Еще шесть месяцев июня

После его смерти они продолжали каждый год приглашать нас. Каждый год мама упоминала эту поездку, а я не смела надеяться. Каждый год проходили дни между Рождеством и Новым годом, а мы оставались дома. Не знаю, почему они продолжали держать с нами связь, когда она так долго игнорировала их. Или им просто было очень жаль нас, или узы братства, сформировавшегося в общежитии во время первого курса папиной учебы в университете, были настолько крепким, что даже смерть не могла разорвать их –  они соединили семьи и поколения. Когда мне было тринадцать, приглашение как раз совпало с ее очередным хаотичным приступом энергии, и вот, после пяти лет социальной изоляции, мы отправились с ними на острова Теркс и Кайкос. Если вкратце, поездка прошла не очень удачно.

Мама поправляет пояс на халате и отходит от меня, пятясь к лестнице.

– Ладно уж, иди веселись, маленькая нахалка, –  говорит она.

Я выхожу из дома и сразу же проверяю телефон. Новое сообщение от Кэплана:

Не убивай меня, но я пришел пораньше, чтобы помочь с подготовкой.

Я начинаю печатать, но останавливаюсь. Мы хотели прийти к Холлис вместе. Конечно, это правильно и резонно, что он пришел пораньше на вечеринку по случаю дня рождения своей девушки. И, конечно, это неправильно и глупо, что я не могу пойти на вечеринку без него –  да что уж, я даже в комнату без него зайти не могу. Я пинаю бордюр. Пинок отдается болью. Я сажусь и хватаюсь за ногу, на глаза наворачиваются слезы. Я накрасила их маминой тушью, на мне сарафан, купленный в десятом классе, и я чувствую себя дурой. От Кэплана приходит еще одно сообщение:

Не смей отмазываться, я приду за тобой

Я отвечаю:

Не надо, все нормально

То есть ты идешь?

Я не отвечаю.

Я встречу тебя, как только ты доберешься до места

9

Кэплан

Холлис обожает принимать гостей. Она прямо-таки светится от счастья. Когда я как-то раз сказал об этом, она ответила, что ей просто нравится быть в центре внимания и быть лучшей. Мое первое настоящее воспоминание о ней связано с вечеринкой на ее заднем дворе.

Этот задний двор прямо-таки предназначен для катания на санках –  за угловым домом расположен длинный пологий склон. Когда мы были детьми, она постоянно приглашала всех на первый большой снегопад. Ее сестры тоже звали друзей, одноклассников, детей из квартала, и это называлось «праздником санок». Когда я оказался там в первый раз, нам было лет девять-десять. Мне казалось странным идти тусоваться домой к какой-то девчонке, но Куинн убедил меня пойти, потому что услышал на детской площадке, как Холлис расписывала все прелести катания на санках. Она говорила, что это похоже на полет. Я в жизни не видел столько гирлянд в одном месте, сколько на ее крыльце, где нас ждал горячий шоколад. Я помню эти самые гирлянды, деревья, маршмеллоу и затылок Холлис. Из-под синей вязаной шапочки торчали длинные рыжие косички, и она неслась на санках впереди меня, быстрая, как метель, как детство. Это было так сильно, так ярко и так пронзительно, как первый раз, когда ты понимаешь, что девочки на самом деле красивые.

Сегодня вечером воздух теплый и тяжелый, а ей исполняется восемнадцать. Когда я заворачиваю за угол дома, то вижу, как Холлис балансирует на табурете, пытаясь повесить бумажный фонарик. Она сдувает с лица прядь волос, на ней моя футболка с логотипом нашей школьной команды и обрезанные шорты. Я вдруг ни с того ни с сего чувствую к ней самую искреннюю привязанность, и мне почему-то становится грустно. Увидев меня, Холлис улыбается, потом со стоном протягивает мне руку. Я усаживаю ее на плечи, чтобы помочь повесить остальные фонарики, меня обдает жаром ее бедер, прижимающихся к моей шее. Когда мы заканчиваем, фонари спускаются от их домика на дереве к перилам крыльца. Мы заходим в дом, чтобы Холлис переоделась, и занимаемся сексом.

Когда собирается народ, солнце уже садится, и свет от фонариков становится ярче. Во дворе разводят костер, несколько парней играют в «пивной кубик» [21] на большом листе фанеры, который Холлис положила на два табурета специально для этого. Куинн недавно уехал, потому что по пятницам он обязан выполнять общественные работы, но перед этим мы с ним перевернули фанеру, чтобы показать Холлис его подарок. Я немного помогал ему, сообщая, когда мы куда-нибудь уходим, чтобы он тайком смог порисовать. На листе зелеными и золотыми буквами написано: «СТАРШАЯ ШКОЛА ТУ-ДОКС, ВЫПУСК-2016», ниже, только золотыми: «ТОСТ ЗА ХОЗЯЙКУ: ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЕВА!» Вокруг надписей нарисована карта нашего городка со всеми важными для нас местами: нашими домами, старшей школой, младшими школами, рекой Литл-Бенд, закусочной «Орбен энд Санс», озером Понд. Надо было видеть выражение ее лица, когда мы перевернули лист –  только Куинн мог нарисовать такое: массивные граффити и идеально четкие линии. Я понимаю, что мне следовало бы приготовить ей другой подарок, а не подмазываться к творению Куинна.

Холлис сделала тысячу фотографий фанеры, потом ушла куда-то и вернулась с упаковкой маркеров. Она попросила всех написать свои имена белыми печатными буквами, но сначала посоветовалась с Куинном, пока он еще не ушел, и тот ответил, что она может хоть танцевать на фанере, пока та не расколется пополам. Это ее подарок. Я подписываю: «С днем рождения, самая лучшая девочка в мире, с любовью, Кэп». За это меня дразнят со всех сторон, но мне плевать.

Мне звонит Мина, и я выхожу на подъездную дорожку, чтобы встретить ее. Она выглядит очень напряженной и прижимает к груди сумку. Мне хочется взять ее за руку или сделать хоть что-нибудь, чтобы ей стало лучше, но вряд ли это поможет. Мы вместе идем на задний двор, и я очень хочу, чтобы Куинн уже вернулся –  у него здорово получается рассмешить Мину, –  но тут Холлис выкрикивает мое имя и машет нам рукой.

– У тебя очень красивый задний двор, –  говорит Мина, глядя на бумажные фонарики.

– Пойдем, покажу, что сделал Куинн! –  Холлис тянет Мину к импровизированному столу, немного властно, и Мина вынуждена отпустить сумку от груди. На столе уже расставляют стаканы, но Холлис заставляет ребят подождать, чтобы Мина подписала фанеру.

– Ну вот, теперь все в сборе! –  объявляет Холлис, и Мина улыбается по-настоящему. Она достает из сумки книгу.

– Ты принесла книгу? –  спрашивает Бекка.

Ненавижу Бекку.

– Э-э-э. –  Мина оглядывается по сторонам, а потом опускает взгляд на свой подарок и тут же протягивает его Холлис, которая смотрит на книгу с таким видом, будто ни разу в жизни не читала. –  Это тебе. От Кэплана. Я лишь забрала ее в «Дасти».

– Он забыл забрать ее сам, да? –  спрашивает Холлис, закатывая глаза.

Они вместе смеются, и все опять хорошо.

– Мы можем отметить на этой карте все места, где ты что-нибудь забывал, –  говорит Холлис, показывая на стол. –  Они рассыпаны по всему городу.

– Ой, я думаю, его отвлекли новости из Мичигана, –  говорит Мина.

– Мичигана? –  переспрашивает Холлис и смотрит сначала на Мину, потом на меня.

Я замираю. Вот черт! Я отчаянно пытаюсь вспомнить, говорил ли что-нибудь Холлис о Мичигане. Я ведь должен был! Как я мог ничего ей не сказать?

– Ты поступил?

– Да. Я был совершенно уверен, что…

Но тут она обнимает меня и говорит куда-то в шею:

– Поздравляю!

От облегчения я целую ее.

Все еще мрачная Бекка пытается оттащить от меня Холлис, чтобы сделать фото, но та не собирается отпускать меня, и между ними происходит молчаливый яростный спор.

Бекка поворачивается к Мине:

– Эй, Мина, я хотела попросить прощения за то, что повела себя как стерва тогда, в коридоре.

– О?

– Ну когда я вспомнила ту шутку про щенка. Мне казалось, это смешно, но нет.

– Не волнуйся, –  отвечает Мина. –  Сейчас мы все чувствуем ностальгию по былым временам.

– Точно! Так и есть!

Холлис с довольным видом подмигивает мне и уносит книгу в дом, чтобы с ней ничего не случилось.

– Ну и что я выбрал в качестве особого подарка? –  шепчу я Мине, когда она подходит ко мне.

– Книга называется «Моя гениальная подруга».

– Очень к месту.

– Прости, я запаниковала. Мне казалось, все будут ей что-то дарить, а потом я почувствовала себя не в своей тарелке и…

– Нет, ты спасла мою задницу. Я не приготовил ей никакого подарка.

Мина смотрит на меня и качает головой.

– И понятия не имею, как так вышло, что я ничего не сказал ей про Мичиган.

– Тебе что, нравится летать так близко к солнцу?

– Всем нравится. Не в этом ли смысл того мифа?

Я быстро отхожу, чтобы наполнить свой стакан, делаю глоток пива и возвращаюсь обратно.

– А что это за шутка про щенка?

– Ой, я уже и не помню.

Это почти то же самое, что и «не важно». Но я решаю оставить Мину в покое, потому что она все еще немного нервничает, и говорю:

– Хорошо, что ты пришла. Холлис очень обрадовалась, точно тебе говорю.

– Поверить не могу, что Куинн нарисовал на той карте и мой дом, –  отвечает Мина.

– Ну еще бы. Он рядом с моим.

– А где он, кстати?

– А, на общественных работах. Вернется часам к девяти.

– Классный подарок, –  говорит Мина, глядя на лист фанеры.

– Да. И кстати, я ему помогал. Выманивал Холлис из дома и все такое.

Тут кто-то выключает музыку, и две девчонки спускаются по ступенькам заднего крыльца с тортом в руках. Все поют для Холлис, которая так и лучится довольством –  пока я не встречал никого, кто бы точно знал, что делать, когда ему поют «С днем рождения», кроме нее. Мина слегка подталкивает меня, и я подхожу, чтобы встать рядом с виновницей торжества. Холлис целует меня, а затем закрывает глаза и загадывает желание. После того как она задувает свечи, все хлопают в ладоши и кричат. Кто-то окликает ее, спрашивая, что она загадала.

– Не отвечай, –  шепчу я ей на ухо. –  Пусть катятся к черту, сохрани свое желание в тайне.

Она берет бутылку водки со стола, поднимает ее в тосте и говорит:

– За еще шесть месяцев июня!

Кто-то встряхивает бутылку шампанского и начинает обливать нас. Холлис делает глоток водки и передает бутылку мне. Кто-то снова включает музыку, все танцуют и обнимаются, даже Мина.

– НА КОЛЕНИ! –  кричит один из парней и начинает заливать водку в открытые рты всех желающих. Холлис, мокрая и липкая от шампанского, целует меня, и тут… Все происходит очень быстро. Народ, сталкиваясь друг с другом, проходит мимо нас. Кто-то из толпы протягивает бутылку над Миной. Она качает головой, но тот, кто вытянул руку, не видит этого или не понимает. Бутылка наклоняется. Мина, крепко сжимая рот, пытается увернуться, но толпа за спиной ей мешает.

И вот она мокрая насквозь. Как и все мы. Остальные смеются и танцуют, но я вижу, как меняется в лице Мина. Я отпускаю Холлис и в одну секунду оказываюсь рядом с Миной, у которой уже подгибаются колени. Она задыхается. Люди начинают понимать, что что-то не так.

Я несу ее в дом. Пьяные одноклассники медленно оборачиваются на нас. Холлис бежит за нами, спрашивая, что случилось. Я не обращаю на нее внимания.

Как только мы оказываемся в доме, Мина начинает всхлипывать. Я несу ее в подвал, где есть ванная. Когда я включаю воду, она немного приходит в себя, но продолжает часто и тяжело дышать. Мина снимает очки, немного прибавляет температуру воды и просит меня уйти.

– Я останусь.

– Иди, я справлюсь.

– Мина!

– Пожалуйста, возвращайся на вечеринку. –  Она поворачивается ко мне спиной. –  Пожалуйста. Как будто ничего не случилось.

Я выхожу, сажусь на пол у двери в ванную и прислушиваюсь к звукам воды, чтобы узнать, не плачет ли она.

10

Мина

Мне тринадцать, и здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть, или, может быть, у меня закрыты глаза. Я лежу на кровати в отеле. Кто знает, сколько людей лежало здесь до меня. Я не могу пошевелиться, потому что на мне что-то тяжелое. В воздухе стоит резкий запах.

Мне восемнадцать, и впервые в жизни я не чувствую себя изгоем. В воздухе снова стоит резкий запах, но я заставляю себя оставаться на месте, посреди толпы, дышу через рот и стараюсь сосредоточиться на чем-нибудь. На фоне темно-синего неба раскачиваются золотые шары, из белой глазури торта торчат высокие розовые свечи. И вот так выглядит любовь –  растрепанной и сияющей. Кто-то пытается взять меня за руку и закружить в танце, но мне самой нужны мои руки, чтобы обнять себя и не дать рассыпаться на части. Но вдруг меня окружает обжигающий запах алкоголя. Я закрываю глаза, чтобы спрятаться от него, –  но это ошибка, которую я повторяю из раза в раз.

••

Мне тринадцать, здесь слишком темно, и я не могу пошевелиться. На мне лежит кто-то тяжелый. Кто знает, сколько людей лежало здесь до меня.

Я тру кожу, пока она не начинает гореть. Мне надо очиститься от этого запаха. Снова стать самой собой. Я одна, но я понимаю, где нахожусь, и знаю, что Кэплан тут, рядом.

– Как долго меня не было?

– Фигня. Минут двадцать. Я могу прикоснуться к тебе?

Я качаю головой.

Кэплан протягивает мне полотенце.

– Прости, –  говорю я.

– Не извиняйся. –  Кэплан ведет меня через дом и парадную дверь на улицу. Я сажусь на бордюр, меня еще немного потряхивает, а еще становится холодно. И я чувствую себя глупо.

– Я…

– Пожалуйста, Мина, хватит извиняться.

– Но мне есть за что.

– Если уж кому и надо просить прощения, так это мне. Это я заставил тебя прийти.

– Глупо получилось. Никто меня не задирал. На меня не вылили свиную кровь.

– Ну да, только водку.

– Было здорово. Все веселились. А я все испортила.

Мы сидим молча. До нас доносятся звуки вечеринки.

– Со мной уже давно такого не случалось, –  говорю я.

– Это из-за запаха?

– Да, наверное. –  Я опускаю голову между коленями.

– Я могу прикоснуться к тебе?

– Да, –  отвечаю я земле. –  Сейчас все нормально.

Кэплан опускает руку на мою спину и начинает массировать ее широкими круговыми движениями.

– Я могу спросить тебя кое о чем?

– Конечно.

– Ты поэтому не хочешь учиться в Йеле? Потому что все это случилось с тобой во время той поездки с семьями друзей отца?

– Не знаю. Да, наверное. Он там учится.

Рука Кэплана замирает на моей спине.

– Сейчас он на третьем курсе, а значит, в следующем году все еще будет там.

– Я думал… Ты никогда ничего толком не рассказывала. –  Голос Кэплана звучит как-то странно, искаженно. Это пугает меня. Я решаюсь поднять на него глаза.

– Ты никогда не говорила, что знаешь его, –  продолжает Кэплан. –  Я думал, это какой-то незнакомец. Кто-то из тех, кто остановился в том же отеле.

– Я не очень хорошо его знала, –  отвечаю я. –  Но да, он один из тех детей. Поэтому он и провожал меня до номера. И поэтому… Не смотри на меня так. Иначе я расплачусь.

Кэплан словно язык проглотил.

– Кэплан, не вздумай плакать, черт тебя подери!

Его руки обвиваются вокруг меня. Помедлив, я опускаю голову ему на плечо. Если бы не Кэплан, не знаю, как и когда я бы снова научилась позволять людям касаться меня.

– Их гребаная открытка на Рождество до сих пор висит на нашем холодильнике, –  говорю я и начинаю смеяться.

– Боже, Мина!

– Ну это же смешно!

– Что тут смешного?

Когда я перестаю смеяться, Кэплан спрашивает:

– Зачем ты вообще подавала туда документы? Если знала, что он там учится?

– Я не думала, что меня примут.

Теперь Кэплану приходится ждать, пока я поплачу.

– Знаю, все посчитали меня неадекватной, когда я не стала подавать документы в другие университеты. Но я уже сказала тебе. Мичиган не был запасным вариантом. –  Я рада, что моя голова лежит на его плече и он сейчас не может видеть мое лицо. –  Я просто хочу быть там же, где и ты.

– А я хочу, чтобы никто из нас вообще никуда не уезжал.

Я слышу шорох колес по гравию. К нам стремительно приближается Куинн, спрыгивает с доски и подхватывает ее.

– Привет!

Кэплан не отвечает, я отодвигаюсь от него.

– Привет, Куинн.

– У вас тут все в порядке? –  Он разглядывает нас в темноте.

– Да, все хорошо, –  отвечает Кэплан.

– Как скажешь, –  говорит Куинн. –  Просто вон там, на подъездной дорожке, собрались девчонки, они перешептываются и смотрят сюда с таким видом, как будто это место преступления.

– Я просто как раз собирался проводить Мину домой, –  объясняет Кэплан.

– Нет. –  Я встаю с бордюра. –  Вечеринка еще не кончилась. Возвращайся к Холлис.

– Все нормально, пойдем…

– Не будь тупицей. Ты не можешь уйти.

– Хватит уже. Я провожу тебя домой.

– Я и сама могу дойти.

– Знаю, что можешь, просто…

– Я могу проводить Мину?

Мы оба смотрим на Куинна.

– Ну если ты не против? –  говорит он, засунув руку в карман и пиная кроссовкой бордюр.

Его плечи ссутулены, брови подняты. Он явно нервничает. Ни разу не видела, чтобы Куинн нервничал. Мне снова хочется смеяться. Я чувствую себя странно –  забавно и легко, как будто плыву.

– Ты же только что пришел сюда.

– Да, но лишь затем, чтобы проверить, тут ты еще или нет. В смысле вы с Кэпом. Так что, если ты уходишь, мне с тобой по дороге. Ну почти.

– Хорошо, –  отвечаю я.

– Ты уверена? –  спрашивает Кэплан. Он тоже нервничает. –  Я не собираюсь оставаться с ночевкой, так что забегу к тебе, когда вернусь домой…

– Нет, оставайся, –  отвечаю я, складывая полотенце и отдавая его ему. –  И передай Холлис, что я прошу прощения за то, что мне пришлось уйти. И за то… Короче, просто еще раз поздравь ее с днем рождения от меня.

– Ладно. –  Кэплан продолжает стоять с полотенцем в руках.

Как только мы с Куинном выходим на дорогу, он возвращается обратно по подъездной дорожке.

– Итак, какого хрена ты вся мокрая? –  спрашивает Куинн.

– Ох, это длинная и нудная история.

– И поэтому Кэплан так смотрел на тебя?

– Как?

– Как будто ты маленький птенчик?

– Да. Не знаю.

– Ты… ну, типа, хочешь поговорить об этом?

– Хм.

– Тебе не обязательно…

– Нет, все в порядке.

– Это не мое дело.

Последние фразы мы произносим одновременно. Я по-прежнему чувствую себя странно. Но не в плохом смысле.

– Нет, правда, все в порядке. Ничего такого, я просто перенервничала, –  отвечаю я.

– Больше, чем обычно?

– Ты сейчас прикалываешься?

– Да, немного. –  Уголки губ Куинна чуть-чуть приподнимаются. –  Не смог удержаться. Но и просто спрашиваю.

– Кто-то вылил на меня водку. Я запаниковала, и мне пришлось принять душ, потому что это меня успокаивает. Вот почему я вся мокрая.

– Насквозь, –  говорит Куинн. –  Теперь понятно.

– Правда?

– Ну да. –  Он пожимает плечами. –  У всех нас есть свое странное дерьмо.

– Не думаю, что остальные из-за своего дерьма срываются и портят другим вечеринку.

– Сомневаюсь, что ты испортила вечеринку.

– Но зато точно опозорилась.

– Ну на прошлой неделе, на том же самом заднем дворе, я, пытаясь раскурить бонг, блеванул прямо у всех на глазах, потому что целый день бухал.

– Фу, какая мерзость!

– Зато тебе полегчало? –  спрашивает Куинн. Вдруг свет уличного фонаря падает прямо ему на лицо.

– Знаешь, а вообще да.

– Помнишь, как в четвертом классе мисс Грант не разрешила мне складывать оригами во время теста, тогда я перевернул парту и меня отправили к директору?

– Да, помню.

– Вот видишь?

– Что ты хочешь сказать? Что все будут помнить об этом до конца своих дней?

– Нет. Что у всех нас свои тараканы.

– Спасибо, Куинн.

– Пожалуйста, Мина.

– И спасибо, что провожаешь меня до дома.

– Не парься.

– И еще спасибо, что пригласил меня на выпускной. Даже если ты просто прикалывался.

– Ты благодаришь за то, что мне искренне хотелось сделать, –  отвечает Куинн.

Я искоса поглядываю на него. Его профиль вдруг резко выделяется в свете фар выскочившей из-за угла машины. Мы запрыгиваем на тротуар, и его рука ложится на мою талию, всего на мгновение. У меня сводит живот. Я боюсь, что это очередной приступ паники и заставляю себя расслабиться. Я не хочу испортить момент, когда в моей жизни наконец случается что-то хорошее –  не масштабное или ужасное, не кошмар, не трагедия, а нечто приятное, нормальное. Стоит мне подумать об этом, и я чувствую себя глупо. Меня всего лишь провожают домой. Это просто парень. Просто Куинн.

В детстве Куинн был самым громким и самым неорганизованным из нас. Он рисовал на стенах, ломал вещи и опрокидывал чашку, стоило ему коснуться ее. У него были торчащие уши, острые черты лица и копна темных волос. Я и шагу не могла ступить, чтобы он не подставил мне подножку. Каждый мой ответ в классе сопровождался его хихиканьем. В то время он был для меня олицетворением маленького злобного эльфа.

Я встряхиваю головой.

– Ты дрожишь? –  спрашивает у меня Куинн.

– Нет.

– У тебя мурашки!

– У меня нет…

– Есть, и твое платье еще не высохло.

Я смотрю вниз. Платье действительно мокрое. И просвечивает.

– Вот… –  Он начинает стягивать свитшот. С ним поднимается и футболка, обнажая полоску красных клетчатых боксеров над поясом джинсов и кубики на животе.

– Я в порядке! –  взвизгиваю я и тяну его руки вниз.

– Ладно-ладно! –  Он смеется. –  Больше не буду.

– Не будешь что?

– По-детски флиртовать с тобой.

– Ты и не флиртовал со мной, –  отвечаю я.

– Вообще-то, флиртовал.

Мы идем молча. Я безуспешно пытаюсь придумать, что бы такое сказать, и то и дело обещаю себе, что обязательно что-нибудь скажу после следующего фонаря. После следующего поворота.

– Ладно, прости, я никогда больше не буду предлагать тебе свой свитшот.

– Дело не в этом. Мы просто почти дошли до моего дома.

– А на скейте доберемся еще быстрее. –  В голосе Куинна снова звучат лукавые нотки.

– Я не умею кататься на скейтборде.

– Ты просто не пробовала.

– Я даже стоять не смогу на этой штуке.

– Конечно, сможешь. –  Куинн опускает доску между нами. –  Давай!

– Куинн.

– Просто встань. Он никуда не уедет.

Он берет меня за руки. Я встаю на скейтборд.

– Видишь? Легче не бывает! –  Куинн начинает медленно идти, не выпуская моих рук.

– Так, а вот это уже детский флирт!

– Нет, –  отвечает он, ускоряя шаг, –  это ты едешь на скейтборде.

Я позволяю Куинну пройти еще несколько шагов, совсем не романтично цепляясь за него. Ладони вспотели. Я не могу смотреть на него, потому что слежу за своими ногами –  нескладными, с разбитыми коленками –  и его, обутыми в кроссовки. Он с удивительной грацией переставляет ноги, улица скользит мимо нас.

– Все, хватит. –  Я спрыгиваю с доски, и Куинн бежит ловить ее.

– Ты просто нечто, –  говорит он, трусцой возвращаясь ко мне.

– А ты идиот. –  Я снова скрещиваю руки на груди.

Мы почти у моего дома. Я чувствую разочарование. Мы опять идем нога в ногу.

– Как твои общественные работы? –  спрашиваю я. Как скучно! Чертовски занудный вопрос.

– Отлично. Я просто преподаю в рекреационном центре.

– Преподаешь?

– Да, и думаю, это уже не считается общественными работами. Я уже исполнил свое наказание.

– Когда?

– Э-э-э, в девятом классе. Или даже в восьмом, не помню уже. Так что сейчас это просто работа.

– И что ты преподаешь?

– Рукоделие.

– Ты умеешь шить?

– Ну да. Я сам сделал этого малыша. –  Куинн показывает на маленькое деревце на своей бейсболке.

Мы уже перед моим домом.

– Куинн! Это… такая тонкая работа!

– Наверное. Только никому не говори.

Мы стоим напротив друг друга.

– Значит, по пятницам ты ведешь занятия по вышивке в рекреационном центре?

– Ага. Для десятилетних девочек. И двух очень аккуратных пожилых леди.

Он смотрит на меня так, словно балансирует на краю и ждет порыва ветра, который опрокинет его. Внутри меня что-то обрывается. Я целую его. Или пытаюсь поцеловать. Я прижимаюсь своими губами к губам Куинна. Его бейсболка падает на землю. Тогда я убегаю домой, ни разу не оглянувшись.

11

Кэплан

Как только они выходят на дорогу, я тут же понимаю, что совершил ошибку. Мне не следовало доверять Мину Куинну, когда она еще толком не пришла в себя. И еще я понимаю, что было бы неправильно провожать Мину домой, чтобы избежать столкновения с Холлис. Я прижимаю ладони к глазам и шагаю по подъездной дорожке. У меня начинает кружиться голова. У калитки стоят несколько девчонок и даже не притворяются, что говорят не обо мне. На заднем дворе еще остались какие-то ребята, они курят, усевшись вокруг костра. Через окна кухни я вижу, как Холлис передвигается по дому.

Она складывает стопками липкие одноразовые стаканы, выливает в раковину оставшееся пиво и не сморит на меня, когда я появляюсь в проеме черного хода.