Ледяное сердце эриды

Сейра вдруг замирает, взгляд цепляется за Эзара Дарра, рука с пером зависает над страницей.

– Есть ещё одна вещь… – произносит она осторожно. – Может быть, им нужно то, о чём давно никто не говорил вслух. Возможно – то, что скрывают старые сказания о наших… слезах.

В зале на секунду становится по-настоящему тихо. Чувствую, как все разом смотрят на неё: кто-то с раздражением, кто-то с опаской. Ривен резко выпрямляется, будто собирается что-то возразить, но сдерживается. Орвин отводит взгляд, а Реваль морщит лоб, явно недовольный тем, что разговор уходит в сторону легенд.

– Довольно. Мы не обсуждаем мифы, – отрезает Верховный. – Старые сказания и страхи не должны управлять нашими решениями. Если люди ищут то, что давно забыто, это их проблема и их жадность. Наша задача – не повторять ошибки прошлого. С этого дня никто не упоминает о слезах вне этого круга. Ни в рассказах, ни в предупреждениях. Любой, кто нарушит это правило, будет отвечать передо мной. Если у людей есть новые намерения – узнаем, если хотят войны – мы ответим. Но не будем больше подкармливать старые ужасы.

Он задерживает взгляд на каждом из нас, ясно давая понять: ни малейших исключений, никаких обсуждений вне этого зала. Слово «слеза» здесь – как заклинание, которое может разрушить весь порядок.

– Часть добытого имфириона собирается во фриалы, – подводит итог Верховный, складывая руки перед собой. – Охота только парами, никакой самовольной добычи. Границу Веларрона не пересекать без моего разрешения.

– Если кто-то не вернётся с охоты, – негромко добавляет Сейра, не поднимая глаз, – его имя будет вписано в Книгу Памяти.

Она аккуратно поправляет страницы, возвращаясь к своей обычной работе, как будто этим жестом приводит зал к тому порядку, где даже смерть подчиняется правилам.

– Совет окончен, – заключает Верховный, плавно вставая с трона. Советники поднимаются за ним, кто-то кивает, кто-то напряжённо сжимает мантию у горла. Все расходятся молча, у каждого на плечах появляется новая тяжесть.

– Селина. Останься, – голос Эзара доносится мне в спину. Я останавливаюсь у выхода, плечи цепенеют. Зал быстро пустеет: кто-то выходит сразу, кто-то задерживается у двери, обсуждая что-то вполголоса. Скрипят шаги, створки закрываются.

Верховный не торопится начинать разговор. Он складывает руки за спиной, медленно обходит стол, останавливается у высокого окна. За ним видно ледяное озеро между скалами – тяжёлое, серое, словно собирает на себе все забытые имена.

– Знаешь, – произносит он, почти мягко, – я помню, как впервые увидел тебя здесь. Ты была совсем маленькой. Стояла у стены, сжав кулаки, готовая ударить любого, кто попробует подойти ближе. Уже тогда ты была слишком смелой и упрямой, не отступала и не пряталась.

– Я помню. Тогда ты сказал, что с этого дня будешь решать всё за меня, раз моих родителей больше нет.

– Именно так я и сказал, – отвечает он. – И с того дня я делал всё, чтобы твоя смелость не стала безрассудством, а упрямство – слабостью. Я учил тебя выбирать, где это может послужить роду, а где – сломать.

Мысленно усмехаюсь. Выбирать? Нет, Эзар. Ты никогда не давал мне настоящего выбора. С девяти лет воспитывал не ребёнка и не охотницу, а свою ручную волчицу, которой можно управлять во имя «блага рода». Он говорит о выборе, а внутри у меня нарастает раздражение. Кто бы мне его дал, этот выбор. Всё, что мне позволено – подчиняться, исполнять, не задавать вопросов. Он всегда повторяет, что у эридов нет свободы, есть только долг и те, кто этим долгом распоряжается.

Верховный плавно разворачивается от окна, не спеша, будто у него впереди целая вечность. Плащ мягко скользит по полу, белая ткань улавливает солнечные блики. Он смотрит прямо на меня, взгляд становится тяжёлым, будто взвешивает мою позу, ту самую упрямую прямоту, с которой я стою перед ним.

– Быть Верховным, Селина, – продолжает он, – значит брать на себя груз, который не делишь ни с кем, даже с самыми близкими. Иногда приходится принимать решения, которые нельзя озвучить даже перед собой. Но эти решения всегда принимаются во благо рода, никогда ради личной прихоти, даже если окружающим кажется иначе.

– Во благо рода, – повторяю я, стараясь не отводить взгляд, но внутри всё время звучит немой вопрос: во благо кого именно? Себя? Меня? Нас всех?

Эзар не спешит говорить дальше. Просто изучает меня, как будто смотрит на ледяную трещину: не знаешь, когда подломится, но понимаешь – если это случится, треск будет слышен по всему Луциору.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Селина. То, что ты сделала, останется между нами. Не для Свода событий. Не для Совета. Не для тех, кто придёт после. Это не подвиг, не ошибка, не месть. Это – долг. И только так это должно называться.

Он подходит ближе, меняет угол, чтобы видеть моё лицо под другим светом.

– Я хочу быть уверен, что ты всё ещё понимаешь это. И что не поддашься соблазну превратить прошлое в оружие против того, кто дал тебе будущее.

Внутри поднимается знакомый холод. Вот оно что, Эзар… Сначала отдаёшь приказы, прячась за долгом, а теперь опасаешься, что этот долг обернётся против тебя. Тебе нужно, чтобы я держала это в себе. Но кому я скажу? Кому признаюсь? Стоит мне раскрыть рот и меня сбросят в ледяное озеро.

Эзар ждёт ответа, не отводит взгляда.

– Я всё поняла, – говорю тихо. – Всё, что было, останется между нами. Как ты и велел.

Он смотрит внимательно, долго молчит, будто решая, верить мне или нет. Потом чуть кивает, как будто принял решение.

– Ты всегда знала границы. Продолжай знать их и дальше. И не давай повода усомниться в моей правоте, – он коротким жестом отпускает меня. – Можешь идти, Селина.

Эзар снова смотрит в окно. Я для него сейчас уже не важна – разговор закончен. Он просто напомнил, на каком поводке держит свою «важную» охотницу. Только он не понимает, что этот поводок ржавеет с каждым новым приказом. Я умею держать дистанцию, умею слушаться, когда нужно, и молчать, когда того требуют правила. Но внутри всё равно живёт память о том, что выбор – даже если его у меня отняли – всё равно принадлежит мне. Просто не вслух, не в зале Совета, не перед этим окном, за которым дрейфуют льдины тех, чьи имена никто не вспомнит.

Глава 4

Шаги Ривена слышны за спиной сильнее, чем запах мха и прелых еловых иголок. Он ломает ветки, будто специально оставляет следы: был здесь, не скрывался, не боялся. Я иду впереди, чуть в стороне от тропы – держусь в гуще ветвей, но даже здесь его тяжёлые шаги чувствуются в земле. Птицы замирают на миг, потом снова перекликаются где-то наверху, а Ривен, кажется, только громче дышит, как будто делает это нарочно.

– Ты когда-нибудь пробовал идти тише? – бросаю через плечо. Руку держу на ремне, чтобы не поддаться привычке схватиться за нож. – У нас всё-таки охота, а не сбор хвороста.

– Может, я просто хочу, чтобы они боялись сильнее? Чем больше страха, тем сытнее для тебя, разве нет?

Осматриваюсь по сторонам, мимолётно ловлю, как на его лице играет свет: взгляд хитрый, плечи будто шире обычного, словно ему важно, чтобы его заметили все.

– Ах, да, – добавляет он, сдерживая улыбку. – Я всё время забываю, что насытиться можно не только страхом. По словам Эйдана, мы слишком зациклены на людской панике.

Я замедляю шаг, пропуская острый изгиб ветки. Эйдан – из тех, кто чаще бывает в человеческих городах, чем в Луциоре. Он носит короткие волосы не из-за удобства в бою, а потому что так делают все наблюдатели Халема. Ни длинных прядей, ни привычной одежды – только тёмный капюшон, чтобы не выделяться среди людей. Цвет глаз скрывает отваром Лаэра, чтобы радужка стала темнее, почти как у людей. В толпе его не замечают, а он видит всё.

Эйдан каждый раз возвращается с записками, слухами, иногда с тонкими листами пергамента, на которых он срисовывает уличные вывески, разные механизмы, детали их оружия, печи, даже систему подачи и подогрева воды. Помню, как однажды принёс схему умывальника с кранами, которые подают воду без ведра. Он хранит всё это в своей дорожной сумке, аккуратно завёрнутое в ткань – будто очень ценит, хотя мы смотрим на это без интереса.

Но больше всего Эйдан любит рассказывать об эмоциях. Не о тех, что мы ловим здесь – не о страхе, не о панике, не о резкой ненависти. Он описывает совсем другие чувства. Сдержанная нежность, когда старик протягивает руку ребёнку. Тоска у мужчины, который каждый день приходит на мост и стоит там в одиночестве. Смущение – неловкое, тёплое, когда парень не может посмотреть в глаза девушке, улыбается и не знает, почему. Простая радость у детей, которые гоняются друг за другом, с липкими от мёда пальцами.

– Смешно. Ривен, если хочешь, пробуй насытиться восторгом или скукой. Только заранее предупреждай, когда начнёшь, мне бы хотелось посмотреть на это.

– Ты бы посмотрела? – он замедляет шаг, всматривается в меня. – А если мне понравится? Если я не смогу остановиться и вытяну из человека всё, до последней эмоции? Сделаю его безмолвным?

Останавливаюсь у массивного корня, оглядываюсь. Он стоит чуть в стороне, руки в карманах, взгляд упрямый, будто уже готов спорить, но ждёт, что я скажу дальше.

– Если вытянешь всё, тебя в Совете будут разбирать дольше, чем у тебя хватит терпения оправдываться.

– Ты говоришь, как будто никто из нас никогда не рисковал. Ни разу не тянул больше, чем положено. Не верю. У всех есть предел, но иногда его хочется проверить. Ты сама… хоть раз брала у человека больше, чем следовало?

В голове вспыхивает чужой взгляд. Помню тот вкус – слишком острый, слишком сильный. Кровь вытекала из глаз, кожа леденела, в венах будто взрывался иней. Тогда казалось – ещё миг, и я напитаюсь по-настоящему. Но вместо насыщения пришла тяжесть, жар в грудной клетке обратился в еще больший холод, и возникло сильное желание вырвать всё это изнутри.

Моргаю.

– Нет, – отвечаю ровно. – Никогда.

Ускоряюсь, петляю между стволами, вглядываюсь в мох, стараюсь ловить не только звук, но и остатки того, что здесь было: эмоции, следы, тонкие линии на влажной земле.

– Только не забывай, теперь нам надо не просто насытиться, – бросаю через плечо, – имфирион собирать во фриалы, иначе Орвин с нас шкуру снимет.

Ривен хмыкает, касается ладонью сумки на поясе – там тихо звякает стекло.

Слышу впереди лёгкий хруст, мелькает тень между стволами. Улавливаю острый запах с примесью железа и костяники. Люди. Два голоса, два дыхания. Выглядываю из-за дерева: первый – высокий, с напряжёнными плечами, пальцы уже тянутся к луку на плече. Второй держится чуть позади, настороженно оглядывается, сжимает короткий топор.

– Тут тихо… – шепчет второй, чуть поворачиваясь к спутнику. – Слишком тихо, Савел.

– Не трусь, просто идём, – бурчит первый. – Нам до поляны недалеко.

Я делаю знак Ривену быть тише. Он сразу ловит ритм и становится осторожнее. Мы приближаемся быстро, почти бесшумно.

Я резко выхожу из тени, первый сразу выхватывает нож, пытается ткнуть мне в горло. Я перехватываю его руку, выкручиваю запястье. Он вскрикивает:

– Чёрт! Пусти! Кто ты вообще?!

Нож выскальзывает из его ладони и падает в траву. Второй парень делает шаг вперёд, замахивается топором, но тут на него налетает Ривен, сбивает с ног и прижимает коленом в грудную клетку.

– Эй! Отвали, чудовище! – вырывается у парня, он хрипит, когда Ривен хватает его за шею. – Не убивайте… прошу!

Первый бросается на меня, замахивается кулаком, но я отталкиваю его ногой в ствол ели. Слышу хруст, когда воздух выбивается из его лёгких. Тут же оказываюсь рядом, хватаю одной рукой за ворот, второй сжимаю горло. Ловлю взгляд – он замирает, и уже не может сопротивляться.

На пару секунд мы будто застываем во времени: мы оба держим своих людей, оба впитываем их эмоции. Раздражение, панику, всплески боли, внутренний протест. Вокруг становится совсем тихо. Инстинкт подталкивает взять больше, дотянуться глубже, но что-то внутри удерживает: предел переступать нельзя. Отпускаю раньше, чем хочу. Глаза у первого мутнеют, он медленно оседает по стволу ели, скользит вниз в мох.

Бросаю взгляд на Ривена – его рука всё ещё давит на шею второго охотника.

– Не увлекайся, – тихо предупреждаю.

Он слышит, сжимает зубы и нехотя разжимает пальцы. Парень под ним резко глотает воздух, грудная клетка вздымается рывками. Он не пытается встать, просто отползает на локтях, будто боится снова оказаться под его рукой.

– Уходите, – коротко приказываю. – Живы остались, считайте повезло.

Они не ждут повторения: один спотыкаясь бросается прочь с тропы, второй бредёт за ним, не разбирая дороги. Лес быстро скрывает их силуэты, шум в кустах затихает.

Достаю фриал из сумки. Колба холодная, прозрачное стекло переливается на свету. Подношу её к губам, втягиваю воздух, собираю имфирион, выдыхаю его в длинное, узкое горлышко. Он заполняется серебристым облаком, как будто в него вливается холодный туман, стекает по стенкам, собирается в пузырьке на дне.

Ривен наблюдает за мной, повторяет движение, чуть крепче сжимает стекло в ладони. Смотрю, как внутри фриала колышется слабое свечение – уже не чистое чувство, а его отголосок, пригодный для хранения.

– А это даже интересно, знаешь. – Ривен смотрит на фриал, взвешивает его в ладони. – Не думал, что собирать имфирион вот так… может быть почти увлекательно.

Я убираю колбу обратно в сумку, проверяю ремни, скользя взглядом по лицу Ривена. Сейчас в его глазах не азарт, а обычная сосредоточенность, какая бывает у него только на тренировках. Обычно он упрямый, раздражённый, а сейчас будто внимательно оценивает каждое действие.

– Посмотрим, что ты скажешь после десятого фриала, – говорю, откидывая сумку за спину. – Весёлых к этому моменту обычно мало остаётся.

Ривен усмехается, чуть склоняет голову, не сводит с меня взгляда.

– А знаешь, я тут подумал… Может, мы зря столько сил тратим на охоту. Имфирион можно усилить и без этого, есть же другой способ.

Он смотрит внимательно, чуть прищурившись, словно ждёт, что я пойму намёк. И я прекрасно понимаю к чему он клонит. О близости у нас почти не говорят, и это никогда не про чувства. Только, как способ пережить на время голод, когда охота становится опасной или временно невозможной. В этот момент имфирион вспыхивает мощнее, чем после любой охоты. А после… после каждый уходит по своей тропе. Если конечно, случайно не появляется потомство. Только из-за этого наверное мы ещё не вымерли.

Я чуть поднимаю бровь, показывая, что поняла к чему он клонит.

– Думаешь, стоит попробовать? Ты не первый, кто решил, что охоту можно заменить близостью.

– Почему бы и нет? – отвечает равнодушно, как будто обсуждает обычную задачу. – После такого фриалы наполнятся быстрее, да и контроль держать проще.

Я делаю шаг и вдруг земля буквально уходит из-под ног. Петля захлёстывает лодыжку, больно режет кожу, меня подкидывает вверх. Сумка с фриалами срывается, я пытаюсь поймать её, но ремень скользит между пальцев. Она падает на землю, стекло внутри глухо звенит, наполненный фриал выкатывается на мох. Всё происходит слишком быстро, я только выдыхаю сквозь зубы ругательство и хватаюсь за нож на поясе.

– Вот только этого не хватало… – Ривен выдыхает коротко. – Теперь весь отряд узнает, кто у нас ловушки собирает, а кто в них сам лезет.

Висну вниз головой, иголки с веток сыплются мне в лицо. Злость поднимается почти сразу – отвлеклась, пропустила простую ловушку.

– Великолепно, – бурчу сквозь зубы, цепляясь пальцами за петлю. Верёвка режет сильнее, вырваться сразу не удаётся.

Слышу, как где-то в чаще трещат ветки, за ними быстрые шаги и несколько голосов. Между деревьями появляются люди, запах их волнения и азарта чувствуется даже отсюда. Впереди – массивный рыжий, широкие плечи, борода взлохмачена, двигается так, будто ему всё нипочём. Сбоку мелькает мальчишка, тоже рыжий, движения быстрые, в руке зажата трубка. Замыкает тройку темноволосая женщина, невысокая, двигается легко, но держится чуть в стороне.

Мальчишка выскакивает сбоку, ловко подносит трубку к губам и резко выдыхает. Ривен только успевает повернуть голову, пытаясь понять, что происходит, – и в следующую секунду острый дротик вонзается ему в шею.

– Проклятие… – хрипит он, пытаясь сорвать дротик, но пальцы уже не слушаются. Он удерживается на ногах всего пару секунд, после чего оседает на колени и падает в мох.

Темноволосая подходит ко мне, ступает бесшумно, в глазах блеск хищного интереса – будто вид моей беспомощности приносит ей искреннее удовлетворение.

– Вот и поймали тебя, эрида, – произносит она с тихой усмешкой.

Я срываюсь, размахиваю ножом, но мужчина хватает меня за запястье, вырывает клинок из пальцев. Женщина сразу перехватывает меня за плечо, не даёт вырваться, сжимает сильно, будто фиксирует для осмотра.

– Успокойся.

– Лучше убейте меня, – бросаю ей прямо в лицо. Петля давит на лодыжку, кровь приливает к голове.

– Не спеши с такими просьбами, – отвечает женщина, в голосе хладнокровная уверенность. – Ты нам живая нужнее.

Я не успеваю даже подумать, как всё меняется: острый укол пронзает шею, будто оса. Всё внутри тут же становится вялым, мысли растягиваются, тело не слушается. Пытаюсь ударить, но руки уже тяжёлые, не поднимаются.

– Тише, тише, – слышу у уха, когда ещё раз пытаюсь дёрнуться. – Не рыпайся. Теперь ты наша, эрида.

Меня сбрасывают на землю, чувствую влажную землю под лицом. Где-то рядом лежит Ривен – не дальше пары шагов, его лицо расплывается, зрение уходит, всё вокруг теряет чёткость. Пытаюсь напрячь мышцы, но тело подводит – яд расползается по венам.

Мимо проносят чужой ботинок, кто-то подхватывает меня под грудь, резкий рывок – и я оказываюсь перекинутой через плечо. Кость давит в живот, от резкого движения мир плывёт, я почти не различаю лиц вокруг.

Последнее, что успеваю уловить – смешок женщины у самого уха:

– Сладких снов, чудовище.

Глава 5

– Просыпайся, эрида, хватит спать, – грубый голос пробивается сквозь туман в голове. Потом по щеке прилетает короткий, звонкий шлепок. Открываю глаза, пытаюсь сфокусировать взгляд, но всё плывёт, солнечный свет бьёт в лицо.

Надо мной наклоняется лицо рыжего: борода взлохмачена, скулы жёсткие, светлые глаза смотрят внимательно, цепко.

– Слышишь меня? – он трясёт меня за плечо. – Проснулась? Отлично.

Собираюсь двинуть рукой, но замечаю цепи на запястьях, холод металла впивается в кожу.

Нет. Это сон. Сон ведь? Не может быть, чтобы люди поймали меня, заковали в цепи…

Сквозь мутный свет различаю каменную дорогу под собой, она тянется из леса к огромной крепостной стене. Между башнями расположены массивные деревянные ворота, в центре которых вырезан дракон с распахнутыми крыльями, его пасть раскрыта так, будто готова проглотить любого, кто решит пройти внутрь без приглашения. Веларрон. Меня притащили в этот проклятый Веларрон, – смешно, не думала, что увижу его так близко. Всю жизнь обходила его стороной, считала, что только дурак сам сунется сюда. И вот, я здесь.

Голова всё ещё тяжёлая, мысли словно завязли в тумане. Вспоминаю, как меня тащили – лес, болота, короткие стоянки у реки. Стоило чуть прийти в себя, как мальчишка с иглой делал укол и жидкость обжигала плечо, тело моментально становилось ватным, даже попытки разозлиться куда-то тонули. На третьем уколе перестала понимать, где день, где ночь.

Рыжий резко хватает меня под локоть, дёргает, ставит на ноги. Боль отзывается в плече, колени сгибаются сами по себе. Сглатываю раздражение, не даю себе пошатнуться.

Сбоку появляется женщина, морщит лоб, смотрит на меня с явным раздражением.

– Поторопись, Айвен, – командует она рыжему. – Только проверь цепи как следует, слышишь? Не как в прошлый раз.

– Да сделаю, Мира, – отвечает рыжий, отмахиваясь от неё. – Я помню, как тот зверь чуть не вырвался, теперь два раза смотрю. Кей, иди сюда!

Мальчишка тут же выбегает из-за спины. Он, видно, нервничает, бегло осматривает замки, щёлкает по кольцам – пальцы у него быстрые, но чуть дрожат. Раздаётся звон стали, цепи на запястьях и щиколотках натягиваются сильнее.

– Готово, – выдыхает он, отступая в сторону.

Айвен проверяет ещё раз на всякий случай – дёргает за цепь, смотрит мне в глаза. Ожидает, наверное, что я сейчас рванусь или заору, но я просто стою.

– Кей! Шляпу не забудь, – напоминает Мира. – Будешь отвечать за сбор с тех, кто глазеть будет, понял? И чтобы ни одной серебряной монеты не прошло мимо!

Мальчишка не спорит, только кивает и шмыгая носом, отводит взгляд.

Рыжий перехватывает мою цепь на запястьях и тянет вперёд. Я делаю первый шаг, металл тут же звякает о камни. За спиной женщина коротко толкает палкой в спину.

Вот и всё. Дожила, Селина. Так легко попасться людям – охотилась на них полжизни, считала себя осторожной, и вот теперь шагаю за ними словно зверушка.

Краем глаза ищу Ривена, но его нигде не видно. Может, остался в лесу, а может… нет, не сейчас. Тревога внутри медленно разгорается, но отрава ещё держит мысли в тумане.

Перед воротами уже ждёт стража. На груди у них герб Веларрона – тот самый дракон, что теперь встречается мне с каждой стены. Айвен тянет меня к ним, достаёт пару серебряных монет, протягивает их стражнику. Тот берёт их быстро, даже не считает, просто бросает на меня холодный взгляд и отводит засов. Ворота распахиваются с тяжёлым гулом. Я шагаю вперёд, ощущаю, как Айвен дёргает меня за цепь, а Мира нетерпеливо подгоняет в спину.

Веларрон открывается сразу – широкие улицы из серого камня, дома высокие, вытянутые вверх, на балконах кованые решётки, под ногами ряды лавок. Торговцы выкладывают рыбу, хлеб, ткани, связки лука прямо на камень. Воздух наполняют звон молота, смех, крики, но как только цепи звякают на всю улицу, люди тут же оборачиваются.

– Смотрите, эриду ведут! Настоящую! – орёт кто-то из толпы, тянет шею, чтобы рассмотреть.

– Демон бессердечная! – слышу другой голос, который явно настроен агрессивно.

Меня тащат по мостовой, цепи не просто звенят – гремят так, что слышно, наверное, в каждом доме. Люди сбегаются, запах пота, дыма, крики и чужое дыхание бьют в лицо. Кто-то смотрит с ненавистью, кто-то с опаской, но все жадно ловят мой взгляд.

Я выпрямляюсь, позволяю спине оставаться прямой, подбородок приподнимаю выше, чем нужно. Пусть ищут в моём лице страх, а находят только безразличие. Слабость – последнее, что я позволю себе выдать этим людям.

– Эрида! Покажи глаза! – мальчишка прыгает в стороне, отчаянно пытается разглядеть меня из-за чьих-то спин.

– Хладоносец! – подхватывает женщина, лицо у неё в саже, волосы собраны в узел.

– Серебряный за взгляд чудовища! – выкрикивает Кей, поднимает шляпу и крутит её над головой, ловит монеты, которые летят в воздух со всех сторон. – Серебряный за взгляд! Не зевай, народ!

Толпа сразу начинает сыпать монетами, звон серебра перемешивается с выкриками.

– Платите, кто хочет увидеть чудовище!

В меня летят грязные тряпки, корки хлеба, даже гнилой помидор, от него я отшатываюсь, и липкая кожура размазывается по чьей-то рубахе позади. Айвен резко дёргает цепь, подтягивает меня к себе, не даёт толпе дотянуться, но люди всё равно лезут со всех сторон. Эмоций слишком много, словно меня бросили в кипящую реку криков, интереса, пьяного восторга. Мир гудит, шумит, бьёт в виски – я хочу зажать уши, сбежать из этого роя. Неужели все пропавшие в лесу эриды прошли через это? Их так же волокли по улицам, выставляя напоказ, будто диковину, ради зрелища и горстки монет?

Меня охватывает раздражение. Жалкие люди – они называют нас чудовищами, бессердечными, а сами толпятся вокруг, кидают грязь, хватают за цепи, как за поводок. Им нужна возможность почувствовать себя сильнее, унизить, забрать последнюю тень достоинства. Если это их человеческая справедливость, я предпочту свою гордость их шумному стаду.

Городские улицы бесконечно тянутся, шум толпы сливается в однотонный гул. Крики не стихают: кто-то орёт прямо в ухо, требуя повернуть голову, чтобы увидеть мои глаза, кто-то толкает, пробует дотянуться до цепей. Дети визжат – «покажи зубы, покажи клыки!» Глупая ребятня, я эрида, а не зверь из их ночных сказок.

В какой-то момент кажется, что я иду так уже вечность, как вдруг охотники сворачивают за угол и я вижу впереди площадь. Она вспыхивает светом, шумом, словно всё, что было до этого, только преддверие большого представления. В центре площади возвышается массивный каменный столб со следами ржавых цепей и высохшей лужи крови. Сжимаю зубы, смотрю прямо, не даю себе дрогнуть. Рыжий разворачивает меня спиной к столбу, обводит цепь вокруг груди, защёлкивает на шее и запястьях. Потом он выходит вперёд, поворачивается к толпе, поднимает руки, чтобы его все слышали.