Смерть в июле и всегда в Донецке

Всё, баста, скажу, никаких больше буржуев, кончилось ваше время. Империя наступила.

Империя

– Такой хороший город… Зачем отдали… – сокрушался писатель Герман Садулаев, когда мы сидели с ним и обсуждали сдачу Херсона. Хотя Садулаев по национальности был чеченцем, а по политическим убеждениям коммунистом, внутри он всегда оставался русским империалистом. Сверху красный, а внутри белый, как редька – так бы сравнил Садулаева сменовеховец Устрялов, если б не был репрессирован Сталиным в 30-х и каким-то чудом дожил до наших дней. Но грузину Сталину удалось по его заветам возродить Российскую империю, пусть и в виде СССР.

И вот мы, дети этой Советской империи, представители неудачливого поколения, при котором она рухнула, сидели за одним столом в пустом питерском баре.

Нас было четверо. Модный фотограф Провоторов, русский писатель Айрапетян, Садулаев и я. Время было позднее, за разговорами перевалило за полночь, мы цвели сложно и каждый по-своему, но все не уставали жаждать возрождения былой славы России. Первой жертвой этой славы должна была пасть Украина. Но несмотря на все наши разговоры, грёзы, стратегии и желания, Украина всё никак не падала. Больше того, недавно пришлось зачем-то оставить Херсон.

Как журналист, я был в Херсоне в последний день перед тем, как туда зашли ВСУ. Садулаев был вместе с русскими войсками до меня. Провоторов и Айрапетян не были, но были бы не прочь там побывать.

– …а я слышал, как один чеченец приехал туда и комбайн с полей отжал. Он даже не военный, просто приехал за комбайном. Тут же в Крыму и продал, – не без доли восторга рассказывал нам Герман историю одной частной контрибуции.

«Ну, а что тут поделаешь? – подумал я, – это перегибы империализма. Но в целом, Империя – хорошая идея».

Её и живём.

А hard day’s night ин Мелитополь

Мелитополь. Кафе. Вечер ещё одного насыщенно прожитого дня. Стены кафе, где мы сидим, обиты зелёным бархатом. Кабинки с диванами и столами освещены настенными светильниками и отделены друг от друга решётчатыми перегородками так, что можно наблюдать соседей, но при этом им не мешать, не привлекая к себе внимание.

Романтический полумрак, который создаёт здесь тусклое освещение, кажется здесь романтическим вдвойне, так как время уже позднее, времена сложные, да и посетители кафе непростые и разнообразные.

В большинстве своём это военные. Сборная солянка, сборная страны-империи, пришедшей в этот захолустный уголок: ахматовцы, мобилизованные, добровольцы, инструкторы, бойцы в отгуле, штабные, проезжие артиллеристы – кто в лес, кто по дрова. Мимикрирующие под обстановку оперативники разных спецслужб в штатском узнаваемы с первого взгляда. Куда же без них, особенно здесь. Просто подозрительные и неопознанные личности. Это одно из немногих мелитопольских кафе, которое принимает гостей до позднего вечера. И так как скоро комендантский час, гости здесь специфические. В том числе и наша небольшая компания из трёх человек.

Это Мелитополь. Надо признаться, сложный регион. Раньше Мелитополь был скучной и пыльной украинской провинцией на юге, а сейчас, после того как в город вошли русские войска, он стал административным центром присоединённой Запорожской области, и жизнь здесь забурлила. Старая столица области, город Запорожье, осталась за украинцами. Пока осталась. Мы туда ещё не добрались, но обязательно доберёмся.

Ведь нашу Империю не победить, она долго спала, и сейчас только просыпается. Зевая и потягиваясь, она наносит удар за ударом. Как следствие одного такого зевка, мы и очутились в Мелитополе: военный журналист, бывший морпех и командир снайперского подразделения.

И не только мы. Город наводнился людьми разных национальностей в пёстрой форме разных подразделений. За короткий срок Мелитополь превратился в Вавилон. На блокпостах тебя встречают дагестанцы. На улице замечаешь машины с донецкими номерами. В госпиталях полно бурятов и тувинцев. Недавно я ездил к добровольцам-осетинам. Утром мы снимали репортаж о судоплатовцах – молодом добровольческом подразделении, где приоритет отдаётся уроженцам этих мест. Только что мы вернулись с полевого полигона, где обучают мобилизованных, прибывших с Северного Кавказа. Донецкие, русские, азиаты, кавказцы – это пришёл сюда Русский мир. Орда, говорите? Russian Pax – мне ближе латынь.

Жители Мелитополя только недавно стали жить в нашем Russian Pax и с недоверием относятся к приезжим. Понаехали! – иногда читаешь на недовольных лицах горожан. Многим такие перемены в жизни и такая джентрификация пришлась не по нраву. Абсолютно лояльным население Мелитополя не назовёшь. Но… ничего, привыкнут. Стерпится – слюбится. Да, многие мелитопольцы смотрят недоверчиво на приезжих. Но некоторые и с интересом – мимо нас прошли два низкорослых бородатых чеченца с тремя местными девушками. Они сели за соседний с нами стол. «Чехи» хоть ростом и невелики, но при оружии. Молодые-удалые, бородки «боцманские» – Аллах не велит носить усов, иншаллах. У девушек губы ярко накрашенные, они и выше, и крупнее своих спутников. У девушек пышные, южные формы, которые так нравятся парням с Северного Кавказа. И не только с северного. И не только с Кавказа.

Мелитополь. После совместно проведённого рабочего дня мы зашли поужинать в кафе и уже сделали заказ. Нам… Харьков, Одессу, Киев. Но вот как-то сразу попасть в эти родные русскому слуху города не получилось, и сейчас мы ждём пельмени и салаты в кафе Мелитополя. Кормят тут неплохо, заверил нас Сокол.

Сокол. Инструктор, снайпер, командир снайперов. Мы встретились с ним после утреннего знакомства с судоплатовцами – молодой гвардией из последователей знаменитого контрразведчика. День выдался насыщенным – потом мы с Соколом поехали в поля, где под его руководством тренировались стрелять из снайперских винтовок мобилизованные. Мне запомнился один, с позывным «Бес» – веселый и шeбутной молодой осетин. Он подшучивал над товарищами и хрипло хохотал. Занятия проходили в зелёных полях Запорожья, и горизонт загорался красным от уходящего за холмы солнца.

– Не стрелять! Машина! – выставленный наблюдатель следил, чтобы проезжавший по шоссе у холмов автомобиль не попал под случайный снайперский огонь. Хотя… мало кто из мобилизованных мог даже случайно попасть в движущуюся цель, многие только осваивали для себя этот новый инструмент – снайперскую винтовку.

Когда холмы уже догорали в пожаре заката, мы поехали обратно в Мелитополь.

И сейчас уже темно. Мы сидим в кафе и выпиваем, на часах около девяти. Сокол – напротив меня, ему за тридцать. Но он уже успел послужить в разных уголках страны. Какое-то время работал при штабе, но штабная работа ему не понравилась.

– Мне нравится выпивать, алкоголь расслабляет, и от него я получаю удовольствие, – спокойно признаётся он, хотя и пьёт немного. Сокол, вообще, очень спокойный и рассудительный человек. Таким и должен быть снайпер – спокойным и выдержанным. Даже в экстремальных ситуациях. А в такие ситуации Сокол попадал.

Уже вечер, день был насыщенный, и Сокол в моём усталом воображении рисуется, как Соло – капитан-контрабандист космического корабля из всем известной фантастической саги. Тем более из букв его позывного легко собирается имя этого персонажа «Звёздных войн». Война ведётся и в данный момент, и ночи в Запорожье тоже очень тёмные и очень звёздные. Сокола долго мотало по Галактике, пока его корабль не причалил в Мелитополе. Здесь Империя нанесла ответный удар.

Как подтверждение моей ассоциации, в кафе зашли имперские солдаты – военная полиция, Минобороны РФ. Зашли, проверили у кого-то документы, кого-то вывели. Ни мы, ни соседний столик, где между чеченцами и местными девушками во всю налаживался межгендерный и межнациональный контакт, не привлекли их внимание.

Это Мелитополь, кафе. А hard day’s night – вечер трудного дня – так когда-то пели Битлз. Но сидят здесь не working class hero, а warring class – вот забавный каламбур.

– …а мой парень тоже дагестанец, он сейчас уехал, но я ему не изменяю! – донёсся от соседней компании обрывок разговора.

Саур-Могила

Донбасс в большинстве своей территории степной, и у войны на ровной местности, разделённой только лесополками, своя специфика. Прежде всего идёт борьба за те немногие высоты, которые дают преимущество перед противником. И чем выше высота, тем больше крови льётся за её обладание. Саур-Могила, высота с мрачным и зловещим названием, – одно из таких мест.

Мы заехали сюда на пути к границе с «Большой землёй», когда возвращались домой. Хотя спустя полтора года с начала СВО, совершенно уже непонятно, возвращаешься ли ты или, наоборот, едешь из дома.

Саур-Могила – самая высокая точка Донбасса. При советской власти здесь построили мемориальный комплекс – 80 лет назад отсюда с большими потерями выбивали фашистов. Из немецких дзотов и огневых точек, которые располагались на высоте, щедро поливали железом, но наши солдаты под огнём упрямо ползли наверх. Немцы бросали в них гранаты, и гранаты скакали вниз по склонам – вычитываешь из военных мемуаров такие подробности, и у самого мурашки скачут по спине. Теперь-то ты всё понимаешь, разбираешься в войне. Но какое упорство и самоотверженность! Хотя возможно и не «само» – тогда, как и сейчас, тоже отдавали приказы, не считаясь с потерями. И приказы выполнились… Медленно, медленно ползла кровавая улитка по склону…

Саур-Могила – это часть Донецкого кряжа. Это образование – вздувшийся пузырь Земли, ландшафтное последствие не вскрывшегося миллионы лет назад вулкана. Жарко тогда было под землёй. Магма бушевала-бушевала под кожей планеты, да сил прорвать оболочку не хватило, вздулся только прыщ на поверхности.

А на поверхности жарко стало не только в 1943 году, но и потом, в 2014-м. Почти десять лет назад взорвался вулкан на киевском майдане, и магма неонацизма дотекла до Донбасса. Украинские националисты рвались к границе с Россией, чтобы отрезать Донбасс и затопить в крови и огне только что родившиеся русские республики.

Через Саур-Могилу к Изварино, единственному тогда пропускному пограничному пункту, взятому под контроль ополченцами, потянулся вдоль границы с Россией язык украинских бронеколонн. И Саур-Могила переходила из рук в руки как важная, стратегическая высота. Тут проходили, может, и менее кровопролитные, чем в 40-х годах прошлого века, но не менее значимые бои уже с новыми «немцами» – так зачастую называют на Донбассе украинских нациков. В итоге «язык» разрезали на несколько частей, и «немцы» попали в котлы.

Сейчас на Саур-Могиле спокойно, это глубокий тыл. Мы, не спеша, по спирали поднялись с тыльной стороны на главный холм, в который воткнута стела. Само восхождение уже потребовало усилий, что говорить о солдатах, преодолевавших этот путь под огнём, когда сверху сыпались на них гранаты. Медленно, медленно ползла кровавая улитка по склону…

Под стелой у подножья – бетонный советский солдат с автоматом. В немом призыве раскинул он руки, как на распятии. Плащ откинут назад и развевается подобно крыльям ангела.

Чуть ниже на смотровой площадке бетонная плита с вырезанным насквозь профилем креста с перекладиной. У неё – ряд табличек с именами героев. Перед ними на газоне цветы, а справа перекладина с колоколом, и любой может позвонить. Мы дёрнули за верёвку, и монолитная тишина распалась на мгновенье, звук колокола помчался в разные стороны и вскоре растворился в небесной глади. Отсюда действительно виден весь Донбасс, видна его ровная и пятнистая степная длань. Застыла на небе разорванная вата облаков, горизонт в светло-сиреневой дымке, до горизонта видны линии лесополок, а в самом низу – наши автомобили у дороги размерами с улиток.

Вниз ведут ступени, лестница длинна, как у библейского Якова, забираться трудно, а спускаться легко. По обе стороны лестницы на разных уровнях установлены бетонные пилоны с батальными сценами. Пострадавший в ходе боёв 2014 года мемориальный комплекс восстановили. И к русским героям 40-х годов добавили новых, героев Русской весны. Это было гениальной идеей – расположить рядом со старыми панно пилоны с бойцами и офицерами сегодняшних дней. В их профилях угадываются лица Моторолы, Гиви, Вохи. Гиви узнаваем по танкистскому шлему. Воха – по берету и бороде. У солдат 40-х немного другая мода – через лестницу старый пилон, где изображён усатый солдат в пилотке. Сегодня у русских бойцов распространены бороды, а тогда лицо брили, оставляя разве что усы. Но жертвуя собой, все погибали за русскую землю одинаково.

В самом низу у подножия – небольшая и аккуратная церквушка. Недалеко от неё – скульптурная композиция – розы обвивают ракету «Град», которая вонзается в землю. Розы – это символ Донецка, Донецк – город алых, красных роз. Донецк нещадно кроют «Градами». Но природа всегда сопротивляется войне, живое – неживому, растение – металлу. А художники, писатели, поэты, скульптуры своими произведениями сопротивляются смерти и пытаются оживить неживое, погибших бойцов они делают бессмертными в своих песнях, картинах, книгах. И в этих бетонных панно по обе стороны лестницы.

А ещё, говорят, когда стоит ясная погода, то с Саур-Могилы можно увидеть Азовское море. И первые донбасские ополченцы, защищавшие в 2014-м эту высоту, его видели. Может быть, конечно, Азов им и грезился в дымке. Но до моря они тогда дошли. И теперь всё Азовское море – внутреннее море России.

Дороги и мосты

– Так, смотри. Едешь по проспекту до упора. Потом поворачиваешь налево, потом по указателю выезжаешь на ДКАД…

Я внимательно выслушиваю по телефону инструкцию от Славы, нашего водителя. Мне нужно добраться из Донецка до Горловки через Ясиноватую, и в этот раз я еду один. Ранее я несколько раз уже ездил в экипаже, и за рулём был тогда Раллист – другой наш водитель, «спартанец», повёрнутый на военной экипировке и экстремальной езде. Но Раллист, согласно своему позывному и увлечениям, всегда гнал так, что было не до запоминания дороги – вестибулярный аппарат весь трясся, кружилась голова и немного подташнивало.

Для такой быстрой езды, которую, как считал Гоголь, любил любой русский, были ещё веские основания – до Ясиноватой Раллист всегда выбирал кратчайший путь. А кратчайший путь лежал в нескольких километрах от линии фронта, и дорога находилась в зоне минного и артиллерийского обстрела, о чём свидетельствовали ямы от разрывов в асфальте и обломанные деревья в пробегающей по сторонам лесополосе. Чем ближе к передовой, тем быстрее ты должен передвигаться – тем самым ты уменьшаешь вероятность попадания по тебе случайного снаряда или мины. Или даже шальной пули.

Это правило мною было усвоено ещё в самом начале СВО. Мы тогда приехали к «спартанцам», которые штурмовали Волноваху. Они уже вошли в город, закрепились, а своим перевалочным пунктом сделали ангар автомобильной мастерской на окраине у въезда. В ангаре готовились зайти в Волноваху ещё группы штурмовиков, туда же загнали два БМП. Ещё одно БМП до города не доехало и дымилось, догорая, на улице в поле. Дымилась и земля – от поля, вспаханного железом, поднимался пар. Пришла жара в начале марта – дымилась кострами городских сражений и сама Волноваха – в облачное небо с разных районов города впивались дымки. Город подвергался артобстрелу, в воздухе гремело, стучало, грохотало.

Но иногда в этой симфонии разрушения возникали паузы, и обстрел на некоторое время прекращался. В один из таких антрактов из города на нас выехал автомобиль с гражданскими.

Автомобиль, из стёкол которого торчали белые ленточки, был нами остановлен. В нём находилась семья с двумя маленькими детьми. Они собирались ехать в Ближнее, в село под Волновахой, где находились пожилые родители и лекарства для маленькой девочки – та была больна эпилепсией. Но ехать в Ближнее было плохой идеей. В Ближнее прилетало, дорога была разбита снарядами, гусеницами и распутицей, и проехать туда на легковом транспорте было очень затруднительно, если невозможно.

Пассажирам легковушки нами было навязано более разумное предложение – ехать в Бугас. Там было относительно безопасно, и там собирали беженцев из Волновахи в колонну. Но молодая мамаша была растеряна, она смотрела на нас глазами испуганной крольчихи, пыталась возражать, её голос дрожал, она жалобно причитала, что ей надо в Ближнее. Она не понимала, что сейчас в Ближнее дорога может оказаться очень дальней. Она была готова расплакаться. Она не понимала, что происходит.

Честно говоря, я тоже до конца не понимал, что происходит, когда получил приказ сесть за руль нашего джипа. Я и сам находился только в стадии адаптации к военным условиям и пребывал в состоянии прострации. Я не мог ещё свыкнуться с мыслью, что вполне возможно именно сейчас прилетит какой-нибудь кусок железа и всех нас убьёт – такая необратимость казалась мне ужасно несправедливой. Всего-то несколько недель назад я жил привычной питерской жизнью и не верил, что начнётся война. А тут такая смена обстановки. А так как провожатый «спартанец», который нас привёз в Волноваху, оставался здесь, то на меня в этот самый конкретный момент взвалилась большая, как мне казалось тогда, ответственность – проехать под возможным обстрелом два километра по засыпанной осколками трассе, где тут и там стояла раскрученная бронетехника.

– Ты готов? – спросил меня Семён, военкор гораздо более опытный, но не умеющий водить.

Я кивнул.

– Ты должен ехать с максимально большой скоростью! Дави на газ! А вы езжайте за нами! Не отставайте! – сказал он отцу перепуганного семейства, – вот, возьмите бронежилеты, укройте ими детей. – Мы передали им в машину пару наших броников.

Когда ехали по опасному участку, стрелка спидометра дрожала на отметке в 140 км в час, а я опасливо поглядывал направо, где из посадок нас могли обстрелять. Как выяснилось позже, смотрел я туда совершенно зря – глядеть нужно было налево, враг был с левой стороны, и только слева мог вестись огонь. Так как я приехал на Донбасс только пару недель назад, то ещё очень плохо ориентировался на местности.

Но до Бугаса тогда доехал.

– …потом ты проезжаешь обваленный мост… – Слава по телефону продолжает объяснять мне дорогу до Ясиноватой.

Мосты… Разрушенные мосты на Донбассе – привычное дело. Особенно часто встречаешь их на освобождённых территориях. Отступая, противник отплёвываясь и харкая снарядами, минами и ракетами, подрывает мосты за собой. Как-то мне удалось стать свидетелем одного такого подрыва. Мы находились на острие атаки, шло наступление на Мариуполь. Бойцы народной милиции ДНР уже зачистили Талаковку, и мы стояли вместе с командиром артдивизиона «Белым» у бензоколонки на окраине села и, пользуясь случаем, на халяву сливали бензин. Мариуполь был на расстоянии одного рывка, перед городом Марии оставался последний посёлок Сартана, и туда уже заходили группы наших штурмовиков. Мимо нас, по дороге к Сартане, шла военная техника, как вдруг раздался мощный «бабах» и в полукилометре вырос грибок. Это отступающие неонацисты-азовцы подорвали мост через Кальмиус. Взрыв был мощный, а так как у страха, как известно, и глаза велики, мне показалось что даже тепло от взрыва коснулось моей щеки. Через полчаса мы уже были на обрубке моста и снимали, как донецкий спецназ форсирует реку на надувной лодке. А на горизонте над Мариуполем уже вились чёрные ураганчики пожаров.

– …а этот взорвать они не успели, – сопровождавший нас военный указал на сапёра, который разминировал мост перед Талаковкой в тот момент, когда мы по нему проезжали обратно, возвращаясь домой.

Не сказать что я сильно обрадовался этой информации.

– Сколько? – испуганно и восторженно переспросил я, узнав, что мы туда-сюда ездили по тонне взрывчатки.

Чтобы взорвать мост перед Волновахой на трассе Донецк-Мариуполь, врагу понадобилось, наверное, около десятка тонн. Этот автомобильный мост в районе Новотроицкого был не через реку, а через холмистый ландшафт. На этой дороге располагался пропускной пункт – граница после событий 2014 года установилась в этом районе. Перед началом СВО враг предусмотрительно отошёл на свою вторую линию, а когда началось наше наступление, асфальто-бетонное полотно было подорвано.

По этому участку пути долгое время опасно было ездить. От трассы противника отогнали, но недалеко, и дорога постоянно обстреливалась. Со стороны Волновахи после Бугаса и со стороны Донецка после Еленовки были выставлены блокпосты, и даже наша мигалка, купленная в донецком магазине, пропуск ДНР за стеклом и самоуверенный вид не всегда помогали проехать без проверки документов. Но мы рисковали – проезд через этот отрезок существенно экономил время, объезд полями через Докучаевск увеличивал путь на 40 минут, а также, вместе со временем, увеличивался и износ амортизаторов.

Когда я стал ориентироваться на местности и освоился до такой степени, что вызвал из столицы на майские праздники свою жену, мы вместе поехали по редакционному заданию в освобождённый недавно Мариуполь.

– Пропускаю, но в последний раз, – строго сказал боец, остановивший мой броневичок на блокпосту. Я не стал спорить. По инструкции меня должен был сопровождать какой-нибудь брутальный военный, а не красивая девушка. Мы проехали опасный участок, как и положено с большой скоростью, перескакивая с полосы на полосу и объезжая осколки. Перед подорванной секцией ушли вправо и спустились вниз – автомобильный трафик был налажен под мостом. Мост надёжно охранялся – под ним стоял БТР с направленным на нас дулом. Проезжая мимо, я поприветствовал бойцов возле него, показав им открытую ладонь.

Обратно, помня обещание постового больше не пускать, мы поехали уже через Докучаевск, и вместо прямой сделали эллипс в 40 минут. И правильно сделали – на выезде из Докучаевска от минного обстрела горело поле, а из посадки шмалял во вражью сторону наш танк – были видны вспышки на опушке. Участок трассы, по которой мы ехали утром, обстреливался, и если бы мы возвращались по этой дороге, то попали бы под перекрёстный огонь. Несмотря на то, что вероятность прямого попадания в наш бронеавтомобиль была относительно невысока, всё равно, находиться под обстрелом – это всегда нервно и неприятно.

После весны наступило лето, и этим летом мне запомнился ещё один разрушенный мост. Это было в Волчанске на границе с Россией. Тогда уже – бывшей границей. Мы направлялись из Лимана, уже Красного Лимана, в Белгород, чтобы уехать на побывку в Москву. По пути заехали в Купянск, наш уже Купянск, и сгрузили в сейф одной молодёжной проправительственной организации оружие, которое возили с собой на всякий экстремальный случай, – оружие могло стать предметом долгих вопросов и разбирательств на пограничном пункте.

К слову, надо сказать, что приграничные дороги в Харьковской области отвратительные. И виной тому не война, точнее, не совсем она. Дороги разбиты временем и долго не ремонтировались. Асфальт с дорог облез, повсюду ямы, камни, галька, как будто едешь не по административному центру, а по заброшенной в глухомани деревне.

Наверное, это целенаправленный саботаж украинских властей, рассуждали мы, проезжая поздним вечером Волчанск. Видимо, дороги не ремонтировались специально и, как минимум с 2014 года, чтобы задержать возможное наступление русских на Харьков. Но русские всё равно наступили, и даже специально подорванный мост на окраине Волчанска их не остановил. Увидя перед собой звёздный провал, мы свернули, как и положено, для этих мест и времён, под мост и выехали в поля. И долго мы по ним плутали, не находя переправы. Вернулись, поехали в другую сторону, в лес. Потом вернулись снова в поля. Потом снова заехали на мост и остановились, стали писать сообщения нужным людям.

Время было позднее, день был насыщенный, и он измотал нас, мы были замученные и нервные. Усталые и довольные ребята возвращались домой – так пишут в детских сочинениях – это не про нас, мы были усталые и раздражённые. И писали мы историю своей жизни и своей страны. В этот день мы преодолели сотни прифронтовых дорог Донбасса и Харьковщины, и нам предстояло ещё намотать на колёса сотни километров на пути в сердце России, биение которой явственно ощущалась нами и всеми, кто находился на территории бывшей Украины. И наши сердца с нашей Империей бились в унисон. В отличие, наверное, от большинства жителей Москвы, куда мы направлялись.

В конце концов, нужные люди написали нам ехать просто вперёд. Оказалось, что в случае с мостом за Волчанском не стали сооружать параллельную переправу, было найдено другое техническое решение. В пролом просто насыпали гравия и земли, и по нему можно было проехаться, как на американских горках.

Или на русских, так точнее.

После пропускного пункта в Шебекино, который мы проехали быстро благодаря протекции нужных людей, в Белгородской области сразу начались хорошие, имперские, дороги. Заряженные энергетиками, мы ехали по ним всю ночь, поочерёдно меняясь с Раллистом. Благо по платным российским трассам для машин с дэнээровскими номерами тогда проезд был бесплатный.