Визави. Повести и рассказы

– Это что, Зин? – из конверта выпали какие-то бумаги.

– Он тебе подарил твое детство, Яша. Или вернул, не знаю, как точнее.

– Клара… я охреневаю, – Яша схватился за голову. – У меня, что? Свои комнаты? Личные? Мои? Ну, Борька! Вот, такие дни, Зин, это просто какой-то крутой поворот!

– Яша, это еще не всё. – Зина расправила юбку, потом натянула её на колени. Наклонилась вперед. Сцепила руки в замок. Потёрла лицо. – Это всё так неожиданно. Понимаешь, я сама к этому совсем не готова. То есть, не так. Я, разумеется, об этом думала! Но как-то отдельно от тебя, что ли? Я думала больше о том, как я с этим буду жить, понимаешь?

– Понимаю, конечно! – у Яши в душе пели птицы, – кто б мог подумать, что ты станешь такой бизнесменшей? Я, честно говоря, думал, что максимум, чего ты добьешься, это место где-то в институте легкой промышленности? Ну, или на фабрике. В Иваново! – Яша попытался обнять Зину, – не сердись, Зин! Ну, кто б мог ожидать? Я тоже не ждал!

– Да я, собственно, не о мастерских, Яша…

– А о чем? Зин, сейчас джинсу запустим, у меня есть идеи для твоего, как это? «Прет-а-порте»?

Зина посмотрела на Яшу тем особым взглядом, каким мудрые матери смотрят на несмышленышей, и только начала следующую фразу «наверное, ты меня не понял», как в дверь постучали:

– Зинаида Валерьевна, французы ждут!

В холле были сдвинуты столы, на столах лежали листы крафтовой бумаги, и все вышло очень стильно, и были какие-то мелкие цветочки в стаканах, и даже свечи, и россыпь закусок, и все было душевно, и поднимали тосты за дружбу Франции и России, за Коко Шанель и Волкова, пили, целовались, кто-то притащил магнитофон, и сладко и томно запел Иглесиас, и Яша пригласил Зину, и все норовил поцеловать ее в висок, и говорил, что таких ушных раковин у женщин не бывает, и что Зинино ушко – произведение искусства, и прижимал её все сильнее, так, что она отстранялась от него, а потом пили кофе, и сидели на мешках с обрезками тканей, и было так задушевно, что вполголоса спели Монтановское —

C’est une chanson, qui nous ressemble,Toi qui m’aimais, moi qui t’aimais.Nous vivions, tous les deux ensemble,Toi qui m’aimais, moi qui t’aimais.

Вдруг, как это и бывает на таких вечеринках, разом заговорили о деле. Обсудили джинсовую коллекцию, стали думать над названием, сошлись на «galaxy wash», хотя французы были против, и вспомнили лейбл ZIZ – Зина и Измайлов, а кто-то, возьми, да скажи:

– Кстати? Теперь это нельзя!

– Почему? – Зина повернула голову.

– Да как же, Зинаид Валерьевна, Яша же женился на этой, на модельке, на актрисуле?

– На ком?

– Да на Магде же! Она ж теперь тоже – ИЗМАЙЛОВА?!

Повисла пауза.

– Это неправда, – Яша сжал Зинину руку, – это такая шутка, дурацкая.

– Шутка, – тихо сказала Зина, – конечно, шутка. Жаль, что ты пошутил – именно с ней.

– Зина, ну, знаешь, как это бывает? Сидели, бухали, Темницкий такой розыгрыш предложил…

– Понимаю. А что, сам Темницкий? Костюмчика свадебного не было? Так ты бы ему, Яша, сшил?! Невесте, думаю, повезло больше?

– Зина, да не было никаких костюмов, это всё… спонтанно, это же глупость полная, я даже забыл про это!

– Ну, что, господа? – Зина побарабанила по столу пальцами, – поздравим нашего замечательного Яшу с законным браком, и пожелаем молодым, как это? Совет, да любовь. Плодитесь, и размножайтесь, сука … – Зина произнесла последнее слово шепотом, вскочила, не смогла скрыть слёзы, заметалась по комнате и выскочила в коридор. Оставшиеся молчали.

– Кто тебя просил, дуру, – Яша посмотрел на ту, что сказала про Магду.

– А я тут причем? – она сидела на коленях у француза и пила вино, – вчера в журнале «Русское кино» было интервью, твоя Магда дала, хвасталась, мол, какая она актриса и какой у неё муж прям – мечта! Красный модельер…

Яша побежал по коридору, заглядывая в комнаты – Зина исчезла. Слабый запах её духов был слышен на улице, и Яша понял, что она уехала. Он сел прямо на грязный тротуар и уткнул голову в колени. Дальше время побежало быстро, готовили коллекцию к показу, сняли конференц-зал в дорогом отеле, Яша метался между закройщицами, швеями и манекенщицами, был творческий бардак и полная неразбериха. Зину он почти не видел, она появлялась только по утрам, сухо и по делу разговаривала с Яшей, и исчезала. Наедине с ней остаться не было никакой возможности – рядом постоянно кто-нибудь, да был. Времени не хватало, Яша даже не успевал доехать до дома, спал тут же, мечтал о ванне, о постели со свежим бельем и о том, чтобы скорее все это кончилось. Как-то раз позвонила Магда и капризным голосом сказала, что ей нужны деньги, и что она хочет прилететь на показ, и Яша вообще мог бы позвонить ей…

Глава 14

Магде вдруг перестало везти. Ее образ полудевочки, полуженщины, то ли Лолиты, то ли Манон, приелся Темницкому. На штампах вся, – говорил он, – куда? Нет под неё драматургии, нет сценариев, а взошла, кстати, звезда новая, Тата Трубич – и в этой нише Магде делать нечего! Трубич – сильная актриса, обаяние сумасшедшее, естественна, как кошка – там и режиссер не нужен. Ломается Магда, все что-то из себя играет… Отдай ее в театральное, пусть учится, – советовали ему, – к тому же у нее теперь этот, муж? Модельер? Вот, пусть займется, тебе – зачем? Темницкий, конечно, скрывал, по чьей вине Магда решилась на криминальный аборт, и только это удерживало его от того, чтобы уволить Магду из театра. Гастроли в Костроме вышли провальными, повезли старый репертуар, да еще совпало с жарой и общей смутой в государстве. В один из таких неудачных вечеров Магда, выпив больше обычного, сцепилась с Темницким, наговорила ему гадостей, он, с легкой душой, ответил ей тем же, и первым же поездом Магда вернулась в Москву.

В этот день была последняя примерка, в мастерских царил настоящий ад, все были взвинчены, и тут появилась Магда, которая ухитрялась даже после поездки в плацкартном вагоне выглядеть так, будто она провела утро в спа-салоне. Магда давно оставила свои маечки и цветастые юбки, носила, как и все – накладные плечи, короткие юбки, цветные леггинсы, но и в этом ухитрялась не выглядеть пошло. Как и обычно, её появление на публику было обставлено ею самой с чрезвычайной тщательностью. Фигура у Магды была такая, как надо – и длинные ноги, и маленькая грудь, и узкие бедра – да еще она умела ходить, как ходят манекенщицы, и несла себя, и высокий каблук под ней не подламывался, и нога шла «от бедра» – короче, даже здесь, в мастерских, она не осталась незамеченной. С Яшей она обнялась так, будто дороже его никого у неё не было, и ему это было приятно. Зина, замотанная работой и дурным самочувствием, выглядела просто ужасно – и Магда, почувствовав это, закрепила успех, сказав Зине, что у неё есть прекрасный визажист, который вернёт Зине молодость и прекрасный цвет лица, и что, да, Зина! спасибо за ключи, они ей очень пригодились. Зина пыталась совладать с собой, но выходило это плохо, и все вокруг это замечали, и ждали, как же этот треугольник распадется? Рядом с Магдой Зина выглядела серой мышью, предназначенной или в мышеловку, или на съедение кошке. Яша старался одного – избежать конфликта, и не провалить завтрашний показ. Магда, ощущая, что в её отсутствие Яша решил вернуться к Зине, поступила предельно просто – громко сказала в буфете, – Яшечка, все, я домой, я так устала, – зашла в Яшин «кабинет», оставила дверь открытой, и разделась. Дальше все было по сценарию дурного анекдота – конечно же, Зина, взбешенная тем, как Магда себя вела, полетела к Яше, чтобы устроить нормальную женскую истерику, а потом помириться, и получить от Яши обещание, что она завтра! завтра же! подаст на развод. Вместо этого Зина увидела на троечку исполненный этюд «соблазн», но и этого ей хватило.

Показ состоялся, и откуда-то вновь появился Кемаль, с той же самой свитой, и прилетел Борис, и была куча всякого народа, и Яшина коллекция буквально взорвала зал, и Яша все выходил, и кланялся, и его обнимали, тискали, он весь пропах чужими духами и потом, и все искал глазами Зину, но находил лишь – Магду.

На поклоны Магда вышла вместе с Яшей, просто выскочила из кулис, взяла Яшу под руку и стала раскланиваться, направо и налево, слать воздушные поцелуи, и вообще, вела себя так, как будто она, тут и есть – первое лицо. Она совершенно затмила Зину, и камеры ловили именно её лицо. Зина, понимая это, даже отступила сама, и, строго и стильно одетая, казалась, скорее, мамой Магды… В толчее и суете Магда ощущала себя царицей бала, она раздавала автографы, мило кокетничала, обменивалась визитками с какими-то иностранцами, цепко следя за тем, где в это время находится Зина. Магда не отпускала Яшу ни на минуту, и он следовал за ней, как собачонка на поводке. Мой муж, знакомьтесь, Яков Измайлов, о, да, тот самый, тот самый… кутюрье, да-да… ох, не знаю, осень? У меня съемки, но может быть, может быть…

В это время Зинаида плакала, сидя на каких-то ящиках во внутреннем дворике, и пыталась что-то объяснить Борису, который сидел перед нею на корточках, и держал ее руки в своих.

– Борь, Борь, ну ты понимаешь, я, как узнала в Париже, что залетела, я испугалась, и ты же помнишь, как я психанула, помнишь?

– О, да, дорогая, ты хотела сигануть с моста Мирабо… или с Эйфелевой башни, все-таки?

– Борь, ты опять смеёшься, – она поцеловала его в макушку, – Борька, у меня нет роднее тебя, ну почему я так несчастна, Боря?

– Зин, ты счастлива. Ты беременна, ты сейчас подписала такую кучу всякого, что твой модельный дом затмит скоро и Париж, и Рим, и Кузнецкий мост. Зина, соберись, ну, что тебе Яша? Ничтожество, амёба, что он – тебе?

– Я его люблю, – Зина слизывала слёзы со щек, – я дура, но я не могу без него!

– Тогда я организую Яшин развод с этой Магдой Мигдаль, это плёвое дело, её отовсюду уберут, она сдуется, сопьется, или сколется, и успокоится. Уж я-то её знаю! Или тебе её жалко?

– Нет, я так не хочу. Он сам должен. Сам!

– Хорошо, тогда я делаю тебе предложение. Выходи за меня, я обеспечу тебе доброе имя и тыл, рожай, и уедем. Единственное условие – уедем!

– Борь, ну ты же…

– И что? Такие браки прочнее всех иных, ты же сама знаешь… я люблю тебя, я восхищаюсь тобой, неужели нам этого будет мало?

– Боря, водички принеси? – Зину потряхивало, – не могу, то ли температура, то ли нервы?

– Все вместе, – Борис поднялся, – давай-ка, поедем, уже светает, в твоём состоянии нельзя рассиживать на каких-то мусорных ящиках.

Борис принес бутылочку воды, Зина порылась в сумочке, вытащила упаковку, выдавила из блистера сразу две таблетки.

– Что ты пьёшь, – Борис протянул руку, – покажи?

– Да, мне французы дали, они все там на этом сидят.

– «Стрезам», – Боря повертел упаковку, – Зина, я противник всей этой химии, ты же знаешь? У меня есть чудный травник, я тебя завтра отвезу к нему.

– Завтра, да. Но сейчас – хотя бы снимает всю эту трясучку. Борь, я все-таки поговорю с ним?

– Кто я тебе, чтобы давать советы? – они шли по пустынной Тверской, Боря обнимал Зину за плечи, – это твоя жизнь! Яша – твой выбор, осознанный, или бессознательный. Сейчас говоришь не ты, говорит твой материнский инстинкт. Давай, я завезу тебя домой?

– Я не хочу домой. Родители! Дома я становлюсь ребенком, там я подчиняюсь, чтобы не обидеть их, и они меня ломают, и мне, чтобы восстановиться, приходится тратить столько сил! Ох, Боря, я устала. Я не хочу быть сильной, я хочу быть нежной и слабой. Сидеть в качалке, среди розовых кустов, листать дамский романчик, и, чтобы ветерок шевелил страницы, и бабочки летали!

– Так я тебе и поверил! – Борис махнул рукой, и остановилось такси, – ты с ума через час сойдешь, перекрасишь розы на кустах, а бабочек насадишь на булавки!

– Это грустно, – Зина поежилась, – неужели, и бабочек?

– Поехали ко мне, у тебя будет своя комната. Да и я тебя не скомпрометирую, это уж точно! Бабочек поймаем по дороге…

– Нет, нет, домой…

Следующий день был выходным, Яша провалялся у себя, в Черемушках, всё раздумывая, ехать ли ему на Татарскую, а если ехать, сказать ли Магде, что это теперь его комнаты? И сама мысль о том, что Магда поселилась в ЕГО комнатах, вдруг стала Яше неприятна. Вот, если бы Зина? Зина смогла бы поладить с соседями, она бы занялась и выкупом остальных комнат, с её-то энергией? Яша размечтался – семикомнатная квартира, в Замоскворечье! Теперь купить можно все – и мебель, и аппаратуру! И машину, да. И можно махнуть, хоть в Штаты, хоть в Турцию! Теперь же денег море, просто море! Яша, слегка пошатываясь от похмелья, дошлепал до ванной, где валялись его брюки – в карманах были деньги, визитки, чья-то чужая зажигалка, мятая пачка сигарет. Нет, надо с Магдой развестись, – Яша смотрел на себя в зеркало, – конечно, такой женщины у меня больше не будет, но она же не только – у меня? Она – у многих! А Зина только моя. Или у нее с Борей что-то было? Хотя… а вот, какой-то жених у нее был? Борька же говорил? Какой-то крутой, который всё может?! Куда он исчез? Или не исчез? Или Зинка с ним, а меня так, соблазнила, и бросила? – Яша разговаривал с зеркалом, собираясь с силами, чтобы почистить зубы. – И где эта Магда шляется? Все, развожусь. Прямо сейчас поеду и разведусь. Куда нужно ехать, Яша и понятия не имел.

Глава 15

Дни, наступившие после показа коллекции, Зина посвятила разбору полётов. Чувствовала она себя неважно, всё её раздражало, ей было то жарко, то холодно, кружилась голова, а нужно было быть сосредоточенной, сильной и видеть на много шагов вперёд. Борис улетел, так и не получив от неё согласия, а Яша, пытаясь вернуть Зинино расположение, злил её еще больше. Нужно было лететь в Турцию, вместе с Яшей, «продавать» «galaxy wash», договариваться с фабриками, и всё это были деньги, и контракты, и обязательства, и труд – ежедневный, тяжкий труд. Яша переехал на Татарскую, потратил пару дней на то, чтобы уничтожить high-tech в комнате, и вышло хорошо, и он даже снял с той стены, где было окно, обои и штукатурку, и расчистил кирпичи, и это придало комнате какой-то необыкновенный вид, как будто дом только-только построен и еще не обжит. Магда появлялась, когда хотела, Темницкий все-таки пристроил её на актерский в театральное училище, и Магда аккуратно щупала почву – на курсе она оказалась едва ли не самой старшей. Яша, каждый день, просыпаясь к полудню, а то и позже, думал, что вот, надо бы пойти сегодня в ЗАГС, и написать какую-то бумагу, после чего Магда перестанет быть его женой, но на это нужно были силы, и, скорее всего, это нужно было делать с утра, а утром Яша спал. Он не чувствовал никакой вины перед Зиной, ведь он Зине с Магдой практически и не изменял?

Все документы для отлета в Стамбул были готовы, и Зина осталась в мастерских, чтобы проследить за тем, как упакуют коллекцию, но, как это обычно бывает, в момент, когда приехали за кофрами, никого из рабочих не оказалось, и она сама, вместе с девчонками таскала эти здоровущие ящики, и психовала, и кричала, и…

Яша оказался в аэропорту заранее – он никогда не летал заграницу, нервничал, слонялся по залу, искал знакомые лица, пугался, что перепутал аэропорт, смотрел на часы… К нему подлетела запыхавшаяся Зинина помощница Марина, – Яш, у нас беда, Зина в больнице.

– Зина? – Яша испытал одновременно и страх от того, что что-то с ней случилось, и облегчение – не нужно никуда лететь! – А что такое?

– Да я не знаю точно, – Марина старалась не смотреть Яше в глаза, – заболела, наверное. Температура. Ну, и это… вообще ей плохо стало, по «Скорой» забрали.

– Хорошо, – Яша подвинул ногой свою сумку, – то есть, не хорошо, в плане, что хорошо. Хорошо, что не летим, я чего-то совсем не хочу. Поехали?

– Яш, нет, лететь надо! Зина просила тебе передать, «Mike. Whiskey.» – Вот, на бумажке. Я не поняла?

– Я понял, – Яша сделал несчастное лицо и взял сумку, – а кто летит вместо неё?

– Я полечу, я и так должна была лететь, а в Стамбул прилетит Борис. А что это? Майк и Виски?

– Да, это наше, школьное, – Яша поправил очки, – мы в 7-м классе ходили в кружок юных моряков. Это сигналы, флажки такие. Ну, мы на уроках вроде как… как тайнопись, да. Типа пароль, что ли? Куда идем? Я готов.

Слова «Whiskey» и «Mike» означали – я болен, не могу быть с тобой. Эти флажки то Зина, то Яша показывали друг дружке в окно, когда простужались, а родители запирали их дома. Это был сигнал опасности, но – не смертельной, потому как откуда взяться такой – в 7-м классе?

По иронии судьбы, если в этом может быть ирония, Зина попала в ту же, 56-ю, больницу, просто потому, что мастерские были неподалеку от 5-го Монетчикова переулка, на Малой Ордынке. С ней говорили так же грубо, и были бы также равнодушны, как и к Магде и к сотням других женщин, если бы не доллары, перекочевавшие от Марины – последовательно, к врачу в приемном отделении, к дежурному врачу, к зав. отделением, к главврачу, медсестрам, нянькам, анестезиологам – ко всем, кто обычно стоит у берегов денежного ручья. Нашлась отдельная палата, нашлись лекарства, и уже вечером зав. отделением, присев на краешек кровати, обдав Зину сложной смесью из больничных запахов, табака и дорогих духов, сказала устало и интимно:

– Ну, что? Тебе оставлять, или как?

– Оставлять, оставлять, – задохнулась Зина.

– Можно попробовать, но учти – будешь весь срок валяться, задрав ноги, а ты, как я вижу, не из таких?

– Из каких?

– Ну, не домашняя истеричка при богатом муже. Работаешь?

– Да, – Зина говорила и прислушивалась к себе, – конечно. Я работаю. И у меня нет мужа.

– Хорошо, думай до завтра, – врач вышла в коридор. Она была хорошей тёткой, просто устала от своих и чужих проблем. Часом позже, в ординаторской, она говорила девчонке-интерну, что бабы делают аборт, чтобы облегчить жизнь себе и усложнить ее любовнику, а выходит наоборот – усложняют себе и облегчают – ему.

Утром Зина, которая боялась не то, что встать – пошевелиться, сказала, что готова на всё, только бы выносить ребенка. Она даже спросила, а мальчик это будет или девочка, но врач пожала плечами – УЗИ еще только-только появилось.

Турция Яшу оглушила и ослепила. В Турции было – всё. Буквально, всё. Никакого социализма не было и в помине, а капитализм был так хорош, что Яша чувствовал себя обманутым и обкраденным с детства. Турецкая сторона принимала Яшу «согласно законов восточного гостеприимства». Яшу поселили в пятизвездочном отеле в Старом городе, и он не мог прийти в себя, и не решался сесть на приветливо пододвинутое к столику полукресло, не знал, какими полотенцами пользоваться, сколько давать на чай, и первые полдня просидел на балкончике, глядя на залив и Босфорский мост. А дальше его закружили, обольстили, словно вывалили перед ним содержимое ларца с драгоценностями, и Яша, открыв рот, ходил по цехам фабрик, по складам, магазинам, бутикам, ресторанам, и не понимал одного – как же он жил до сегодняшнего дня в этой серой, унылой, угрюмой, нищей стране? Почему в СССР не было даже миллионной части этого великолепия, зачем нужны эти искусственные гвоздики и шествия с портретами вождей, когда можно жить вот так – ярко, крикливо, шумно, и – свободно. Разговаривать с Москвой можно было из номера, и Яша, приняв ванну с умопомрачительными ароматами, лежал на кровати, лениво щелкая выключателем бра, смотрел в окно на купол мечети и ждал, когда Зина возьмет трубку. Зина говорила с ним осторожно, лавируя между личным и деловым, предостерегала от ошибочных действий и, в конце концов, в который раз уже убедившись, что Яша личность исключительно творческая, а не деловая, вызвала на помощь Бориса. Тем же вечером Яша с Борисом сидели в ресторанчике на берегу бухты, и говорили – обо всем.

– Я не могу понять, – Яша водил пальцем по краю бокала, – получается, что мы, в СССР, все были обмануты? Чем мы были заняты, чем?

– Ты помнишь свои пластилиновые кирпичики? – Борис откинулся в кресле, – зачем ты их делал?

– Ну… вспомнил! Конечно, помню. Из них можно было построить все, что угодно. И дворец, и дот.

– Так и люди. Это те же кирпичи. Важно одно – кто архитектор, кто строитель. Из нас построили солдатиков, рабочих, механических человечков. Мы все должны были быть одинаковыми, равными – попробуй, построй что-то из кирпичей, разных по размеру. Что было важно в СССР?

– Что?

– Не высовываться. Быть таким, как все. Стандарт! Архитектор лепил кирпичики, ему не нужны были кубики, или шарики. И вот, вылепили. Под песни. Сейчас все кирпичики брошены, а сами они ничего делать не умеют…

– Хорошо, ты вырвался!

– Советую тебе сделать тоже самое. Женись на Зине, уезжай из России, начинай становиться личностью…

– Легко тебе сказать, – Яша потянулся за бумажником, – тут как-то страшно, знаешь, мне кажется, что они меня обсыпят сахарной пудрой и съедят, как рахат-лукум.

– А ты не давайся, – Борис подозвал официанта, – я расплачусь, валюта тебе еще пригодится.

В шикарном офисе, где фирма арендовала целый этаж, они подписали необходимые бумаги, Яша становился полноправным акционером, и его права на производство новой джинсовой ткани были заверены официально. Борис проверял каждую букву, и подавал Яше тайные знаки, чтоб ты тот, принимая обходительную любезность за искреннее дружелюбие, не совершил ошибки. Кемаль, в турецкой феске, изнывающий от жары в европейском костюме, попадался Яше на глаза везде – ему даже казалось, что турок из Сумгаита преследует его.

«Турецкое время», как потом назовет его Яша, было буквально спрессовано, и те события, которые в Москве происходили за полгода-год, здесь совершались за неделю. Яша потерял счет дням, застольям, перед его глазами плыли волоокие турчанки, золотые минареты мечетей, ткани, ткани, ткани, какие-то пакгаузы, склады, машины, автобусы, нежно пели кондиционеры, лязгали ножницы, гудели суда в проливе, и все это было подсвечено огнями, а в воздухе запах жареного мяса мешался с дорогими благовониями. К Яше на пару дней прилетела из Ашкелона мать, которую он не видел много лет, и встреча вышла прохладной, и говорить им, в сущности, было не о чем, и Яша смотрел на молодящуюся нервозную женщину, слушал её рассказы о своём сводном брате, и не понимал, что его с ней связывает. Его детство, наполненное ею, прошло, а сейчас, слушая, как она выпытывает у него подробности его жизни, он испытывал неловкость, как, если бы он говорил с посторонним человеком. Эти бесконечные «почему ты не женат», «где ты работаешь», «почему ты не пошел в институт» – всё это, зеркально повторявшее «почему ты не покушал в обед», «почему ты не написал сочинение», ему, взрослому, было совершенно не нужно. Впрочем, мать, узнав о том, что Яша стал не просто модельером, но еще акционером, и еще владельцем недвижимости в Москве – представь, я выкупил те наши две комнаты, на Татарской? проявила к его жизни живейший интерес. Яша ничего не сказал о Борисе, но к чему такие подробности? Так что выходило все на зависть – её сын стал владельцем недвижимости в центре Москвы, да еще и «красным кутюрье». Мама тут же начала говорить, что отчим неудачник, и Израиль дико дорогая страна, и этот ужасный климат, и она хотела бы… ну, не то, чтобы вернуться, зачем? Но перебраться куда-то, где климат мягче… Яша все понял, пообещал, что оплатит матери перелет в Москву, хотя бы для того, чтобы повидаться с бабушкой. Намек насчет Европы был ему понятен, но, даже если он сам и мог себе позволить об этом помечтать, то никак уж о жизни под одной крышей с матерью, отчимом и сводным братом. Расстались они, впрочем, сердечно, и мама даже, неожиданно для себя самой, перекрестила Яшу – на прощание.

После банкета, устроенного в неофициальной обстановке, в доме у одного из директоров компании, Яшу вместе со всем коллективом отправили на три дня в Белек, где он окончательно и бесповоротно убедился в том, что деньги вовсе не есть то зло, о котором столько лет твердили ему в СССР. Точнее, так – в Турции Яша понял, для чего человеку нужны деньги, а еще лучше – большие деньги.

В Москву он вернулся с началом осени. Магда, которую Темницкий «поступил» в театральное училище, была разочарована курсом – из студенток она оказалась всё же самой старшей, курс был набран неудачно, сменился руководитель, набиравший его, и не было того семейного единения и творческой идеи, чтобы впоследствии, из случайно собранных вместе людей родился новый театр. Каждый был сам за себя и сам по себе. Необходимая муштра угнетала Магду, все эти занятия казались ей скучными и её энтузиазм начал потихоньку гаснуть. Яше все никак не удавалось повидаться с Зиной, она передавала ему указания по телефону, работа шла, мастерские решили перенести в другое, более просторное помещение, шли переговоры с московским мэром, жизнь бурлила, каждый день появлялось что-то новое, у Яши появились заказы на самых высоких уровнях, всё было хорошо. Даже слишком.

Глава 16