Девелопер душ

Мы проходим через боковой вход, избегая толпы журналистов. В комнате для спикеров меня ждет Николай Крутов в компании двух профессоров – седовласых мужчин с серьезными лицами и папками документов.

– Максим Вадимович! – радостно восклицает Крутов, пожимая мне руку. – Рад, что вы добрались. Позвольте представить: профессор Бурмистров, кафедра археологии МГУ, и профессор Савельев, Институт российской истории РАН.

Обмениваюсь рукопожатиями с учеными. Они выглядят уверенно, что меня успокаивает.

– Мы все обсудили, – говорит Крутов. – План такой: сначала выступаю я от лица Министерства культуры, заявляю о важности находки и необходимости ее изучения. Затем профессора дают научную оценку – историческая ценность есть, но это не требует полной остановки строительства. Затем вы, Максим Вадимович, рассказываете о планах создания мемориальной зоны и готовности сотрудничать с историками.

– Хорошо, – киваю я. – А вопросы?

– Будут, конечно, – пожимает плечами Крутов. – Но мы подготовились. Главное – держаться линии: находка важная, но не критическая. Сотрудничество, взаимное уважение, компромисс.

– Понятно, – я перевожу взгляд на профессоров. – А вы уверены в своей позиции? Никаких неожиданностей?

– Абсолютно уверены, – отвечает профессор Бурмистров. – С научной точки зрения такие находки не редкость в Москве. Важно их изучить, но это не повод останавливать все строительство.

– Мы предлагаем разумный компромисс, – добавляет профессор Савельев. – Выделение части территории под мемориальную зону с возможностью проведения раскопок и исследований в этой зоне. Остальная часть может быть застроена согласно плану.

Их слова звучат убедительно. Но я все равно нервничаю. Что если кто-то из журналистов узнал о ночной находке? Что если Алёна Сорокина появится с новыми доказательствами?

В этот момент в комнату входит помощник Крутова.

– Все готово, – докладывает он. – Журналисты ждут.

Мы выходим на сцену. За столом пять мест – для Крутова, двух профессоров, меня и модератора. Камеры нацелены на нас, вспышки фотоаппаратов ослепляют.

Крутов начинает свою речь. Уверенный, хорошо поставленный голос чиновника с многолетним опытом публичных выступлений:

– Дамы и господа, благодарю вас за участие в нашей пресс-конференции. Министерство культуры с большим вниманием следит за ситуацией на строительной площадке жилого комплекса "Горизонт Высоты", где были обнаружены останки, предположительно принадлежащие жертвам политических репрессий тридцатых годов прошлого века.

Он делает паузу, обводя взглядом журналистов.

– Это важная историческая находка, которая требует тщательного изучения и уважительного отношения. Мы благодарны компании "ВознесенСкай Девелопмент" и лично Максиму Вадимовичу Островскому за оперативное информирование соответствующих органов и готовность к сотрудничеству.

Я сдерживаю усмешку. "Оперативное информирование"? Мы до последнего пытались замять эту историю. Но теперь, когда она стала публичной, приходится делать хорошую мину при плохой игре.

– Министерство культуры создало рабочую группу, включающую ведущих историков и археологов, для изучения находки и выработки рекомендаций. Сегодня с нами два выдающихся специалиста, которые поделятся своим экспертным мнением.

Крутов передает слово профессору Бурмистрову. Тот начинает говорить сухим, академическим тоном:

– По предварительным оценкам, на территории строительства действительно находится захоронение, предположительно относящееся к периоду массовых репрессий 1937-38 годов. Такие находки представляют несомненный исторический интерес и требуют тщательного изучения.

Он перелистывает свои записи.

– Однако, важно понимать, что подобные захоронения встречаются в Москве и других крупных городах с определенной регулярностью. Наша задача – найти баланс между уважением к исторической памяти и современными потребностями развивающегося города.

Профессор Савельев продолжает тему:

– Мы предлагаем компромиссное решение: выделить часть территории строительства под мемориальную зону, где будут проведены полноценные археологические раскопки, а найденные останки будут перезахоронены с соблюдением всех религиозных и этических норм. На этом месте будет создан мемориал жертвам политических репрессий. Остальная часть территории может быть застроена согласно плану.

Теперь моя очередь. Я выпрямляюсь и говорю уверенным тоном:

– Компания "ВознесенСкай Девелопмент" с глубоким уважением относится к исторической памяти и трагическим страницам нашей истории. Мы полностью поддерживаем предложение ученых и Министерства культуры и готовы выделить значительную часть территории "Горизонта Высоты" под мемориальную зону.

Я делаю паузу, глядя прямо в камеры.

– Более того, мы берем на себя финансирование археологических работ и создания мемориала. Мы считаем, что это наш долг перед историей и перед теми людьми, которые стали жертвами репрессий.

Красивые слова, продуманная ложь. На самом деле я планирую выделить минимальный участок где-нибудь на периферии комплекса, а мемориал сделать скромным, не привлекающим особого внимания. Но сейчас важно показать себя социально ответственным бизнесменом, уважающим историю.

Начинаются вопросы журналистов. Первый – от "Коммерсанта":

– Вопрос к господину Островскому. Правда ли, что вы знали о возможном захоронении еще до начала строительства?

– Нет, это не так, – уверенно отвечаю я. – Перед покупкой участка были проведены стандартные исследования грунта, но они не выявили никаких аномалий. Находка стала для нас такой же неожиданностью, как и для всех.

Следующий вопрос от "Новой газеты":

– По данным историков, на территории вашей стройки находилась спецтюрьма НКВД, где было расстреляно около двух тысяч человек. Вы действительно считаете, что можно продолжать строительство элитного жилья на таком месте?

Вопрос явно провокационный. Я готовился к нему:

– Во-первых, цифра в две тысячи человек пока не подтверждена научными исследованиями, – отвечаю я. – Наши эксперты говорят о значительно меньшем количестве. Во-вторых, мы не игнорируем эту страницу истории, а наоборот, хотим сохранить память о ней, создав мемориальную зону. В-третьих, если мы начнем останавливать все строительство в Москве из-за исторических находок, город просто перестанет развиваться.

Вопрос от телеканала "Дождь":

– У нас есть информация, что этой ночью на стройплощадке "Горизонта Высоты" было обнаружено еще одно массовое захоронение, значительно большее, чем первое. Это правда?

Вот оно. То, чего я боялся. Информация все-таки просочилась. Я чувствую, как по спине пробегает холодный пот, но сохраняю спокойное выражение лица.

– Не знаю, откуда у вас такая информация, – отвечаю я с легкой улыбкой. – На территории строительства проводятся плановые исследования грунта, в том числе в ночное время. Возможно, кто-то неправильно интерпретировал эти работы.

Крутов приходит на помощь:

– Действительно, по нашим данным, никаких новых обнаружений не было. Но мы продолжаем исследования всей территории, и если будут найдены дополнительные захоронения, они также будут изучены и увековечены в мемориале.

Вопрос от РБК:

– В социальных сетях появилась информация, что рабочие массово увольняются со стройки из-за якобы паранормальных явлений – странных звуков, необъяснимого перемещения предметов, загадочных следов. Вы можете прокомментировать?

Эта тема мне тоже не нравится, но она хотя бы звучит достаточно безумно, чтобы большинство журналистов не восприняло ее всерьез.

– Это абсолютный вымысел, – я позволяю себе снисходительно усмехнуться. – На "Горизонте Высоты" работают профессионалы, а не суеверные люди. Никаких массовых увольнений нет. Что касается странных звуков и перемещений предметов – мы строим в городской черте, рядом метро, оживленные дороги. Вибрации от транспорта могут вызывать различные физические явления, которые люди с богатым воображением могут интерпретировать как нечто сверхъестественное.

В аудитории раздаются смешки. Хорошо. Если перевести разговор в плоскость призраков и паранормальных явлений, серьезные журналисты потеряют интерес к теме.

Еще несколько вопросов – о сроках строительства, о стоимости мемориала, о влиянии находки на цены квартир в комплексе. На все я даю заранее подготовленные ответы. Постепенно градус напряжения снижается.

Но тут в зале поднимается еще одна рука. Я узнаю эту фигуру – Алёна Сорокина.

– У меня вопрос к профессорам, – говорит она, получив микрофон. – Вы утверждаете, что находка имеет историческую ценность, но не является препятствием для строительства. Однако, согласно закону об охране объектов культурного наследия, место массового захоронения жертв политических репрессий должно быть признано объектом культурного наследия и исключено из хозяйственного использования. Как вы объясните это противоречие?

Профессоры переглядываются. Видно, что этот вопрос застал их врасплох. Крутов пытается вмешаться:

– Вопрос законодательного статуса находки будет решен в установленном порядке. Сейчас мы говорим о предварительных оценках.

Но Алёна не сдается:

– У меня есть документы, подтверждающие, что на территории строительства находилась спецтюрьма НКВД "Объект №7", где было расстреляно не менее двух тысяч человек. Это не просто случайное захоронение, а место систематических массовых казней. Согласно закону, вся территория должна быть признана мемориальной зоной.

В зале поднимается гул. Журналисты оживляются, чувствуя сенсацию.

– Мы изучим все документы, – отвечает Крутов. – Но пока нет официального решения о признании объекта культурного наследия, строительство может продолжаться с учетом выделения части территории под мемориальную зону.

– А как вы прокомментируете тот факт, – Алёна не сдается, – что этой ночью на стройплощадке было обнаружено новое массовое захоронение, которое спешно засыпали, чтобы скрыть улики?

Вот черт. Она знает. Но откуда? Кто мог ей сообщить?

– Это необоснованные обвинения, – я решаю взять инициативу. – Никаких новых захоронений обнаружено не было. Как я уже говорил, на стройплощадке проводятся плановые исследования грунта, которые могли быть неправильно интерпретированы.

– У меня есть фотографии, – говорит Алёна, доставая телефон. – Сделанные сегодня ночью.

Вот это уже серьезно. Если у нее действительно есть фотографии ямы с останками, нам конец.

Но Крутов снова приходит на помощь:

– Предлагаю не превращать пресс-конференцию в суд. Если у гражданки Сорокиной есть какие-то документы или фотографии, она может предоставить их в соответствующие органы для официальной проверки.

Модератор поддерживает:

– Давайте вернемся к формату вопрос-ответ. Следующий вопрос, пожалуйста.

Алёна садится, но по ее взгляду я понимаю, что это не конец. У нее действительно есть что-то, что может поставить крест на "Горизонте Высоты".

После пресс-конференции мы с Крутовым и Димой уединяемся в той же комнате для спикеров.

– Что за черт с этой Сорокиной? – раздраженно спрашивает Крутов. – Откуда она все знает?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Но это проблема. Если у нее действительно есть фотографии ночной находки, нам будет сложно отрицать очевидное.

– У нее нет фотографий, – уверенно говорит Дима. – Мы контролировали периметр, никто посторонний не мог проникнуть на стройплощадку.

– Значит, кто-то из своих слил информацию, – заключает Крутов. – Нужно найти и нейтрализовать.

– Я этим займусь, – кивает Дима.

– А что с этим законом, о котором она говорила? – спрашиваю я. – Действительно место захоронения жертв репрессий должно быть признано объектом культурного наследия?

– Да, такой закон есть, – признает Крутов. – Но его можно обойти. Нужно доказать, что находка не представляет особой исторической ценности, что это случайное захоронение, а не систематическое место казней.

– Но документы, которые у нее есть…

– Документы можно оспорить, – пожимает плечами Крутов. – Подлинность, интерпретацию, значимость. У нас есть свои эксперты, которые дадут нужное заключение.

– А если она пойдет в федеральные органы? В Генпрокуратуру?

– Тогда будет сложнее, – признает Крутов. – Но не невозможно. У нас есть свои люди и там. Главное – действовать быстро.

Мы договариваемся о дальнейших шагах. Крутов берет на себя юридическую и административную защиту, Дима – контроль информации и поиск "крота", я – общение с инвесторами и подрядчиками, чтобы строительство не останавливалось.

После встречи я еду в офис. По дороге звонит тесть, Павел Леонидович.

– Видел твою пресс-конференцию, – говорит он без предисловий. – Неплохо держался.

– Спасибо, – отвечаю я. – Но ситуация сложная.

– Знаю, – в его голосе слышится напряжение. – Заезжай сегодня вечером. Нужно поговорить.

– О чем?

– Не по телефону, – отрезает тесть. – Жду к восьми.

Он завершает разговор, оставляя меня в недоумении. Что такого срочного и секретного он хочет обсудить?

В офисе меня ждет Дима с новостями.

– Я нашел источник утечки, – докладывает он. – Валентин, наш охранник. Он встречался с Сорокиной сегодня утром, сразу после того, как мы засыпали яму.

– Вот как, – киваю я. – И что он ей рассказал?

– Все, – мрачно отвечает Дима. – О яме с останками, о том, как мы пытались скрыть находку, о странностях на стройке. Более того, он дал ей какие-то документы.

– Какие еще документы?

– Не знаю точно. Что-то из архивов КГБ, где он раньше работал. По его словам, это были копии, которые он сделал много лет назад, исследуя судьбу своего деда.

– Твою мать, – выдыхаю я. – Что будем делать с Валентином?

– Уже сделано, – отвечает Дима. – Он уволен. Охрана усилена новыми людьми, проверенными.

– А Сорокина? Что с ней?

– Сложнее, – признает Дима. – У нее репутация в научных кругах, поддержка общественных организаций. Прямое давление может вызвать еще больший скандал.

– Нужно найти на нее рычаг, – решаю я. – Деньги, карьера, личная жизнь – у всех есть слабое место.

– Работаем над этим, – кивает Дима. – Но пока ничего существенного.

Остаток дня проходит в лихорадочной деятельности. Я звоню инвесторам, успокаиваю их, обещаю, что все под контролем и проект будет реализован в срок. Дима работает с прессой, организуя публикацию "правильных" материалов о находке и нашей готовности сотрудничать с историками.

К вечеру я выжат как лимон, но нужно еще заехать к тестю. Что ему понадобилось от меня в такое время?

Особняк Павла Леонидовича в Барвихе встречает меня тишиной и полумраком. Охранник пропускает машину без вопросов. Тесть ждет в кабинете, как обычно с бутылкой дорогого коньяка.

– Присаживайся, – говорит он, когда я вхожу. – Выпьешь?

– После сегодняшнего дня – определенно, – киваю я, опускаясь в кресло.

Павел Леонидович наливает коньяк в два бокала, один передает мне. Мы молча выпиваем. Потом тесть начинает:

– Я знал, что все так будет.

– Что именно? – не понимаю я.

– Все это, – он делает неопределенный жест рукой. – Находки, скандал, угроза проекту. Я знал, что это случится, когда ты сказал, что купил тот участок.

– Почему же не предупредил? – спрашиваю с легкой обидой.

Тесть долго смотрит на меня, затем тяжело вздыхает:

– Потому что это семейное дело, Максим. Наше семейное дело.

– Что ты имеешь в виду?

– Мой отец, Леонид Павлович Вяземский, был офицером НКВД, – говорит тесть, глядя куда-то мимо меня. – Он служил в том самом "Объекте №7", о котором говорит эта историчка.

Я чувствую, как холодеет затылок. Отец тестя – офицер НКВД, служивший в той самой тюрьме, где был расстрелян мой прадед. Это уже не просто совпадение. Это какая-то чертовски злая ирония судьбы.

– Ты знал, что мой прадед был расстрелян там? – прямо спрашиваю я.

– Узнал недавно, – отвечает Павел Леонидович. – Когда начал проверять историю участка после твоего приобретения. Просмотрел старые документы, кое-что вспомнил из рассказов отца. Твой прадед, Андрей Николаевич Островский, проходил по делу о вредительстве при строительстве Дворца Советов. Был арестован в сентябре 1937 года, расстрелян в октябре того же года на "Объекте №7".

– И ты молчал об этом? – я не скрываю возмущения.

– А что я должен был сказать? – парирует тесть. – "Знаешь, Максим, мой отец, возможно, участвовал в расстреле твоего прадеда, и теперь ты строишь элитное жилье на месте его казни"? Как бы ты отреагировал?

Он прав. Я бы не знал, как реагировать. Да и сейчас не знаю.

– Так что ты хочешь от меня? – спрашиваю я. – Остановить строительство? Забыть о "Горизонте Высоты"?

– Я не знаю, – честно отвечает Павел Леонидович. – Я просто хочу, чтобы ты понимал, во что ввязался. Это не просто бизнес-проект, Максим. Это… что-то большее.

– Что же? Проклятое место? – я не сдерживаю сарказма. – Ты веришь в эти сказки?

– Я верю в историю, – серьезно отвечает тесть. – В карму, если хочешь. В то, что некоторые вещи нельзя просто закопать и забыть.

– Что там было, Павел Леонидович? – спрашиваю я. – Что именно происходило на "Объекте №7"?

Тесть наливает еще коньяка, делает большой глоток.

– Отец редко говорил об этом, – начинает он. – Только в конце жизни, когда уже был серьезно болен. Но из его рассказов я понял, что там творились страшные вещи. Не просто расстрелы – это были массовые казни. По несколько десятков человек за ночь. Приговоренных привозили грузовиками, выстраивали у края ямы и расстреливали из пистолетов. Потом добивали тех, кто еще шевелился, и засыпали тонким слоем земли. На следующую ночь все повторялось.

Я слушаю, чувствуя, как внутри растет ощущение неправильности всего происходящего.

– Но отец говорил еще кое о чем, – продолжает Павел Леонидович. – О странностях, которые начали происходить там. О том, как многие из палачей стали жаловаться на кошмары, на ощущение чьего-то присутствия. Некоторые начали пить, другие сходили с ума. Кто-то даже покончил с собой.

– И ты веришь в эти истории? – спрашиваю я, хотя внутри уже знаю ответ.

– Верю, – кивает тесть. – Потому что видел, как умирал отец. Он кричал во сне, звал людей по именам, просил прощения. А перед смертью сказал мне: "Они не забыли, Паша. Они никогда не забывают".

Мы молчим некоторое время, потом я спрашиваю:

– И что теперь? Что ты предлагаешь делать?

– Не знаю, – пожимает плечами Павел Леонидович. – Может быть, стоит прислушаться к этой историчке. Может быть, место действительно должно стать мемориалом, а не элитным жилым комплексом.

– А миллиарды инвестиций? Репутация? Будущее компании?

– Деньги приходят и уходят, Максим, – говорит тесть. – А некоторые решения остаются с нами навсегда.

Я допиваю коньяк, чувствуя горечь не только от напитка.

– Мне нужно подумать, – говорю я, вставая. – Слишком много информации, слишком много… странностей.

– Думай, – кивает Павел Леонидович. – Но не затягивай. Время работает против тебя. И не только в бизнес-плане.

По дороге домой я перевариваю услышанное. Отец тестя – офицер НКВД, служивший в той самой тюрьме. Мой прадед – одна из тысяч жертв. И теперь я строю элитное жилье на их костях. Словно замыкая какой-то жуткий круг истории.

Дома я сразу иду в кабинет и открываю ноутбук. Снова ищу информацию об "Объекте №7", но теперь с новым пониманием. Ввожу в поисковик: "Вяземский Леонид Павлович НКВД".

К моему удивлению, находятся несколько упоминаний. В основном в специализированных исторических статьях о репрессиях. Вяземский Л.П. упоминается как один из руководителей "Объекта №7", участвовавший в исполнении приговоров.

Затем ищу информацию о своем прадеде: "Островский Андрей Николаевич инженер репрессии". Снова находятся упоминания – в списках реабилитированных посмертно, в статьях о репрессиях против технической интеллигенции. В одной из статей даже есть его фотография – та самая, что хранится в моей шкатулке.

Реальность происходящего давит на меня с новой силой. Это не просто абстрактные исторические события. Это история моей семьи, моей крови. И теперь я оказался в эпицентре этой истории, пытаясь построить свой "Горизонт Высоты" на месте, где сошлись судьбы моего прадеда и деда моей жены.

Звонит телефон – Дима.

– У нас проблема на стройке, – без предисловий начинает он.

– Что на этот раз? – устало спрашиваю я.

– Рабочие отказываются выходить на смену. Полностью. Даже за двойную оплату.

– Почему?

– Говорят, на площадке происходит что-то странное. Инструменты перемещаются сами собой, слышатся голоса, когда никого нет рядом. Один рабочий клянется, что видел женщину в одежде тридцатых годов, которая прошла сквозь бетонную стену.

– Бред какой-то, – я тру виски. – Массовая истерия. Слухи о находке распространились, вот всем и мерещится.

– Может быть, – не спорит Дима. – Но факт остается фактом: работать никто не хочет. Степаныч говорит, что в жизни такого не видел, а он в строительстве тридцать лет.

– Что предлагаешь?

– Не знаю, – честно отвечает Дима. – Может, привезти рабочих из других регионов? Тех, кто не в курсе ситуации?

– Попробуй, – соглашаюсь я. – Но это временное решение. Нужно что-то кардинальное.

После разговора с Димой я долго сижу в тишине кабинета. События последних дней прокручиваются в голове, складываясь в жуткую мозаику. Находка останков, документы Алёны, признания тестя, отказ рабочих, странности на стройплощадке… Все это не похоже на совпадения. Словно какая-то сила целенаправленно противодействует строительству "Горизонта Высоты".

Не выдержав, я набираю номер Алёны Сорокиной. Уже поздно, но она отвечает почти сразу.

– Слушаю вас, Максим Вадимович, – ее голос звучит удивленно.

– Нам нужно поговорить, – говорю я. – Лично. Без журналистов, без пиара. Только вы и я.

– О чем? – осторожно спрашивает она.

– Обо всем, – отвечаю я. – Об "Объекте №7", о моем прадеде, об отце моего тестя, о странностях на стройплощадке. Обо всем.

– Вы готовы признать, что место должно стать мемориалом? – в ее голосе появляется надежда.

– Я готов выслушать все аргументы, – осторожно отвечаю я. – И рассмотреть все варианты. Даже те, которые раньше казались неприемлемыми.

– Хорошо, – соглашается Алёна. – Давайте встретимся завтра утром. В десять, в Музее истории ГУЛАГа. Там никто не помешает.

– Договорились, – киваю я и завершаю разговор.

Что я делаю? Зачем иду на контакт с человеком, который может уничтожить мой проект? Сам не знаю. Но чувствую, что должен разобраться во всей этой истории. Понять, что на самом деле происходит на месте строительства "Горизонта Высоты" и почему я оказался в центре этого странного исторического водоворота.

Утром, перед встречей с Алёной, я заезжаю на стройплощадку. Картина удручающая: работы практически остановлены. Несколько охранников патрулируют периметр, но рабочих почти нет. Степаныч встречает меня у входа.

– Что происходит? – спрашиваю я. – Где все?

– Разбежались, – хмуро отвечает прораб. – Говорят, место проклятое. Не хотят даже за тройную оплату работать.

– А что конкретно случилось? – допытываюсь я. – Что они видели, слышали?

Степаныч неохотно рассказывает:

– Разное. Голоса из-под земли. Шаги там, где никого нет. Один бетонщик клянется, что его кто-то схватил за руку, когда он работал у центрального фундамента. Обернулся – никого. Но на руке остались следы пальцев, как синяки. Другой видел женщину в старой одежде, которая шла прямо сквозь опалубку. Третий нашел в своем инструменте записку с именами расстрелянных – хотя никто ее туда не клал.

– И ты веришь в эти сказки? – спрашиваю я.

Степаныч долго смотрит на меня, потом тихо говорит:

– Я много лет в строительстве, Максим Вадимович. Видел всякое. Но такого – никогда. Рабочие – простые люди, не фантазеры. Если они что-то видят или слышат, значит, что-то есть.

– Что ты предлагаешь?

– Не знаю, – пожимает плечами Степаныч. – Может, пригласить священника? Освятить территорию?

– Серьезно? – я не сдерживаю усмешки. – Ты предлагаешь мне в двадцать первом веке приглашать священников изгонять призраков со стройплощадки?

– А что еще делать? – просто спрашивает Степаныч. – Рабочие не вернутся, пока не будут уверены, что здесь безопасно.

Я обхожу стройплощадку. Без привычного шума работающей техники, без команд прорабов и разговоров рабочих она кажется заброшенной. Ветер гоняет обрывки бумаги по пустому котловану. Вороны сидят на строительных конструкциях, наблюдая за мной блестящими глазами.

Подхожу к месту, где была обнаружена расстрельная яма. Сейчас оно аккуратно засыпано и выровнено, ничто не напоминает о страшной находке. Но я знаю, что под этим слоем грунта лежат останки людей. Возможно, среди них – мой прадед.