Мои аллюзии

Опять ловлю себя на том, что прокручиваю обручальное кольцо на пальце, от чего под ним скоро будет мозоль. Отвлекаюсь от всех представителей мужского пола остатками зефира и пишу синопсис и сопроводительное письмо для отсылки в разные редакции. Тон деловой, энергичный, исключающий заискивающие интонации. У меня действительно уже давно есть убеждение, что моя работа хороша идейно, структурно и тематически, однако, стоит отдать должное, именно Остин надоумил меня, заявить об этом громогласно и показать рукопись кому-нибудь ещё. Удручающе-долго сижу над синопсисом. В итоге, не питаю никаких ожиданий, просто отсылаю все подготовленные материалы в издательства, которым может быть интересна моя писанина; возможно, один из редакторов обратит на неё внимание.

Провожу весь день в номере под тихо играющую музыку без слов, в конце концов, если имеется необходимость выразить невыразимое, музыка стоит на втором месте, первым числится молчание: не произношу ни слова за день, рукодельничаю. Впервые за последние несколько лет мне нестерпимо хочется творить, а главное – сейчас у меня, наконец-то, есть время для этого. Бутылка вина кажется наполовину полной в этот день, а не наполовину пустой. Но, как ни крути оптимизм, мысли о парне не утопить в вине.

Устраиваюсь в приватном кресле у окна, рядом со мной усаживается гулкая тишина, к сожалению, остаться с ней наедине не удаётся, поскольку в нашу компанию нагло вторгаются мои воспоминания о нём: как он каждый раз садился в это самое кресло, закидывал ногу на ногу, откидывался на спинку, устраивал на подлокотнике согнутую в локте руку и опирался виском на указательный палец. Такой вольный молодой лев. Приходит, когда вздумается и смотрит на меня, как на оленёнка, решая то ли съесть, то ли поиграть или и вовсе не тратить своё время на непримечательное копытное.

Отвлекаюсь на город за стеклом. Нью-Йорк необыкновенно плаксив и капризен, порой кажется – это из-за моего приезда. Смотрю на огни и повторяю себе, что я действительно тут, в этом городе, о котором так давно мечтала. Вспоминаю о заставке на рабочем столе. Несколько лет назад я нашла серию фотографий одной улицы с характерным зданием. Все фотографии представляли один и тот же ракурс, одну и ту же панораму улицы, но в разное время года и в разное время суток. И эти фотографии покорили меня своей простотой и красотой. Тогда я сразу не обратила внимания, кто был автором серии этих кадров, а позднее гугл попросту не выдавал мне их, сколько бы не искала. Помню, как была счастлива от того, что снимки остались в памяти моего компьютера и стали своеобразным окном в мир грёз. А сейчас я в этом городе, и где-то совсем рядом должна быть эта самая улица. Гуглю похожие здания, и снова ничего. Может быть его снесли? "Гуляю" по паре кварталов онлайн. Увы. Расстраиваюсь, но всё же не оставляю надежды.

Изготовление вещицы не отнимает сил и не глушит творческого порыва, поэтому сразу же берусь за карандаш: идея рисунка рождается сама собой, и грифель оставляет первую линию на листе. Глубокое тихое единение с самой собой, люблю такие вечера, когда можно не прятаться и не напрягаться, просто быть вот такой, если честно, сама не знаю какой. Когда можно просто быть.

В понедельник просыпаюсь рано (без будильника), с чувством открывшегося второго дыхания. Уделяю время йоге, как в старые добрые, принимаю контрастный душ с самомассажем, делаю макияж, укладываю волосы, одеваюсь, как в любимых старых сериалах (совсем не по нынешней моде): белую водолазку с длинным рукавом, а поверх неё чёрную футболку с белым принтом группы "Ramones”, потёртые серые джинсы с дырками и замками на голени, красные кеды, свой длинный шерстяной пиджак цвета мокрого асфальта. На руку цепляю кожаный браслет с латунной подвеской в виде морского конька, у которого своя большая и печальная история, у меня на руках всегда много историй.

В дверь стучат, когда уже готова бежать со всех ног.

– Ну надо же, не спишь! – Выгибает бровь. Он как всегда восхитителен! Оглядывает меня с любопытством, как эндемика в зоопарке. Непроизвольно тяну футболку. Смущаюсь.

– А ты уверял, что тебя очень трудно удивить. – Я очень соскучилась по нему за эти дни и впиваюсь глазами в его лицо, всматриваюсь в самые мелкие черты. Парень выглядит хмуро, смотрит с недоверием, не могу не усмехнуться. Заходит в комнату, видит свечи, пустую бутылку вина.

– Да уж, пьяница. Тебе удаётся меня удивлять.

– Не понимаю, о чём ты. – Я – мастер лжи. Мастер!

– О твоём коротком, но классном выступлении в берлоге. – Хлопаю на него большими глазами. Не могу, не могу признать, что помню эту выходку.

– Я совсем не пью, но если выпиваю слишком много, протрезвев, ничего не помню. – Звучит бредово; я может и мастер, но уж точно не гений лжи.

– Вообще ничего?

– Совсем. – Поджимаю губы и жму плечом для достоверности.

– И "много" для тебя – это сколько?

– Обычно два стакана чего-то крепкого. Если начала накручивать волосы на палец, значит достигла максимально безобразной кондиции. Поэтому и не пью. – Остин косится на бутылку. – Почти не пью. А вино по сути своей – это всего лишь забродивший виноградный сок. Так что я не пьяница, а скорее выпивоха. Только и всего… Неужели я сделала нечто, о чём следует знать?

– Скажем так, ты классно двигаешься, когда пьяная, и ты круто поёшь. У тебя очень бархатный контральто. – "Кон" что?

– Ну (главное) обошлось же без обнажёнки! – заключаю, хлопнув в ладоши. Остин вскидывает брови, мол: "и такое бывает?". Решаю срочно менять тему. В его глазах в тот вечер я не опозорилась и не пала в грязь, а значит могу смело забыть об этой дурацкой шалости и перейти к делу. – Раз уж ты здесь, хочу кое-что показать.

Прыгаю на кровать за ноутбук. Остин проходит в направлении заветного кресла, и я опять улыбаюсь. Бросаю на него взгляды так, чтобы не заметил. Не могу насмотреться на него. Но теряю улыбку, как только он останавливается у столика под телевизором и берёт мой альбом с принцессой, без спроса открывает его.

Вчера излишне расслабилась и не спрятала "художества". А ведь там прячется лист бумаги, на котором я намедни изобразила женщину со спины, стоящую на границе сухого и влажного песка. Её длинные белые волосы путает ветер, он же приводит в причудливое движение белое платье широкого свободного кроя. Эта дама держит в руках старое потёртое окно викторианской эпохи, какие бывают в католических церквях, оно состоит из группы маленьких витражных секций, с разбитыми и кривыми стёклами, забрызганными грязью. Некогда прекрасное творение зодчества совсем обветшало, испортилось, его следовало бы или отреставрировать, или отправить на свалку, но вместо этого, женщина продолжает смотреть через изуродованное обстоятельствами окно на бескрайний простор воды, безмятежно дышащий волнами. Найти бы в реальности настолько пустой и безлюдный пляж…

– Ты рисуешь?

– Это громко сказано. Так… – Пожимаю плечами. Жалею, что не убрала альбом по привычке подальше в ящик, и рисунок оказался замеченным. Блин. Стараюсь не подавать вида. Остин слишком внимательно рассматривает содержимое незамысловатого альбома.

– Где училась рисовать?

– Преимущественно в спальне. – "Ценитель" хмыкает, мне не понять суть этого хмыка, мол: круто для самоучки или полный отстой?

– Кто эта женщина? – И чего он такой дотошный? Далась ему эта мазня!

– Трудно ответить. Её образ у меня вчера случайно в голове возник. Не знаю в деталях, как она выглядит, но она очень мудра и в то же время беспросветно глупа. – Подхожу к парню и провожу пальцем по рисунку. – Бывает такое, что приходишь на пляж, там столько простора и воздуха, а тебе тяжело дышать из-за того, что сам себя сжимаешь и удерживаешь. Она с этой оконной рамой, что-то вроде олицетворения действия предрассудков, плохих воспоминаний, злобы. – Показываю на разбитые стёкла в окне. – Это убеждения, заблуждения, словом, всё то, что так препятствует тому, чтобы увидеть настоящий мир и почувствовать свободу. Более того, некогда налипшая грязь мешает рассмотреть кого-то, кто возникает на горизонте.

– Смотришь на настоящее сквозь призму пережитков прошлого.

– Да! – восклицаю, обрадовавшись, что он понимает мою задумку. – Знаешь мотив Lights & Motion – Reborn? – Кивает. Вот это да… – Когда рисовала, что-то вроде этого звучало в голове. Перепады, переливы, как пережитки. А потом на 140 секунде начинается проигрыш на струнах без ударных, – Остин смотрит на меня, – и вот это… – Указываю на рисунок, – вроде того. – Смущаюсь и заламываю пальцы, стукая перстнями. – Если бы были нормальные карандаши, наложила бы тени получше, а цветной пастелью в издевательской манере Color – Dreams, – Продолжаю показывать на отдельные элементы рисунка, – можно было бы придать морю свинцовый оттенок, небо сделать закатного розового цвета с дымкой. А всё, что видно через окно, оставить серым. Мир часто не такой, каким мы его видим. Это не он такой, а мы…

Парень смотрит на меня, склоняя голову, какой же он всё-таки высокий, пахнет сигаретным дымом и чем-то очень тёплым. По глазам вижу, он сполна понимает замысел рисунка, мою идею, чувствует, поскольку в его жизни тоже не обошлось без этой призмы. И тут до меня доходит, что мы стоим друг к другу слишком близко! Критически близко! Тело в момент пронзает током, спешу вернуться к ноутбуку, ерошу волосы. Вот блин! Интересно, он заметил, как я дёрнулась? Неловко вышло.

– Твой психодел покруче, чем у "The Deep". Мне и без цвета нравится.

– Мне тоже на самом деле. Я в цвете редко рисую. Цвет моей души – чёрный. Хо-хо! – Его глаза внимательно следят за мной, просматривают насквозь и вызывают мои мурашки на очередной марафон.

– Почему море? Я думал – это Океан.

– Мы с океаном не знакомы, так что не понимаю, как его правильно изобразить. – Пожимаю плечами. – Не знаю, чем визуально океан отличаться от моря, вот и рисую до боли известную мне Балтику, в надежде, что океан где-то там копит деньги, преследуя единственную цель – приехать и посмотреть на меня. Ему непременно нужно меня увидеть, я того стою, – смеюсь, Остин смотрит на меня, замерев. Ну что? Странная реакция.

– Твоя душа действительно глубока, и в сравнении с тобой… Короче, сейчас понимаю, что моя на мели. Я заберу? – спрашивает утвердительно.

– Он же незакончен.

– Мне подходит.

– Ладно. – Не стану спорить с его желанием, особенно, когда он так хмур. Никогда не отдавала кому-либо свои рисунки, даже не показывала их никому, но его воле не могу сопротивляться. Лист вырывается из альбома с резким характерным звуком, от которого непроизвольно вздрагиваю.

– Так, что ты хотела показать? – спрашивает, когда я пару секунд бесстыже пялюсь на его пальцы, которыми он держит мой рисунок.

Выхожу из ступора. Разворачиваю к нему ноутбук.

– Вот. Не знаю, что за здание, Google почему-то выдает похожие, но не именно его. Оно должно быть где-то здесь, в Нью-Йорке. Может, тебе знакомо это строение, и ты подскажешь, где мне найти его?

– Нужен адрес здания?

– Меня большей интересует не здание, оно скорее за ориентир. Нужна улица. – Показываю подборку панорамных фото.

– Мне незнакома эта улица, – вздыхает. – Поехали. – Киваю. Становится самую малость грустно от того, что он даже не поинтересовался, зачем мне эта улица. У меня опять маски? Пока занимаюсь спешным самоанализом, мой посетитель торопится делать дела. Выглядит уставшим. Кажется, за последние минут 10 настроение у него заметно испортилось.

– А у тебя выходные удались, да? – Бросает многозначительный взгляд на бутылку и свечи, перед тем как покинуть номер.

– Ага, было атмосферно. Отдохнула. А твои как?

– Было продуктивно. Устал. – Не вижу смысла расспрашивать, чем именно обусловлена его усталость. Логичные рассуждения о том, от чего может устать молодой мужчина в компании сексуальной молодой женщины, приводят к единственно верному ответу. Он буквально выжат, как лимон. В голове, словно по заказу, сразу же рождается пара картин из Камасутры, которые отгоняю от себя.

Когда садимся в машину, Остин кладёт рисунок на задний диван. Посмотрев на бумагу, я тут же вспоминаю о другой бумаге.

– Я так и не прочитала контракт. – Открываю бардачок, в котором по-прежнему лежат документы, а презервативов стало (как мне кажется) меньше. Стараюсь гнать от себя навязчивые мысли о том, куда же контрацептивы могли деться. Может он наполнял их водой и сбрасывал с крыши? Ну да, ну да, конечно. Отвлекаюсь на изучение контракта. Много терминов и профессионализмов, чьё значение мне, увы, недоступно. Смысл фраз путается или и вовсе разбивается о труднопереводимые слова.

– Если честно, ничего не понимаю. Что это всё значит?

– Значит, что без твоего согласия ничего не идёт в работу.

– Выходит, от меня в некотором роде будет зависеть процесс, в котором я ничего не смыслю. Прекрааасно! – Давлю сарказмом. Смакую предвкушение провала.

– Рей будет руководить процессом, готовить бумаги, договора, контракты, акты и прочее, нанимать людей, но последнее слово за тобой. Старайся быть как можно ближе к теме. Прислушивайся, доверяй Рею в том, в чём самой сложно разобраться. Он – своеобразный тип, но он не подведёт. Это в его же интересах.

– Страшно. – Не верится, что действительно произношу это и признаюсь.

– Ты – добрячка. Но этот город стремительно меняет людей. Ты быстро адаптируешься к агрессивной среде. Справишься. К тому же, тебя окружают профессионалы своего дела.  – Поражаюсь тому спокойствию, которое источает этот человек. – Только помни, что зачастую этим профи не хватает души. Для них эта работа – просто очередной проект. Только для тебя это нечто особенное, большее.

Продолжаю изучать контракт. Над ним придётся ещё долго сидеть, вооружившись переводчиком.

– Надо придумать, как быть с Рэем. Не знаю, как теперь себя с ним вести, что говорить.

– Говори, что думаешь, поверь мне – это куда легче и вернее, нежели думать, что говорить. И главное – не подписывай ничего сразу. Сначала читаешь, затем вникаешь и только потом ставишь подписи.

– Ясно. Меняюсь, читаю, подписываю. Мне нужно стать жёстче?

– Не нужно, но ты станешь, по закону этих каменных джунглей. – На секунду он отвлекается от дороги и смотрит на меня серебром сожалеющих глаз. – Будут проблемы с Рэем, говори, постараюсь помочь. – Столько силы в этом взгляде, что даже выдыхаю с облегчением.

– Спасибо. – Естественно, я не буду тревожить его лишний раз. Мне нужно самой со всем этим разобраться. Сделать всё возможное и невозможное. Знаю, будет трудно, очень трудно, но я справлюсь.

Он прав – мне нужно меняться. Благодаря Остину чувствую уверенность и решимость. Этот, по сути, чужой человек дарит мне (на удивление) невероятное ощущение защищённости. Впервые испытываю это чувство, и оно согревает тело и душу. Грандиозное чувство, из-за которого день мой пролетает на одном дыхании.

Вечером Остин даже на недосягаемом расстоянии умудряется взбудоражить во мне новое не то ощущение, не то чувство. Он вновь поражает меня, при чём на этот раз даже без слов. Поступком.

Доставка в номер. Увесистый крафт пакет с каким-то крутым брендовым принтом, который бросается в глаза, но лично мне ни о чём не говорит. В пакете красивый металлический кейс с тиснением. А в кейсе… Карандаши! Шикарные. Идеальные. Разные. А ведь я всего лишь без каких-либо намёков коротко обмолвилась о том, чего мне не достаёт для творчества. Поразительный человек!

Пол ночи продумываю благодарственную речь и глазею на кейс. Но, как говорится, не судьба. Остин, хоть и сказал: "Я помогу", благополучно ретировался в неизвестном направлении, так что за кейс никаких слов благодарности мне так и не удаётся ему сказать. Испарился.

В следующие несколько дней, несмотря на мой боевой настрой, готова сломаться и рассыпаться под грузом всего того кошмара, в который была помещена благодаря, мать его, Остину! Ненавижу его! Я так зла! Если бы только знала, что в итоге всё будет так чудовищно, я бы заткнула Остину рот своим кулаком в тот злополучный день переделки контракта!!! Рок-star устроил мне полный декаданс!

Какого хрена я вообще согласилась и подписалась на это!? На меня обрушивается такой поток информации, что внутренности постоянно потряхивает, пальцы скручивает, а по голове раскатывается тупая пульсирующая боль! Вокруг постоянный и беспрерывный хоровод суматохи, профессионального бреда, моей тупости, чужой истерии и криков. Все смотрят на меня так, словно мне сейчас прилетит прямиком по face!

Из-за меня весь рабочий процесс идёт семимильными шагами вот только направляется при этом прямиком в ад! Всё как у AC/DC – Hell's Bells: по мне звонят адские колокола, но вместо Сатаны ко мне приходит Рейнольд. Лучше бы рогатый!

И как всегда, в самые тяжёлые моменты жизни, рядом со мной никого. Всегда одна на один с грузными проблемами, несу их тяжесть в одиночку! Признаюсь, если бы Остин был рядом, я бы наверняка сдалась и показалась во всей красоте своей никчёмности и беспомощности. С чувством собственного ничтожества поплакалась бы ему в чёрный худи, и (возможно) даже обрушила бы на него все свои проблемы.

Но его рядом нет! При этом искать с ним встречи по своей воле я ни при каких обстоятельствах не стану.

Каждую секунду происходящего вокруг меня ада, каждую секунду этой демонической пляски, жду его и едва балансирую на истончившейся грани между суицидом и выживанием. Но Остин не появляется. Только присылает музыку по почте, с которой меня знакомят Чарли и Фил. Этому деспоту и кидале в творческом плане всё удаётся с такой лёгкостью..! Раздражает до слёз! Остин чётко попадает в замысел моих строк и выдаёт чистейшую эмоцию в нотах, заполняет своей музыкой пространство межстрочных интервалов, и я чувствую в нём нового Бога. Преклоняюсь! Но уже почти не верю в его существование. Я ведь не вижу его! Всеми фибрами души стремлюсь почувствовать, удостовериться в реальности его существования, но его нет рядом! И я ненавижу его! Бог задал мне таксис и покинул меня, бросил ко всем здешним чертям на растерзание! Кроме как слушать Mehro – Like you're god  больше мне ничего не остаётся.

В четверг старательно прячусь у Чарли от всевозможных профессионалов, которые (словно бы по особой указке местного Люцифера) дёргают меня по всякого рода вопросам. Голова продолжает лопаться от бесконечного потока новой информации, терминологии и сленга. Google становится моим лучшим другом, поскольку другой мой приятель исчез без следа. Рыдаю. Плачу не от печали, как принято, а от ярости, от уязвлённого эго и от безудержной жалости к самой себе. Вместе со слезами, проглатываю книги и пособия по кинематографу и сценарной работе, но это не помогает сиюминутно, теперь мне постоянно нужно время, которого совершенно нет!!!

Меня одолевает страх, подобный тому, который возникает в момент зависания вверх тормашками на финальной высоте горок, называемых тут "русскими"; перехватывает дыхание от осознания неизбежного и стремительного скатывания в пропасть. Нечем дышать!

Мне нужен воздух. Хотя бы один маленький короткий вдох.

В темном прокуренном пространстве у Чарли самую малость дышу, скрываясь от вездесущих "демонов". Поэтому, когда дверь вдруг открывается, съёживаюсь в кресле и подтягиваю колени к подбородку, стараясь сжаться и стать настолько маленькой, чтобы меня не увидели в этом тёмном уголке. Затаиваю дыхание. Хоть бы не заметили.

Но меня без труда отыскивают в тёмном углу серые глаза, разжимаюсь и выдыхаю с облегчением, хотя сердце у меня в груди начинает заходиться и, ударяясь о рёбра, звучит в точности как тамтам. Пришествие! Я скучала и только сейчас в полной мере осознаю насколько сильно. Для меня такое чувство ново. Обычно, когда долго не вижу кого-то, начинаю этого человека довольно стремительно забывать, в этом всегда была моя сила. Но в ситуации с Остином, я оказываюсь совершенно бессильной.

– Привет, – шепчу, всё ещё ощущая сдавленность в горле.

– У меня кое-что есть. – Как ни в чём не бывало! Но я настолько измучена работой, что на всплеск гнева меня просто не хватает.

Чарли и Фил вышли на обед, и Остин, чувствуя себя хозяином, садится на стул, разворачивается к большому столу и передвигает несколько микшеров. Загорается несколько лампочек, динамики тут же оживают вибрацией. Льётся музыка.

Электрогитара, клавиши и скрипка, всё под налётом фолка и альтернативы с нежным призвуком инди. Очень тонкое и ясное звучание. Тарелка – лёгкий динамичный шелест ветра. Ударные – падающие капли. Конечно же у меня бегут мурашки. Музыка завораживающая. Но я не понимаю, как она может поместиться в книгу.

– О какой главе идёт речь?

– Это не по книге. Мурашки есть?

– С первых нот.

– Скажи, что бы ты нарисовала под эту музыку?

– Включи ещё раз. – Абстрагировавшись от книги и своих проблем, опускаю взгляд на пол и слушаю чистейшую мелодию. Непросто рисовать словами. – Это вода, слышу, как волны перекатываются. Таинственно. Приближаешься к кромке воды. А вот тут, словно бы погружение в воду и под воду. Океан… – Показываю ему свои мурашки. Самый напряжённый момент – низкая тональность. – Не знаешь, что именно, но предчувствуешь – в глубине тебя ждёт то, с чем ты раньше никогда не встречался. Другой мир. Это глубины большой воды. Тайный недоступный мир. Такой манящий. Я бы нарисовала блики солнца вверху на воде. А в глубине, в тёмной толще, силуэт. Замысловатое нечто. Неоднозначное. Изменчивое. – Дальше не знаю, как объяснить.

Остин нахмуривается, смотрит на меня хищным пристальным взглядом, словно бы я застала его за преступлением, и теперь он должен убить меня, как излишне наблюдательного свидетеля. Быстро встаёт и уходит. Молча. Наверное, никогда не привыкну к смене его настроений. Очень странное Божество, настолько, что невольно начинаю напевать ему в след ERA – Ameno.

Старалась описать, какие потрясающие картины рождает его музыка в моей голове, а всё пошло не так, собственно, как всегда. Опять всё не так! Оказался расстроен моим ответом. Неправильно поняла? Не то описала?

Он оставил музыку, поэтому, когда возвращается Чарли, первым делом прошу его включить ещё раз запись. И снова отчётливо вижу большую воду с легким отблеском латуни. И чёрную бездну глубины. Красивая, пугающая, интригующая. Тёмная бездна. Тотальная неизвестность. И тут вспоминаю свой рисунок. Он пошёл дальше? Я показала большую воду снаружи. А он показал её же, но только изнутри? Это – его попытка показать призму? Его формат иллюстрации? Так он представляет и чувствует этот мир? Неужели действительность его пугает? Но он же не из тех, кто опасается жизни. Ничего не понимаю.

– А парень-то хорош. Великолепная работа. Мастеринг на высочайшем уровне. Его шедевр.

– Он точно сказал, что сам это написал? – Фил не верит, что работа Остина.

– Он не сказал. Но создатель – он. – Я точно знаю. Это только его.

Но правильно ли я его поняла? А, если это не вода… Тогда что? Космос? Творчество? Окончательно запутываюсь и не понимаю реакции автора сего чудесного творения. Что он рисовал в этих нотах и переливах? Что его так пугает? Именно так: привлекает, но пугает. Может, так он представляет свою границу зоны комфорта? Но что тогда для него пределы? Голова вскипает. Так много мыслей. Он сводит меня с ума! Я не настолько просвещённая, чтобы понимать его полутона и ноты. Я топорна и поверхностна. Он хочет от меня слишком много. Чего он вообще хочет? Почему постоянно спрашивает, как мне видится то или иное, как ощущается, как чувствую, и есть ли мурашки!? Злюсь на него. Но на себя злюсь сильнее.

– Выглядишь уставшей. – Фил обеспокоен моим видом. – Ты как вообще?

– Пульс пока прощупывается, – давлю улыбку, доставая силы из последней моральной заначки.

Сижу над одной страницей сценария уже часа два, постоянно отвлекаясь в мыслях на Остина. Ругаю себя за то, что слишком уж предалась описанию картин своего воображения, надо было помалкивать.

Беру куртку и сетую на то, что не надела сегодня свитер и предпочла ему довольно тонкую чёрную водолазку, руки и плечи очень мерзнут весь день; на улице заметно похолодало за эти пару дней, даже в помещении эти климатические изменения, к сожалению, тоже ощущаются. Нужно было взять больше тёплых вещей. Всё пошло не по плану, даже конец лета, и теперь мой внутренний контролирующий близок к перевоплощению в беглеца, поскольку купить новые вещи здесь не представляется возможным, ведь у меня совсем нет денег.

Застегиваю косуху, понимая что предстоит замёрзнуть ещё сильнее, стоит только очутиться на улице; поправляю высокий ворот водолазки, перекидываю сумку полную рабочей макулатуры через плечо и начинаю выбираться из подвала, словно улитка из раковины, хочу оттянуть момент.

Мнусь с невеликим выбором, всё же толкаю дверь плечом и оказываюсь на улице, неприятные холодные объятия захватывают мгновенно, но ещё быстрее холодею внутри, когда в поле зрения попадает та самая машина и тот самый парень-на-грани. Встречаюсь с ним глазами, когда он, покинув салон, хлопает дверцей, и машина моргает габаритами.