стороны:

– Послушайте, Алёна Дмитриевна, давайте мыслить практично. Если мы полностью остановим стройку, что будет? Да, возможно, когда-нибудь там создадут мемориал. Но это может занять годы, если не десятилетия. Бюрократия, недостаток финансирования, смена приоритетов… Вы знаете, как это работает. А если мы продолжим строительство с выделением части территории под мемориал, вы получите гарантированное финансирование и возможность уже сейчас начать работу по сохранению памяти о погибших.

Она молчит, обдумывая мои слова. Я вижу, что затронул важную струну – как историк, она понимает ценность реальных, конкретных действий здесь и сейчас против неопределенных обещаний в будущем.

– Мне нужно подумать, – наконец говорит Алёна. – И обсудить с коллегами. Мы представляем не только научное сообщество, но и родственников жертв репрессий.

– Конечно, – соглашаюсь я. – Сколько времени вам нужно?

– Дайте мне три дня.

– Три дня, – киваю я. – Но помните, каждый день простоя стоит огромных денег. И если мы не придем к соглашению, я буду вынужден использовать другие методы защиты проекта.

– Это угроза? – спрашивает она, прищурившись.

– Констатация факта, – пожимаю плечами. – Бизнес есть бизнес. Я предпочитаю договариваться, но готов и к юридической борьбе.

После обеда возвращаюсь в офис. Дима уже подготовил пресс-релиз и разослал его по всем каналам. В нем говорится, что компания "ВознесенСкай Девелопмент" с уважением относится к историческому наследию и готова сотрудничать с историками и археологами для сохранения памяти о жертвах репрессий. Также анонсируется создание мемориальной зоны на территории "Горизонта Высоты".

– Крутов звонил, – докладывает Дима. – Все организовано на завтра. Пресс-конференция в два часа в Министерстве культуры. Будут высокие чины, обещают полную поддержку.

– Отлично, – киваю я. – А деньги?

– Подготовлены, – отвечает Дима. – Забрать можно через час.

– Сам отвезу, – решаю я. – Хочу убедиться, что все идет по плану.

К вечеру ситуация немного стабилизируется. Пресс-релиз сработал – в СМИ начинают появляться более сбалансированные материалы. "Девелопер готов сохранить историческую память", "Компромисс между бизнесом и историей", "На территории элитного ЖК появится мемориал жертвам репрессий" – такие заголовки уже гораздо лучше.

На встрече с инвесторами в ресторане "Мос" я излагаю нашу стратегию: мы не отрицаем находку, а делаем ее частью концепции комплекса. "Горизонт Высоты" теперь не просто элитное жилье, но и место, где уважают и сохраняют историю. Это даже может стать дополнительным маркетинговым преимуществом.

– Но не отпугнет ли потенциальных покупателей соседство с мемориалом жертвам репрессий? – спрашивает один из инвесторов.

– Напротив, – уверенно отвечаю я. – В современном мире социальная ответственность и уважение к истории – это престижно. Наш подход демонстрирует не только бизнес-хватку, но и культурную зрелость. Это дополнительный фактор эксклюзивности.

Инвесторы не выглядят полностью убежденными, но хотя бы не паникуют. Главное – выиграть время, продолжить строительство. Когда здания будут стоять, а первые жильцы начнут въезжать, весь этот шум утихнет сам собой.

После ужина я еду на стройплощадку. Несмотря на скандал в СМИ, работа не прекращается – снуют экскаваторы, горят сварочные аппараты, рабочие устанавливают опалубку для заливки фундамента. Степаныч встречает меня у ворот.

– Как обстановка? – спрашиваю я.

– Нервная, – честно отвечает прораб. – Рабочие видели новости. Многие отказываются работать на участках, где нашли останки.

– А остальная территория?

– Там работаем. Но медленнее, чем планировали. Люди боятся.

– Удвой оплату за ночные смены, – распоряжаюсь я. – И найди замену тем, кто отказывается работать.

Обхожу стройплощадку, проверяю ход работ. Все вроде бы идет нормально, но атмосфера действительно напряженная. Рабочие переговариваются вполголоса, постоянно оглядываются. Когда со стороны котлована раздается грохот упавшей балки, несколько человек вздрагивают так, словно услышали выстрел.

У северо-восточного угла, где были обнаружены первые останки, работы не ведутся – территория огорожена сигнальной лентой и охраняется. Подхожу ближе и вижу знакомую фигуру – Валентин Петрович стоит у ограждения, глядя на пустой котлован.

– Добрый вечер, – здороваюсь я. – Как дела?

– Как видите, – отвечает он. – Охраняем.

– От кого? – спрашиваю я. – Журналистов?

– От всех, – пожимает плечами Валентин. – От журналистов, от вандалов, от… – он делает паузу, – от тех, кто хочет забыть.

– Вы видели новости? – интересуюсь я.

– Видел, – кивает Валентин. – Правильно, что признали находку. Нельзя строить на лжи.

– Мы планируем создать мемориальную зону, – сообщаю я. – Небольшой музей, экспозицию о жертвах репрессий.

– Хорошо, – кивает Валентин. – Но будет ли этого достаточно?

– Для кого? – не понимаю я.

– Для них, – он кивает в сторону котлована. – Для тех, кто там лежит.

– Вы верите, что мертвые могут… влиять на происходящее? – осторожно спрашиваю я.

Валентин долго молчит, затем тихо отвечает:

– Я верю, что память имеет силу. И если мы пытаемся забыть, стереть, похоронить прошлое под тоннами бетона, оно находит способ напомнить о себе.

Его слова вызывают у меня неприятный холодок по спине. Я вспоминаю свои сны, странности на стройке, испуг рабочих.

– Что вы видели здесь, Валентин Петрович? – прямо спрашиваю я. – Что заставляет рабочих бояться?

– Разное, – уклончиво отвечает он. – Тени там, где их не должно быть. Голоса в пустых помещениях. Следы на свежем бетоне. Инструменты, которые перемещаются сами собой.

– И вы не боитесь?

– А чего бояться? – пожимает плечами Валентин. – Они не хотят причинить вред. Они хотят быть услышанными.

– И что они говорят? – спрашиваю я, сам удивляясь, что веду такой разговор.

– "Помни", – просто отвечает Валентин. – Только это. "Помни".

То же слово, которое мне привиделось на запотевшем зеркале в ванной. Совпадение? Или что-то большее?

Прощаюсь с Валентином и возвращаюсь к машине. По пути замечаю странность: на свежезалитой бетонной площадке отчетливо видны следы – словно кто-то прошел по еще не застывшему бетону босыми ногами. Маленькие следы, детские.

– Чьи это следы? – спрашиваю у ближайшего рабочего.

– Не знаю, начальник, – отвечает тот, неохотно глядя на бетон. – Никто не ходил. Только что залили.

– Как это – никто не ходил? – я начинаю терять терпение. – Следы сами появились?

Рабочий молчит, переминаясь с ноги на ногу. Потом тихо говорит:

– Здесь странные вещи происходят, хозяин. Особенно по ночам. Лучше не спрашивайте.

Возвращаюсь домой за полночь, усталый и раздраженный. Инна еще не вернулась из Милана, так что квартира пуста. Наливаю себе виски и сажусь в кресло, глядя на ночную Москву.

Что происходит? Суеверные рабочие, странные следы, загадочные слова Валентина, документы Алёны, мой прадед… Все это складывается в какую-то безумную головоломку, которую я не могу разгадать.

Может быть, все гораздо проще? Может, Алёна намеренно саботирует проект? Может, она подговорила кого-то из рабочих создавать эти "странности", чтобы напугать остальных? Но зачем? Какой ей смысл срывать строительство?

Звонит телефон – Дима.

– Макс, у нас проблема, – его голос звучит напряженно.

– Что на этот раз? – устало спрашиваю я.

– Только что звонил Степаныч. На стройке ЧП. В центральном секторе земля просела, образовалась яма примерно пять на пять метров. И там… тела, Макс. Много тел.

– Твою мать, – выдыхаю я. – Как это произошло?

– Не знаю. Просто в какой-то момент земля ушла вниз. Как будто там была пустота, которая внезапно раскрылась.

– Свидетели?

– Вся ночная смена. Человек тридцать. Они в панике, некоторые уже разбежались.

– Что с охраной периметра? Журналисты не прорвались?

– Пока нет. Валентин организовал оцепление. Но надолго ли этого хватит…

– Еду, – решаю я. – Встретимся на месте через полчаса.

Допиваю виски одним глотком и выезжаю. По дороге мозг лихорадочно просчитывает варианты. Если информация о новой находке просочится в СМИ, нам конец. Никакие взятки Крутову не помогут. "Горизонт Высоты" будет похоронен, и моя репутация вместе с ним.

На стройплощадке царит хаос. Рабочие сбились в группы, напуганно переговариваясь. Охрана пытается удерживать периметр. Степаныч бегает между ними, пытаясь навести порядок.

– Где провал? – спрашиваю я, найдя Степаныча.

– В центральном секторе, – отвечает прораб. – Там, где должен быть главный вход в комплекс.

Идем к указанному месту. Действительно, в центре котлована зияет яма неправильной формы. Прожекторы освещают ее, и я вижу то, о чем говорил Дима, – человеческие останки. Много останков. Черепа, кости, фрагменты одежды, обувь.

– Сколько их там? – спрашиваю я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

– Хрен знает, – честно отвечает Степаныч. – Много. Десятки, если не сотни.

Подъезжает Дима. Мы отходим в сторону для разговора.

– Что будем делать? – спрашивает он.

– Закрывать информацию, – решаю я. – Всех рабочих, кто видел, – по домам с премией и подпиской о неразглашении. Яму засыпать. Охрану удвоить.

– А завтрашняя пресс-конференция?

– Отменять нельзя, – качаю головой. – Мы уже анонсировали, что сотрудничаем с историками и властями. Будем придерживаться этой линии. Но о новой находке – ни слова.

– А если спросят?

– Скажем, что проводим исследования, результаты будут позже. Главное – выиграть время, продолжить строительство.

Степаныч организует бригаду для засыпки ямы. Рабочие неохотно, но подчиняются – двойная оплата делает свое дело. Валентин усиливает охрану периметра. Я внимательно наблюдаю за процессом, не доверяя никому.

Когда яма почти засыпана, ко мне подходит один из рабочих – пожилой таджик с седой бородой.

– Хозяин, нельзя так, – говорит он на ломаном русском. – Плохо будет.

– Что плохо? – не понимаю я.

– Закапывать мертвых снова, – объясняет он. – Они уже нашли выход. Если опять закопать, они сердиться будут. Сильно сердиться.

– Ты суеверен, старик, – отмахиваюсь я. – Продолжай работу.

Таджик качает головой, но возвращается к бригаде. Я замечаю, что он что-то бормочет – похоже, молитву на своем языке.

К утру яма засыпана, территория выровнена и огорожена, словно ничего и не было. Рабочие отправлены по домам с премией и строгим предупреждением о неразглашении. Дима уезжает готовиться к пресс-конференции, а я остаюсь на стройке, чтобы убедиться, что все следы происшествия устранены.

Небо на востоке начинает светлеть. Я стою у края котлована, глядя на место, где еще несколько часов назад была яма с останками. Теперь там ровная площадка, ничто не напоминает о мрачной находке.

– Думаете, это поможет? – голос Валентина за спиной заставляет меня вздрогнуть.

– Что именно? – спрашиваю я, не оборачиваясь.

– Засыпать. Скрыть. Забыть, – он подходит и встает рядом со мной. – Они уже проснулись, Максим Вадимович. Они помнят. И хотят, чтобы помнили мы.

– Кто "они", Валентин Петрович? – я наконец поворачиваюсь к нему. – Призраки? Духи? Вы верите в эту чушь?

– Не знаю, кто они, – спокойно отвечает охранник. – Знаю только, что они здесь. И с каждым днем их голоса становятся громче.

Он смотрит на меня внимательно, словно оценивая. Потом добавляет:

– Я видел списки. Знаю, что ваш прадед был среди тех, кого здесь расстреляли.

– Откуда вы знаете? – резко спрашиваю я.

– Я работал в архиве, помните? – грустно улыбается Валентин. – Видел многие документы. И помню многие имена.

– И что с того? – я пытаюсь звучать равнодушно. – Это было давно. Другое время, другие люди.

– Кровь помнит, Максим Вадимович, – тихо говорит Валентин. – Кровь всегда помнит.

С этими словами он уходит, оставляя меня одного у края котлована. Восходящее солнце окрашивает стройплощадку в красноватый цвет, словно кровь, о которой говорил Валентин, проступает через землю.

Я смотрю на место, где будет возвышаться "Горизонт Высоты", мой триумф, мой входной билет в высшую лигу девелоперов. Но впервые с начала проекта я чувствую не гордость и предвкушение, а странное, необъяснимое беспокойство.

Что если Валентин прав? Что если мертвые действительно помнят? Что если они не позволят мне построить здесь мой "Горизонт Высоты"?

Абсурд. Мистический бред. Я – рациональный человек, бизнесмен, прагматик. Я не верю в призраков, духов и месть из могилы. "Горизонт Высоты" будет построен, чего бы это ни стоило. А мертвые пусть остаются мертвыми.

С этой твердой мыслью я иду к машине. Но почему-то чувствую на спине чей-то взгляд, хотя на стройплощадке никого нет. Только ветер гоняет обрывки бумаги по пустому котловану, да вороны кружат над местом, где была засыпана яма с останками.

Глава 4: "Контроль ущерба"

Пресс-конференция в Министерстве культуры назначена на два часа дня. У меня есть время, чтобы вернуться домой, принять душ, переодеться и собраться с мыслями. После бессонной ночи на стройке я чувствую себя разбитым, но адреналин и страх перед возможным крахом проекта держат меня в тонусе.

Дома я первым делом иду в душ. Горячая вода смывает усталость и запах стройки – пыль, бетон, пот. Но не может смыть образы, застрявшие в моей голове: яма с человеческими останками, испуганные глаза рабочих, пронзительный взгляд Валентина.

После душа бреюсь, внимательно глядя на свое отражение в зеркале. Круги под глазами выдают бессонную ночь, но в целом я выгляжу прилично. Аристократическая бледность, как шутит Инна. Сейчас эта бледность кажется мне посмертной маской.

"Соберись, – говорю я своему отражению. – Это просто старые кости. Просто история. Ничего личного".

Но воспоминание о кольце с надписью "Ане от Андрея. 1925" заставляет меня усомниться. Может быть, это действительно кольцо моего прадеда? Может быть, это все-таки личное?

Отгоняю эти мысли, одеваюсь. Темно-синий костюм от Brioni, голубая рубашка, бордовый галстук, запонки с сапфирами. Образ успешного девелопера, уверенного в своем проекте, несмотря на неожиданные находки.

По дороге в министерство звоню Диме.

– Как обстановка? – спрашиваю я.

– Контролируемая, – отвечает он. – Журналисты прибывают, но пока никаких вопросов о новой находке. Похоже, информация не просочилась.

– Отлично, – киваю я. – Крутов на месте?

– Да, и не один. С ним еще несколько чиновников высокого ранга. Все, как договаривались.

– Деньги получили?

– Все в порядке, – отвечает Дима. – Крутов доволен. Обещает полную поддержку.

– Хорошо. А что с историками? Они будут?

– Будут, – подтверждает Дима. – Два профессора из МГУ, очень уважаемые. Оба лояльны, готовы подтвердить, что находки имеют историческую ценность, но не являются препятствием для продолжения строительства при условии создания мемориальной зоны.

– А Сорокина?

– Пока не видел. Но если появится, я сразу сообщу.

Я завершаю разговор и откидываюсь на спинку сиденья. Ситуация вроде бы под контролем, но внутреннее напряжение не отпускает. Слишком много переменных, слишком много возможностей для провала.

В министерстве уже собрались журналисты – телевидение, печатные издания, интернет-порталы. Камеры, микрофоны, фотоаппараты. Все готовы запечатлеть официальную реакцию властей и бизнеса на находку массового захоронения на территории элитного жилого комплекса.

Дима встречает меня у входа.

– Все готово, – говорит он. – Крутов ждет в комнате для спикеров. Хочет переговорить перед началом.