Смерть в июле и всегда в Донецке

Решили умертвить пони во дворе, чтобы не вытаскивать труп из загона. Так удобней, как-никак килограммов 170 это животное весит. Но пони из загона на смерть выходить не захотел, заупрямился. Стали его выталкивать. Куда там – здоровыми передними ногами пони упёрся и ни шагу вперёд. Тут уже парень, работник зоопарка, подошёл, профессионально ему как-то хвост накрутил, и пони нехотя поковылял на скотный плац. Встал, болезненный, и стоит, ждёт своей участи.

Влад взвёл свой ПМ (не спрашивайте, откуда он у него), подошёл к пони, приставил дуло возле уха и нажал на курок. Грянул выстрел. У пони моментально подкосились ноги, и он рухнул – взметнулась и опала чёлка-хохолок. Несколько раз тело дёрнулось и затихло. Влад перещёлкнул затвор.

– А как лошадь-то звали? – спросил я осторожно своего подельника, когда мы уже шли к машине.

– Малыш, вроде, – ответил он.

Значит, мы убили Малыша… Да, именно мы, не только же Влад убивал. Ведь я, несмотря на все плохие приметы, этот процесс заснял. А снимать как убивают и убивать – это одно и то же. Это я, как профессиональный журналист, говорю.

Прости, нас, Малыш, прости. Но, возможно – обещать мы не можем – по законам кармы ты переродишься во что-нибудь прекрасное в каком-нибудь лучшем из миров. Но точно не в этом.

Другой французский писатель Луи-Фердинанд Селин писал:

«Чьих только предсмертных судорог и где только я ни наблюдал: в тропиках, во льдах, в нищете, в роскоши, за решеткой, на вершинах Власти, пользующихся всеобщим уважением, всеми презираемых, отверженных, во время революций, в мирное время, под грохот артиллерийской канонады, под звон новогодних бокалов… но тяжелее всего, я думаю, бывает собакам!.. кошкам… и ежам…»

И лошадям тоже.

Когда ехали обратно, молчали. Нас трясло в автомобиле, тряслись наши выключенные камеры, тряслись наши тела, закованные в броню, и трепетали в них души – мы обдумывали произошедшее. Ведь никогда, никогда нам ещё лошадь не приходилось убивать. Но чёрт возьми, мы сделали всё, что могли, мы боролись за её жизнь изо всех сил.

Шекспир

Сидим у меня в Донецке на кухне с Тимофеем и Владом, пьём чай. Тихо за окном, пасмурно – поэтому и тихо, что пасмурно – беспилотники не летают, не наводят артиллерию. Дождливая погода всегда за мир. Ещё утром слышалась канонада, но сейчас всё стихло. Не слышно звуков боёв с окраин города, даже как-то непривычно. Перерыв на войне. Антракт. Тимофей в прошлом актёр, и мы обсуждаем с ним за столом Шекспира и Брехта, систему Станиславского и Виктюка, сравниваем игру Высоцкого и Смоктуновского, а также различные постмодернисткие вариации Гамлета.

Влад же от театра далёк – посмотрели бы вы на него, куда ему в наш калашный театральный ряд! Не-а, в театр Влад не ходок. Он имеет представление только о театре военных действий, так как бегает с нами по окопам и посадкам с камерой, снимая бойцов. Вузов Влад не оканчивал, а работе оператора, монтажу и художественному выстраиванию кадра он учился по наитию. И теперь он сидит, молчит, глазами хлопает, слова не может вставить. В силу своей непосвящённости в изящный мир театрального искусства он не может поддержать нашу скромную интеллектуальную беседу. Он даже, кто такой Брехт не знает, что тут говорить. Стыдно, Влад, – Брехт это немецкий драматург еврейского происхождения и левого толка, его книги жгли нацисты на его родине в Германии, откуда он сбежал в 30-е годы прошлого века после прихода к власти Гитлера. Вдруг Влад, не выдерживая, заявляет:

– Блин, вы все такие умные, но если вот мина прилетит вас всех, всех распиздошит, мина не знает, разбираешься ли ты в театре или нет!

Трудно с ним не согласиться. Тем более здесь, живя на Донбассе.

Но что наша жизнь – игра! А мир – театр, и мы в нём актёры. Это не я, это Шекспир написал. Уильям, мать его, батькович Шекспир.

Терриконы Донбасса

Терриконы Донбасса… Искусственные горы на окраинах Донецка. Огромные земляные кучи, созданные людьми – их видать с любой городской высотки. Покопавшись в чреве планеты, шахтёры вытащили из неё полезные ископаемые, а бесполезные сложили аккуратно в пирамиды вокруг города.

Некоторые из пирамид обросли деревьями и кустарниками. В советское время существовала программа озеленения донецких терриконов – в СССР любили делать что-нибудь уникальное, не приносящее прибыли, но зато радующее взгляд. Вот мой взгляд и радуется, когда я смотрю из окон 11-го этажа на ближайший террикон – он выглядывает между домами и тоже смотрит на меня.

Терриконы… Вывернутые наружу кишки Земли. Молчаливые груды шлака, породы и песка, – они могут многое рассказать. Воображение художника мне рисует терриконы стражами Донецка. Мне кажется, что расставленные вокруг города определённым образом земляные руины обладают магической силой и отводят от города снаряды, ракеты, «Точки-У», «Грады», «Смерчи», «Ураганы» и любую «непогоду», которую шлёт на город ВСУ. Точнее, стараются отводить, не всё у «стражей» получается. Но если бы терриконов не было, то город давно бы разбомбили.

Моя фантазия недалека от истины. Я знаю, что на многих терриконах Донецка имеются наблюдательные посты, и на некоторых я побывал.

– А сейчас физкультура! – сказал Берал, молодой офицер спецназа, и быстро стал подниматься по крутому террикону. Я рванул за ним.

Но надолго меня не хватило. Жара была под тридцатник, на мне висело килограммов десять брони, а за спиной тянулись сорок пять прожитых лет и пара необратимых диагнозов – здоровье у меня уже не то, что раньше. Поэтому на середине восхождения я вынужден был остановиться, горячая кровь запульсировала в висках, в глазах потемнело.

– Сейчас, подождите, передохну, – глубоко дыша, взмолился я и опёрся рукой на колено. Да… война – дело молодых, так в песне поётся. Немного отдышавшись и придя в себя, я снова, но уже с осторожностью, попёр наверх.

Земля того террикона была красноватого оттенка, а сам он зарос высоким и прочным кустарником, продолговатые и острые листья которого напоминали листья папоротника. И если в самом городе пытались жить в мирном настоящем времени, то здесь, совсем недалеко, мы, закованные в броню полулюди-полуброненосцы, находились в очень опасном мезозое, где растут папоротники, ходят зубастые динозавры и все друг на друга охотятся. Тройка таких «динозавров» под утро зашла на заброшенную шахту – три миномётных орудия въехали на её территорию и спрятались в промышленных цехах.

Однако их появление и сокрытие в шахтных норах не прошло незамеченным. Группа спецназа, за которой было закреплено на этом участке наблюдение и охота, зафиксировала движение и с помощью беспилотника mavic 3, напоминающего мне летающего паука (каких только хищников не встретишь на войне!) навела на него артиллерию. Не всё прошло гладко – прилетал чужой мавик, он тоже охотился, но за нами, и мы испытали несколько неприятных минут, когда он над нами завис и жужжал. В конце концов, он улетел, а наша артиллерия размотала помещения шахты.

Другой террикон, на котором я побывал, был «лыс» и безжизнен. Состав его почвы не позволял на нём расти растениям, почва дымилась, когда её начинали копать, и в воздухе пахло серой. Но люди-броненосцы присутствовали и здесь. Они сколотили себе хижину, вырыли окопы. С этого террикона была видна Авдеевка – в прошлом город-спутник Донецка. В оптический прицел я разглядывал трубы Авдеевского коксохимического завода.

Авдеевка – удавка на шее Донецка. Змеиное название этого города у дончан вызывает только негативные ассоциации. С прилегающих к Авдеевке территорий Донецк регулярно обстреливается. И если бы не терриконы, то от него бы мало что осталось.

В благодарность город воспевает терриконы. «Спят курганы тёмные…», курганы – это ведь про них поётся, не поняли ещё? Мелодия этой песни играет на главных часах Донецка. В песне есть такие строки:

Дни работы жаркие, на бои похожие,В жизни парня сделали поворот крутой,На работу славную, на дела хорошие,Вышел в степь донецкую парень молодой!

Вот мы и вышли. Эх, что-то мы засиделись, братцы. Но это уже другая песня.

Фазан

– Мы только что фазана сбили!!

– Саш, успокойся, сбили и сбили, едем дальше, – мы ехали из Дебальцево, когда под колёса нашего бронированного фургона попал цветастый фазан. Наш броневик был настолько бронированный, что ДТП с фазаном я не почувствовал, будучи с головой погружённым в прорубь своего айфона. Я монтировал на коленке репортаж, снятый только что в городе, а Саша сменил меня за рулём.

Сбитие фазана на донбасских дорогах – дело обычное. После начала СВО, когда мы стали ездить по Донбассу, то я сразу приметил мелькающие на обочинах и в лесопосадках серые тушки.

– Что это? – спросил я сопровождающего меня военного, когда в первый раз их увидел.

– Это? Так это фазан, – несколько недоумённо посмотрел на меня военный – он был родом с Донбасса, поэтому фазанам в отличие от меня, приезжего, не удивлялся.

Фазаны стали мне попадаться на глаза всё чаще. Я стал уже разбираться в семействе фазаньих. Догадался, что серыми были самки фазана. Природа устроила их такими невзрачными. Фазан-мужик имеет яркий, пёстрый окрас, чем и привлекает самок. Очевидно, фазаньих курочек в природе больше, чем мужиков, фазан ценнее, поэтому и ярче. Так, во время большой войны становится больше и свободных женщин. Многих мужчин война забирает и женит на себе.

Фазан красив…

– Может, вернуться, забрать? – у щуплого и впечатлительного Саши эмоция «птичку жалко» сменилась хозяйственным расчётом «чего добру пропадать».

Но возвращаться было лень, да и не будем же мы, интеллигентные жители российских столиц, Москвы и Питера, ошпаривать и ощипывать фазана, чтобы его съесть. Я снова углубился в свой репортаж, его нужно быстро выкладывать в сеть, чтобы на пару десятков эксклюзивных минут опередить коллег.

Шёл четвёртый день референдума о присоединении Донецкой Народной Республики и других бывших частей бывшей Украины в состав настоящей России. Первые три дня мы с Сашей снимали в Донецке, потом для разнообразия решили поехать в Дебальцево. Там группа приглашённых иностранных наблюдателей наблюдала выбор народа Донбасса, они смотрели, проходит ли его волеизъявление демократично. Ни в донбасцах, ни в приглашённых из зарубежа гостях сомневаться не приходилось. Иностранцы, понятное дело, были «правильными» и, хотя и были «независимыми», симпатизировали приглашённой стороне. Они настолько были независимы от принятого в их странах западного тренда на игнорирование молодых русских республик, что зачастую у себя на родине слыли маргиналами, и из-за своей позиции подвергались остракизму.

Жители же Донбасса хотели жить с Россией уже больше восьми лет. Ни постоянные обстрелы, ни ракеты, ни снаряды, ни мины, выпущенные украинской стороной, не могли поколебать их выбора. В Донецке голосовали везде, где возможно. Один из первых мобильных пунктов голосования открылся в подъезде одной ничем не примечательной хрущёвки Калининского района. Шёл дождь («Градом» ударяли по рынку неподалёку только позавчера), у подъезда собрались группа репортёров с разных изданий. Рядом стоял припаркованный легковой автомобиль, и женский голос из колонки на заднем сиденье зазывал:

– Уважаемые жители Калининского района! Все на референдум!

И «все» стали подходить. Пенсионерки в малиновых беретах, мужчины в облезлых кожанках, молодёжь в спортивных штанах, старики и взрослые, жители соседних домов, прохожие – случайные и неслучайные – всем давали право проголосовать.

Лично я привёл бабушку с палочкой. Услышав, что в соседнем подъезде проходит референдум, она спустилась вниз и несмотря на мелкий дождь пошла по двору прямо в халате и домашних тапочках. Проводив её, я осторожно поинтересовался с целью формирования своего экзит-, а точнее, энтренспула, за кого же она собирается голосовать.

– Ну не за фашистов же! – Ответ был исчерпывающим.

Члены комиссий ходили и по квартирам. Как правило, группа состояла из трёх человек плюс боец ВВ, вооружённый автоматом Калашникова – добро должно быть с кулаками, а народная власть вооружена. Бравая тройка плюс «человек с ружьём» заходили в подъезд, поднимались на этаж. Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук! – сразу обстукивались все квартиры на площадке. Это в двери стучала Россия. Бывало, двери открывались одновременно, и из разных квартир выглядывали какой-нибудь мужик, бабушка, тётенька и девушка.

– Референдум! Будете голосовать?

– Я вас так ждала, так ждала! Думала уже звонить вам! А можно я двадцать раз распишусь? – запричитала на радостях одна старушка.

Многие не могли сдержать слёз. В подъезде одной многоэтажки Киевского района на лестничном пролёте мы стали свидетелем небольшого домашнего митинга из проголосовавших. Одна женщина взяла слово и произнесла по торжественному поводу речь. Она говорила, что несмотря на запугивание Украины, они 8 лет ждали настоящего момента. Что они благодарны России – стоящие сзади соседи одобрительно кивали – благодарны России, которая 8 лет их поддерживала, несмотря на всё мировое давление. И вот, наконец, мы будем жить вместе. Несколько раз женщина останавливалась, давя слёзы. Честно скажу, я сам чуть расплакался. Как можно не признать такой референдум?

Это были самые народные выборы, на которых я когда-либо присутствовал. Люди голосовали на улицах, во дворах, в подъездах, на дому.

– Референдум! Референдум! Спускайтесь! – кричали члены избиркома, приходя в очередной двор. Жители домов выглядывали в окна, одевались и спускались вниз, чтоб проголосовать за Россию.

Проголосовать мог любой, кто волею случая оказался на пути мобильных избирательных групп. Основанием служил любой документ, который удостоверял принадлежность к Донбассу. Сначала избирателя пытались найти в выданных на руки членам избирательной комиссии списках. Списки были составлены по домам, но странным образом: отсутствовала сортировка как по номерам квартир, так и по фамилиям. Женщины скрупулёзно проверяли каждую строчку. Но если человек в списках не находился, не беда – его тут же вносили.

Забавно выглядело в Донецке соблюдение принятых в мире демократических процедур. Например, «тайны» голосования. Понятное дело, что тайны в том, что люди как в Донецке, так и во всей Донецкой Республике, хотят жить в России, никакой не было.

Но процедура есть процедура.

– Нет-нет-нет! – запротестовала при мне женщина из избиркома, когда одна бабушка прямо перед ней на столе, поставленном во дворе, стала выводить галку в окошечке «Да» на бюллетене, – отойдите к колёсику, там проголосуете и возвращайтесь.

Бабушка отошла ко вкопанному на детской площадке дворовому реквизиту и уже там дорисовала галку.

На камеру нам она показала «лайк» – сжатый кулак с поднятым вверх большим пальцем. Бабушка объяснялась знаками, она была глухонемой. Она не слышала хлопки постоянно работающей ПВО – на выборы злобное и мстительное Украинское Государство реагировало обстрелами.

Никаких сомнений в предстоящих результатах референдума не было. Ну пусть не все сто процентов, но около ста на Донбассе выбирали Россию. Вообще, эти выборы были больше похожи на ритуал, который нужно выполнить, чтобы достичь своей цели. Надо так надо – люди проголосовали, хотя результаты были всем известны заранее. Эти выборы будет точнее назвать не голосованием, а волеизъявлением. Жители Донбасса проявляли свою волю больше восьми лет, чтобы её окончательно зафиксировать в квадратике «Да» на бумаге.

– А скажите, – поинтересовался я у председателя одного избиркома – это женщина, которая работала директором школы. – Вы не боитесь, что люди проголосуют не только на дому, но и повторно, уже придя к вам на участок?

– А зачем им это нужно? – она удивлённо на меня посмотрела. Я задумался. Наблюдателей, бдящих буквы западных процедур, всегда интересовали нарушения в виде повторного голосования. А тут, когда город постоянно обстреливают, лишний раз на улицу не выйдешь – это глупый вопрос в реалиях Донецка.

Будучи сейчас в Дебальцево, мы тоже слышали хлопки ПВО. А накануне выборов город был атакован американскими химерами – ракетами РСЗО Himars, переданным США украинской стороне. В ходе первой военной кампании после штурма, город был разрушен на 80 %. Теперь, находясь уже в глубоком тылу, Дебальцево снова принимает на себя удары. Об этом нам в интервью рассказал мэр города. Мы застали его, когда он принимал иностранных наблюдателей в парке перед Администрацией.

Голосование проходило тут же. На главной аллее припаркован автомобиль, избирательная урна стояла в открытом багажнике. Если та глухонемая бабушка в Донецке ставила галку возле колёсика, врытого во дворе, то тут голосование проходило с колёс – демократия подразумевает разнообразие. В этом случае тайна голосования соблюдалась так: сидевшие за столами перед автомобилем девушки из избиркома смущённо отворачивались, когда избиратель заполнял то окошечко бюллетеня, в котором он видел своё будущее.

Я домонтировал репортаж и отправил его в сеть. Отложил телефон и вспомнил про сбитого фазана.

Фазан… При чём здесь фазан? Не знаю, меня просто удивила это необычная, яркая птица в реалиях Донбасса. В столицах её можно найти только в зоопарке, а тут вот она гуляет на воле. Фазан красив… Я задумался. Вдруг вспыхнула длинная цепь ассоциаций, и образ фазана привёл меня к феномену самой Донецкой Народной Республики, выбор которой мы сегодня наблюдали.

Фазан красив. Ума ни унции.Фиуме спьяну взял д’Аннунцио.

– такие строчки я всплыли в памяти, их посвятил Владимир Маяковский в «Советской Азбуке» своему коллеге по XX веку итальянскому писателю д’Аннунцио.

Оставим язвительность громогласного советского поэта на его совести. Например, другой поэт Серебряного века Николай Гумилёв про именитого итальянца, ставшего объектом насмешек Маяковского, написал целую восторженную оду. Но действительно, Д’Аннунцио – очень яркая личность и его действительно можно сравнить с фазаном.

Граф д’Аннунцио. Острый и тонкий, как кончики его усов; дерзкий и элегантный, как апостроф в его имени. Он называл себя поэтом номер два, пропуская вперёд только Данте Алигьери – другого именитого своего соплеменника. Авантюрист аристократических кровей, знатный дуэлянт, сибарит, эротоман и бабник граф д’Аннунцио у себя на родине был постоянным героем скандальных светских хроник. На основе своего опыта и похождений он написал множество романов, в которых главный герой безошибочно угадывался.

Но началась Первая мировая война, и граф, отложив писательское перо, со свойственной ему страстностью окунулся в новую стихию. В возрасте 52 лет он служит авиатором. При выполнении задания получает ранение – теряет глаз. Но это не останавливает графа – он идёт служить в пехоту.

Не останавливает графа и окончание Первой мировой. Со своими сторонниками он без единого выстрела захватывает город Фиуме – спорную территорию, по итогам войны отданную хорватам – именно об этом городе шла речь в «азбуке» Маяковского. Д’Аннунцио въезжает в город на фиате, обсыпанном лепестками роз, под восторженные приветствия горожан и его сторонников. Граф объявляет о присоединении Фиуме к Италии.

Но родная Италия не приняла «подарка», устроив вместе с другими государствами блокаду города. Тогда граф объявляет Италии войну.

В Республике Фиуме введены «поэтические» порядки. Обязательное условие гражданства – получение музыкального образования. Каждый день на центральной площади играет оркестр и перед народом выступает д’Аннунцио. Конституцию для своей маленькой, но гордой республики он написал в стихах. С приходом к власти д’Аннунцио город наводнился контрабандистами, пиратами, авантюристами и художниками. Когда в Фиуме закончился хлеб, всем стали выдавать пайки кокаина.

Республика Красоты – так её прозвали – продержалась шестнадцать месяцев. После бомбардировки Фиуме д’Аннунцио был вынужден город сдать. Но в Италию он вернулся народным героем.

Фазан красив… Конечно, непонятно, что бы случилось бы с графом, очутись он в реалиях военного Донбасса. Скорее всего, его «фиат» был бы смят катком войны, так же, как и тот красивый фазан нашим серым фургоном. Донбасс – не Италия, здесь реальность пожёстче будет. Тут предпочитают дешёвую водку дорогому кокаину. Нам выпала не поэзия, а суровая проза войны.

При всём при этом отчаянные командиры Донбасса со своим брутальным шармом вполне бы могли составить конкуренцию харизме итальянского графа.

Но… Фазан красив. На гербе никем не признанной Республики Красоты, по распоряжению д’Аннунцио был выведен гордый, наглый и отчаянный девиз «Кто против нас?». И мне нравятся все эти свободные и гордые Республики, которые вспыхивают в разные исторические времена на политическом небосклоне. Уже в нескольких мне удалось побывать. Я был в Южной Осетии, Арцахе и, вот, сейчас работаю в ДНР. И если в прошлых я был всего лишь гость, то сейчас меня можно назвать жителем. Донецкая Республика – это моя Республика Красоты.

Дончане вытерпели, простояли и добились своего – теперь Донбасс будет вместе с Россией. Но мне даже немного жаль, что после окончательного присоединения здесь не будет дышаться так отчаянно и свободно – сюда приедут чиновники-слонопотамы, серые прокуроры, судьи в мантиях, полицейские в формах и наведут свои порядки.

Но это будет после нашей Победы.

* * *

А в другой раз, когда мы ехали по делам на другом, легковом автомобиле, ещё один фазан, перебегая дорогу, попал нам под колёса и помял бампер.

Останавливаться, как и в первый раз, мы не стали.

Горка

Наши деды, которые добились тогда Великой Победы, классно выглядели.

У наших дедов были начищенные пуговицы, широкие погоны и широкие галифе. У меня есть фотка моего деда – китель, чуб, имперские погоны. Прошу любить и жаловать – майор НКВД. Дошёл до Риги, был ранен.

К сожалению, после войны галифе и широкие погоны в армии отменили. А зря. Вместе с этими погонами и свободными галифе стал уходить из СССР дух Империи. Погоны стали уже, у военных появились тесные приталенные пиджаки с галстучками и брючки со стрелочками – тьфу! Это форма времён застоя, после которого советская Империя и рухнула.

Но всё возвращается на круги своя. Галифе сейчас не шьют, но на Донбассе, когда в 2014 году здесь началась война, нашли им замену. Не сговариваясь, ополченцы стали покупать костюм «горка». Штаны из него сделаны по принципу галифе – вверху широкие, свободные, а к низу сужаются. Всё в этих штанах хорошо: помимо ремня и прилагающих подтяжек застёгиваются они на две пуговицы, надёжно. В боковые карманы вход тесный – ничего не выпадет. Накладные же карманы спереди закрываются на пуговицу, а задние застёгиваются на молнию. Карманов много, кучу полезных вещей можно взять с собой на выезд.

В «горке» ты сразу преображаешься. Вот я – паршивый интеллигент, рефлексирующий и сколиозный – груз прочитанных книг, Чехов вместе с Достоевским давят на меня. Но как только надеваю военные штаны – чудо! Как в сказке – в чан с молоком окунулся и помолодел – сразу выгляжу бодро и мужественно.

Тут, вообще, надо сказать, что форма красит человека, а не человек форму. Вот в мирной жизни был мил человек фиг знает кем, хоть бомжом последним, хоть очкариком занюханным, или, прости Господи, блогером-фрилансером, но вот как оделся в милитари – боец-молодец!

Поэтому я не снимаю штаны-горку, даже когда возвращаюсь домой из военной командировки. Пусть все знают, какой я крутой. Пусть красивые девушки оборачиваются и смотрят мне вслед. И некрасивые пусть тоже обернутся и тоже пусть посмотрят.

Правда, подтяжки от горки я снял – и так горблюсь. На левой ноге завязочка оторвалась, но на правой я ленточку сохранил. И, обвязывая её вокруг голени, я крепко завязываю её на бантик. С одной ленточкой и с бантиком так даже интересней выгляжу. Загадочней.

Ведь и Дон Кихот на ленточках завязывал свой шлем – тазик для брадобрея. Чем я хуже Дон Кихота?

Он, правда, был рыцарь печального образа, я же – самого весёлого. Находясь в опасных для жизни военных условиях, я улыбаюсь. Не потому что смешно, а потому что страшно. «Если смерть улыбается тебе в лицо, улыбнись ей в ответ» – так Марк Аврелий, император-философ из фильма «Гладиатор», наказывал. Правда, стоическую улыбку я ещё не выработал, пока моя улыбка искрит лёгким безумием.

Однажды я зайду в горке, со своей безумной улыбкой на лице к директору какого-нибудь банка. Арестую его, экспроприирую его имущество и отожму у него автомобиль. Это в Москве будет, уже после Победы. После уже нашей Великой Победы.