Азъ Есмь

Я вспомнила, как сама училась у Наставников: они всегда говорили, что отключение систем безопасности – самый простой путь к катастрофе. Но молодые родители часто идут на риск, лишь бы обеспечить спокойствие ребёнка.

– Извини, что перебиваю, но зачем тогда существует функция отключения, если делать этого нельзя? – меня удивила эта логика.

Я удивилась этому вопросу – обычно никто над этим не задумывался, но как Наставник я знала систему обучения и рассказала и о том, что в процессе Жизнедеятельности без Велеса, в период Чад, для испытуемых были расставлены различные подобные ловушки, которые, облегчая жизнь, могли в дальнейшем представлять различные угрожающие или непредвиденные последствия. Идея была в том, чтобы привычка к лёгким решениям не затмевала ум, ведь за удобство всегда следовала своя плата. Обычно, попадаясь на одну из ловушек, Чада начинали видеть подобные лазейки и попадались и на другие. В итоге 99 процентов из них не допускались до инициации Заветного Права Выбора, потому что как минимум одна из них всегда приносила плачевные последствия. Хотя оставшийся один процент везунчиков и становился полноценным членом Чади, рано или поздно Камма его настигала, и трагедия уносила его жизнь или жизнь других людей, и тогда их лишали Права Выбора и отправляли на Белую Твердь.

Эта жёсткая система сдержек и противовесов всегда пугала меня своей беспощадностью, но именно она создала тот мир, в котором я жила.

– Жёстко, – я даже присвистнул, но это мне казалось логичным. Наверное, именно такой жёсткий отбор и помог создать столь идеальное общество – по сути, общество победившего коммунизма. – И что же с родителями Ратибора?

В один момент произошёл взрыв в лаборатории. Они допустили ошибку в расчётах, и в процессе реакции выделилось больше взрывоопасного газа, чем они посчитали, но самая главная ошибка состояла в том, что была отключена система безопасности, и не был удалён газ, и последующие события разворачивались бесконтрольно.

Мать Ратибора погибла сразу от взрыва, отец получил контузию и ожоги, и сил у него хватило только чтобы спасти младенца. Брат и сестра задохнулись от угарного газа.

В итоге Ратибор с отцом были направлены на Белую Твердь. Отец винил мать за произошедшее, так как она подбивала его отключить сигнализацию. Он множество раз направлял запрос и в Родовое, и в Верховное Вече для пересмотра его судьбы, ссылаясь, что страдает не только он, но и его сын. Но именно так все и поступают, попав на Белую Твердь. Редко кто принимает всю долю ответственности за то, что с ними произошло, на самих себя. Ещё реже пытаются это исправить. В том, что с ними происходит, виноваты обстоятельства, другие люди, судьба – но только не они. Это и есть неадекватное планирование, и такие люди не достойны Свободы Выбора, потому что вместе со свободой всегда в паре выдаётся и ответственность за то, что ты будешь делать с этой свободой. Одно без другого – это распущенность или вседозволенность.

– Ты так рассказываешь про Белую Твердь, как будто это ГУЛАГ какой-то, куда ссылают весь сброд, – Светозара непонимающе взглянула на меня, пришлось рассказать и этот нелицеприятный факт нашего мира. Лицо её помрачнело.

– Какой же у вас жестокий мир… – мне стало не по себе от услышанного. Как же люди могут ТАК поступать друг с другом? Хотя я не раз видела, как стремление к совершенству превращается в холодную логику. И я понимала растерянность и недоверие, которое этот человек испытывает к нашему миру – в его глазах мы были, наверное, подозрительно идеальны.

– Тихомир, у нас нет сброда. Отношение к Челяди – скорее как к капризничающим, болеющим детям. Нам очень жаль их, но наша жалость не может попустительствовать их ошибкам. Камма неизбежна, и если дать им полные права Чади, они навертят здесь столько бед… В конце концов – это их Выбор. И потом, в отличие от вашего ГУЛАГа, они живут в самых комфортных условиях. Белая Твердь потому и белая, что там лучший климат – он максимально схож с климатом Макоши, где зародилась жизнь. Им предоставлены лучшие условия. Да, им приходится выполнять некоторые работы, но это скорее не наказание, а стимул не потерять собственное человеческое лицо. Кстати, отец Ратибора его потерял в итоге.

Почти семь лет отец Ратибора писал заявления, жалобы, проходил все мыслимые процедуры психологического и физического обследования, чтобы доказать свою невиновность. Он перестал заниматься Ратибором, когда тому исполнилось четыре года, и начал потихоньку пристращаться к бражничеству.

– Погоди, так у вас тоже пьют? – удивился я.

– Да, различные браги, мёда, хмели, наливки… Бритты предпочитают хмельные напитки на основе виноградного сока, мы – на основе продуктов брожения злаковых. Но чрезмерное их употребление приводит к зависимости и расстройству личности…

– Ты мне антиалкогольный ликбез не проводи, – улыбнулся я, – плавали, знаем. Извини, что перебил, продолжай.

Так вот, к моменту, когда Ратибору исполнилось семь лет, его отец опустился до такой степени, что даже медицина не смогла ему помочь с его циррозом печени, и он Ушёл не по своей воле. А Ратибор, привыкший к выживанию с малых лет, к тому моменту стал вполне самостоятельным. Его, как ребёнка Челяди, оставили на Белой Тверди в общей школе-приёмнике, где он показал блестящие результаты по всем предметам. Единственной его негативной чертой в характеристике было несердоболие – он шёл по головам сверстников, не проявляя сострадания, но в то же время не причиняя никому зла.

– Погоди, я немного запутался, как это – не сострадая и не чиня зла одновременно?

– Понимаешь, детям свойственно помогать друг другу. Когда один совершает ошибку, другие пытаются помочь им её исправить, хотя бы сочувствуют им. В детском возрасте это приемлемо и считается нормой. В обществе Чади каждый сам отвечает за свои действия – необоснованная помощь отучает человека от адекватного прогнозирования. Но детям дозволено вмешиваться в дела друг друга, проявляя сострадание. Ратибор же всегда поступал как взрослый член Чади. На разборах он всегда твёрдо говорил, что каждый сам волен выбирать и сам обязан отвечать.

Благодаря блестящим результатам окончания общеобязательного образования, его допустили к обучению в Космической Академии, он получил статус Чада, но посвятил себя не созданию пары, а ратной карьере.

Затем случилась двухлетняя война с пиратами. У Бриттов был парламентский кризис, и они упустили власть над четырьмя из семи колоний. Ну, пираты и разгулялись – стали нападать на наши торговые караваны. Во время войны Ратибор сделал блестящую карьеру. Всем ратникам было позволено подключить полные функции Велеса. Ратибор разработал и воплотил в жизнь создание простой, но очень эффективной системы планетарной обороны. Даже Изыскатели не могли до такого додуматься. В результате разобщённые пиратские группировки перестали и пытаться нападать на Русов, а к тому моменту в Империи восстановили порядок.

Ратибор получил за свою деятельность Заветное Право Выбора. Его карьера быстро пошла в гору, и он стал самым молодым Верховным Волхвом за всю историю. Правда, теперь благодаря мне он потерял этот статус.

Кстати, он хоть и не единственный, кто выбрался с Белой Тверди, но только он добился таких высот. Обычно выходцы с Тверди уходят к Имперцам, но чаще всего оказываются в колониях или примыкают к пиратским группировкам. Именно поэтому сейчас стали жёстче относиться к тем, кто, будучи урожденным на Белой Тверди, пытается оттуда вырваться. Вообще само понимание человеком, что он может быть другим, чем окружающие, уже выделяет его из общей массы населения Белой Тверди. Потому что в большинстве своём все, рождённые там, довольны своей судьбой – им там нравится.

– Ещё бы им не нравилось, – ухмыльнулся я, – солнышко греет, травка растёт, ответственности нет.

Я удивилась его словам – то ли он так шутит, то ли и впрямь так считает… Я всегда почему-то воспринимала его как члена Чади, обладающего Заветным Правом Выбора, но сейчас ясно осознала, что это человек совсем другого склада ума, в чём-то даже чуждый мне.

– Да шучу я, – пришлось объяснять свои мысли, почувствовав замешательство Светозары от моих слов, – этож какое-то скотское существование, я бы так не хотел.

В его голосе слышалась насмешка, но я чувствовала, что за ней скрывается понимание того, как легко человеку отдать свободу в обмен на спокойную, но безликую жизнь.

Странное чувство юмора, – ответила я про себя и предложила лечь спать. События последней недели измотали меня и физически, и морально, повышая мою утомляемость.

Мы оба понимали, что мысли о Белой Тверди и судьбах людей ещё не раз вернутся к нам в разговорах. Но пока отдых казался лучшим лекарством от бешеного темпа перемен и новых открытий, свалившихся нам на головы.

Часть 1. Глава 20

XX

Прежде чем я приступила к пересказу событий, Братислав ввёл меня в лёгкое гипнотическое состояние. Он хотел пронаблюдать, проявит ли себя Тихомир во время повествования и состоится ли диалог, или я поведу рассказ от одного лица. Для этого он отрегулировал освещение в кабинете, сделав его более мягким и рассеянным, а также включил низкочастотный звуковой фон, призванный помочь мне расслабиться и сосредоточиться. Я ощутила, как кресло подо мной будто чуть вибрирует, подстраиваясь под мои дыхательные ритмы. В углу кабинета тихо гудел прозрачный цилиндрический резервуар, внутри которого мерцали кристаллы – я знала, что это часть экспериментального энцефалографа, созданного для фиксации мыслительных волн.

На весь пересказ у меня ушло более трёх часов. Тихомир молчал, и я мысленно к нему обратилась, на мгновение испугавшись – может, это всё просто следствие моей усталости и привиделось:

– Тихомир, ты здесь?

– Конечно, здесь, – устало ответил я. – Куда же я денусь?

Его слова прозвучали в моей голове с оттенком лёгкой иронии, и я почувствовала, как тревога покидает меня, уступая место спокойствию.

Братислав, увидев замешательство на моём лице, уточнил:

– Ты с ним мысленно общаешься или вслух?

– В зависимости от ситуации, – ответила я и, немного подумав, добавила: – Это очень похоже на мысленные коммуникации с Велесом. С ним я тоже иногда перехожу на общение голосом, когда по долгу бываю одна.

Скользнув взглядом по портативной консоли, прикреплённой к спинке моего кресла, Братислав что-то тихо отметил на голограмме экрана, висевшего в воздухе перед его лицом – данные были видны только ему. В его глазах читалось одновременно и любопытство, и осторожность: вероятно, он проверял реакцию моего организма на каждую деталь разговора.

– Я бы хотел задать напрямую ему несколько вопросов, а ты озвучишь его ответы, хорошо?

Я молча кивнула.

В кабинете повисла лёгкая пауза, которую заполнил лёгкий электронный гул откуда-то из-за стеклянных перегородок, за которыми смутно угадывались ряды научной аппаратуры. Звук этот был настолько низкий, что он скорее ощущался, чем слышался.

– Тихон, – Братислав выбрал это имя для обращения, мне как-то привычнее было называть его на мой манер, – Светозара в рассказе с твоих слов произнесла такие слова, как «лётчик», «самолёт». Ты можешь более подробно объяснить их значения?

– Странная логика, – немного разозлился я, – вместо того чтобы разбираться, что произошло и как быть, он заинтересовался этимологией очевидных слов. Ну что ж, «профессор», я тебе расскажу, кто такие лётчики в Советском Союзе.

Но, сдержав раздражение, я постарался представить ситуацию глазами Братислава: он действительно ничего не знает о цивилизации, где эти понятия были обыденностью, и ищет ниточку к пониманию.

Летом 1934 года Левягин организовал летний выезд в район Коктебеля для тренировок группы офицеров НКВД в полевых условиях. И одним воскресным, погожим деньком, в послеобеденный перерыв, когда все отдыхали, я заметил в небе огромную птицу. Мне стало интересно, как она странно летит и практически не машет крыльями. Птица нарезала круги в воздухе и то высоко поднималась, так что превращалась в еле заметную точку, то спускалась ниже, и я отчётливо видел её длинные тонкие крылья. Я не мог понять, что за птица: для орла слишком тонкие, а для чайки – слишком прямые. Солнце пекло немилосердно, от земли шёл горячий маревный хоровод, а где-то вдали виднелись темнеющие силуэты крымских гор. И только когда птица снизилась, я понял, что это планёр.

Он отчаянно метался из-под одного облака под другое, пытаясь поймать восходящий поток. День был жарким, безветренным, и, по-видимому, у пилота ничего не получалось. Тогда он повернул в сторону горы Узурт-Сырт, где была планёрная школа, но по моим расчётам ему не хватило бы высоты туда долететь. Я решил добежать до места приземления планёра.

Бежать пришлось почти три километра. Как назло, когда казалось, что планёр вот-вот должен приземлиться, пилот подхватывал лёгкие дуновения ветерка и поднимался метров на 15–20, снова улетая вперёд. Меня охватил азарт – в конце концов, он же должен рано или поздно приземлиться, а бегал я хорошо. Горячий воздух обжигал горло, а гимнастёрка липла к телу от пота, но я упорно гнался за ускользающей тенью.

Так и вышло: окончательно потеряв высоту, машина плавно плюхнулась на поле, ткнувшись носом в высокую траву, задрав длинный тонкий хвост. Когда я к нему подбежал, из кабины выбирался пилот – похоже, он за что-то зацепился штаниной своего чёрного лётного комбинезона. К моему удивлению, это был парень примерно моего возраста. Он надменно посмотрел на меня, и, отцепив штанину, хотел красиво сойти на землю, но, видимо, отцепился не до конца и рухнул в траву, споткнувшись. Я не смог сдержать смех, видя, как эта «гордая птица» приземляется буквально лицом в поле.

Это было уморительно – когда с таким важным видом человек падает. Я покатился от смеха и услышал, как пилот тоже прыснул, и, улыбаясь открытой, приятной улыбкой, сказал:

– Чё ты ржёшь, помоги лучше.

Я ощутил странную симпатию к этому человеку – его надменность мгновенно исчезла, стоило ему упасть, и мы рассмеялись как старые друзья.

Я помог ему встать и отцепиться и с восторгом похвалил его:

– Классно ты летал!

Видно было, что ему приятны мои слова, но он буркнул:

– Если б классно летал – вернулся бы. А так теперь от Митрофаныча втык получу… – он взглянул на меня и с надеждой спросил: – Поможешь дотащить? Тут недалеко, пара километров. А я попробую договориться, чтобы тебя разок на планёре прокатили, если не сдрейфишь.

Конечно, я к этому обещанию отнёсся скептически, но мне было интересно прикоснуться к миру планеристов, и чисто из любопытства я согласился помочь. Моё сердце колотилось от предвкушения: может быть, я действительно смогу ощутить небо, как он.

– Тихон, – я протянул ему руку, давая понять, что помогу.

– Лёха, – ответил он мне рукопожатием и улыбнулся.

Вопреки моим ожиданиям, планёр был не таким тяжёлым, как показался, но тащить его было неудобно, и мы несколько раз делали остановки, чтобы передохнуть. Иногда ветерок, казалось, поднимал крылья планёра, облегчая нам задачу, но чаще мы буквально волокли машину по жёсткой траве.

Лёха по пути рассказал мне, что Митрофаныч – это Андрей Митрофаныч Розанов, руководитель их Высшей лётно-планерной школы, мужик строгий, но справедливый. Что сам он в этом году только начал совершать первые полёты и корил себя, что зря не послушался инструктора и решил стартануть в безветрие, а Саныч его предупреждал, что тащить планёр придётся самому, если не вернётся. А вообще хорошо, что я подвернулся.

Лёха был невысоким, рыжим, с большой щербинкой между двумя передними зубами, очень разговорчивым и смешливым – мне он очень понравился.

Когда мы дотащили планёр, к нам подошёл коренастый мужик с шикарными, закрученными, как у Чапая, усами, в лётном комбинезоне. Лёха начал было мямлить:

– Саныч, я это…

Но тот его перебил, протянув:

– Так-та-а-ак, Икар вернулся.

Стоящие поодаль курсанты засмеялись, а Лёха, густо покраснев, втянул голову в плечи – видно было, что он готов сквозь землю провалиться. Мне было немного жаль парня, но по всему было видно, что атмосфера тут царит добродушная, хотя дисциплину тоже никто не отменял.

– Ну-у, машина цела, – пробасил Саныч, – уже плюс. Но от полётов курсант Ермилов будет отстранён, пока не пересдаст теорию.

Он посмотрел на меня и строго спросил:

– А ты, хлопец, чьих будешь? – и, увидев мои военные галифе и гимнастёрку, которую я надевал на ходу (Валерий Иванович снабдил меня формой, но без петличек и знаков различия), приподнял с удивлением бровь. – Уж не из хозяйства Левягина?

Тут настала моя очередь удивиться. Вообще-то мне нельзя было нигде даже заикаться о том, где, чем и у кого я занимаюсь. Но раз уж Саныч назвал фамилию, наверное, он что-то знал. Я неопределённо ответил:

– Не совсем из хозяйства.

Саныч рассмеялся:

– Молодец, далеко пойдёшь! – и, похлопав меня по плечу, добавил: – Не тушуйся, я команду Валерия Ивановича парашютному делу обучаю. А ты, видимо, Тихон, приёмный сын Кузьмича? Он мне про тебя рассказывал.

Я впервые услышал, что меня назвали хоть и приёмным, но сыном Кузьмича. Мне это было приятно, внутри я ощутил тёплый отклик: Кузьмич стал для меня тем самым родным человеком, которого я не имел с детства.

Саныч зыркнул на Лёху и гаркнул:

– А ты чего замёрз? А ну, тащи планёр на стартовую площадку! Будешь хвосты заносить, пока не сдашь мне теорию!

Лёха моментом исчез, похоже, побежал за подмогой.

А Саныч, ухмыльнувшись ему вслед, обратился уже ко мне:

– Небось, покатать обещал, за то что поможешь машину дотащить?

– Да не, – я засмущался, не хотел ставить Лёху в ещё более тяжёлое положение.

– Да лааадно, он всем обещает, – засмеялся Саныч, затем заглянул мне заговорщически в глаза:

– А правда хочешь полетать?

Мгновенный всплеск адреналина в крови залил моё лицо румянцем, и я недоверчиво спросил:

– А что, и впрямь можно?

В тот день я стал другим человеком – и ни дня в своей жизни больше не представлял без неба. А осенью вступил в ОСОАВИАХИМ: сначала к планеристам, а через год перевёлся к лётчикам.

Братиславу же я вкратце рассказал об авиации, основных принципах аэродинамики и о применении крылатых машин. Он слушал меня с интересом ученика, познающего новое, время от времени задавая уточняющие вопросы о движении воздуха и подъёмной силе. В его лице проступало выражение восторга, как у учёного на пороге открытия нового континента. И когда я спросил, неужели они об этом не знают, он мне ответил, что со времён Великого Исхода вся технология полёта основывалась на реактивной тяге, и только после открытия свойств руды парящих скал Верховной Тверди стали использовать принципы левитации – или, как в нашем мире это называли, эффект Майснера, когда сверхпроводник парит в электромагнитном поле.

Как я понял, сверхпроводниковая руда имелась только на Верховной Тверди и была основным стратегическим ресурсом Русов в торговле с Бриттами.

Я ощутил, как нас разделяют целые эпохи и разные пути развития технологий, но удивительно – общая идея полёта всегда притягивала людей, где бы они ни были. Братислав задумчиво пробежался пальцами по тонким бирюзовым линиям на голограмме своего экрана, которые, похоже, служили не просто декором, а сенсорными панелями для управления информационной сетью.

Часть 1. Глава 21

XXI

К вечеру, несмотря на чудодейственный эликсир, разработанный в лабораториях Братислава, я чувствовала себя вымотанной и выжатой – сказывалась накопившаяся усталость. Небо над Центром Изысканий приобрело тёплый оранжевый оттенок, а в воздухе витал едва заметный аромат цветущих кустарников, раскинувшихся у стен лабораторного комплекса.

Братислав предложил мне поужинать вместе. За трапезой мы болтали о нашем детстве, вспоминали Дедо. Ужин проходил в небольшом застеклённом зале с видом на густой сад: тонкие светильники вдоль стен отбрасывали мягкий свет, а на столе в стеклянной посуде красовались блюда из свежайших трав и плодов, будто только что сорванных. О текущих делах Братислав категорически запретил мне говорить, и когда я порывалась, он настойчиво переключал тему. Иногда он мягко брал мою руку, чтобы отвлечь меня от лишних мыслей, в его глазах читалась братская забота.

Лишь один раз он уточнил момент, когда я прокомментировала, что Тихомир сказал, что чувствует вкус еды и вина, которые ела я. Но, несмотря на свою заинтересованность, брат опять сменил тему, мотивируя это тем, что собрал за весь день достаточно данных, чтобы их хватило для понимания ситуации, и разработанная им нейросеть загружена на сутки, обрабатывая их, а лишние обсуждения лишь добавят тревожности и утомления моему и без того пострадавшему организму. Я видела, что он действительно обеспокоен моим состоянием: каждый раз, когда я приподнимала бровь в недоумении или уставала, он менял тему на какое-то весёлое воспоминание о Дедо или нашем детстве.

После ужина Братислав поставил меня перед фактом, что завтра отправит меня на сутки в санаторий, принадлежащий Центру Изысканий, который находится на Великих озёрах. Я и не сопротивлялась. Во мне боролись чувство облегчения и лёгкая тревога – хотелось верить, что там я смогу наконец отвлечься и восстановить силы.

Утром мне не удалось встретиться с Братиславом – он должен был присутствовать на каких-то важных испытаниях, а я воспользовалась авто-капсулой, чтобы долететь до санатория. Когда я вошла в авто-капсулу, её двери закрылись плавно и беззвучно, а вокруг меня мягко вспыхнули голубоватые индикаторы, проверяя мои биометрические данные.

– Тихон, – я обратилась к нему вслух, пробуя как бы на вкус его подлинное имя. Я привыкла называть его на свой манер, но обратила внимание на то, как обращался к нему Братислав – он был более внимателен к таким вещам. Внутри капсулы царил полумрак, а кресла были обшиты бархатистым материалом, который приятно холодил кожу. – Ты в последнее время достаточно молчалив.

– Не стыдно промолчать, когда нечего сказать, – ответил я поговоркой Кузьмича. – Мне действительно нечего говорить. Я наблюдаю, размышляю и наслаждаюсь светом, вкусом и запахами. Сенсорная депривация – то ещё испытание, знаешь ли.

Я уловила в его голосе лёгкую усталость и вместе с тем тихую радость от способности видеть и ощущать мир. Через прозрачный иллюминатор капсулы мы видели, как над верхушками деревьев простирается ясное небо, а вдали уже виднелось крупное озёрное зеркало.

– Я благодарна тебе за то, что ты не вторгаешься в мои личные границы. Я сначала бесилась от того, что со мной произошло. Но теперь понимаю, что ты тоже заложник ситуации, да ещё больший, чем я. Вообще, мне иногда кажется, что всё это дурацкий сон, и я вот-вот должна проснуться.

– Эх, Светлана, знала бы ты, сколько раз я мечтал, чтобы то, что со мной происходит, было странным сном. Надеюсь, Братислав во всём разберётся. Вообще, он хороший парень и человек надёжный, это видно сразу. Он мне понравился.

Я почувствовала, как при этих словах в груди разлилось приятное тепло: Тихон, оказывается, воспринимал Братислава тоже как близкую душу.

– Да, если Братислав не разберётся, то нам уже никто не поможет, – криво пошутила я, но сама испугалась того, что произнесла. Капсула в этот миг сделала плавный поворот, и я невольно ухватилась за подлокотник, будто это могло спасти меня от мрачных мыслей.

– Да-не, разберётся. Не зря Дедо сказал, что ты можешь ему доверять полностью.

– Да, Дедо никогда не ошибался, – мне взгрустнулось. – Мне так его не хватает. Раньше я никогда не думала, что он может в одночасье вот так взять и пропасть. Мы могли не видеться долгими месяцами, даже не всегда могли выйти на связь, но я всегда знала, что он есть, и всегда в любой момент могла обратиться к нему за помощью и советом. И самое интересное – это то, что Дедо, как бы ни был от нас далёк, как бы он ни показывал своим видом, что мы с братом сами должны всего добиваться и пробиваться, – но он всегда держал руку на пульсе. И хотя мы никогда не просили его о помощи и очень хотели ему доказать, что всё сами можем и умеем, – я уверена, что если бы наступил крайний момент, то он подстраховал бы и помог.

Я ощутила, как горло сдавило от нахлынувшей тоски. В иллюминаторе капсулы отразилось моё собственное лицо, которое я не сразу узнала – настолько нахмуренное оно было, и мне захотелось закрыть глаза, спрятаться от этого чувства утраты.

– Мы когда-то всегда умираем, Свет. Никто не уходил отсюда живым. Так устроена природа, что поколения сменяют друг друга. Мы приходим сюда, чтобы стать воспоминаниями для своих детей. – Мне хотелось её поддержать, но я заметил, как она закрылась ещё больше: своей неуклюжей попыткой приободрить я наступил на её ещё одну больную мозоль.