скачать книгу бесплатно
– А то как же! – Элиза хмыкнула. – Невард, ты что, не помнишь? Именно с этой стрижкой он вернулся тогда из Лондона.
– Ах да! – улыбнулся Невард. – Значит, это – дань тому прошлому?
Лээст, не отвечая, доел свой суп с шампиньонами, подлил из графина водки и обратился к рыбе – судаку, запечённому с трюфелями.
Верона в эти мгновения уже пролетала над пустошью – серебристой в лунном сиянии. Пустошь сменилась рощей, следом – лугами – холмистыми, что сверху смотрелись чёрным – абсолютно неразличимыми, и дальше – холмами с кустарником. Лента дороги – петляющая, с пунктиром огней по краю, и затем – её ответвление, стала ориентиром; дом Эртебранов высветился красивым отчётливым контуром. Окна в доме горели, двор освещался фонариками и на парковке, меж яблонями, обозначилась шлюпка проректора. Опустившись в траву за садом, Верона прошла под деревьями и, встав в безопасном месте – за перголой, увитой розами, попыталась определиться со своими дальнейшими действиями: «Из окон на нижнем уровне практически все – освещённые и практически все приоткрытые… Это – кухня, зал и столовая… и ещё какие-то комнаты. А перед домом – вишни. Можно будет забраться, наверное… сверху тоже все створки подняты. Элиза любит проветривать. А Лээст в столовой, наверное… Они там сейчас разговаривают…» Покинув своё укрытие, она осторожно – крадучись – приблизилась к старой вишне и под прикрытием веток заглянула в окно столовой – согласно её расчётам – центральное из имеющихся. Расчёт оказался верным – стол находился поблизости. Люстра с хрустальными шариками освещала бледного Лээста, пьющего крепкий кофе – судя по сильному запаху, Неварда – с чашкой чая, и Элизу – с крючком – за вязанием. Голоса их – чуть приглушенные – оставались достаточно громкими:
– Так значит, Седьмой департамент обладает всей информацией? – вопрос исходил от Неварда.
Ответ исходил от Лээста:
– С прошлого понедельника. Лаарт провёл анализ… на ДНК, сравнительный.
– Хорошо, – сказал Невард. – Правильно. Это меня успокаивает. И ардор Трартесверн, мне кажется, явно неравнодушен к ней. Впрочем, так же, как Джошуа. Кому ты отдашь предпочтение? Ты, как отец, решаешь. Хотя первый женат, по-моему. Развод – процедура длительная. Полгода уйдёт, как минимум.
– Никому, – усмехнулся Лээст. – Пусть Верона сначала отучится. Остальное меня не касается. Кого хочет, того и выберет.
– Трартесверн?! – вмешалась Элиза. Вязание было отложено. – Я читала «Вечерний Вретгреен»! Это позор, да и только! Сначала она усыпляет тебя, сбегает из Академии, доводит тебя до ступора, а потом – ищите, пожалуйста! – всем первым подразделением во главе с этим вице-сенатором! А нас ещё упрекнули! Мол, вы от неё скрываете, что вы – ближайшие родственники! И тебя это всё устраивает?! – вопрос прозвучал для Лээста. – Они ведь друзья, между прочим! И пусть теперь так и думают?! Что ты у неё в племянниках?! Или скажи им правду, что она – твоя дочь по рождению, или сделай им всем суггестию!
– Мать! – оборвал её Невард. – Пусть что хотят, то и думают! Лээст пообещал нам! Она всё узнает тридцатого! Тогда и друзья узнают! Зачем сообщать заранее?!
– Ерунда! – возразила Элиза. – Она не такая дурочка! Всё равно она что-нибудь выяснит! И выяснит то же самое! И это всё повторится! Но если она здесь появится, я сама расскажу ей правду! Мне уже надоело потакать твоему молчанию! И закрой-ка окна, пожалуйста! Откуда-то тянет холодом!
На последних словах Элизы Верона отпрянула в сторону, так как Лээст поднялся с места, и, прижавшись к стене между окнами, затаилась, сдержав дыхание. Створки были опущены – одна за другой, по очереди. Выждав ещё с минуту, Верона, неровным шагом, вернулась обратно к «Ястребу», села у мачты – плачущая, посмотрела на небо – звёздное, и прошептала:
– Прошу вас… Джон, появитесь, пожалуйста…
Эркадор появился сразу же – каким она его помнила – в джинсах, в норвежском свитере, – возник на соседней лавке, с вопросом: «Нуждаешься в помощи?»
– Да-а! – зарыдала Верона. – Заберите меня отсюда! Заберите меня куда-нибудь!
– Заберу, – сказал Джон, вставая, с намерением взять её на руки. – Ночь и вправду холодная. Можно погреться на Паруснике…
Жаркий огонь в камине, высокий стеллаж с фотографиями, круглый иллюминатор, стол с хрустальной чернильницей, кровать – широкая – низкая, с чёрного цвета подушками, ведёрко с бутылкой шампанского…
– Это что? – прошептала Верона.
– Это – наша с тобой каюта. И мы сейчас будем ужинать. Ты у меня голодная.
– А отец? – прошептала Верона.
Джон, продолжая держать её, сел на кровать, чуть скрипнувшую, и мягко сказал:
– Послушай. Отец твой считает нужным скрывать от тебя информацию. У него есть свои причины, они довольно существенны, и это – его решение, поэтому ты обязана воспринять это всё, как должное. Он обо всём расскажет двадцать девятого августа. И чтобы ты успокоились, я приношу заверения, что вы для него – это главное. Ты и рэана Режина. Он отдаст за вас жизнь, не задумываясь. Что до вчерашней истории, я – против кератомии. Поэтому, после инъекции, хлорид церебротамина был нейтрализован полностью. Ты ничего не помнишь, но это явление временное и напрямую связанное с различного рода реакциями на постсинаптическом уровне. И должен предупредить тебя – это ты тоже забудешь – всё то, что ты только что выяснила, иначе мне сложно представить, какие будут последствия…
– К-когда я с-снова з-забуду?
– Когда ты вернёшься в Коаскиерс.
– О нет! – взмолилась Верона. – Великий Экдор, прошу вас! Дайте мне день, хотя бы! Я ничего не сделаю! Я ничего не скажу ему!
Джон немного подумал, пытаясь представить будущее – теперь – при новых условиях, и произнёс:
– Ну ладно. Будешь помнить по вторник включительно, но Лээст не должен догадываться. И на одном условии – ты не будешь видеться с Лаартом, пока он сам не объявится.
Верона горько заплакала и закрыла лицо ладонями. Джон вздохнул и спросил напряжённо: «Ну что? Принимаешь условия?»
– Д-да… Я п-принимаю условия…
– Тогда я сейчас покормлю тебя и доставлю обратно в Коаскиерс…
XXVII
Проверка у мистера Джонсона протекала активным образом. Он похвалил за успехи пять или шесть учащихся, затем пожурил Герету за четвёрку по анатомии, затем обратился к Джимми – с упрёком за кражу имущества и позорное заключение в следственном изоляторе, и в конце спросил у Вероны: «Как ваше самочувствие?» – на что услышал:
– Не знаю. Видимо, лучше вчерашнего.
«Сомневаюсь, – подумал Джонсон. – Что-то её беспокоит. Что-то очень существенное…» На этом профессор простился – с Вероной и с первокурсниками, и оправился вниз, за Хогартом, с которым они решили посидеть в «Серебряном Якоре».
Джимми, стращавший Терну рассказами о заключении, воскликнул:
– Блэкуотер, ты в курсе?! Про тебя тут вчера напечатали! Что ты удрала из Замка и Трартесверн тебя выловил, так что мы с тобой вместе прославились! Про меня они тоже высказались, но, правда, без фотографии!
– В курсе, – сказала Верона и быстро вернулась в «третью», где Джон, все ещё пребывавший там, встретил её высказыванием: «Вот тебе Volume Тринадцатый!» – и протянул ей папку – новую и красивую, с кожаным переплётом, украшенным тем же символом, что украшал его Парусник – двумя скрещёнными стрелами и короной с ажурными пиками.
Верона погладила пальцем тонкую инкрустацию и спросила, вспомнив об образе – том, что явился ей в холле перед встречей с экдором проректором:
– А это – моя корона?
– Да, – сказал Джон, – разумеется. День свадьбы – день коронации.
Папка нашла себе место на полке, рядом с будильником.
– И вот, – сказал Джон, – посмотри-ка… Вон, над твоей кроватью… Надеюсь, тебе понравится…
На стене, в серебристой рамочке, появилась его фотография – огромная – метр на метр, где он – с обнажённым торсом и в старых джинсах – подвёрнутых – сидит на песке – на пляже с бирюзово-лазурными волнами. Верона невольно нахмурилась:
– Мой экдор, простите, конечно, но отцу она не понравится.
– Нет, – сказал Джон, – понравится. Он знает, что я люблю тебя, и знает, что мы поженимся, когда ты окончишь Коаскиерс.
После недолгой паузы – смазанной по значению, поскольку Верона подумала о последнем свидании с Лаартом, а Джон, повернувшись к полкам, сотворил две дюжины трюфелей, она, избегая смотреть на него, спросила:
– А эти послания? Эти письма от «Генри Блэкуотера»?..
– Все письма пишутся Лээстом. Я просто слежу за доставкой, но никак не за их содержанием.
Верона прошла к подоконнику, где лежал её Vogue и спички и, увидев веточку вереска, вытерла слёзы и всхлипнула. Джон подошёл к ней сзади и сжал её плечи ладонями:
– Не надо курить, – попросил он. – Лээсту это не нравится. Отдай сигареты Джине. Пусть курит в своё удовольствие, а отцу скажи, что ты бросила. И пойдём на кровать, пожалуйста…
– Да, экдор, – прошептала Верона, пытаясь не думать о Лаарте и о том, что ночь – предстоящая – является чем-то неправильным в общем своём значении.
* * *
Наступившее следом утро для всех оказалось разным. Верона, всю ночь не спавшая, с одной стороны испытывала состояние эйфории – от тех беспрерывных ласок – самых нежных и самых чувственных, которыми Джон одарил её, а с другой – беспокойство – глубокое – и за встречу с отцом, и за Лаарта, и стыд перед бедной матерью – за слова: «На что ты рассчитываешь?! На то, что вы познакомитесь и у тебя с ним возникнут частные отношения?!» В результате, расставшись с Джоном, шепнувшим ей прощание: «Малышка, увидимся вечером», – она вырвала лист из тетради и написала Режине: «Ты должна приехать немедленно. Это касается папы. Появись, пожалуйста, в Дублине и дай мне знать после этого». Записав на конверте адрес – тот, что профигурировал на конверте из Португалии, она прошла к подоконнику, отпустила письмо за раму – со словами: «Доставьте, пожалуйста», – посмотрела на пачку «Вога», извлекла из неё сигарету и прошептала:
– Последняя.
Джина, скурив полпачки, уснула в ту ночь в четыре и проснулась с тем странным чувством, что за ней наблюдает кто-то, повергшим её в смятение. Пребывая в этом смятении, она пошла в душевую и, посмотревшись в зеркало, с горечью констатировала, что выглядит «хуже обычного», в силу чего – расстроенная, пропустила в то утро завтрак, уделив целый час своей внешности.
Лээст, решив после водки заночевать у родителей, проснулся довольно поздно – уже в начале девятого, но встал с кровати разбитым – в удручающем состоянии – и похмелья, довольно тяжёлого, и общей свой усталости.
Джошуа в это утро, напротив, был полон энергии, так как ему приснилось, что он и Верона – вместе, и при этом она беременна. Подробностей он не запомнил, но проснулся с тем ощущением, что она вот-вот разродится, а ему предстоит помогать ей с позиции акушерства. Прекрасно зная на практике, что сны подобного рода несут в себе информацию более чем существенную, он решил, что его надежды могут иметь основания и появился на завтраке счастливый и улыбающийся.
Герета, спавшая с Томасом – до половины четвёртого, тоже светилась от счастья и даже простила Джимми специфическое высказывание:
– Травар, всё хорошеешь?! Любовь, я смотрю, украшает любую физиономию!
Лиргерт был опечален, так как в пять – со звонком будильника, получил сообщение Акерта: «Обеспечь мне ещё одну встречу, конфиденциальным образом», – и решил, что Акерт влюбился, что отчасти было правдой, но нисколько не соотносилось с его просьбой о срочном свидании.
Акройд, жену которого выписали из клиники, провёл всю ночь во Вретгреене, и был хотя и уставшим, но крайне довольным жизнью, в отличие от Брареана, который, как и проректор, был выжат до крайней точки и появился на завтраке в своём прежнем скорбном обличии.
Марсо, подогретый идеей о своём возможном проректорстве, весь завтрак следил за Вероной и – согласно её состоянию – очень глубокой задумчивости, в результате почти уверился, что за этим что-то скрывается – в частности то, что проректор поимел её наконец-таки. Впрочем, продиагностировать её внутреннее состояние и заключить однозначно, была ли она с мужчиной, у профессора не получилось, несмотря на его старания. Марсо, осознав, что бессилен сделать ей диагностику на бесконтактном уровне и тем более – на расстоянии, вообразил невольно, как делает ей диагностику самым конкретным способом. Это его возбудило, причём – до критической степени. Он быстро покинул столовую и стал караулить Верону с возникшей в мозгах идеей осуществить в действительности подобного рода обследование. Когда она появилась – к его радости – в одиночестве, он подозвал её фразой: «Можно вас на минуточку?» – и, как только она приблизилась – в лёгком недоумении, заявил:
– Ну вот что, любезнейшая, у меня к вам есть одно дельце и причём достаточно срочное!
– Какое? – спросила Верона.
– Я объясню не на публике. Ступайте за мной, пожалуйста.
Ответив подобным образом, он двинулся по коридору, пытаясь идти с достоинством и предвкушая заранее, как сможет унизить проректора, если его задумка осуществится хоть как-нибудь. В холле Верона, нервничая, посмотрела на Джона – в глаза ему и, увидев, что он улыбается, подумала: «Не оставляйте меня…»
– Я всегда с тобой рядом, Малышка, – прозвучало в её сознании.
Марсо направился к лестнице и стал подниматься медленно, промокая платочком лысину и даже не оборачиваясь. Минут через пять примерно он добрался до «диагностики» и уже внутри кабинета произнёс: «В подсобку, пожалуйста». В подсобке, забитой клетками, он, пыхтя от волнения, разразился общим высказыванием, подобравшись к Вероне так близко, что она невольно попятилась:
– Мисс Блэкуотер, примите к сведению… я хочу оказать вам содействие, как лучшей своей студентке! Можно сказать, по-отечески! Вы ведь прекрасно знаете, что учащимся запрещается вступать, так сказать, в отношения с кем-то другим из студентов или с кем-то из преподавателей…
– Знаю, – сказала Верона, – но я не нуждаюсь в содействии.
Диагност на секунду осклабился, демонстрируя жёлтые зубы с налипшими хлебными крошками. При этом его возбуждение снова стало критическим – от того, что, в его понимании, обстановка была интимной и невольно располагающей к интимного рода действиям. Он произнёс игриво:
– Но вы же славная девочка…
– Профессор, к чему вы клоните?
Профессор едва не схватил её, но сообразил, что тем самым окажется в роли насильника, а не в роли спасителя:
– К тому, моя дорогая, что уже бесконтактно видно, что ночью вы спали с кем-то! У вас на лице написано! И если я вызову ректора и проведу диагностику, то этот факт подтвердится на официальном уровне и тому, кто вами воспользовался, грозит стирание памяти! Поэтому нам с вами стоит решить это всё по-хорошему. Я вас продиагностирую, чтобы выяснить, что с вами сделали, а вечером мы в моей комнате обсудим всё это в подробностях!
– А как вы продиагностируете? Вероятно, контактным методом?
– Да! – подтвердил профессор. – Но примите это как должное! Вы даже и не почувствуете! Мне главное – убедиться, что можно сделать реверсию!
Верона сместилась в сторону – от его живота – выступающего, и заявила гневно:
– Боюсь, что вы ошибаетесь! В данном случае убеждаться придётся нашим Кураторам, поскольку мой балл по Эйверу выше, чем у проректора! От всех остальных я блокирована, не говоря о запрете в отношении диагностики, проводимой контактным методом! Так что, прошу, вызывайте и ректора, и проректора, и Великих Дорверов Кураторов! И даже, если хотите, эртаона первого уровня! Уж он-то вам точно скажет, с кем я спала сегодня! Это – в его компетенции! Говорю вам со всей откровенностью!
Разразившись такой тирадой, кстати, весьма позабавившей Аркеантеанона Первого, она обошла диагноста, застывшего возле кроликов, и вырвалась из подсобки – со словами: «Мудак законченный!» Марсо, изначально рассчитывавший на девичью некомпетентность в таком щепетильном вопросе, как контактная диагностика, испытал подобие шока и простоял в подсобке минут пять или шесть, не меньше, ожидая чего-то ужасного – того, что его и Верону попросту дезинтегрируют; того, что к нему трансгрессирует один из Дорверов Кураторов; и даже того, что небо разверзнется над Академией. Поскольку оно не разверзлось и его не дезинтегрировали, он наконец-то выбрался из собственного укрытия, дошёл до стула, пошатываясь, и сел – обливаясь потом и пытаясь собраться с мыслями.
Верона, сбежав по лестнице, поспешила покинуть Коаскиерс и, оказавшись на пристани, перевела дыхание, затем подошла к бордюру и глядя на небо – синее, вернулась к мыслям о Лээсте – о том, что в её восприятии он не совпадал пока что ни с образом Генри Блэкуотера, ни в целом – с собственным образом, претерпевшим те изменения, привыкнуть к которым требовалось значительно больше времени. «Он хотел мне сказать… я помню… когда я только приехала… перед прилётом Парусника… но ему тогда помешали… и тогда он смертельно расстроился, что мама ещё в Португалии… а потом, по всей вероятности, возникли какие-то факторы… и если проанализировать… Когда мы с ним пили рислинг, он ревновал меня к Гренару, переживал из-за прошлого… из-за этих дурацких пыток, из-за этих иголок с верёвками… он злился из-за „Бутылочки“, перед этим он мыл мне голову, перед этим ругал за пирсинг и за пиво с Джеймсом Брайтоном… И потом он сказал, после этого: „Поцелуй – это акт интимности…“ А потом я ему рассказала об этой надписи в душе, и он ещё больше расстроился… тогда он не знал, наверное, что Джон на мне хочет жениться, что он меня не использует… и, видимо, Джон написал ему… этот конверт в его комнате… А потом он меня познакомил с рэаной Элизой и дедушкой… дедушка очень славный… он – настоящий дедушка… но дело сейчас не в этом… Я – всё для отца, я знаю… И поэтому он так мучается… потому что не может сказать мне… А почему не может? Что случится двадцать девятого? Экдор Ридевир говорил тогда… И этот Концерт Ниесверга… Но ведь Джон не допустит этого? Бедный Лээст… не Лээст… папа… Почему он расстался с мамой? Почему он уехал из Лондона? Когда-нибудь всё это выяснится… Я помню, как он сказал мне, когда спас из этого озера… он сказал мне: „сердечко“… „солнышко“… он назвал меня „ангелочком“… Он почти не скрывает этого… а я ни о чем не догадывалась… Какая я дура, господи…»
Тут в небе возникла лодка, подлетевшая к Замку с запада.
– Отец?! – поразилась Верона.
Эртебран приземлился стремительно и быстро направился к дочери. «Не надо, – сказал он, – Kiddy, – не надо всё время кланяться», – и сразу же крепко обнял её. Так протекла минута, следом – вторая, третья…
– Ты виделась с Трартесверном? – спросил Эртебран на пятой, поскольку сумел почувствовать, что снова случилось что-то – в плане её реакций – реакций внешнего уровня.
Она откинула голову. Глаза её – покрасневшие – столкнулись его глазами. Любовь к нему, приобретшая новое состояние – той высшей формы зависимости, которая безусловна и которая наконец-то совпала с его состоянием – чувства любви к ней, как нежности – глубочайшей и беспредельной – той самой, что продуцируется работой души – не тела, излилась из неё признанием:
– Нет, я виделась с Джоном. Он провёл эту ночь в моей комнате.
Лээст вытер ей слезы, погладил длинные волосы и сказал: «Хорошо. Понятно. Это не обсуждается. У меня к тебе просьба, малышка моя…»
– Да? – прошептала Верона, в тот момент понимая главное – и влюблённость её в Трартесверна, и привязанность к Джону – глубокая, теряют своё значение, попросту нивелируются – перед чувством к отцу – всеобъемлющим, по силе – буквально немыслимым, теперь уже просто зашкаливающим за все допустимые степени.
– Нарисуй мне, пожалуйста, что-нибудь.
– Экдор Эртебран, конечно… Я же сама обещала вам… Вы только скажите, что именно…
– Картину из детства, Kiddy. Просто воспоминание. То, что тебе дороже. Что-нибудь самое главное.
* * *
Расставшись с Лээстом в холле, Верона, всё ещё всхлипывающая, невыносимо страдающая от этой необходимости – притворяться, что всё по-прежнему, что экдор Эртебран – не отец её, быстро направилась в комнату, чтобы взяться за рисование, а сам он, поднявшись в «проректорский», покурил для успокоения и попытался настроиться на работу с документацией. Так прошло минут сорок примерно. К Вероне за это время успел наведаться Марвенсен – с поручением от Маклохлана – передать ей, что он «приглашает её полетать немного на „Ястребе“».
– Во сколько? – спросила Верона, вспоминая, как Джош за завтраком то и дело смотрел в её сторону – с выражением бурной радости.
– В полдень, – ответил Виргарт. – То есть это будет занятие.
– Тогда иди передай ему – пусть сегодня выводит двухмачтовик.
– А это что за красавец? – спросил любопытный Марвенсен, успев изучить фотографию.
– Мой жених, – пояснила Верона. – Но сейчас ты отсюда выйдешь и сразу забудешь, что видел его…
