скачать книгу бесплатно
– Это – как у Дарт Вейдера?! А мечи у них тоже имеются?! Обычные или лазерные?!
Джина воскликнула в ужасе:
– Сейчас нас разложат на атомы!
– Кто из них непосредственно?! Старший Куратор Коаскиерса?! Представляешь, какая сенсация! «Эрвеартвеарон Терстдаран самолично дезинтегрировал студентку пятого курса…»
– Прекрати! – закричала Джина. – Подобное оскорбительно!
– Подобное просто глупо! Вас всех тут так прозомбировали, что вы не видите главного! «Создатели»! «Величайшие»! Пора уже с этим заканчивать!
Джина зажмурилась в ужасе, а Верона – разгорячённая – продолжила в резкой тональности:
– Если любишь, пойди объяснись с ним! Посмотри на его реакцию. Попроси его сделать что-нибудь! Предложи ему выпить кофе! Предложи ему съесть пирожное! Предложи смотаться в Ирландию! Я знаю, что он не откажется! Их тошнит от всех этих почестей! От всех этих преклонений! Любого бы затошнило! Ничего у них не получится, никакая цивилизация, пока вы тут все пресмыкаетесь как ничтожные пресмыкающиеся!
– А мы и есть пресмыкающиеся, – прошептала Джина с отчаянием. – Мы для них – инфузории.
– Ну нет! – возразила Верона. – Мы для них – не инфузории! Не ходя далеко за примерами, мы – равные им по сути особи женского пола, способные на зачатие! Эксперимент не окончен! Джина, слушай внимательно!..
– Нет! – закричала Джина и закрыла уши ладонями.
– Ну ладно, – сказала Верона. – Я объясню, как получится. Ты изучала генетику? Генетически мы подготовлены. В нас заложена их информация. Проблема – как ею воспользоваться. Здесь нужен скачок в развитии и, чтобы его спровоцировать, возникает потребность в факторе. И любовь как подобный фактор идеальна в любом отношении. Если смотреть фактически, ты находишься в том состоянии, когда в тебе происходит масса особых реакций, изменяющих состояние и твоих нейронных рецепторов, и гликально-липидных ансамблей, и в первую очередь – матрикса. Значит, они влияют, на молекулярном уровне, на все основные рецепторы, принимающие участие в физическом обеспечении свойственных им способностей… к трансгрессии, к телепатии, к изменению свойств материи. И чем больше ты его любишь, тем больше в тебе реакций. Любовь – как апгрейд, понятно? Однажды ты с ним сравняешься.
– Бред… – прошептала Джина. – Ты должна просить о прощении… Ты должна просить о помиловании…
Верона, прервав её жестом, встала, одёрнула курточку и произнесла с улыбкой:
– Я попрошу, пожалуй, о частной аудиенции. Ты посиди подумай, а я тут пройдусь немного. Экдор Эртебран сказал нам, что это не возбраняется…
Джина, почти лишившись своих речевых способностей, проследила, дрожа всем телом, как Верона уходит по палубе – не в сторону бака Парусника, а к корме – в обратную сторону, а затем, напрягая зрение, обернулась на Лээста с Джошуа. «Надо пойти и сказать им. Они ничего не заметили. Хотя уже поздно, наверное. Её теперь дезинтегрируют. Теперь ничего не поделаешь…»
IV
Верона прошла вдоль борта, поднялась по трапу с перилами, плохо себе представляя, что за всем этим последует, и замерла – потрясённая. Перед ней, в своём полном обличии, предстала команда Парусника – тринадцать фигур – высоких, в эртафраззах и в шлемах с забралами, на что она, тихо ахнув, застыла в полнейшей растерянности, а эртаоны молча, совершенно синхронным образом, поклонились, медленно выпрямились и снова пропали из видимости – все, за одним исключением. Тот, что стоял по центру, остался стоять на палубе. Верона, скорей механически, присела в ответном книксене – запоздалом в какой-то степени, и прошептала: «Простите меня…» – ощущая себя инфузорией – крошечной и беспомощной – под стократным увеличением. Эртаон приподнял забрало и с улыбкой сказал:
– Ну здравствуйте! Я вас заждался, фройляйн! Не желаете выпить шампанского?!
На фальшбортах по нижнему уровню вдруг засияли фонарики. Лээст, увидев сразу, что Джина сидит в одиночестве, посмотрел на альтернативщиков – тех, что держались группами, встал и сказал Маклохлану:
– Оставайся на месте, пожалуйста.
«Проклятье!..» – подумал Джошуа, узрев как проректор решительно, после расспросов Джины, идёт на корму трёхмачтовика, всё ещё затемнённую, быстро взбегает по трапу и исчезает за парусом. Сам Лээст, в душе понимавший, по каким примерно причинам Верона, оставив Джину, оказалась на верхней палубе, увидел совсем иное – вопреки своим ожиданиям. Верона была не одна там. Она находилась в компании эртаона второго уровня и плакала, громко всхлипывая, а эртаон утешал её. Эртебран, потрясённый увиденным, просто застыл на месте и услышал секундой позже:
– Малышка, ну всё, успокаивайся. Экдор Эртебран подошёл к нам. Мне нужно с ним поздороваться.
«Бог мой, – подумал Лээст, – так это – Джон, получается…» Верона ступила в сторону, растирая слёзы ладонями, а Джон, со словами: «Пожалуйста, экдор Эртебран, без формальностей!» – успел подойти к проректору и предупредить приветствие:
– Простых поклонов достаточно! – добавил он в пояснение и поклонился первым, не ломая каноны с нормами, а распределяя позиции – как раз в соответствии с этикой.
Поклонившись ответным образом, Эртебран произнёс: «Простите меня. Великий Экдор, вы знаете… вы позволите мне спросить у вас?»
– Да, – сказал Джон, – конечно же! – и минуты четыре примерно делился с экдором проректором существенной информацией, но не вслух, а мысленным образом.
Пока они разговаривали, Верона, глядя на море, что мерцало лунными бликами, подумала: «Что я испытываю? Я успела влюбиться в Лээста, а Джон… я не знаю… я чувствую, что он мне – как брат скорее. Я буду с ним счастлива в будущем? Сомневаюсь, с таким отношением…»
Лээст и Джон тем временем завершили своё общение двумя коротими фразами, что были уже озвучены:
– Надеюсь, – сказал проректор. – Вам известна моя позиция.
– Экдор Эртебран, поверьте, вам не о чем беспокоиться!
На этом они простились – теперь уже не поклонами, а крепким рукопожатием. Лээст сошёл по трапу, быстро дошёл до Джины, что буквально тряслась от ужаса, успокоил её по возможности, а затем направился к Джошуа, курившему в ожидании.
– Всё в порядке, – сказал он, приблизившись. – Пошли посидим с семикурсниками.
Свежий ветер усилился. Джон, возвратившись к Вероне, снял с себя шлем с эртафраззом и положил их на палубу, после чего улыбнулся и спросил:
– Ну что, инфузория? Больше уже не сердишься? Скажешь мне что-нибудь ласковое?
Верона – померкшим взглядом – посмотрела сперва в лицо его – мужественное – прекрасное, но лишённое той притягательности, что отличала проректорское, затем посмотрела на руки, украшенные браслетами, кинула взгляд на пояс – широкий, блестящий, с ножнами, и наконец ответила:
– Нет, экдор, я не думаю. И, кроме того, я не думаю, что с вами я буду счастлива, как вы на это рассчитываете.
Джон покивал с согласием:
– Ты знаешь, на что я рассчитываю? Ты можешь сказать заранее? Определиться с будущим, ещё не прожив настоящее?
Ветер стих до умеренного. Верона, резким движением, опять повернулась к морю и, сжав ладонями планшир, просто сказала мысленно:
– Джон, прошу вас, простите меня. Ведь вы же всё понимаете. Вы знаете, что я чувствую. Мне имеет смысл оправдываться?
Джон приблизился к ней вплотную и произнёс: «Я ждал тебя. Ждал твоего рождения. Ждал его тысячелетиями, и ждал этой встречи… сегодняшней… чтобы сказать тебе главное. А что до того, что ты чувствуешь… твоё ко мне отношение… я это всё контролирую. Вынужден контролировать, иначе ты можешь не справиться. Так же, как в случае с Лээстом… Маклохлан не преувеличивал».
– Не верю, – сказала Верона.
– Не веришь? Хочешь проверить? Хорошо. Повернись, пожалуйста.
Она повернулась медленно. В следующую секунду её сердце запнулось, дрогнув. Тошнота подкатила к горлу – страшная – обволакивающая. В глазах замелькали пятна – зелёные и оранжевые, а палуба под ногами закачалась и стала проваливаться. Джон – прекрасный – немыслимо – до слёз, до потери сознания, до остановки дыхания – до осознания истины – той, что теперь обрушивалась – подминала её сознание, подхватил её тело – безвольное, и стал покрывать поцелуями лицо её – запрокинувшееся, и шею – тёплую, тонкую, наслаждаясь её состоянием этих первых секунд любви к нему.
Звёзды на тёмном небе загорелись гораздо ярче, что заметила только Джина, подумавшая: «О боже мой! У меня уже галлюцинации!»
* * *
Верона, едва придя в себя, увидела ковш Медведицы – опрокинутый в небо – серебряный, и прошептала: «Вы помните? Мы сидели в саду, под яблоней, и звёзды были такие же…» Джон приподнял её в воздух, усадил – тихонечко ахнувшую – на край летящего Парусника и встал к ней предельно близко – между её коленями, раскрытыми в обе стороны:
– Конечно, помню, Малышка. Я тогда прочитал тебе Фроста, но он тебе не понравился.
Она, ощущая бездну, внутренне сжалась от ужаса, обхватила его за шею и одновременно почувствовала, как руки его смыкаются – кольцом у неё на талии. Долго – предельно долго – они, без слов, без улыбок, смотрели в глаза друг другу, вплоть до её признания:
– Это разные чувства, поверьте мне… к вам, и к экдору проректору.
Джон улыбнулся:
– Знаю. И разными и останутся.
– А папа? То, что я думала, когда уже встретилась с Марвенсеном… Я его оскорбила… Он знает, что я раскаиваюсь?
– Конечно знает, Малышка. Запомни самое главное. Ты для него являешься основной в его жизни ценностью. Он любит тебя настолько, что мне просто не с чем сравнивать. Больше всего на свете. Он умрёт за тебя, не задумываясь. Я тебя не обманываю.
Верона по-детски всхлипнула и закрыла лицо ладонями, а Джон ещё крепче обнял её, осторожно спустил палубу и добавил: «Вы скоро с ним встретитесь…»
Джина в эти минуты нервно курила Vogue, Лээст думал о прошлом, а Джошуа думал о будущем – безысходном в его представлении.
Джимми, совсем заскучавший, решил, что пора развлечься и тихо полез по вантам, уходящим наверх, к грот-мачте, пользуясь тем обстоятельством, что Эртебран с Маклохланом сместились на бак фрегата – для общения со старшекурсниками. Аримани – в компании Томаса и Эамона Маккафрея – начал играть на флейте один из этюдов Бетховена, ожидая с большим нетерпением прибытия в Академию, где, по его подсчётам, должны уже были собраться остальные студенты Коаскиерса – арвеартского происхождения. Томас, под звуки флейты, испытал прилив меланхолии, окрашенный ярче обычного образами Вероны, а Эамон украдкой принялся за сладкую булочку и то и дело позёвывал, так как совсем не выспался.
– Простите, а чей это Парусник? – решилась спросить Верона. – Одного из Дорверов Создателей?
Джон распустил ей волосы, спрятал куда-то гребень, а затем предложил с улыбкой:
– Малышка, забудь о Создателях! Давай лучше выпьем чего-нибудь!
Получив от неё согласие, он вытащил меч из ножен и, отложив его в сторону, первым уселся на палубу. Верона, усевшись рядом, проследила – с немым восхищением, как неизвестно откуда возникает ведёрко – серебряное, со льдом и бутылкой – откупоренной, и два высоких бокала, заметно люминесцирующих. Затем появилось блюдце с тремя шоколадными трюфелями.
– Вот, – сказал Джон, – те самые. Клубничный, имбирный, кокосовый. Это – твои любимые.
Перестав любоваться бокалами, Верона, робким движением, взяла его руку – правую, осторожно её погладила – ладонь его с длинными пальцами, прижалась к ним с поцелуем и прошептала:
– Простите меня. Мне было страшно до этого. А теперь это всё – как раньше. Или почти как раньше. Теперь я могу любить вас и не стыдиться этого…
Джон обратился к шампанскому:
– Выпьем, – сказал он, – за будущее!
– За вас, – сказала Верона. – За вас и за настоящее.
– За нас и твоих родителей!
Вино – сухое – бесценное – показалось ей обжигающим. Джон протянул ей трюфель. Вложив ему в рот половинку – от своей, перед этим откушенной, она внезапно подумала: «А вдруг это вправду – „Матрица“? Вдруг этого нет в действительности? Этого нет в реальности… в моей реальной реальности…» – на что он ответил сразу:
– Малышка, реальностей много, и они постоянно меняются, но они-то и формируют существующую действительность.
– В которой вы меня любите?
Он сжал её пальцы в ладони и произнёс с улыбкой:
– И в которой мы будем счастливы.
– Джон, – прошептала Верона, – а как вас зовут в действительности? Может быть, вы назовёте себя?
Он прервал её мягким жестом и ответил:
– Нет, моя милая. Я мог бы, конечно, представиться, но мне будет гораздо приятнее, если ты сама догадаешься. Даю тебе ровно сутки. Действуй любыми методами. Помощь не возбраняется.
– Да?! – рассмеялась Верона. – Не Румпенштилькин, случаем?! Это имя бы вас украсило!
Румпенштилькин расхохотался:
– Rumpelstilzchen, meine Liebe Fr?ulein! Кто-то, я помню, отказывался заниматься со мной немецким! И вот! Полюбуйтесь, пожалуйста! Уж не знаю насчёт Дривара, но Рильке тебя убил бы за такое произношение!
– Немецкий мне не даётся!
– Займёмся им при возможности. А теперь послушай внимательно. Если завтра в это же время ты, при любых обстоятельствах, обратишься ко мне по имени, я обязуюсь выполнить любое твоё желание, в масштабах всего измерения и за его пределами.
Верона, услышав это, раскрыла рот от волнения, не в силах хоть что-то вымолвить, а Джон посмотрел на звезды, после чего констатировал:
– Сейчас у нас десять тридцать. Время уже отсчитывается.
– А если я проиграю?!
Джон, перестав улыбаться, опустил ей руку на голову, отвёл назад её волосы – тяжёлые и шелковистые, склонился к лицу – прекрасному, к губам её – чуть приоткрывшимся, и прошептал, помедлив:
– Тогда ты сама выполняешь любое моё желание…
Верона, в теле которой возникла лёгкая изморозь – сладкая, парализующая, покраснела – густо – мучительно, от мыслей, пришедших к ней в голову, а Джон, прошептав: «Конечно… Ты знаешь, чего мне хочется…» – провёл по губам её пальцами и закончил – совсем неожиданно:
– Но этого не случится, пока ты не окончишь Коаскиерс. Я обещал проректору. И я не могу целовать тебя. То есть пока ты учишься, я не имею права вступать с тобой в отношения.
– Как?! – ужаснулась Верона. – А как вы могли обещать ему?! Разве это в его компетенции?!
Джон кивнул:
– Конечно, любовь моя. Он несёт за тебя ответственность. Я по большому счёту дал своё обещание не нарушать те догмы, которые здесь исповедуются, и именно в том, что касается вопросов морали и нравственности.
Верона спрсила гневно:
– А при чём здесь мораль и нравственность?!
– Будешь ещё шампанское?
Она отвернулась в сторону. Джон произнёс: «Ну ладно…» – взял бутылку, допил из горлышка, после чего поднялся и сообщил примирительно:
– Мы уже подлетаем! Встань посмотри на Замок! Зрелище впечатляющее!
Верона встала – насупленная, обиженная на проректора, на арвеартские догмы, на вопросы морали и нравственности, и в том числе и на Джона с его моральными комплексами. Он подвёл её к левому борту. Им открылся вид на Коаскиерс – грандиозный, квадратный сверху, венчающий скальный остров – монолит, уходящий в воду футах в двухстах от берега.
– Вот! – сказал Джон. – Любуйся! Постройка монументальная. Кроме надземных уровней в нём есть ещё и подземные, а под крышей – оранжерея, поэтому крыша стеклянная. И его, между прочим, выдалбливали. Башню, конечно, надстроили, а так – простыми кувалдами. Работа, представь себе, адова. Двести лет ушло на создание.
– Представляю, – вздохнула Верона. – Но вы сами читали мне «Поттера», поэтому вы понимаете…
