Мемуары шаманки

Этот момент не стал переломом – скорее, трещиной в стене, которая годами отделяла его от остальных. Но даже трещина даёт свет. Михаил почувствовал, что его голос может звучать не только в тундре, но и здесь – среди белых халатов, стеклянных кабинетов и чужих взглядов.

И всё же испытания продолжались.

Он стоял перед аудиторией, где только что закончилась лекция по патофизиологии. Студенты собирали вещи, переговаривались, кто-то смеялся – и снова, как по кругу, кто-то бросил фразу: – А у нас тут чукча, может, он знает, как лечить оленем?

Смех был не громким, но уверенным. Михаил почувствовал, как внутри всё сжалось. Он мог бы снова промолчать. Он мог бы снова уйти. Но что-то в нём – может, голос отца, может, ритм бубна, который он слышал во сне – сказало: «Сейчас».

Он подошёл к кафедре. Не к тем, кто смеялся – к преподавателю, профессору Новицкому, который только что собирал свои бумаги. Михаил заговорил громко, так, чтобы слышали все:

– В тундре мы лечим не оленем. Мы лечим вниманием. Мы слушаем, когда тело молчит, и слышим, когда душа кричит. Я пришёл сюда не чтобы быть смешным. Я пришёл, чтобы стать врачом. И если кто-то думает, что шаман – это шутка, пусть попробует вылечить боль, которую не видно на рентгене.

В аудитории наступила тишина. Настоящая. Не неловкая – уважительная. Даже те, кто смеялся, опустили глаза. А профессор Новицкий, не говоря ни слова, положил руку Михаилу на плечо. И этого было достаточно.

В тот момент Михаил понял: он не просто выдержал. Он перешёл черту. Он стал тем, кем должен был стать – человеком, в котором древняя мудрость и современная наука не конфликтуют, а живут в одном сердце.

Ещё одним испытанием для Михаила стали отношения – или, скорее, их отсутствие. Особенно болезненным оказался эпизод, связанный с одной привлекательной студенткой по имени Мария, девушкой свободных взглядов. Разговаривая с подругами о перипетиях взаимоотношений между мужчинами и женщинами, она вдруг бросила фразу: – А как это делают чукчи?

Подруга, усмехнувшись, ответила: – Мы этого никогда не узнаем.

Мария, не моргнув, предложила пари: – А я узнаю.

Они были уверены, что Михаил находится достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор. Но он услышал. Услышал всё – от первого слова до последнего смешка. И хотя ни одна из них не смотрела в его сторону, он чувствовал, как их слова ложатся на него – не как интерес, а как вызов, как игра, в которой он не давал согласия участвовать.

Мария появилась в аудитории, как солнечный луч в пасмурный день – уверенная, красивая, с лёгкой улыбкой, которая не просила, а утверждала. Она села рядом с Михаилом, будто случайно, но он почувствовал: это не случай. Её дух был быстрым, как ветер, а взгляд – прямым, как стрела.

– Ты всегда такой тихий, – сказала она, наклоняясь ближе, чем нужно. – Как будто слушаешь что-то, чего мы не слышим.

Михаил не ответил сразу. Он действительно слушал – не её голос, а то, как дрожит воздух вокруг. Он чувствовал, как духи насторожились. Это была не просто девушка. Это было испытание.

– Я просто привык слышать то, что не говорят, – ответил он, не отводя взгляда.

Мария засмеялась – не громко, но с вызовом. – А ты умеешь слышать желания?

Он почувствовал, как её рука едва коснулась его локтя. Это было не прикосновение – это был вызов. Она играла, но не знала, с кем. Для неё он был экзотикой, загадкой, чем-то, что можно попробовать, как редкое блюдо.

– У нас в тундре желания не говорят вслух, – сказал он. – Их уважают. Или отпускают.

Мария замолчала. В её глазах мелькнуло что-то – не обида, не разочарование, а уважение. Она поняла: перед ней не просто парень с необычной биографией. Перед ней – человек, который не поддаётся.

Он не отверг её. Он просто остался собой. И в этом было больше силы, чем в любом флирте.

Мария не ушла сразу. Она осталась сидеть рядом, будто проверяя, действительно ли он не поддастся. Её пальцы играли с ручкой, взгляд скользил по его профилю. Михаил чувствовал её присутствие, как чувствуют приближение метели – не по звуку, а по перемене в воздухе.

Он не смотрел на неё, но внутри шёл разговор. Не с ней – с собой. "Ты мужчина. Ты молодой. Ты живой. Но ты – шаман. Ты не принадлежишь желаниям, ты принадлежишь пути".

Он вспомнил, как отец говорил: – Женщина может быть даром, может быть испытанием. Ты узнаешь это не по телу, а по тишине после её ухода.

Мария вдруг заговорила, тихо: – Ты боишься меня?

Он повернулся. Его голос был ровным, но в нём звучала сила, которую она не ожидала услышать. – Я боюсь потерять себя. А ты – слишком красива, чтобы не унести с собой часть моей дороги.

Она замерла. В её глазах мелькнуло нечто – не обида, не разочарование, а уважение. Она не привыкла к отказу, но ещё меньше – к отказу, сказанному с достоинством.

– Ты странный, – сказала она. – Но, наверное, ты настоящий.

Он кивнул. – Я просто иду туда, где мои духи не молчат.

Мария встала. Не обиженная, не победившая. Просто – другая. И когда она уходила, Михаил почувствовал, как воздух вокруг стал легче. Он прошёл испытание. Не потому, что отказался, а потому, что остался собой.

Прошло несколько дней. Михаил не искал встречи с Марией, и она не подходила. Но он чувствовал – что-то осталось незавершённым. Не как разговор, а как движение, которое не закончилось.

Они снова оказались рядом – в библиотеке, среди книг, где слова теряли громкость, а взгляды становились яснее. Мария подошла без кокетства, без вызова. Просто – подошла.

– Я не хотела обидеть тебя, – сказала она. – Просто… я не знала, как с тобой говорить.

Михаил посмотрел на неё. В её голосе не было игры. Только растерянность и желание понять.

– Ты говорила, как привыкла, – ответил он. – А я слушал, как умею.

Она села напротив. Между ними лежала книга по медицинской антропологии, раскрытая на главе о шаманизме. Мария провела пальцем по строчке.

– Ты правда веришь, что духи могут говорить?

Он кивнул. – Иногда они говорят тише, чем люди. Но точнее.

Мария замолчала. Потом сказала: – Я хочу услышать. Не их. Тебя.

Это было не признание. Это было приглашение – не в отношения, а в диалог. Михаил почувствовал, как внутри него что-то отпустило. Не тревога, не защита – а готовность.

Он закрыл книгу. – Тогда слушай. Но не ушами. Слушай сердцем. И не спеши.

Мария молчала. Она смотрела на Михаила, как будто впервые видела его по-настоящему. Не как экзотику, не как загадку, а как человека, в котором есть что-то, чего ей не хватает – тишина, уверенность, глубина.

– Я всё время говорю, – сказала она, почти шёпотом. – А ты умеешь молчать так, что это громче слов.

Михаил слегка улыбнулся. – Молчание – это не пустота. Это место, где живут смыслы, если их не торопить.

Она опустила глаза, провела пальцем по корешку книги. – Я не знала, что можно быть таким… цельным. Ты как будто не боишься быть собой.

Он подумал. И ответил не сразу. – Я боюсь. Просто я научился идти рядом со страхом, а не убегать от него.

Мария кивнула. В её лице было что-то новое – не кокетство, не растерянность, а уважение. – А ты можешь научить меня слушать?

Михаил посмотрел на неё долго. Он чувствовал, как духи внутри него не возражают. Как будто они тоже слушают.

– Я не учитель, – сказал он. – Но, если ты готова идти рядом, я не буду молчать.

Она улыбнулась. Не как раньше – не вызывающе, а мягко, по-человечески. – Я готова.

И в этот момент между ними не было ни шамана, ни студентки. Были просто двое – в библиотеке, среди книг, среди тишины, где начиналось что-то настоящее.

После той встречи в библиотеке Мария больше не играла. Она приходила к Михаилу не с вопросами, а с тишиной. Слушала, как он говорит о ветре, который меняет направление, когда духи недовольны. О травах, которые не просто лечат, а разговаривают с телом. О снах, в которых он видел предков, стоящих у границы между мирами.

Она не всегда понимала. Но она не перебивала. И это было новым для Михаила – быть услышанным без попытки объяснить себя.

Однажды он пригласил её на берег – не как свидание, а как обряд. Они стояли у воды, и он бросил в воду кусочек сушёного мяса, прошептав слова на чукотском. Мария не спросила, что это значит. Она просто повторила жест, и в её глазах не было скепсиса – только доверие.

– Ты не боишься, что я разрушу твою тишину? – спросила она.

– Я боюсь, что ты не услышишь её, – ответил он. – Но ты уже начала.

С тех пор они стали говорить не словами, а присутствием. Она приходила к нему, когда ей было тяжело, и он не спрашивал, что случилось – он просто заваривал чай из листьев, которые собирал сам, и молчал рядом. Иногда он пел – негромко, на языке, который она не знала, но чувствовала.

И однажды, когда она уснула у него на плече, он понял: это не любовь, как её описывают в книгах. Это – соединение. Не между телами, а между мирами.

Мария сидела у окна, глядя на вечерний город. Свет фонарей отражался в её глазах, как будто в них уже жила другая реальность – не тундра, не шаманские ритмы, а шум улиц, движение, амбиции. Она держала в руках письмо – приглашение на стажировку в Берлин, в клинику, где применяли методы нейронауки и поведенческой терапии. Это было то, о чём она мечтала с первого курса. И теперь – это было реальным.

Михаил вошёл тихо, как всегда. Он чувствовал перемену ещё до того, как увидел письмо. Она не прятала его – наоборот, положила на стол, как вызов. Но в её лице не было враждебности. Только усталость и решимость.

– Ты уезжаешь, – сказал он, не спрашивая.

– Да, – ответила она. – Я должна. Это мой путь.

Он кивнул. Не спорил. Не уговаривал. Он знал: если бы она осталась ради него, она бы потеряла себя. А он не мог быть причиной чужой потери.

– Я пыталась понять твой мир, – сказала Мария. – И я правда слышала. Но я не могу жить в тишине. Мне нужно движение, шум, вызов. Мне нужно быть там, где всё меняется.

Михаил подошёл ближе. Он не обнял её. Он просто положил руку на её плечо – как благословение, как прощание.

– Тогда иди, – сказал он. – Но не забывай, что тишина тоже говорит. Иногда громче, чем город.

Она улыбнулась – грустно, но искренне. – Я не забуду. Ни тебя, ни то, чему ты меня научил.

И когда она ушла, он не почувствовал потери. Он почувствовал завершение. Как будто духи сказали: «Ты дал ей то, что должен был. Теперь – иди дальше».

Он не ждал письма. Но когда оно пришло – аккуратно сложенное, с немецкой маркой и ровным почерком – он не удивился. Он чувствовал, что Мария не могла уйти совсем, не оставив следа. Шаманы знают: если связь была настоящей, она не исчезает, она просто меняет форму.

Он открыл конверт у себя в комнате, где стены были увешаны травами, а на полке лежал бубен, молчащий уже несколько дней. В письме не было пафоса – только честность:

«Берлин шумный, как я и хотела. Здесь всё движется, всё спорит, всё требует решений. Но иногда, среди этих решений, я вспоминаю, как ты молчал. И как в этой тишине я впервые услышала себя. Спасибо тебе за это. Я не знаю, куда ведёт мой путь, но знаю, что ты был его частью. И это – навсегда».

Михаил перечитал письмо дважды. Потом положил его рядом с бубном. Он не плакал. Он не грустил. Он просто сел на пол, закрыл глаза и начал слушать.

Сначала – ветер. Потом – дыхание земли. Потом – голос отца, как эхо: – Если она ушла, значит, ты дал ей то, что должен был. А теперь – иди дальше.

Он взял бубен. Несильно ударил. Звук был глубоким, как шаг в снегу. Он знал: духи слышат. И они согласны.

Профессор Курлов заметил его сразу – взглядом, в котором не было ни тепла, ни холода, только интерес. Он допустил Михаила к редким случаям, дал доступ к архивам, и тот начал вести дневник наблюдений. Не просто симптомы – он записывал сны пациентов, их страхи, жесты, которые не попадали в протоколы.

Научный кружок стал первым полигоном. Михаил написал статью о диагностике в экстремальных условиях, где интуиция врача важнее оборудования. Кафедра одобрила. Он почувствовал, что может говорить на языке науки – но всё чаще ловил себя на мысли, что его родной язык другой.

Шаманизм, переданный от отца, жил в нём как тихий огонь. Он не говорил о нём вслух, но однажды, на вечере у Новицкого, разговор зашёл о духах, о снах, о том, что нельзя измерить. Михаил понял: он не должен выбирать между мирами. Он должен их соединить.

Окончив с отличием медицинский факультет Императорского Томского университета, Михаил не стал покидать город, а остался работать в Акушерско-гинекологической больнице, размещённой в здании бывшего мужского монастыря. Здесь он проходил интернатуру, а затем ординатуру по внутренним болезням. Это стало для него настоящим испытанием. Однажды он принял пожилую женщину, чьё состояние, казалось, не поддавалось объяснению. Михаил не искал диагноз в стандартных схемах – он просто слушал. Он обращал внимание не только на жалобы, но и на то, что оставалось между строк, на то, что было невидимо для других врачей. И в этой тишине, в этом внимании к человеку, а не к болезни, он нашёл путь к её исцелению. Так родилась тема его диссертации: «Клинико-физиологическое обоснование применения дыхательных тренировок в реабилитации пациентов с неврастенией».

Аспирантура была борьбой. Формулировки ускользали, термины не ложились на шаманские образы. Но он продолжал. Публиковал статьи, выступал на конференциях, вызывал интерес и критику. Его приглашали на семинары, где наука встречалась с философией, а скепсис – с уважением.

Защита диссертации стала последним барьером. Он готовился ночами, сомневался, хотел всё бросить. Но Новицкий сказал: – Ты не просто врач. Ты – мост. И мосты не рушатся от ветра.

Михаил сдал. На защите диссертации были споры, вопросы, удивление. Но в конце – признание. Он получил степень кандидата медицинских наук.

В 1941 году Михаил Тиинов был приглашён в Анадырь возглавить терапевтическое отделение Чукотской окружной больницы. Там, среди суровых ветров и тишины северных просторов, он познакомился с врачом-педиатром Марией Муравиной. Их общение началось с профессиональных обсуждений, но вскоре переросло в нечто большее – в тепло, которое согревало даже в самые лютые морозы. Через год они поженились, и их союз стал не только личным, но и профессиональным: вместе они внесли огромный вклад в развитие медицины на Чукотке.

Вернувшись в родные края, он не стал просто врачом. Он открыл Центр межкультурной медицины – место, где шаманизм и академическая медицина не спорят, а слушают друг друга. Где каждый пациент – это не случай, а история. Где наука лечит тело, а дух – исцеляет душу.

Мой дедушка был инициирован в шаманы и обрёл свой бубен в 35 лет.

Мой папа – в 19. Меня инициировали в 4 года, и свой маленький бубен я обрела уже в 5.

Папа хранил свой шаманский титул в тайне и обращался к шаманским практикам так же скрытно. Даже маме он рассказал о своём статусе только через два года совместной жизни. Он говорил, что шаманство – не для демонстрации, а для служения.

Моя мама и мой папа впервые встретились в кабинете главного врача Чукотской окружной больницы на совещании. Он – заведующий терапевтическим отделением, человек, привыкший к чёткой логике и взвешенным диагнозам, где каждая цифра имеет значение. Она – заведующая педиатрией, для которой каждый маленький пациент – целый мир, полный страхов и надежд, и где важно не только лечение, но и тепло.

В тот день они спорили о распределении ресурсов. Воздух в кабинете, и без того густой от напряжения, казалось, звенел от их профессиональных разногласий.

Как говорил папа, он был сражён наповал её пронзительным взглядом. Он увидел не просто красивые глаза – он увидел вечность, глубину и силу, подобную мощи северной природы. В её взгляде была мудрость, которой он, казалось, учился всю жизнь. И это мгновенно растопило лёд, который он так долго строил вокруг себя.

Вопреки всем шаманским обычаям, требующим терпения, размеренности и ожидания знаков свыше, их любовь была стремительна и разрушительна, как пожар в тайге. Она не разгоралась медленно – она вспыхнула мгновенно, сжигая все сомнения и условности, весь прошлый опыт и привычки, которые прежде определяли их жизни. Не было долгих ухаживаний, осторожных шагов – была только искра, которая в одночасье охватила их обоих.

Это был не тот пожар, что несёт гибель. Их любовь была огнём, который очищает землю от старого и освобождает место для нового. Она уничтожила стены, которые каждый из них возводил вокруг своего сердца. И на месте этих стен, в обугленном, но теперь плодородном пространстве, выросло то, что стало их общей жизнью – крепкой, живой и невероятно сильной.

Они редко говорили о прошлом. Но однажды, в тишине позднего вечера, когда огонь в камине уже почти угас, мама заговорила. Её голос был ровным, почти отстранённым, но в каждом слове чувствовалась тяжесть прожитого.

– Мне было семь, когда их забрали, – сказала она, глядя в темноту. – Просто пришли. Сказали, что враги народа. Я не успела даже попрощаться. Потом я узнала, что их расстреляли. По ложному обвинению. Без суда, без права на защиту.

Она замолчала, и в этой паузе было больше боли, чем в словах. Потом продолжила:

– Меня отправили в интернат. Там не было ни тепла, ни понимания. Только холодные стены, строгие правила и дети, которые сами были сломаны. Меня дразнили, унижали. Я была "дочкой врагов". И я научилась драться. Не потому что хотела, а потому что иначе нельзя было выжить.

У меня была подруга – Лена. Тоже из "неблагонадёжных". Её родителей тоже расстреляли. Но Лена была другой – жёсткая, быстрая, как пружина. Её отец, до ареста, занимался восточными единоборствами и успел научить дочь кое-чему. Лена показала маме болевые точки, приёмы, как стоять, как падать, как не бояться.

– Мы были как сестры, – сказала мама. – Нас объединяла не только боль, но и сила, которую мы выковали из этой боли.

В тринадцать они вместе записались на курсы санитарок. Это был их шанс – вырваться хоть на шаг из замкнутого круга. Через год они уже работали в военном госпитале. Там было тяжело, но впервые – по-настоящему важно. Они перевязывали раны, держали руки умирающим, учились быть полезными.

Главный врач госпиталя, строгий и внимательный, заметил маму. Он говорил, что у неё "ум живой, глаза не пустые". И он сделал невозможное – добился для неё места в медицинском институте. Это было как окно в другой мир. Мир, где она могла не только выживать, но и лечить. Где её руки, когда-то сжатые в кулаки, стали руками врача.

Мама замолчала. Огонь в камине окончательно угас, но в комнате было тепло. Тепло от её слов, от её силы, от того, что она прошла сквозь всё это – и осталась собой.

И тогда я поняла: её любовь к детям, её нежность, её бесконечное терпение – всё это выросло на обугленной земле её прошлого. И именно поэтому она была такой сильной. Не потому, что не знала боли, а потому что научилась превращать её в свет.

Я часто думала: если бы мама родилась в другое время, в другом месте, она могла бы стать шаманкой. В её руках была сила, в её голосе – знание, а в её сердце – способность исцелять.

После той ночи, когда мне дали тайное шаманское имя, папа и дедушка плотно взялись за моё обучение. Зимой я занималась у папы – когда холод держал нас в доме с октября по май. А летом, с июня до середины сентября, моим наставником становился дедушка. Каждый из них учил по-своему: дед – ритуалам и тайным знакам, отец – разговорам у камина, где огонь становился свидетелем его откровений.

Мы с отцом сидели у камина, и огонь, потрескивая, отбрасывал на стены пляшущие тени, словно сами духи вышли из пламени и начали свой танец. В этом полумраке, наполненном теплом и загадочностью, он начал свой рассказ – не просто историю, а откровение, передаваемое из поколения в поколение.

Отец сказал, что наш мир – лишь один из трёх, Средний мир. Это перекрёсток, через который проходят пути в Верхний и Нижний миры. Верхний мир, Небесный, – это царство света, порядка и созидания. Там обитают духи, божества и высшие силы. Шаман поднимается туда, чтобы обрести мудрость, получить знания или помощь от духов-покровителей.

Нижний мир – тёмный, глубокий, скрытый под землёй. Это место силы, где живут духи земли, животные-покровители и души умерших. Шаман спускается туда, чтобы исцелять, находить потерянные души и бороться с болезнями, черпая силу у древних духов.

Когда отец замолчал, я почувствовала, как внутри меня что-то изменилось. И тогда я поняла: шаман – это не просто целитель. Это проводник, способный свободно перемещаться между мирами, используя транс, ритм бубна и песнопения, чтобы покинуть наш мир и отправиться в путешествие – вверх или вниз. И цель его странствий всегда одна – благополучие племени: исцеление, предсказание, связь с предками.

– Мы ещё поговорим подробнее про эти миры, – сказал отец. – Однажды ты сама побываешь там, увидишь всё своими глазами и познакомишься с теми, кто живёт по ту сторону.

Он наклонился ко мне, и его голос прозвучал как древнее заклинание, как истина, которую нельзя забыть:

– Самая древняя профессия на земле – профессия шамана.

Глава 3

НАИДРЕВНЕЙШАЯ ПРОФЕССИЯ ШАМАН

Наиболее неопровержимые доказательства того, что профессия шаман берет начало у самых истоков человеческой истории, найдены в пещерах и скалах, которые содержат рисунки, датируемые эпохой палеолита. Один известный рисунок, называемый «танцующий колдун», сделанный около 30 тысяч лет до нашей эры, был найден в пещере Ле-Труа-Фрер во Франции. Хотя фигура названа колдуном, в действительности этот термин использовался для обозначения шамана, или волшебника, а не того, кто занимается черной, или дьявольской, магией.

Шаманизм появился как форма магии, чтобы обеспечить удачную богатую охоту и успешное собирательство растений. Антропологи построили теорию, что древние люди проводили групповые ритуалы, чтобы стать сильнее, воззвать к духам о помощи или увеличить свою веру в успех и удачу. В процессе эволюции организации человеческого общества проявилось конкурентное преимущество дуализма власти: власть сильного Вождя племени и влияние мудрого Шамана. В любом обществе роль шаманов была одинаковой. Они хранили знания и традиции народа, лечили болезни, поддерживали физическое и психическое равновесие людей своего народа и заботились о природе своей родины.

Около 10 тысяч лет назад в результате неолитической революции человечество стало развивать сельское хозяйство, и в различных частях мира люди смогли выращивать и хранить еду, перейдя к оседлому образу жизни. По мере того, как первобытные племена развивались и расселялись по ранее необитаемым территориям, они приспосабливались к местным условиям – то же самое можно сказать и о шаманстве. Со сменой географии, культуры и климата менялись объекты, используемые шаманами, и сами ритуалы: выполнение или их цели. К помощи охотникам, в обеспечении их дичью, шаманы теперь участвовали в ритуалах, направленных на получение лучшего урожая. Они также могли проводить ритуалы с целью нахождения пропавших животных или улучшения погоды. Они пытались вызвать дождь в засуху и солнце в период затяжных дождей и непогоды.

Шаманы также помогали избавиться от полосы неудач, которые, по поверьям, вызывались злыми духами или черной магией. Шаманы по-прежнему входили в измененное состояние сознания и добивались общения с духами, чтобы получить их помощь; но они уже искали и иных духов и использовали другие приемы, чтобы войти в это состояние. Искусные шаманы пользовались славой и популярностью. Некоторые из них в экстазе резали себе языки и другие части тела, не жалея собственной крови.

Шаманов объединяет сходство методов и ритуалов, все они обладали схожими способностями. Шаманские заклинания обычно кратки и содержат призыв духа-помощника и обращение к нему с просьбой о благодеяниях. Общение с духами происходит посредством чревовещания. Непременный атрибут – бубен с колотушкой.

Шаманизм и сейчас практикуется в разных частях света: в Азии, Африке, Америке, Австралии и шаманы до сих пор пользуются огромным влиянием.

Представителей этой уважаемой профессии называют по разному, но лапландских и финских нойдов, грузинских кадагов, венгерских талтосов, суматранских сибасо, китайских ву и малайских по-янш, турецких танцующих дервишей бекташи и казахских бакши (одаренный чудодейственной силой врач, поэт и музыкант одновременно), цыганских човали и гаитянских шаманов вуду объединяет то, что они до сих пор востребованы, несмотря на то, что некоторая часть власти шаманов перешла священникам, принадлежавшим к официальным религиям.

Большинство проблем нашей цивилизации неразрывно связаны с человеческими слабостями в самых разнообразных их проявлениях. Начиная от необъяснимого стремления нарушать запреты, не подчиняться общепринятым правилам и заканчивая чувствами ревности, зависти, гнева, ярости, – эти слабости являлись нашими неизменными попутчиками на протяжении многих тысячелетий и не изменились до сих пор, несмотря на социальный уровень развития общества, значительные научные и технические достижения.