Визави. Повести и рассказы

– Яш, – Боря пощелкал замками атташе-кейса, – ты как-то недоволен, что ты здесь? Вроде бы я тебя против твоей воли сюда, да? И держу? А на секунду, что я тебя от армии отмазываю, рискую, и – между прочим! – Боря потер печатку на безымянном пальце, – плачу деньги? Иди, давай – иди! Иди в военкомат, кайся, и вперед. А то еще лицо такое!

– Прости, я чего-то … – Яша съежился, – особенно сортир, я не могу, Борь, это же хуже тюрьмы!

– В тюрьме такой же, – Борис раскрыл кейс, – вот. Параметры. Фотка – но без лица! Ты не должен ее видеть, только размеры. Сшей так, чтобы все эти Кардены и Версаче бросились целовать тебе ноги.

– А ткань? А машинку, оверлок? Приклад? Да я где тут все это найду?

– Тебе все дадут. – Боря выложил на стол стопку листков, ручку, – вот, напишешь, всё, что надо – будет. Кормить будут. Поить – нет. Курева полно будет. Условие одно – молчи. Этим, психам, в палате, будешь говорить, что тебя на процедуры водят, эксперимент. Вживят тебе запчасти от собачки, чтобы ты в армию захотел, – Боря заржал. – И это, колбасой там не дыши? Приступай, тебе – неделя.

– А примерки? – Боря рассматривал фотографию, – как без них?

– А вот, никак. Манекен будет. Работай, старичок, и, впереди – свобода. Если все срастется, к осени уже будешь декорации таскать.

– А … – Яша запнулся, – Магда? Магда – как? Я всё спрашиваю, а ты не отвечаешь про неё.

– Магда? – Боря пригладил виски, – а что, собственно, Магда? Магда как Магда. Что ей будет?

Яша не был модельером. Он вообще имел весьма поверхностные понятия о крое, да еще и о том, как делать выкройки на женскую фигуру. Джинсы – это одно, они одинаковы для всех, даже застежку никто не переставляет на «женскую» сторону. А тут – создать образ для женщины, которая пойдет на Международный кинофестиваль! И цена вопроса – его, Яшина, свобода! Если бы знать, кто она, какая она, что любит, как ходит? Какие у нее глаза? Курит ли она? Морщится, когда чихает? Пьет она водку или сухое вино? Ничего не было известно. Яша, как и все неврастеники, сразу же впал в отчаяние, и, когда Борис снова вызвал его для разговора, Яша беспомощно пожал плечами, – я не могу. Мне нужно как-то её представить, понимаешь? Хоть опиши её? Не могу и я, – Борис вынимал из пакета с надписью «Берёзка» сигареты, шампунь, печенье, шоколад с таким видом, будто видит все это впервые, – старичок, слово чести дал. Черт, – пробормотал Яша, – я понимаю! Подожди? Ты играл в «ассоциации»? Не помню, – честно ответил Борис, – в буриме, в чепуху. В штандер. В сыщик, ищи вора. Это – что? Ну, вот, смотри! – вчера вечером они всей палатой умирали со смеха, загадав сопалатника по кличке «Географ», а, когда «Баптист» сказал, что у него «Географ» ассоциируется с глобусом, грохнули так, что пришла медсестра, – «Географ» был худющий и тщедушный. Скажем, мы загадаем… Ленина! Я тебя спрошу, с какой чертой характера у тебя ассоциируется этот человек? Людоедство, – не задумываясь, выпалил Борис. Ну, это не черта, но да, понятно. Сыграем? Валяй, – согласился Борис, – насчет игр указаний не было.

– Животное?

– Помесь пумы со скорпионом.

– Литературный герой? Точнее, героиня, – Яша что-то чертил на листке бумаги.

– Помесь Вассы Железновой, Казановы и Лили Брик…

– Автомобиль?

– Скорая помощь.

– Еда? – Яша перестал чертить и смотрел на лицо Бориса.

– Кайенский перец. Запить Шампанским.

– Часть тела?

– … – Борис дернул щекой. – Точнее не скажешь.

– Ты уверен, что в СССР такие водятся?

– Более, чем. Сам понимаешь, тут должно быть что-то с чем-то. Чтобы каждый, видя её, понимал, с кем имеет дело.

– Да, мне даже стало интересно. Обещаешь, что я хотя бы увижу фото?

Борис пожал плечами.

– Последний вопрос, – Яша встал, – она ведь – молода, не так ли?

– Понятия не имею. – Борис пальцами растянул рот, высунул язык, закатил глаза. – Кстати, все тряпки будут импортными. Любые, какие скажешь. И это, напиши, какие машинки, чего там нужно? Ножницы? Иголки?

Вечером Яша, сидя на кровати, опираясь спиной на грязную облупленную стену, видел не противоположную, серую, измаранную похабными надписями, нет, он видел – Канны, набережную Круазет, красную ковровую дорожку, видел вспышки блицев, ощущал волнение актеров и толпы, вдыхал запах такой прекрасной и далекой жизни. Без сомнения, его модель – он назвал её «Кармен» – была бы здесь, как у себя дома. В чем же она? Безусловно, в алом. Только – в алом, слепящем, обжигающим взгляд – алом платье.

В душной палате, пропитанной миазмами, спалось ужасно. Жидкая, комковатая подушка, влажные простыни, храп соседей, стоны больных за стенкой, хохот, плач… Спасение приходило только ночью, снотворное, кстати, охотно, принимали – все. И приснился Яше сон. И приснился ему Понтий Пилат с лицом Магды Мигдаль, в том самом, белом плаще с кровавым подбоем. Пилат поднимался по широкой мраморной лестнице, останавливался на каждом марше, оборачивался назад и говорил, – больше любит папу-еврея, чем русскую маму… – тут Пилату подносили свернутые в свитки рулоны карт, – а зачем вас понесло на Геллеспонт? Ведь это, если мне не изменяют познания в географии, еще не наша территория… (с) – Яша икнул от ужаса и проснулся. «Географ», спустив ноги на пол, поддевал пальцем рваный больничный тапок, подбрасывая его, снова елозил ногой по полу, чтобы поймать. При этом «Географ» читал вслух при свете карманного фонарика. Ты чего, охренел? – мучаясь от сухости во рту, спросил Яша. А чего? – «Географ» удивился, – я, считай, что колыбельную читаю? Венечки Ерофеева бессмертные «Шаги командора» прямиком в Вальпургиеву ночь! Лимонаду хочешь? Иди на хрен, – Яша отвернулся от «Географа» и уснул честным младенческим сном. К утру он уже знал, каким должен быть костюм «Кармен». Алый комбинезон, белый плащ. Шляпка с вуалью, – вуаль красная, с красными же мушками. Перчатки. Темная, мертвенная помада, макияж без удлиненных ресниц, темные веки. Блин, – сказал сам себе Яша, – жуть, конечно. Но – впечатляет! На удивление быстро родились эскизы – при горячей заинтересованности сопалатников. Шикарная шмара, – даже «Баптист» отложил Библию и присоединился к сгрудившимся около Яши, – к нам такая ходила. В общину. Это – искушение было. Дьявольское! Отойди, – отпихнул его «Географ», – тебе Каргель на такое смотреть разрешил? Я его не спросил, – «Баптист» шмыгнул носом и вернулся на койку.

Глава 10

– Вот, – Яша разложил листы на низком столике, потянулся за кофе, едва не пролил его, – как?

– Я бы такое не надел, – честно сказал Борис, – но женщинам такое – нравится. Говори, что нужно?

– Ох, ну, вот? Список? Трикотаж, шелк, оверлок для трикотажа, машинка, тоже, чтобы брала трикотаж и шёлк. Вот, нитки, выкраска? Тут по номерам. Приклад нужен, тут все есть, думаю, я ничего не пропустил. А меня правда, выпустят, Борь? Я просто на грани, пойми! Я не думал даже, ну, я слышал, что народ «косил» в дурке, и так все это – ну, как прогулка, скорее смешно, чем больно. Но это нереально тяжело!

– Ты еще спасибо скажи, – Борис сложил листки в кейс, – ты просто в санатории. А посмотрел бы ты на тех, кого по психушкам за политику… ты бы тут спрятался и сидел. Молча!

– Я не диссидент, – Яша разломил плитку шоколада, – мне это все по одному месту, сам понимаешь.

– Тогда иди в армию?

– А Магда?

– Да, кстати… Магда? – Борис пощелкал пальцами, – что-то про Магду?

– Что? – Яша замер, – она жива?

– Да жива, жива, и даже слишком. В рай её не возьмут, а ад она сама себе сделает, где угодно.

Магда, до этого дня заботливо отодвигаемая Яшиным подсознанием куда-то в папку -«Прошлое, не открывать», вдруг заявила о себе. Она стала мукой, зубной болью, тоской, такой тоской, когда в мозгу все время звучит одно имя, а твои глаза, даже в передовице «Правды» найдут буквы, составляющие это имя, а ухо выхватит, вырежет это имя, даже под землей, донесенное до тебя в обрывках разговоров, под мерный шум многих сотен шаркающих по мраморному полу метрополитена ног. Все стало Магдой. Подушка. Дыра в линолеуме, похожая на профиль Анны Ахматовой. Перловая каша в алюминиевой миске. Таракан, сидящий на краю раковины. Все убожество «желтого дома» превращалось в рай, всюду была она, Магда. Её духами пахло хозяйственное мыло, её смех слышался из прокуренного кабинета врача, её тень мелькала за замазанными белой краской стеклами дверей по ночам. Яша и впрямь начал сходить с ума. Он писал ей письма на адрес своего бывшего дома, на театр, просил Бориса передать письмо ей, ей – в руки, лично! и дождаться ответа. Но Магда не любила писать письма. Впрочем, как-то она передала Яше программку премьерного спектакля «Кавалер де Грие», где обвела в нежный, четкий овал свою фамилию и поставила три восклицательных знака.

– Ты знаешь, – Борис выложил на диван стопки сложенных тканей, – я удивлен. Обещали все, что нужно, и даже больше. Но, старичок, сейчас такое смутное время наступает, ты в курсе?

– В курсе чего, – Яша растягивал ткань, сжимал, даже нюхал, – насчет времени? Ну, да, нас, кто не буйный, «Время» смотреть пускают. Но такая там политика? Как в газете «Правда». Горбачев, перестройка. А причем тут кинофестиваль, ткань, нитки?

– Если ты не улавливаешь связи, тогда занимайся индпошивом. Как это называется? От кутюр? В смысле – ОТ винта?

– Нет, от – это французское «высокая». Мода высокая, в отличие от прет-а-порте.

– Невиданные познания для монтировщика декораций, – Борис поставил на столик жестяную банку с апельсиновым соком, – Яффо! Вещь! Пей, а то ты зеленый немного.

– Да, это ж Зинка тогда в Косыгинский поступала, просвещала.

– Ху есть «Зинка»? – Борис пододвинул к Яше кофр со швейной машинкой, – Зинка-как-картинка?

– Да, – Яша махнул рукой, – подруга детства. Так, страшненькая, но свой парень, это же она тогда меня от милиции отмазала, кстати. – Яша стыдливо умолчал, что фактически сбежал из-под венца.

– А, девочка-алиби! – Борис подмигнул. – Тайная страсть? А! На твой тонкий, но извращенный вкус, понимаю, понимаю!

– Да брось, говорю ж тебе … – Яша сморщился.

– Бутылку поставил? – Борис встал, смахнул нитку с рукава пиджака, – никакое доброе дело не остается безнаказанным, надо было Зинку предупредить. Спасала, спасала, а ты ушел к другой…

Яша разложил ткани по кучкам, и приуныл. Никакого красного шелка. Никакого белого шелка. Трикотаж, правда, очень качественный, турецкий, но – белый. Но до такой степени белый, что – слепящий белый, ярчайший, кричащий, отливающий серебром. И – алые ленты, широкие, полосами. И еще всякое – в изобилии – какие-то немыслимой красоты пуговки, звездочки, стразики, перышки – девчачья мечта, одним словом. Цирк, – сказал сам себе Яша. – Или кордебалет. Но что из этого сошьешь? Оставалось всего три дня.

– Я не понял! – Яша вскочил и подбежал к телевизору. Камера, будто залюбовавшись, приблизила лицо молодой женщины. Женщина посмотрела на камеру и чуть-чуть приподняла уголки губ. – Это же Зинка! Зинка Карасиха! Это я, что? Я – что? Я для ЗИНКИ? Я? Я шил для нее? Ни хрена себе, – Яша не мог успокоиться, – да я думал, я для Магды! Для нее! Тигр же, и Лиля Брик! Какая Зинка – Лиля? Какая Кармен? Меня обманули!

– Яша, ангел мой, уймись, – «Географ» схватил его за локоть, – аминазинчика захотел? Всех спалишь, уймись, тебе какая разница? Сдурел? Важно тебе, кто там попой вертит? Тебе на волю и билетик надо, Яшенька, голубь мира! Ты неврастеник, а не псих…

Яша, который с самого первого разговора с Борисом твердо решил, что алый костюм предназначен Магде, был просто в бешенстве. Он вообразил, что Магда стала любовницей Бориса и тот, таким образом, хочет как бы и отомстить Яше, и извиниться перед ним за то, что увел у него женщину. Зина даже не фигурировала в Яшиных мыслях, он и не вспоминал о ней, разве так – если приходилось к слову. Как же Зина сможет вытащить его из психушки? Да никак! Папа у нее инженер, мама учительница музыки, бабушка отсидела при Сталине, деда расстреляли – где тут «связи»? Да, Зинка поступила в свой Текстильный, но кто у нее там? Модельер Волков? Но он-то причем? Он сам под колпаком «у Мюллера»! Все ясно, – Яша вдруг успокоился и сник, – динамо. Они меня продинамили. Они меня обштопали. Разыграли! Зинка отомстила мне за то, что я на ней не женился. Все. Теперь я навеки тут. Я тут умру под хохот безумцев, упаду лицом в грязный унитаз. Бли-и-и-н, как я попал…

А камера уже переходила от лиц знаменитостей – к гостям и зрителям, да и просто – к зевакам. Яша уставился на экран, механически отмечая про себя, что толпа одета ужасно, безвкусно, и на этом фоне зарубежные гости выглядят просто космически. Тут камера захватила и приблизила тоненькую девушку, с огромной серьгой в ухе. Серьга была такая – кольцо, а внутри кольца – тигр. Это был тот самый тигр, Магдин. Яша нашел у бабушки старую брошку, серебряную фигурку тигра, и сделал из неё серьгу. Магда всегда говорила, что ей нужно такую же, вторую, чтобы тигр не был одинок. Магда стояла рядом с журналистами и людьми явно богемного вида, типичными киношниками. У Магды был обычный отсутствующий вид, как тогда, в метро. За плечи ее обнимал, притягивая к себе, сам Темницкий. Магда казалась какой-то нездешней, впрочем, при большом скоплении народа она всегда и была такой. Темницкий говорил с кем-то, похожим на Кшиштофа Занусси, улыбался, и все сильнее сжимал Магдино плечо. Яша закрыл глаза и вышел из холла.

– Изма-И-лов? – пропел девичий голос.

– ИзмаЙлов, – грубо ответил Яша, – что? На укол?

– Я не знаю-ю-ю, – голос был просто волшебным, – про процедуры ничего не сказали. Вам к зав. отделением, за выпиской-ой-ой… у вас вещи есть? У старшей сестры… подпишите… если брали книги в библиотее-е-ке, – голос все пел, а Яша стоял, теребя пуговку пижамы и не знал, хочет он на свободу, или – нет.

Странно устроен человек! Еще вчера Яша всё был готов отдать за то, чтобы только выйти из Ганнушкина, а сегодня он буквально плакал, расставаясь с «сокамерниками». Обменивались адресами, чокались мензурками со спиртом, шепотом пели «Here Comes the Sun», и Яша, отпустивший за время пребывания в дурке бородку, усы и бачки – снова ставший Джоном Ленноном, обнимал друзей за плечи, фальшиво – пел, и искренне – плакал.

Яша получил вожделенную «7 б», вялотекущую, или малопрогредиентную, шизофрению, «обострявшуюся», – как пошутил зав. отделением, – «в периоды необходимости исполнять священный долг советского гражданина». Судя по всему, врач тоже не любил – советскую власть, особенно в её армейской ипостаси. Когда Яша вышел через проходную, ему показалось, что он попал в какой-то иной, ирреальный мир. Люди свободно шли по улице, ехали автомобили, бежали собаки, летели птицы. Ни на ком не было ужасных байковых пижам и линялых халатов, не было лиц, искаженных мукой или страданием, никто не орал, не выкрикивал бессвязных слов и проклятий… Яша ощущал себя безумцем в мире нормальных людей. Ему казалось, что его немедленно схватят, и снова вернут туда – в дурку, ведь даже самый обычный милиционер сможет проверить его документы и увидеть этот пункт —«7 б»! Яша ощущал, что он совсем не такой, как эти – одетые одинаково, стриженные одинаково, одинаково мыслящие люди. До дома он добирался почему-то на автобусах, перекладными, ему вдруг стало страшно – как это – зайти в метро? Там же милиционеры стоят? Уж в метро-то его точно не пустят?! До своей квартиры он поднялся быстро, перепрыгивая через ступени, боясь услышать окрик соседа – Эй, Яшка? А ты где был? В психушке? Так ты, что? Ненормальный? Не пускайте его! Он нас покусает! Или подожжет! Бабушка, по летнему своему расписанию, гостила у подруги, на даче. Яша недоверчиво трогал ручки дверей – двери открывались. На окне не было решеток. Мебель могла свободно двигаться по полу. Больше всего его восхитила ванна – Яша погрузился в нестерпимо горячую воду, и замер, ощущая, как тело отзывается на тепло и как оставляет его страх, и радость начала проникать во все клеточки со словами – я свободен! Я СВОБОДЕН! СВОБОДЕН!!!

Тем же вечером он пошёл к Карасикам. Ему хотелось увидеть Зину, и спросить ее, собственно, откуда вся эта история, каким образом Зина смогла его вытащить? Что это за связи у нее, причем тут Борис? Яша забыл побриться, точнее, это просто не пришло ему в голову, и он шел, сопровождаемый удивленными взглядами. Хиппи волосатый, – сказали бабки у подъезда. – В тюрьму таких мало сажать! Яша вдавил кнопочку звонка. Долго не открывали. Наконец, дверь приоткрылась, на ширину цепочки.

– Что вам тут надо? – несостоявшаяся теща холодно смотрела на Яшу.

– Валерия Викторовна, – Яша протянул руку к двери, – вы меня что, не узнаете? Это же я, Яша?

– Узнаю, – бывшая тёща отпрянула вглубь коридора, – Валера! Иди сюда, Зинин бывший тут ломится в дверь! Валера?! Зови сюда милицию!

– Валерия Викторовна, – Яша замахал руками, – не надо, не надо милиции, я уйду! Я хотел просто… Зину увидеть. Ну, мне два слова бы? Зина дома?

– К счастью! Нет! Нет её! – отчеканила Зинина мама, – Ты! Нам! Теперь! Никто! И я рада! – она дохнула на Яшу чесноком и духами «Poison», – что наша! Дочь! Не связала жизнь! С таким гопником! ВАЛЕРА!

Дверь резко подалась вперед, цепочка вылетела, на лестничную клетку вышел Зинин отец Валерий Викторович и, не примериваясь, отвесил хук в Яшину челюсть.

– Еще? – спросил Валерий Викторович.

Больше Яша не хотел и скатился по лестнице, абсолютно деморализованный. Минут десять он постоял на площадке у почтовых ящиков, потом отважно вышел из подъезда и пошел на остановку троллейбуса. Заплаканная Зинка, глядя в щель меж тюлевых турецких штор, шмыгала носом и тихо подвывала.

На хук Яша не обиделся – это было правильно, по-мужски. Если бы Валерий Викторович начал выговаривать Яше, давить на совесть, нудеть, то можно было и ответить дерзко, даже схамить, защищаясь. А так – быстро, коротко и убедительно. Фингал будет, – подумал Яша и даже попрыгал у зеркальной витрины, пытаясь поймать свое отражение. В витрине отражался всклокоченный бородатый тип в очках. Оправа была тяжелой, старила Яшу – но другой не было. Яша потолкался около винно-водочного отдела, не в надежде стать третьим, а в надежде найти собеседника, но он вид имел столь подозрительный, что даже алкаши со стажем не подходили к нему с вопросом – третьим будешь? В пивбаре было проще. Опуская мокрые двадцатикопеечные монетки в прорезь автомата, Яша прислушивался к ровному гуду – народ обсуждал новости, стучал рыбешками о края столешниц, сдвигал кружки, чокаясь, где-то явственно булькала водка, превращая обычное пиво в крепленое, где-то уже назревала драка, кто-то порывался петь… Яша встал у окна, первые две кружки выпил залпом, наблюдая за реакцией организма – организм обрадовался. Пиво – напиток опасный, оно тяжелит веки и желудок, хотя и рождает благодушие от сытости. После шестой Яше захотелось выйти на воздух, обнять кого-нибудь, рассказать о том, как страшно быть психом, пусть и мнимым, и как хорошо – откосить от армии, и как плохо, когда твоя невеста, пусть и бывшая, не хочет тебя видеть, а её папаша бьет тебе морду, и как хорошо, что есть на свете самая красивая женщина по имени Магда, и как плохо, что она, похоже, ему изменяет. Яша и не заметил, как она все это поведал тоскующему человеку с ореховыми глазами. Человек был трезв, ждал автобуса и совсем не хотел разговаривать с подвыпившим парнем, к тому же еще и с наплывающим на глаз синяком. Яша всё хватал человека за пуговку пиджака, и все бубнил, – старик, ты пойми? Пойми! Человек успел вскочить в автобус, а Яша, удивленно разглядывавший пуговицу, оказался лежащим на заплеванном асфальте. Дальше день покатился так, как и должен – если герой этого дня проживает его, как в первый и в последний раз. Яша догнал сухим вином в бутербродной, и отправился на поиски Магды. Почему его опять понесло на Молодёжную, он и сам не знал. В метро он несколько раз проехался на эскалаторе, побродил по переходу, соединяющему Киевскую радиальную с кольцевой, потом все же решил ехать, зачем-то вышел на Багратионовской, приставал к пассажирам, заинтересовал милиционера, но успел скрыться за дверями отъезжающего поезда. От страха он протрезвел совершенно, и уже на Молодежной вел себя тихо, курил на лавочке около Магдиного подъезда, и даже зачем-то вскрыл ее почтовый ящик ключом от своего, черемушкинского. В ящике оказалось его собственное, Яшино, письмо, телеграмма с обесцветившимися строчками и сухой кленовый лист. Убедившись, что Магды здесь нет, Яша поехал на Павелецкую, где ему пришлось идти навстречу москвичам, честно оттрубившим свои часы по разным конторам и НИИ. На него опять косились, кто-то подсмеивался, кто-то показывал пальцем. Яше становилось страшно, он все время боялся окрика, – ату его! Он псих! – поэтому он свернул в переулок и дальше уже петлял по знакомым с детства местам, заглядывал в окна первых этажей, поражаясь тому, что за эти годы ничего не изменилось – те же оранжевые да красные абажуры, тот же чад на коммунальных кухнях, крики детворы, бубнеж телевизора, голоса, голоса…

Переулки запутали Яшу, околдовали, заморочили ему голову – он уже забыл, что ищет Магду, и шел, повинуясь детской памяти. Вот здесь, за углом, была аптека, помнишь? – говорил ему чей-то голосок, – помнишь? Аскорбинку? Круглые толстые белые таблетки, от которых и кисло, и сладко, и гематоген, помнишь? Он ломался на конфетки-ириски, сладкий, приторный… Сверни через квартал, – голос замирал в восторге, – там были канцтовары, Яша! Ты помнишь разноцветные промокашки? А пластилин? Яша? Твои кубики, кирпичики, домики… Яша брел, узнавая и не узнавая свое Замоскворечье, и все никак не мог понять, почему он постоянно выходит к Бахрушинскому, и никак не может выйти на Татарскую? Куда бы он ни сворачивал, в какую бы подворотню ни нырял – он снова и снова выходил к пряничному домику Музея. Он заходил в полупустые рюмочные, выпивал сто грамм водки, жевал безвкусную колбасу, покупал зачем-то шоколадку, которая потом таяла в нагрудном кармане, и шёл дальше. Когда отчаяние охватило его, и он решил обмануть Замоскворечье, и пойти не вперед, а назад, как бы возвращаясь – тут он и уткнулся в свой дом. Вечер накрывал Москву – плескались огни в окнах квартир, из раскрытых настежь окон несло жареным луком, шаркали по расчерченным на клеточки мостовым девчачьи сандалии, тукался глухо мяч о стенку дома… Яша вошел в свой подъезд, сел на старый стул без спинки, на котором всегда сидела лифтерша, и уснул. Разбудил его собачий лай, и Яша долго не мог сообразить, где он, и почему холодно, и который сейчас час? Он поднялся до своего этажа, и стоял, раздумывая, на какую кнопку звонка жать. Дверь открыла какая-то чужая женщина, окинула Яшу мутным взглядом, сделала приглашающий жест рукой, пробежала по коридору и исчезла за дверью уборной. У дверей бывшей своей комнаты Яша опять замер, не зная, а что же делать – дальше. За дверью говорили. Высокий голос, с фиоритурами – явно принадлежал Темницкому. Если на репетициях Темницкий говорил резко, грубо и весьма доходчиво, то в разговорах с нужными людьми он вдруг начинал подражать какой-то сказочной птице и даже взмахивал руками, как крыльями, и нос его удлинялся сам собою, напоминая клюв. Второй же голос был не мужским, не женским, непонятно даже было, молод говорящий, или стар. Музыка не перекрывала голоса говоривших, и Яша пытался вслушаться, и различить в шуме голос Магды. Нестерпимо болела голова, хотелось спать, курить, пить – и закончить этот день, забыть и перескочить в завтра.

– Чего стоишь, как засватанный? – чужая тётка, проходя по коридору, толкнула ладонью дверь в комнату, – небось, всё выпили, тебя не дождались! – она подтолкнула его, и Яша влетел в полутемное пространство. Комната переменилась совершенно. Богемный стиль исчез, будто и не было его вовсе, все было дорого, безлико. Тускло поблескивали ножки стола, подлокотники кресел, под потолком медленно вращался какой-то металлический объект, не дающий света. Картины на стенах висели плотно, почти без зазоров, но выбор был странный – то обложки альбомов «Pink Floyd», то иконы, то примитивистская картинка, то авангардистский коллаж, то дурная копия передвижников… На низком – таком низком, что он казался возвышением, а не мебелью, диване – полулежал Темницкий в белом махровом халате. На столике – стеклянный круг на хромированных ножках – стояли стаканы и бутылки, в миске плавало крошево из ледяных кубиков, в овальной хромированной пепельнице дотлевала сигара, наполняя комнату противным дымом. На разноцветных кожаных индийских пуфах сидели в неловких позах люди – двое мужчин и средних лет женщина. Яша, привыкнув к полутьме, подошел к дивану. Говорить стоя было неловко, а сидя – глупо. Яша обвел комнату глазами – Магды не было.

– Яша, не усердствуй, – Темницкий похлопал в ладоши, – никто твою девочку не похитил. У тебя такой вид, как будто ты узник замка Иф. В поисках Мерседес. Женщин нельзя искать с таким лицом. Не так ли?