Дом злых ведьм с холма. Том II

Я так опешил, что на какое-то время застыл, завороженный зрелищем кровавой борьбы. Поначалу в ночной мгле я даже не сразу понял, что передо мною Зиги. А он не так прост, этот старый демон, как он хочет уверить окружающих.

Зиги покончил с последним вампиром, и ничуть не запыхавшись, повернулся ко мне, обращая взор своего красного уставшего глаза на меня. Прошло несколько секунд, а я все еще пораженный так и стоял, замерев с корягой в руках.

– Почему они напали на меня? – растеряно вымолвил я, наконец.

– Мне вот тоже это интересно знать, – скептическим тоном проговорил демон.

– Я лишь вышел на свежий воздух перевести дух и заплутал, – неубедительно соврал я, ибо ничего другого мне не оставалось.

– Ага, – с какой-то подозрительностью согласился Зиги, вытирая руки старым замызганным платком, который он отыскал в недрах своих карманов.

– Откуда вы взялись здесь? – спросил я, видя, что собеседник мой совершенно не настроен на какие-либо разговоры.

Зиги остановился и поглядел на меня очень внимательно – от этого проникновенного взгляда у меня пробежали мурашки по коже, и я почувствовал себя крайне неуютно. Я хорошо разглядел его лицо в свете отдаленных ламп поместья.

– Ты так похож на свою мать, – выдал он задумчиво, – даже слишком.

– Вы знали мою матушку? – сокрушенно вымолвил я.

– Знал? – усмехнулся он, собираясь уходить, – я ее до сих пор знаю. Она разве умерла?

Зиги хищно ухмыльнулся и был таков. Он исчез незаметной тенью в доли секунды, оставив меня самому разбираться в его странных словах.

Вскоре после моего возвращения в бальную залу, мы всем семействам засобирались домой. Филиция к счастью не выразила никаких подозрений относительно меня, Роберта нежно распрощалась с Натаниэлем. Мэри устало и сонно забралась поскорее в карету и вмиг там задремала, Скарлетт молчаливо проследовала за ней.

– Говорят, что в день, когда подожгли школу, незадолго до этого возле дверей школы видели мальчика лет четырех, – делилась ново-собранными сплетнями Франческа.

– Неужели ты думаешь, что ребенок смог поджечь школу? – с презрением спросила Рири, – тем более такому малолетке чем помешала школа? Он в нее даже не ходит еще!

– Ну а что он там мог делать, по-твоему?! – возмущенно воскликнула Франческа и девушки, продолжая спорить, залезли в карету.

Я, пересчитав всех и убедившись, что все мои дамы устроились с комфортом, тоже занял свое место во втором экипаже. Вдруг к окну, где сидела Филиппа, подбежал взволнованный Берти и, вручив ей белый кружевной платок, тихо произнес:

– Вы обронили возле качелей, – он трепетно и ласково заглянул девушке в глаза – в них было столько боли и безысходной надежды, что сердце мое невольно сжалось.

Филиппа забрала платок и, наклонившись к молодому человеку, в отчаянии прошептала, глядя ему в серые глаза:

– Забудьте, что произошло между нами. Ничего не может быть. Возвращайтесь к своей невесте и не ищите встречи со мной.

Она тут же резко стукнула по крыше, и карета поспешно тронулась, не дав ничего ответить несчастному господину Пай.

– Ваш гипноз не действует на меня! – крикнул ей вслед Берти.

Филиппа отвернулась к окну, сделав вид, что рассматривает ночные пейзажи, но я знал, чувствовал всем сердцем, как плачет ее душа и она вместе с ней. Дорога была прямой, и я иногда из-за любопытства выглядывал убедиться, стоит ли Берти на том же месте и провожает ли наш экипаж взглядом. И он все еще стоял там, печально глядя нам вслед.

Глава III «Когда я говорю, что не люблю блистать в центре всеобщего внимания, я вру».

1.

В последующие дни я, к великому моему изумлению и еще пущей растерянности, был озабоченно окружен вниманием всех местных девиц. Небрежно соскользнувшие с уст тетушки слова о моем холостом положении возбудили горячее любопытство в юных незамужних леди пригорода, и любопытство это, превращаясь в одержимость, угрожающе росло и крепло с каждым днем. А известие о несметных богатствах на моем счету в банке Больсван, привлекло уже не только молоденьких девушек, но и вдов в возрасте, а то пожилых одиноких дам. Словом, фраза, брошенная с таким легкомыслием, разрослась до целой трагедии и немалой угрозы и весьма дорого мне обходилась.

Куда бы ни ступала моя нога в то жаркое лето, какой дом бы я не почтил своим присутствием – везде меня облепляли пристальные кокетливые и пожирающие взгляды, отчего мне становилось порой до ужаса неловко. Все это лишь усугубляло положение и добавляло мне и без того лишних проблем. Мне вовсе не нравилось играть роль завидного жениха, которую шутки ради навязала мне моя заботливая тетушка, и мне тем более не хотелось ощущать себя добычей для представительниц прекрасного пола.

А к своему ужасу, я именно так себя и ощущал.

Никогда не думал, что такое возможно и что дамы, столь церемонные и учтивые, под маской вежливости, могут прятать незамысловатые инстинкты, ведя себя, подобно мужчинам. А иные и того хуже. И к предубеждениям многих мужчин, я осознал, что дамы зачастую, напуская на себя невинный вид и позволяя мужчине одерживать над собой победу на любовном фронте, на самом деле лишь позволяют нам так думать. В действительности еще задолго до того, как мы обратим внимание на ту, над которой в итоге, как нам кажется, возьмем вверх, дама сама выбирает нас, таким образом, давая нам принять поражение до начала любовных военных действий.

Милые создания хлопали глазками, удивленно кривили ротик, невинно краснели, очаровывая меня нежным румянцем, а я диву дивился, как в один миг расклад в игре изменился в противоположную сторону! Ведь обществу вмиг стало безразлично, что я являюсь главой клана Альдофин, который мягко говоря, не жаловали в пригороде. Однако если меня привечали и любили, отношение тех же дам в сторону моих кузин никоим образом не изменилось. В светских беседах я с самыми искренними и добрыми намерениями при случае старался подчеркнуть, что мое финансовое положение имеет такое же прямое отношение к моим кузинам, как и ко мне. Но, увы, эти уловки не возымели нужного эффекта и люди продолжали коситься, злорадствовать, злоехидствовать и злословить относительно моих сестриц, находя в подобных чувствах невероятное наслаждение.

– Вы что же, дорогой кузен, не знали, что к мужчине и женщине относятся по-разному, несмотря на схожесть ситуации, положения или обстоятельств? – как-то за обедом недовольно спросила Франческа, когда я выразил изумление по данному вопросу.

– Между прочим, – встряла Скарлетт, не давая мне ответить, – мы не так давно обсуждали эту проблему, господин Милон. Видно она вылетела у вас из головы за ненадобностью.

Девушка наградила меня ядовитой усмешкой, давая мне понять, что я не только не опровергаю ее непоколебимое отрицательное мнение о мужчинах, а наоборот еще пуще подкрепляю его.

Рири же относилась ко всей этой ситуации с молчаливым негодованием. Она не сказала мне ни слова, но тут и так было все предельно ясно – гневный огонь так и пылал пожаром в ее черных глазах. Я лишь смел догадываться, что злиться рыжая ведьма в основном не на меня и мою проклятую популярность средь дам, а на свою ненаглядную матушку, виновницу и затейницу столь чудесной затеи. Рири давала понять Филиции, в каком настроении она пребывает, а главное благодаря кому. Она беспрестанно отпускала колкости в адрес своей «добродетельницы», надеясь, тем самым пробудить в последней совесть. Напрасно, ведь от тетушки замечания дочери отлетали, и весь вид ее в целом был столь равнодушен, что это только больше приводило в бешенство несчастную Рири.

Благо внимание от моей скромной особы часто обращалось на Роберту, ведь сестриц все больше захватывала подготовка к самому не побоюсь важному событию в жизни каждой девушки, хотя Скарлетт горячо не согласилась бы с этим. Да и тетушка опровергла бы, учитывая сколько у нее имелось за плечами обременяющих брачных союзов.

Тем не менее, Франческа от всей этой свадебной суеты прибывала в полнейшем восторге. Ее охватывала лихорадочная деятельность, она возбужденно участвовала в малейшей проблеме, давала дельные непрошенные советы и чувствовала себя при этом словно в своей тарелке. Рири не отставала от сестры, однако, не преумножая всеобщую суету, а скорее более погружаясь в волнующие мечты о собственном торжестве. Ее щеки кокетливо алели, стоило ей предаться сладким грезам. Любую мелочь девушка проецировала на собственную свадьбу, взволнованно и тяжко вздыхая, не забывая при этом бросать в мою сторону красноречивые взгляды.

Меня хоть и бросало в жар, но я оставался непоколебим и глядел ей в ответ ясным и уверенным взглядом. И это будто бы волне удовлетворяло ее.

Мэри же изредка незаметно для всех (но не для меня) впадала в меланхолию, которая в данном случае обретала трагический оттенок. Я часто замечал, как на примерках Роберты, она брала край ткани и прижимала его к своей груди, заворожено и печально изучая каждый миллиметр кружев и воздушного шифона. Сердце ее переполнялось болью, лишь стоило ей вспомнить те счастливые, но короткие мгновения, которые судьба разрешила ей провести с ее покойным мужем. В ее глазах так и блестели воспоминания, как за ее спиной раздались церковные колокола, как она впервые переступила порог его дома и назвалась госпожой Орловой и… но об этом позже.

Я все это видел. Видел и молчаливо сострадал моей белокурой кузине, моей сахарной принцессе. Кажется под этими черными одеждами и вечным трауром она неизбежно таяла, и лишь единственным проблеском в ее жизни оставался ее сынишка, что был слишком слаб и немощен, чтобы оправдать ее надежды. Мэри иногда бросала взгляды полные слез и тревоги на Роберту, ее смущало, что сестра, новоиспеченная невеста овеяна аурой грусти. Мэри искренне надеялась, что ее младшая сестричка будет счастливой и что судьба не отнимет у нее ее спутника жизни.

Филиппа и Скарлетт же в свою очередь были просто рады за Роберту, желая ей безграничного счастья. Филиппа прятала чувства несостоявшейся любви где-то глубоко, в таинственных недрах своей души. Скарлетт мужественно не позволяла себе высказывания о браке, какими любила язвительно разбрасываться направо и налево. И это заслуживало уважения, именно тогда я понял, как Скарлетт бережно и нежно относиться к своей семье.

Поддержка сестер заметно приободряла Роберту, она улыбалась, была сердечно благодарна и выглядела, как никогда сдержанной. И я заметил в ее глазах отчетливый страх. Он креп с каждым днем и было трудно догадаться, что именно стало его причиной. Неужели милая Роберта опасалась относительно искренности господина Натаниэля…? Или может, это всего лишь легкий мандраж, нелепая боязнь выходить замуж – болезнь, которая часто приключается с невестами накануне свадьбы? Ведь весь ужас «быть чьей-то женою», тут же отчетливо представлялся перед девушкой, которая вот-вот должна была переступить порог церкви. Вся пелена испарялась с глаз, обнажая нелицеприятную сторону брака, все его недостатки вкупе со сложностями и непривлекательными последствиями. Но все же, что именно так страшило Роберту, я не знал и узнать не мог. Не имел такого права, не набрался подобной наглости.

Роберта выглядела как никогда уязвимой. Филиция все чаще намекала ей, что после свадьбы следует незамедлительно обратить Натаниэля в вампира, ведь цитируя ее «господин полицейский не молодеет, а от старости мужа и разницы в возрасте в браке никому еще не было никого толку». Намеки обличались в форму неприкрытых ничем фраз, а Роберта при этих словах как-то по-особенному впадала в нервное состояние и старалась быстро переменить тему разговора. Почему она не хотела говорить об этом? Неужели опасалась, что господин Натаниэль не перенесет обращения в вампира? Или, быть может, боялась, что ее супруг и вовсе не захочет обращаться?

Роберта и без того выглядела весьма загадочно и неприступно, но перед собственной свадьбой эта аура таинственности усилилась настолько, что я право терялся и не понимал поведения и странных реакций своей кузины. Но жизнь продолжала вереницу суетных дел, ничего не могло остановиться – сестры с удовольствием и упоением носились по магазинам, Алессандра продолжала составлять меню, с таким знанием дела, словно свадьбы в нашем особняке было событием постоянным. Соседи выражали нам мнимое уважение и приносили свои поздравления, девицы, что когда-то имели сердечную привязанность к господину Романову или даже некоторые виды на него, сквозь лживые улыбки раскланивались с новоиспеченной невестой, как и всегда полагая, что красивым по привычке достается все легко. И если так уж и вышло родиться красавицей, твое положение и остальные нюансы не важны, не заметны – ты не имеешь право на сострадания, ведь раз уж ты красива, стало быть, у тебя есть все. Хотя те же особы не побрезгуют утверждать, что красота вещь довольно-таки относительная.

И вот в одно пахучее свежее утро июньского дня гостиная была покрыта белоснежными праздничными тканями, словно пол и мебель окутало пушистое белое покрывало снега. Солнце переливалось на ткани, проникая сквозь нее, от чего она словно светилась от причудливого волшебства природы.

Нина Батье специально приехала в дом на холме, оставив привычное рабочее место и изменив своим жизненным принципам, лишь ради Роберты – ее любимицы, музы и эталона изящества.

Ткани порхали в воздухе по веянию девушек, гам и шум стоял в комнате, не смущали их ни громкоголосые птицы за окном, не подкрадывающаяся жара. Лишь Роберта была молчалива и задумчива. С нее снимали мерки, прикладывая ткани к ее изящной талии то так, то эдак, а она, словно статуя, казалась столь тихой и безвольной. Никто, кроме меня, особо не обратил на это, незначительное обстоятельство, внимание, все были слишком заняты платьем. И нельзя никого было упрекнуть в подобной невнимательности, ведь это было подвенечное платье будущей хозяйки графства! Нина Батье была полна таким воодушевлением, что если бы она удостоилась чести одевать королеву или императрицу, то не столь бы гордилась, как сейчас.

Не мне единственному из присутствующих бросилось в глаза непривычное состояние Роберты.

– Дядя, – серьезно спросил племянник, что сидел со мной в стороне от бурных приготовлений, как и любые мужчины, которым недозволенно принимать участие в важных женских затеях, а лишь молча ненавязчиво наблюдать со стороны, не забывая отсчитывать нужные суммы, – разве свадьба не радостное событие?

– Безусловно, очень радостное, – ответил я, не понимая поначалу, отчего возник этот вопрос у Руслана.

– Почему же тогда тетя Роберта так печальна? – удивился мальчик.

– Знаешь… – растерялся я, не менее удивленный проницательности его вопроса, – тут все не так однозначно… я думаю, она очень счастлива, однако оставить родной дом, матушку, сестер и нас с тобой тяжелое испытание. Каждая девушка вынуждена уходить из семьи, покидать все, что ей так ценно и входить в свою новую семью, семью мужа.

– Но господин Натаниэль не имеет семьи! – недоумевал племянник.

– Правильно, но Роберта должна жить в его доме и отныне подчиняться правилам ново-обретенного клана и семьи. Блюсти их законы и действовать исключительно в их интересах, даже если эти интересы не совпадут с интересами ее родного клана.

– Это как-то несправедливо, – нахмурившись, в задумчивости произнес Руслан. Затем помотав возмущенно головой, он выдал, – и зачем люди вообще женятся!

Я поглядел на племянника, слегка усмехнувшись. Да, дети и впрямь, говоря что-то не подумав, попадают в самую точку.

Затем мы с Русланом за ненадобностью были выдворены из дома, дабы не мешать снятию мерок для платья. Это в свою очередь не особо расстроило нас, ведь это означало, что нам, наконец, выпало немного времени потренироваться на свежем воздухе – тем более что погода как никогда располагала к занятиям. Руслан делал успехи, его невидимый на первый взгляд прогресс набирал обороты, и грудь моя невольно выпячивалась вперед от распирающей ее гордости. К счастью, никто из дам не трогал нас в то прелестное утро и мужская половина семейства (точнее сказать не половина, а самая малая ее часть) смогла, наконец, заняться своими делами, не распаляясь на удовлетворение прочих прихотей женской половины (точнее сказать большую ее часть).

К вечеру оживление поутихло – Нина уехала в воодушевлении и удовлетворении от проделанной работы, а сестрицы утомленные перенасыщенностью на эмоции дня, принялись прибирать и готовиться к ужину. Фасон и ткани были подобраны, самые свежие мерки сняты, осталось самая приятная и творческая часть работы – творение шедевра.

После вечерней трапезы, которая благодаря насыщенному дню проходила в спокойствии, я поспешил оставить своих кузин за привычным рукоделием и чтением, отправившись в местный книжный клуб, в который меня так любезно пригласил Аристарх Астраль. Собрание клуба было перенесено с пятницы на вторник из-за какого-то грядущего масштабного мероприятия в столице, на котором будут присутствовать все сливки столичного (и не только) общества.

Не в лучшем предвкушении я пустился в свой ночной путь. Мне хотелось поскорее покончить с этим, разобраться с самым слабым братцем Астраль, чтобы сразу, минуя среднего по силе брата, перейти к самому устрашающему и непоколебимому – Валету Астраль. Филиппиана я пропустил по своим личным причинам, впрочем, вскоре, мне еще придется вернуться к нему.

Ассоциации с книжным клубом, в той форме, в какой он существовал сегодня, вызывал во мне лишь непрекращающуюся скуку. Я уже зевал, лишь подумав о предстоящих толках в кружке по сомнительным интересам и целям. Дело в том, что мне вовсе не хотелось обсуждать прочитанное, я прекрасно чувствовал себя в одиноком книжном плавании, переживая каждую историю про себя, этим и довольствуясь. Мне не особо прельщала мысль читать по указке произведение, которое даже выбрал не я. Но все мои недовольства приходилось подавлять, потому что иного выхода подобраться к господину Аристарху Астраль у меня не было. Я надеялся отсидеться в стороне – изредка отпуская какие-нибудь дежурные комментарии относительного той или иной темы разговора.

Я благополучно добрался до старинной библиотеки пригорода, в которой и проводил собрание книжный клуб. Ночь веяла волнующей прохладой, мурашки торопливо бегали по моей коже, отчего я поежился.

Вначале все шло вполне неплохо. Не сказать, что я был в восторге, но по сравнению с тем, через что мне приходилось проходить минувший месяц, все было идеально. Библиотека выглядела величественно и приятно, несмотря на небольшой размер здания. Ее построили до правления Холодного принца и местные библиотекари с большим вниманием и усердием следили, чтобы их книжная обитель выглядела уютно и опрятно. Я с интересом перебирал книги, иногда пропуская мимо ушей высказывания членов клуба. Видимо фонд библиотеки периодически пополнялся, и на полках красовались, как и раритетные издания, так и новенькие экземпляры.

Мы перебирали книги, разговаривали, обсуждая за бокалом вина литературные новинки (которые к слову меня особо никогда не интересовали, ведь душа моя принадлежала классикам, у них я и учился), и курили сигары. Я тоже курил, не в силах воздержаться от столь заманчивого предложения. Но пока я наслаждался пагубной привычкой, мне казалось, что тетушка и кузины вот-вот уличат меня, ведь некоторым из них удавалось быть особенно настырными и прозорливыми, поэтому окончательно расслабиться у меня не получалось. В клубе состояли только мужчины, как я узнал позже, присутствие женщин было исключено, ведь, по мнению многих, женщины умеют писать лишь недостойную искусства литературу, которая может понравиться лишь наивным незамужним барышням или отчаявшимся женщинам в браке. Хорошо, что их рассуждения о литературных способностях женщин не слышала моя кузина Скарлетт, а то я боюсь, что едва ли эти достопочтенные джентльмены смогли бы дальше что-либо читать.

Все многочисленные члены клуба выглядели весьма горделиво и напыщенно. Но их горделивость отличалась от той, которая свойственна Роберте – девушка выглядела так, ибо знала себе цену, а эти господа лишь напускали вид. Они старательно бросали слова как можно более небрежно, желая казаться расслабленными и надменными, будто они уже чего-то стоили в этой жизни. Все они были молоды, многие еще не успели обзавестись семьей. Я едва сдерживал улыбку, слушая их рассуждения о женщинах, о высшем свете, о вампирской элите и жизни в целом. Имен их я даже не потрудился запомнить, ибо не собирался задерживаться в данном кругу, что был мне явно не ровня.

Какого же было мое удивление, что каждый из них являлся не только читателем достойной их умов литературы, но и писателем! Это меня несказанно удивило и выбило из расслабленной колеи. Не успел я оправиться от того, что забрел в логово врагов и соперников, от которых я предпочел бы держаться подальше, ведь чувствовал я себя среди подобных личностей некомфортно, как меня поразили еще одной неслыханной новостью – почти все из присутствующих, так называемых писателей, не дописали ни одной книги! А те, кто дописали, постоянно переписывали ее, стремясь усовершенствовать, что делали только хуже, очевидно. Они в свою очередь чрезвычайно гордились тем, что подвергали собственное творение бесконечной редактуре, отчего рукопись уже еле дышала и едва подавала признаки жизни. Но кто я такой, чтобы судить их? Мне было бы совершенно безразлично, если бы их лихорадочная писательская деятельность, желание привлечь внимание не столько к своему произведению, а к своей драгоценной персоне, не мешало бы таким писателям, как я, которые благодаря им остаются в тени и которым все сложнее обратить на свои скромные книги внимание. Я шел в книжный клуб, предполагая провести время в тлеющей скуке, обсуждая литературные новинки в атмосфере, где время не то что остановилось, а вовсе умерло. Но к величайшему ужасу, я угадил в логово псевдописателей, рой клещей, что присосались к миру литературы и не хотят его оставлять, ведь здесь теперь ничего не осталось от творчества и души, лишь бизнес, нажива и самолюбование.

Но делать было нечего, пришлось в который раз, подавляя чувство тошноты, принимать правила игры навязанного общества и я осведомился любопытства ради, кто читает их книги (или их недописанные части), где им удалось отыскать, а главное как заинтересовать капризного и придирчивого читателя? Я понадеялся было ввиду своей наивности позаимствовать их опыт, дабы найти своего читателя, но ответ окончательно отнял у меня дар речи.

– Мы и являемся читателями друг друга, – спокойно пояснил Аристарх в своей странной манере.

Господин Астраль, как и все прочие выглядел до раздражительности невозмутимо, их нисколько не смутили только что сказанные слова, которые так резали уши мне.

– Но, позвольте… это, безусловно, делает честь вашей крепкой дружбе, но помимо этого, чтобы книги жили, у них должен быть сторонний читатель, не имеющий никакого влияния в литературе, а также не имеющий каких-либо представлений о вас, как о людях, и предубеждений соответственно, – ответил я, оглядывая своих новых знакомых в некой растерянности.

– Но это никому не нужно в современном мире, господин Милон, – парировал господин Аристарх.

– Это нужно книгам и их авторам, – не сдержался я.

– Поймите, читатели сейчас… как бы выразиться… – замялся господин Астраль, – ну не будем о них! Люди не читают, зато есть те, кто и пишет и читает, и у нас сформировалось прекрасное сообщество. Вот, например, за прошлую неделю, я смог написать пятьсот пятнадцать слов, разве это малого стоит?

– Это прекрасный результат, Аристарх! – с жаром стали поддерживать его товарищи.

– Вы считали? – недоумевал я, чуть не поперхнувшись вином, спросив чересчур эмоционально.

– Конечно, считал, – сдержанно отвечал господин Астраль, видя мою реакцию, – добропорядочный писатель должен считать, сколько слов пишет за день или за неделю. Количество написанного определяет тебя, как писателя.

– Количество? – усмехнулся я, не скрывая своего пренебрежительного отношения к теме разговора, – а качество?

– Что «качество»?

– Как бы вы оценили качество написанного? – допытывался я, не знаю зачем.

Господин Аристарх нахмурился, словно мой незатейливый вопрос вверг его в полнейшее замешательство.

– Нынче, господин Альдофин, – ответил за друга мужчина в синем галстуке, что стоял рядом, – важны лишь цифры. На цифрах стоится бизнес, без бизнеса вы не сможете продать свои книги, и их никто не прочтет. А писать «в стол» нет никакого смысла, ведь так можно умереть с голоду без славы и никому не нужным.

– Цифры, да? – горько усмехнулся я, – мне всегда казалось, для писателя важны слова. И только слова. А что бы вы делали, если бы писательство не предполагало под собой славу? Если бы так сложилось в этом мире, что каждый, кто берется за перо и пишет шедевр, должен умереть в безызвестности? Вы тогда стали бы писать?

– Вы говорите, что если бы писатель писал шедевр и оставался безызвестным? – пожал плечами господин Астраль, что вышел, наконец, из ступора, – ну, в таком случае можно довольствоваться и не шедевром, а обычной историей, которая вероятнее всего придется по душе читателю намного больше, нежели шедевр. Читатели не так умны, как вам кажется, дорогой друг.