Горбатый Эльф

– Достаточно, Эрвин. Ты убедил меня в своих способностях, мы пойдем в пещеру. А теперь сделай так, чтобы я тебя больше не видел.

Эльф послушно растворился в воздухе.

Темный дым, заволакивавший сознание Брейда во время поединка, снова выполз откуда-то из-под ребер. Значит, он все-таки подцепил эту заразу у хоггопоклонников. Или она всегда в нем сидела в ожидании своего часа? Черный морок гнева, иногда он выпускал его на свободу. Не сейчас. Эльф ни в чем не виноват, Брейд сам потребовал доказательств. Кто мог знать, что мальчишка наткнется именно на эту историю, вроде бы давно погребенную под фундаментом его дальнейшей жизни? Хотя… Во время болтовни о пятнах на совести в памяти мелькнуло именно это: горящие корабли и перекошенное страхом лицо того паренька, пытавшегося голой рукой оттолкнуть падающий на него меч.

Похоже, эльф умеет читать мысли. Тогда его доказательства ничего не стоят – зачем путешествовать во времени, вполне достаточно порыться в воспоминаниях. Надо будет подумать об этом позже, когда перестанет мерещиться хорошенькое личико Миранды с оленьими глазами, полными яростного вызова. Впервые Брейд радовался тому, что яд с каждым днем все сильнее разрушает его тело. Только довести бы их всех до Салема живыми, никого больше не потерять по пути.

Целительное действие эльфийской магии понемногу сходило на нет. Чем круче становились подъемы, тем меньше сил оставалось у Брейда. Вскоре его обогнал Балтазар, чуть позже появилась и Литания. Некоторое время она молча шла рядом, потом спросила:

– Почему вы не рассказали про отравление?

– Я не хотел лишать людей надежды. Не слишком весело идти вслед за подыхающим вожаком.

– Мне-то вы могли сказать. Я бы попробовала помочь – я немного разбираюсь в травах.

– Я принял все возможные противоядия еще в Гилатиане, иначе давно бы последовал за графом Виндомом. И у меня есть целая коллекция настоек от одной деревенской знахарки. Она неплохо знает свое дело, судя по тому, что я еще жив. Надеюсь, что и до Салема дотяну.

– Говорят, в Салеме есть очень хорошие врачи.

– На них я и рассчитываю, – соврал Брейд, – ну а в крайнем случае с вами останется Ланс. Я написал завещание на него, так что мое поместье в любом случае окажется в вашем распоряжении. А если в пещере действительно хранятся сокровища, он сумеет собрать войско и вернуть вам престол. Я предполагал, что это сделает Видий, но Ланс неплохо показал себя в походе, думаю, что он справится.

– Поэтому вы и поручили Видию меня обхаживать? Ради престола? – голос Литании срывался от гнева.

– Ради Ракайи. Я попросил Видия оберегать вас и помочь вам свергнуть Янгиса, а «обхаживал» он вас, как вы выразились, по собственной инициативе. Я считал, что ваши чувства взаимны.

Литания ответила ему неловкой пощечиной, концы пальцев слегка мазнули по виску Брейда, и это разозлило ее еще сильнее.

– Вы торгуете мной, как лошадью на базаре! Империя, корона, Ракайя – а я только ступенька у подножия трона?!

Брейд поймал Литанию за запястье и не дал ей убежать назад по тропинке.

– Литания, ну перестаньте, не плачьте. Лаэрта, Лита, но ты же сама всегда отталкивала меня… Пойдем, а то нас догонят, и все увидят, какая ты зареванная…

Брейд осторожно вел почти ослепшую от слез Литанию по тропинке, не позволяя себе даже стереть мокрые потеки с ее щек. Все неправильно, все слишком поздно.

– Лита, я хотел бы всегда быть рядом с тобой, но это не в моей власти. Не думай обо мне и живи дальше. Ради детей, и да, ради Ракайи.

– Я соберу войско, Брейд. Даже без Ланса, сама – я знаю многих, кто откликнется. Я же вижу, что Янгис уничтожает Ракайю. Но пока ты жив – почему мы должны делать вид, что едва знакомы? Сколько бы нам не осталось, это наши дни.

– Я не имею права привязывать тебя. Я уже труп, Лита. Бравиет протянул пять лет с помощью лучших врачей Кадара, и твоя мать не отходила от его постели в последние два года. Я не хочу такой участи ни для тебя, ни для себя.

– Тогда вообще никто не должен привязываться друг к другу – ни один человек не знает, что его ждет завтра. Мы оба можем погибнуть в пещере. Или только я, а ты останешься жить. Зачем убивать настоящее ради будущего, которое может не наступить?!

«Хуже уже не будет» – подумал Брейд и сделал то, чего ему больше всего хотелось в последние несколько минут: достал сравнительно чистый, хотя и слежавшийся в кармане, платок и вытер мокрый нос Литании. Дальше они шли вместе.

– Посмотри, что с ним творится, – Тайра показала Лансу шарик, неожиданно выпустивший сноп золотых лучей и снова принявший прежнее обличье, – жаль, что я не всегда понимаю его.

Эльф весьма кстати возник рядом.

– Эрвин, а что означает пучок золотых лучей? Только что вспыхнул и погас.

– Иногда у шариков бывает хорошее настроение.

– Как он может радоваться и давать советы, если это простое стекло?

– Не совсем простое. Когда-то один астролог вложил в него треть своей души, отправляя сына в дальнее плаванье.

– И как, это помогло его сыну?

– Поначалу помогало. Ну а потом Путеводная Звезда отговорила парня от выгодной сделки – задешево купить большой фальшивый алмаз, и еще помешала похитить юную, но очень опасную ведьмочку, вот он и продал амулет одному фокуснику. Вскоре парень погиб в пьяной драке. Потом шарик еще много раз перепродавали, никому он не нравился; так, в конце концов, он и оказался на алтаре. Люди не любят, когда их отговаривают от ошибок.

– Бедный астролог… И себя изувечил, и дурака не спас. Как можно жить без куска души?

– Получше, чем многие – она у него и без этой трети большая была.

Тайра задумалась. Что-то в этой истории зацепило ее – то ли досадное сходство неразумного сына с нею самой, то ли неразрешимый вопрос – стоит ли пытаться спасать дураков. Наконец, она собралась с духом.

– Ланс, ты не мог бы отстать шагов на двадцать? Мне нужно кое о чем спросить Эрвина, – и сама пошла побыстрее, чтоб не слишком растягиваться

– Ты не знаешь, этот… – Тайре трудно было произнести его имя, но она все-таки договорила, – этот Видий выживет?

– А тебе не все равно? Если хочешь, гляну.

Эльф исчез и возник шагов на пять сзади Тайры. Промахнулся.

– Пока ничего нельзя сказать. Если все-таки потащится в пещеру – то помрет, еще по дороге. А решит пойти на Тилуан – может, и выживет, если с охотниками не разминется.

– Ты можешь на это повлиять?

– Смотря чего ты хочешь. Ага, понял, – еще одно мгновенное исчезновение, – ну все, нашли они его. Я оленя в его сторону погнал. Странные вы существа: то убиваете из-за грубого слова, то спасаете злейшего врага. Из-за него погиб твой отец, он хотел утопить тебя – даже я не стал бы помогать на твоем месте.

– Он мог раз двадцать убить Брейда, и не сделал этого. Только защищался, рискуя своей жизнью. По-моему, он заслужил, чтобы и над ним хоть кто-то сжалился.

Эльф посмотрел на Тайру с уважением.

– Давай я твои яблоки понесу.

Тайра с радостью избавилась от увесистого узелка, он ужасно мешал собирать росший на обочине кизил.

– Эрвин, а ты не слышал нарратскую легенду о пяти птицах? Там была дама на единороге, мне почему-то кажется, что она из ваших.

– Слышал, конечно – это же про мою маму. Она не очень-то любит вспоминать эту историю, всего четыре раза рассказывала.

– Подожди, это когда было? Я так поняла, что этой легенде лет триста.

– Ну, около того. Ты что, не знаешь, что эльфы бессмертны?

– Тогда та дама не могла быть эльфийкой, она же умерла.

– Это у вас она умерла. Если тебе интересно, я расскажу. Ты же ее пра-пра… ну, в общем, внучка в семнадцатом колене.

– Расскажи. Я что-то такое предполагала, поэтому и спросила тебя.

– Когда-то мама жила на холмах Наррата, у озера Иэр. На Празднике Первоцветов – у нас много праздников, когда эльфы собираются вместе, – она познакомилась с моим отцом. Они назначили свадьбу на тот же день следующего года, в память об их первой встрече. Но беда была в том, что отец жил в горах, и не мог перебраться к маме, иначе наша долина осталась бы совсем без эльфов и захирела. А мама любила Наррат, особенно Иэр, ей не хотелось покидать свою родину. В ночь перед свадьбой она решила в одиночестве покататься вокруг озера, и обещала вернуться к рассвету.

Мы все умеем делать наше тело… ну, материальным, что ли, но только ненадолго. Иначе навсегда в нем застрянешь, тогда только смерть поможет вернуться в наш мир. Вообще-то воплощаться ужасно неприятно, примерно, как тебе надеть латы в жаркую погоду, но мама любила. Ей нравилось плавать в озере, скакать на единороге и ощущать удары ветра в лицо, есть человеческую пищу. Ну, в общем, мама каталась всю ночь, потом ей захотелось увидеть восход солнца. А потом она почувствовала, что ее тело стало твердым, как скорлупа, и она больше не может превратиться в свет. Дальше ты знаешь, эта ваша легенда на удивление правдива.

– И эльфы не спасли ее?

– Как они могли ее спасти? Сразу убить? Или отнять у князя, чтобы она еще лет шестьдесят дожидалась своей свадьбы? Она выбрала свой путь и должна была пройти его до конца. Она сама говорит, что заслужила это: слово свое нарушила, единорога загубила, а он был один из последних в вашем мире. Даже у нас их мало, иногда они сбегают к вам, но очень редко.

– А свадьба? Как я понимаю, твой отец простил маму?

– Он-то конечно – отец даже рвался воплотиться вслед за ней и драться с князем Нарратским, еле удержали. А что свадьба? Она состоялась в назначенный день, ведь гости были уже приглашены. Ну, по-другому у нас со временем, вам это объяснять бесполезно.

Ланс шел последним, и ему было грустно. Для него никого не было ближе, чем эта девочка. Он не позволял себе думать о будущем – понятно же, что в Салеме ее выдадут за какого-нибудь знатного и богатого сеньора. Как можно выдать Тайру замуж против ее воли, он не очень представлял, но потомок обедневшего рода, к тому же практически лишенный наследства – уж точно не пара для дочери ракайской императрицы. Поэтому он просто радовался каждому часу, отпущенному судьбой, рядом с этой девушкой, живой и яркой, как пламя свечи. Воображал ее сестричкой и старался не замечать, что сердце начинает колотиться слишком быстро, когда она улыбается ему. Время изгнания и бегства оказалось лучшим, что было в его жизни.

Теперь она встретила старого друга, и огонек ее улыбки точно так же светит ему, как раньше – Лансу. Пора прощаться с иллюзиями, Тайра встретит много друзей на своем пути, многие будут любить ее. А у него останется прекрасное воспоминание, чтобы хранить его до конца своих дней.

Глава 28. Старая Крепость

Черное варево облаков на глазах заполняло ущелье, срезая вершины ближайших гор. Они почти бегом поднимались к развалинам, уже не рассчитывая достичь укрытия до начала грозы. Тропа была хорошо утоптана, а ближе к крепости даже вымощена тесаным камнем. Место казалось обжитым – ни колючек, ни сушняка, между старыми деревьями росла низенькая, будто подстриженная травка. Над бесформенной, сплошь укутанной виноградом оградой виднелись полуразрушенные стены главного здания – то ли замка, то ли храма. Тайра смутно помнила: внутри было несколько комнат почти без крыши и куча хвороста, из которой отец развел большой веселый костер.

Эрвин театральным жестом раздвинул виноградные плети:

– Старая Крепость приветствует вас.

Спотыкаясь о каменные завалы, они следовали за эльфом под первыми тяжелыми каплями дождя. В просторном помещении, некогда бывшем центральным залом, каким-то чудом сохранилась часть полукруглого свода. У стены чернело кострище с аккуратной пирамидкой хвороста посередине, а рядом – груда сухих веток, точь-в-точь такая же, как и десять лет назад. Пока люди сбрасывали с плеч поклажу и озирались по сторонам, Эрвин протянул руку к кострищу, и дрова вспыхнули жарким золотым пламенем, будто облитые маслом. Эльф впервые открыто воспользовался магией, но, кажется, никто, кроме Тайры, этого не заметил. Вокруг огня лежали плоские валуны, обросшие мягким изумрудным мхом. Как раз шесть – по числу путников, сидеть на них, протянув усталые ноги к костру, было чистым наслаждением.

– Тут где-то заначка была, – задумчиво сказал Эрвин и скрылся в глубине зала. Вернулся он с полной охапкой провизии. На горловину пузатого кувшина с вином он водрузил три ковриги хлеба, а круглую голову сыра придерживал подбородком. Хлеб оказался мягким, еще теплым. Тут уж все покосились на эльфа, на языках крутились вопросы – когда же та заначка была сделана и нет ли в крепости кого постороннего. Тайра сладко потянулась и лениво спросила:

– Из прошлого стащил эту вкуснятину или из будущего?

– Из будущего я не ворую, – неубедительно возмутился Эрвин.

Капли падали все гуще и быстрее, сплетаясь в струи воды. И вот уже сверкающий шумный занавес отгородил от всего мира укромный уголок зала с костром посредине. Видимо, кострище располагалось на небольшом возвышении – пол оставался сухим, брызги дождя не долетали до них. Вино было сладким, сыр острым, хлеб теплым – и всего было вдоволь, сколько бы они не ели. А там, за завесой дождя, творилось что-то жуткое. Удары далекого грома сливались в сплошной рокот, напоминающий рычание огромного зверя. Все ярче и ближе вспыхивали молнии. Разговаривать было почти невозможно – голоса заглушались грохотом и треском.

– Хогга злится! – весело выкрикнул Эрвин в промежутке между ударами, – здесь она нас не тронет – Старая Крепость под защитой эльфов.

– Что она такое? Живое существо? Дух? Ты ведь должен знать, – спросила его Тайра.

– Сейчас, – Эрвин поднял руки и поводил ладонями в воздухе, словно раздвигая что-то невидимое. Гроза продолжала бесноваться, но звук стал слабее, как будто в комнате закрыли ставни.

– Вот так получше, а то не слышно ничего. Про нее никто толком не знает. Мы поселились здесь лет восемьсот назад, и она уже была тут. Чаще всего спала, она просыпается во время войн или мора – когда много смерти и боли. Мы долго не догадывались о ее существовании, подземный мир нас не касается. А гномы даже упоминать ее боятся, они верят, что разговор о ней навлекает беду.

– А ты сам не можешь поглядеть?

– Не знаю, это ведь ужасно давно началось.

– Эрвин, нам нужна твоя помощь, – вмешался Брейд, – нам предстоит встреча с врагом, о котором мы ничего не знаем.

– Попробую, – пожал плечами эльф и как-то незаметно растворился в тенях. Зато его возвращение оказалось намного выразительнее – он с размаху упал на колени, вроде бы с небольшой высоты, и ошарашено озирался, с трудом узнавая присутствовавших. Был он грязным и измученным. Вместо привычной неказистой, но теплой одежды на нем болталась мешковатая холщовая рубаха почти до пят. Тайре показалось, что он немного вырос.

– Чего это ты так вырядился? – поинтересовался Балтазар, будто важнее вопроса и не было.

– А, это… какая висела на веревке, ту и взял. В подземелье одежда совсем разлезлась, не голым же ходить.

– Но ты узнал что-нибудь? – нетерпеливо спросил Брейд.

– Узнал. Пришлось забраться очень далеко, так далеко в прошлое я еще никогда не ходил. Там время другое, не знаю, как сказать… плотное, что ли. Его изменить почти невозможно, даже если захочешь – просто смотришь, и все, а тебя не видят, даже потрогать что-то трудно. Как будто умер.

– Так ты понял, что такое Хогга?

– Понял, а толку-то… Мерзкая история, даже рассказывать неохота.

– Говори, даже мелочи могут оказаться полезными.

– Не, вряд ли. Это не человеческое зло, это, скорее, из нашего мира. Ладно, расскажу, раз уж столько времени потратил на поиски…

В общем, тысячу с небольшим лет назад на том месте, где сейчас стоит Нижний замок моего Готфрида, был город. Жители этого города поклонялись дракону. Он жил в пещере и не мог ее покинуть – повредил крыло, когда упал в провал. Винтовую лестницу построили позже, поначалу, до того, как он стал богом, ему просто сбрасывали еду. Люди всегда ценили плененных драконов за их способность предсказывать будущее. Не слишком точно – но, по крайней мере, о приближении врага, или засухи, или мора дракон в состоянии предупредить.

Раз в неделю жрецы с песнопениями спускались по винтовой лестнице, неся барана или теленка, украшенного цветочной гирляндой. Но в подземелье входила только главная жрица. Последнюю из жриц звали Хогга, и она была совсем юной. Она умела говорить с драконом. Эти существа не могут разговаривать в вашем смысле этого слова – но думают они очень громко, и жрица слышала его мысли и отвечала ему. Девушка не боялась зверя: она выросла, играя у него на спине так же, как до нее росли и ее мать, и бабушка. Когда Хогге исполнилось шестнадцать, она объявила служителям храма, что ночью, когда она вопрошала дракона о будущем, божество внезапно обратилось в прекрасного юношу, и теперь ей предстоит стать матерью. Ей, разумеется, поверили – девушка жила при храме на вершине горы, никогда не спускалась в город и не встречала мужчин. Хотя был там один молодой жрец… Как бы то ни было, но и сама Хогга, и ее мать считались дочерями дракона. В положенный срок она родила девочку, и чаще проводила дни в пещере, чем на поверхности земли.

По большим праздникам, а в городе их было семь, жрецы приносили в жертву не овцу, а человека. Дракон ненавидел эти праздники – он был старым и мучился страшными коликами после жесткого мяса тощих рабов. Хогга трижды передавала жрецам желание дракона отменить обычай травить его негодной пищей, и трижды они отказывали ему, ссылаясь на волю высших богов. Не станет человеческих жертвоприношений – ослабеет страх перед драконом, а с ним и почтение к его воле. Уже несколько поколений жрецы твердой рукой правили городом от имени дракона, и знание, что страшный жребий может выпасть не только рабу, но любому, кто ослушается приказов божества, было залогом покорности горожан.

Однажды, когда дочь Хогги играла, забираясь по хвосту на спину дракона и скатываясь, как с горки, с его боков, ящер обнюхал ее и сказал: «Она – человек, а пахнет вкусно, как молодая овца… Что ты дрожишь, жрица – я не собираюсь есть твою дочь. После твоей смерти она будет кормить меня, и говорить со мной. Но передай, чтобы на следующий праздник мне прислали не старого раба, а девочку. Лучше двух – они слишком маленькие». Хогга часто закивала головой, она не могла говорить от ужаса и поскорее увела дочь из пещеры. Больше она не позволяла дочке спускаться в подземелье, хотя та плакала и очень скучала по своему другу – каждый, кто покоряется голосу дракона, становится как бы его частью. Жрица давно уже была наполовину женщиной, наполовину ящером.

– Ты рассказываешь легенду? Откуда ты знаешь, что ей сказал дракон, если они говорят мыслями? – перебил Эрвина Балтазар.

– Я рассказываю то, что видел и слышал. Я проторчал в этой пещере несколько недель, ловя поворотные моменты. Их нетрудно нащупать – там время сгущается, но сначала я попал в самый конец истории, и не сразу понял, что мне нужно искать.

– Ну а мысли-то, их ты откуда узнал?

– Да слышат эльфы драконов, они же – тоже звери.

Тайра только хмыкнула. Людей Эрвин слышал не хуже. Или и мы для них звери?

Жрецы приняли повеление дракона с большим сомнением. Ужас и благоговение народа, конечно, возрастет, да не было бы бунта… Одно дело – старый больной раб или преступник из свободных, другое – маленькая девочка. Но Хогга была непреклонна, она боялась за свою жизнь. Ее посвятили в верховные жрицы после того, как мать не вернулась из пещеры, и она всегда догадывалась, куда та пропала. Во время осеннего праздника Уходящего Солнца жрецы объявили народу, что городу грозят неисчислимые беды, и отвести их можно только принеся в жертву двух невинных дев. Заранее отобранные у рабынь дочери были спущены в пещеру. Горожане приняли это со смирением, как печальную неизбежность, хотя многие женщины плакали, когда под звуки торжественных песнопений хорошенькие головки украшали венками из роз.

Беды не замедлили явиться после третьего праздника – началось повальное бегство рабынь с детьми. Их ловили, в наказание отбирали у них дочерей, объявили, что дети беглянок будут принесены в жертву в первую очередь, но ничего не помогало. В нескольких домах рабы-мужчины убили хозяев и были казнены на главной площади. Сразу после казни началось восстание. Его подавили за неделю, с обеих сторон погибли сотни людей. Оставшихся в живых рабов заковали в цепи, и пользы от них было мало – разве что жернова крутить. А самое страшное – подходящих по возрасту девочек осталось только девять. На полгода хватит, дальше придется покупать. Прослышавшие про события в городе работорговцы заранее заламывали такие суммы, что городской глашатай объявил о введении дополнительного жертвенного налога.

Тем временем дракон оценил новую пищу, и потребовал, чтобы овцами его больше не кормили. На этот раз Хогга плакала, стоя перед ним на коленях и умоляла отложить перемену рациона хотя бы на полгода, пока город оправится после восстания. Дракон заревел и бросился на нее с разинутой пастью.

Через неделю в пещеру спустили двух молочных телят. Дракон разодрал их на части и швырнул в Хоггу. Когда испуганная жрица бежала вверх по лестнице, в ее голове раздалось шипение: «К городу подходят враги. Без меня вам не справиться. Скажи, чтоб принесли хорошее мясо».

Три дня спустя к городским стенам подошло вражеское войско, но жители уже были готовы к осаде. Трудно захватить город-крепость на вершине горы, разве что измором. Стояла осень, амбары были полны, не хватало только девочек-рабынь для дракона.

Не прошло и месяца, как они закончились, и по приказу жрецов солдаты отняли дочь у нищей вдовы. Вдова так голосила, что ее пришлось убить. В следующий раз отряд, посланный на облаву на окраинные улочки, столкнулся с толпой оборванных мужчин с кирками и топорами. Солдаты отступили.

В тот день городской совет вынес решение: отныне жертва будет избираться по жребию, перед которым все равны – дочь купца и дочь каменщика, и каждый, кто воспротивится воле богов, будет казнен. Писцы в сопровождении стражников отправились по домам составлять список девочек надлежащего возраста. Во дворцы знатных людей они, понятно, не заходили.

Хогга спустилась к дракону, чтобы сообщить ему радостную весть – завтра он будет накормлен. Зверь поднял голову, и в голове жрицы загремели слова:

–Ты скинешь в колодец отару овец. Заберешь свою дочь и спустишься в пещеру. Возьми с собой еду и теплую одежду. И беги быстро – ты можешь не успеть.

Голос звучал по-прежнему грозно, но Хогга почувствовала скрывавшийся за ним страх.

Она второпях укутала дочь и, волоча ее за руку, бежала к овчарне, когда в храмовые ворота ворвалась разъяренная толпа. Ее вел тот самый молодой жрец. Горожане рассыпались по двору, убивая стражу и духовенство, а жрец выхватил девочку из рук Хогги и крикнул:

– Я не дам тебе скормить ее чудовищу, ведьма!

Но он все-таки не тронул бывшую возлюбленную и позволил ей бежать. Хогга нырнула в колодец, и для нее навсегда наступила тьма. Спускаясь по лестнице, она слышала, как над головой задвигают каменную крышку люка.

Дракон понял, что оказался в ловушке, взревел и ринулся к колодцу. Дверь была слишком узка для него, но он скреб край проема когтями, бил в стену головой, как молотом, и через два дня стена рухнула. Тогда он пополз наверх. Его туша не могла удержаться на узкой лестнице, и он уперся головой в край колодца, а хвостом – в противоположный, растопырил крылья и начал медленно подниматься, виток за витком, сопровождая каждое движение оглушительным рыком. Где-то на середине пути он услышал грохот над головой: люди заваливали люк обломками скал. И тогда он рухнул вниз и взревел в бессильном отчаянии. Он понял, что мог выбраться из пещеры в любой день на протяжении долгих столетий, а теперь путь закрыт. Но зверь не смирился. Много месяцев он ползал по тоннелям вокруг озера, пытаясь найти выход на поверхность, обдирая когти и шкуру о камень, сокрушая все на своем пути. И ночью, и днем гора содрогалась от глухих ударов и яростного рева. Люди боялись оставаться в домах и метались по улицам, ожидая, что чудовище вырвется из глубин и покарает город. Через несколько дней вражеское войско сняло осаду и ушло, за ним потянулись жители. Город опустел.

Жрица осталась наедине со своим повелителем. Зверь не трогал Хоггу, несмотря на ярость и терзающий его голод. Он боялся остаться один в непроглядном мраке. Вначале жрица тоже пробовала искать выход из пещеры, но она не решалась далеко уходить от ручья и озера, и каждый раз возвращалась, как только переставала слышать журчание воды. Она научилась охотиться на летучих мышей, находила их по запаху и сшибала камнем. Когда охота была удачной, Хогга кормила ими дракона. И постепенно сходила с ума. Она часами сидела на берегу, раскачивалась взад и вперед и выла, проклиная свою судьбу, тьму пещеры и свет недоступного солнца, небо и землю, людей и богов. Ее вой был страшнее, чем бешеный рев ящера.