Ледяное сердце эриды

Цитианка

Ледяное сердце эриды

Мир этой истории не всегда безопасен. В ней присутствуют эмоционально тяжёлые сцены, включая моменты давления, угроз и внутренней борьбы героев. Содержимое может быть некомфортным для чувствительных читателей.

Говорят, были времена, когда эриды сидели за спинами монархов, на мягких коврах тронных залов, незаметные, но всесильные. Нас называли хладными тенями, усмирителями чувств, глушителями крика и шёпота внутри человеческих сердец.

Эридов приглашали к королевским детям, чтобы убрать панику, задушить первые ростки страха, вытравить из памяти те эмоции, что делали будущих королей слабыми. Сильнейших из нас держали при советах, генералах и правителях: в ночи, когда трон сотрясался от сомнений, наши руки ложились на виски монарха, вычищая всё лишнее: жалость, зависть, угрызения совести, беспокойство за утраченное, и даже слабый отблеск нежности к врагам. Вместо этого мы оставляли одно лишь выжженное спокойствие. Не эмоции правили королевствами, а расчёт, отточенный нашими прикосновениями. Благодаря нам короли становились почти божественными: праведными, несгибаемыми, не знающими жалости или смятения.

Все шептались, что сами эриды не способны испытывать человеческие эмоции. Любовь, сострадание и раскаяние – чуждые слова, не касающиеся нашей плоти и разума. Так повелось думать, что у эридов нет сердца, лишь тихий холод между рёбрами, пульс для чужих эмоций, но не для собственных.

Мы не плакали. Ни при жизни, ни перед лицом смерти. Ни один правитель не видел нашей слезы, до того момента пока один король не пал.

Из хроник Золотого Века

Неизвестный автор

Глава 1

В этом лесу нет чудовищ. Есть только голодные и те, кто ещё не понял, что их ищут.

Я голодна.

Но это не тот голод, который выворачивает живот наизнанку, не тупое требование плоти: хлеба, мяса или чего там ещё люди в себя кидают, чтобы притушить внутренний вой. Мой голод иной. Он – холодный. Лёд медленно ползёт по костям, стягивает кожу на руках, проступает инеем на пальцах. Ещё немного и поползет выше: к шее, под скулы, к глазам, делая фиолетовые зрачки почти прозрачными.

Последние дни лета выдались на редкость холодными. Туман стелется низко, ползёт меж сосновых корней, цепляется за мох и прошлогоднюю хвою. Запредельный лес застыл в промежутке между ночью и утром, и мне нужно объяснить себе самой, зачем я вышла сюда в такой ранний час, хотя в этом нет никакой загадки. Я эрида. Существо, которое живёт тем, что для людей становится проклятием: их эмоциями. Питаюсь страхом, гневом, иногда той дрожью, которую они зовут отчаянием. Те, кто никогда не видел нас, выдумывают сказки, будто эриды то ли призраки, то ли дикие духи. Глупо. Я смотрю на свои руки: пальцы такие же, как у людей, разве что на них тонкий иней, да ногти чуть светлее. Волосы выбеленные, глаза сейчас может, слишком светлые, потому что голодна, но под моей кожей кости и кровь. Просто сердце не бьётся. Только это.

Рядом идёт Эсса.

Она мягко ступает, почти не оставляет следов, волосы собраны в свободную косу, серебристые, чуть темнее моих. На ней простое охотничье одеяние: туника с длинными разрезами по бокам и плащ с капюшоном. Её одежда не сковывает движения и не звенит, Эсса не любит кожу, говорит, что она слишком громкая. А я напротив, всегда выбираю броню. Лёгкие кожаные наплечники и плотный корсет привычно скрипят на плечах и талии, ремни чуть натирают кожу под рукой, но мне нужно ощущать вес и жёсткость защиты. За спиной плащ – тёмный, почти чёрный, он согревает и скрывает меня среди деревьев.

– Если бы не твои привычки вставать до рассвета, Селина, я бы сейчас спала, – Эсса говорит спокойно, не сбавляя шага, будто выдыхает это вместе с паром в воздухе.

– То есть тебе пища не нужна? Посмотри на себя, скоро с инея на твоём лице можно будет соскребать крошки.

Замечаю, что уши у неё побелели, кожа на скулах чуть светится серебром. Голод ощущается в ней как дрожь, которую она старается скрыть под жёстким выражением лица и привычкой держать подбородок высоко. Иногда пальцы на левой руке непроизвольно сжимаются в кулак, и это едва заметное движение выдает, что её тело уже давно требует насыщения.

– Хочешь сказать, что сон важнее охоты? Или ты решила соревноваться со мной в выносливости?

– Я не собираюсь спорить, – её взгляд скользит по мне, затем уходит в глубину леса. – Просто предпочитаю охотиться бодрой. Сон даёт точность, ты же знаешь.

– А я предпочитаю, чтобы мои пальцы ещё могли сжимать нож, когда появится шанс насытиться. Сон подождёт.

Я не жду согласия. Нам обеим нечего доказывать. Если бы не новый указ Верховного, я бы сейчас шла по Запредельному лесу одна, как и тысячи раз до этого. Охотиться парами? Глупость. Для эридов всегда было проще рассчитывать только на себя. Я знаю, сколько шагов пройду бесшумно, где затаиться, как слиться с тенью ствола, когда ветер меняет направление и я не привыкла делить лес ни с кем, даже с себе подобными. Но теперь правила изменились: в этом лесу стало опасно даже для охотников, потому что кто-то начал охотиться уже на нас.

– Если свернём на эту тропу, – Эсса кивает подбородком чуть в сторону, будто заранее просчитывает маршрут, – там будет поляна с артеррой. Люди собирают её как раз в такую рань, как ты любишь.

Я смотрю туда, куда она указывает. Лаэр рассказывал про артерру – редкую траву, которая тянется к лунному свету и сгорает под солнцем. Он не раз просил собрать её по пути с ночной охоты. Её ростки тонкие, серебристые, будто сплетённые из света и инея. Если не успеть к восходу солнца от неё останется только пепел.

Осторожно приседаю в тени огромного корня. Где-то вдали трескается ветка – не зверь. Звери чувствуют нас. Это человек.

– Не спеши, – бросаю взгляд на Эссу. Она не отрывает глаз от зарослей.

– Чувствуешь? Мужчина. Один.

Я киваю, но в ответ ничего не говорю. Сейчас важнее тишина и запах человеческой тревоги. Вот она – тёплая, чуть солоноватая, уже дразнит ноздри.

Эсса медленно выпрямляется, движение плавное, но внутри – напряжение. Я замечаю, как у неё дёргается уголок рта, признак нетерпения, привычка сдерживаться, чтобы не выдать себя раньше времени. Мысли прыгают в голове: если сейчас не подпитаюсь, начну терять чувствительность. Это ощущение пугает больше, чем человеческие ловушки. Смешно, что люди называют нас бессердечными. Если бы они только знали, как отчаянно мне сейчас хочется почувствовать что-то тёплое, впитать эту хрупкую, дрожащую волну страха и наконец снова стать собой.

– Держись в тени. Он идёт сюда, – тихо шепчу, чтобы Эсса услышала.

Тело замирает. Всё внутри вытягивается в одну пружину. Человек уже близко, он даже не замечает нас, слишком занят артеррой, вертит голову, в поисках новых ростков. Я слежу за ним, не моргая. Вижу, как он срывает стебли, быстро опускает их в мешок, оглядывается через плечо. Его тревога просачивается ко мне, делает внутри чуть теплее.

Точно, как учили: сейчас нельзя спешить, иначе поглотишь только верхний слой, только дрожащий лепесток тревоги. Я хочу больше. Хочу добраться до самого корня.

Эсса в это время встаёт чуть поодаль, чтобы никто не смог подкрасться со спины. Она сторожит, а я – действую. Подхожу ближе, мужчина поднимает взгляд и тут же отшатывается, будто увидел не меня, а то, чего всю жизнь боялся в кошмарах.

– Нет! Прошу вас! Нет… Не трогайте меня!

Замечаю, как пальцы у него дрожат, мешок с травами едва не выпадает из рук. Он подскакивает, бросается в сторону от тропы, но я уже рядом. Колени мужчины в открытом поле – уязвимая мишень. Удар приходится точно: не слишком сильно, чтобы не повредить, но достаточно, чтобы ноги подломились. Он падает в мокрую траву, мешок с травами выскальзывает из руки. Я почти не думаю, просто действую: пальцы вонзаются ему в горло, сжимают, но дыхание не перекрываю – только удерживаю, вынуждая поднять глаза.

– Нет! – он захлёбывается собственным страхом, вырывает из себя молитву. – Нет, Всевышний защити, прошу… – Слова у него путаются, в них всё: отчаяние, неверие, боль.

Я уже ловлю его взгляд – прозрачные, как талая вода, мои глаза сталкиваются с его карими. Эсса дышит рядом, но не вмешивается. Ощущаю её нетерпение – отзвуки голода рвутся наружу, но она держит себя, потому что сейчас моя очередь, мой момент.

Впитываю медленно, не спеша, позволяя его страху раскрыться, как ночной цветок: сначала верхний слой – отчаянная надежда, вдруг я его пощажу, потом – сдавленный ужас, плотный и густой, потом – чистая, обнажённая паника. Я позволяю этому чувству пройти через себя: оно заполняет меня изнутри, разливается по коже, разгоняет ледяной иней в суставах. Хочу почувствовать ещё глубже, добраться до последнего, самого тёмного слоя его страха, где уже нет надежды, только обречённость.

– Селина! – Эсса вдруг рычит мне в ухо. – Они идут! Надо уходить!

Я не отвечаю, продолжаю пить этот страх, жадно, с холодной жаждой, в которой нет ни капли сожаления. Мне мало, мне всегда мало – иней ещё не полностью растаял внутри. Вцепляюсь взглядом в мужчину, он едва дышит, на губах у него только булькающий хрип, глаза уже теряют фокус.

– Хватит, – Эсса резко хватает меня за плечо, дёргает, силой отрывает мою ладонь от горла мужчины. – Ты его высушишь! Охотники рядом! Ты что, не слышишь?!

Я моргаю, связь с жертвой рвётся. В этот же миг что-то резко взрезает туман – свист, хлопок, стрела проносится так близко, что по лицу бьёт дрожащий поток воздуха.

– Уходим! – Эсса уже тянет меня за собой, но я успеваю выхватить из-за пояса короткий нож, чуть поворачиваюсь, чтобы видеть направление опасности.

Уйти? И не посмотреть в глаза тем, кто ловит таких, как я?

Слышу топот копыт – двое всадников. В запахе воздуха: железо, кожа, острое мужское раздражение. Веларрон. Их форма в предутреннем сумраке выжигает взгляд, даже через дымку видно: тёмные плащи, кованые нагрудники с гербом дракона. Еще секунда и они будут прямо у нас.

– Эсса, – шепчу, но она рвёт меня за рукав, бросаясь в чащу, куда уходит старая кабанья тропа. Я лечу следом, мышцы в теле звенят от внезапной резкости.

Всадники выкатываются между деревьями, крики рвутся за спиной:

– Вон они!

– Не дай уйти!

Слышу, как их лошади сшибают молодые деревца, один из них на миг теряет равновесие – копыта лязгают по корням, но он не падает, а уже стреляет нам вслед. Вторая стрела вонзается в ствол прямо передо мной.

– Левее! Не дай им пройти к мосту!

Но я уже вижу этот мост – подвесная конструкция через бурную речку, веревки обвиты мхом, доски скользкие, шаткие. Бросаю взгляд на Эссу: у неё глаза расширены, губы сжаты в тонкую линию, она не медлит ни секунды. Мы обе знаем, что мост через эту реку – единственный путь.

Я почти впрыгиваю на него, доски прогибаются под весом, трещат, но держат. За нами несётся топот, кто-то из преследователей вырывается вперёд – слышу, как стальной клинок лязгает о дерево.

Очередная стрела свистит сзади – слишком близко, и вдруг жжёт руку, царапает кожу чуть выше локтя. Боль, как вспышка, заставляет вцепиться в трос, чтобы не упасть.

Эсса уже рядом, хватает меня за талию. Она почти несёт меня по мосту, как только я спотыкаюсь на очередной доске. Ещё шаг, ещё и мы оказываемся на другой стороне, земля под ногами наконец твёрдая, в ушах шумит кровь и вода.

– Идём! Надо бежать! – Эсса хватает меня за плечо, тащит дальше, но я вырываюсь, останавливаюсь, оборачиваюсь почти против воли.

Двое всадников уже стоят на самом краю обрыва. Лучи восходящего солнца прорезают туман, ложатся на них широкими полосами – отблески металла на доспехах слепят глаза, тёмные плащи вспыхивают медным отливом. Лошади тяжело дышат: гнедая вскидывает голову, другая чёрная топчет копытом траву.

Втягиваю в себя воздух, на секунду позволяю их эмоциями пройти сквозь меня. Злость и раздражение чувствую сразу, она цепкая, обжигает, идёт от всадника, что сидит на гнедой. Второй всадник ближе к краю – у него тёмные каштановые волосы, растрёпанные ветром, лицо бледное, ни одной тени, ни малейшего движения на скулах. Я тянусь к его чувству и натыкаюсь на пустоту. Там нет ни гнева, ни ненависти или неприязни. Нет даже ярости – ничего. Я будто утыкаюсь в стену. Он смотрит прямо на меня, не моргая, взгляд пронзает сквозь утренний туман.

Эсса хватает меня за руку, резко дёргает, пальцы впиваются в запястье. Слышу её настойчивый, резкий голос где-то сбоку, но не могу ответить. Даже когда она тащит меня вглубь леса, я все ещё ощущаю этот взгляд – тяжёлый, не отпускающий. Он будто остаётся висеть в воздухе за спиной, не теряя силы на расстоянии.

Только когда запах сырого мха перебивает в памяти ту тяжесть, я позволяю себе выдохнуть. Но внутри, в самой глубине, остаётся это новое ощущение – я впервые встретила человека, чьи эмоции не могу прочесть.

Глава 2

Мох сменяется камнями, воздух становится холоднее. За спиной шум реки гаснет, только в ушах ещё отдаются удары копыт и эхо криков, будто всё ещё кто-то гонится за нами. Я останавливаюсь, опираюсь спиной о старую сосну, пытаюсь выровнять дыхание, не дать телу расползтись в бессилии. Сбивчивым движением поднимаю руку, смотрю на кровь которая стекает по рукаву и размазывается по запястью.

Эсса выходит из кустов. Волосы у неё выбились из косы, на щеке налипла тонкая ветка. Она откидывает её коротким движением, подходит ближе, хмурится, будто ищет у меня на лице объяснение.

– И что это было, Селина?

– Ты о чём? – делаю вид, что не понимаю, хотя прекрасно знаю, что она скажет дальше.

– Ты едва не осушила того травника! – голос Эссы напряжённый, она резко отходит на шаг, будто дистанция поможет ей остаться спокойной. – Ты забыла, что бывает, если взять слишком много? Ты же знаешь, что нам нельзя…

– …вытягивать эмоции полностью, – заканчиваю я за неё, не оборачиваясь. – знаю. Видимо, просто слабый человек попался.

Мне не хочется вдаваться в объяснения. Разворачиваюсь, иду вперёд, слышу за спиной хруст веток – она не собирается отставать, догоняет через пару шагов.

– А всадники? – Эсса бросает мне в спину. – Я уже думала, ты сейчас бросишься на них с ножом, в следующий раз хотя бы предупреди, если собираешься рваться в бой.

– Я не собиралась рваться в бой, – спокойно отвечаю, чуть сбавляя шаг, чтобы она не думала, что я убегаю от разговора. – Хотела посмотреть, кто нас ловит. Разве тебе самой не было интересно?

– Интересно? Может быть, – бросает она. – Но у меня сейчас нет лишних жизней, чтобы проверять, кто там за нами пришёл. Ты хоть понимаешь, что если бы они нас догнали, то никого бы не интересовало, зачем ты стояла и пялилась на них?

– Ты слишком громкая, Эсса или тебя так веларронцы взбодрили? – я оборачиваюсь, вскидываю брови. – Может, пойдем в тишине? Хватит разговоров.

– Не могу! Ты-то хоть немного насытилась, а я?

Усмехаюсь, хотя внутри всё сжимается: голод делает Эссу разговорчивой – редкое, странное явление.

– Ты в это время спать собиралась, так что после полудня сходишь с Ривеном, он будет рад твоей компании, – говорю нарочито небрежно, наблюдая за её реакцией.

Она смотрит на меня с таким недоумением, будто я предложила ей прыгнуть в ледяное озеро Луциора.

– С Ривеном? Вот уж спасибо. – Эсса резко выдыхает, её взгляд падает на мою руку – кровь всё ещё стекает по запястью. – Тебе надо к Лаэру. Он вылечит рану, даже шрама не останется.

Я смотрю на кровь, потом на Эссу, чувствую, как раздражение снова поднимается, перемешиваясь с остатками голода.

– Это просто царапина, сама перевяжу, – говорю, не давая себе всерьёз задуматься о боли. У меня в теле было куда больше дыр, чем этот порез.

– Ага, просто царапина. Поэтому у тебя уже весь рукав в крови? Или думаешь, эриды бессмертны, если иней внутри? Не спорь, Селина. Я не хочу потом объяснять Верховному, почему из-за твоей гордости он потерял свою драгоценную охотницу.

Я не отвечаю, потому что Эсса права. Мы, эриды, не бессмертны, сколько бы легенд о нас ни рассказывали. Да, наше сердце не бьётся, но оно есть. Просто замёрзшее, затянутое инеем, и сколько бы человеческих эмоций ни прогоняла через себя, оно не становится теплее, не начинает биться. Но кровь у нас настоящая, она густая и тёмная. Её гоняет по телу не пульс, не сердечный толчок, а имфирион – поток энергии, который мы впитываем из людских эмоций. Без имфириона наше тело медленно умирает: покрывается инеем и замерзает изнутри.

Мы наконец выходим из леса, и первое, что бросается в глаза – небо. Оно здесь всегда ниже, чем в любом другом месте: тяжёлое, плотное, раздавленное свинцом и туманом, как будто сама гора, над которой стоит Луциор, держит облака за горло.

Город притаился у подножия огромного Гранного Пика, – он вздымается в небо, почти перекрывая свет. Дома здесь, как будто сливаются со скалой, повторяют её линию. Солнечные лучи скользят по стенам и на камнях вспыхивает слабый, неуловимый блеск инея, будто весь город укрыт тонкой прозрачной вуалью. Это знак нашего рода, холодный отпечаток того, что здесь живут эриды.

В расщелине между скал, стекает водопад. Вода скользит по камню почти беззвучно и исчезает в глубине озера, кромка которого даже летом разбита льдинами.

Дом Лаэра стоит чуть особняком, в стороне от тренировочной арены, ближе к скалам, где ветер всегда сильнее. Перед входом на перекладине сохнут травы: горький синий мох, связки сушёных корней. Запах в этом месте всегда терпкий, будто лекарства впитались даже в камни.

Я толкаю дверь плечом, пропуская Эссу вперёд. Внутри прохладно и сумрачно. На стенах – деревянные полки, уставленные стеклянными банками и глиняными горшками. Под потолком висят пучки сушёных листьев, плошки с порошками и маленькие сосуды с ядовито-синими отметками. В углу стоит низкая кушетка, застеленная старым шерстяным пледом. Всё здесь чисто, но видно: главное здесь не уют, а порядок и быстрый доступ к любому снадобью.

Эсса не раздумывая, идёт сразу к столу за которым сидит Лаэр – наш лекарь. Он высокий, слишком худой даже для эридов, с длинными руками, которые всегда заняты делом. Волосы собраны в узел на затылке, с прядями, выбившимися на лоб. На нём простая серая рубаха, рукава закатаны до локтей, пальцы тонкие, в потёртостях от трав. Лаэр скоблит лезвием засохшую кору, взгляд у него ленивый, чуть насмешливый. Иногда кажется, что он дышит этими настоями, и сам уже наполовину лекарство.

– Не думал, что вы вернётесь до полудня. – Он бросает взгляд на мою руку. – Охотники?

– Ты бы хоть раз сделал вид, что удивлён, – Эсса бросает фразу, не глядя на него, но по тому, как она опускает капюшон, видно: ей интересно, заметит ли Лаэр её голод.

– Удивляться? – он чуть улыбается, лезвие замирает в руке. – Если бы я не знал, что вы умудряетесь нарываться на неприятности даже там, где их нет, давно бы перестал держать этот дом открытым.

Эсса закатывает глаза – слишком демонстративно, чтобы я поверила в её недовольство, но достаточно резко, чтобы у Лаэра дрогнуло веко. Если бы нам разрешалось питаться имфирионом друг друга, я бы сейчас спокойно наблюдала, как Эсса кормит половину нашего воинского отряда одним своим раздражением.

– Сколько смотрю на тебя, – Эсса вдруг замирает у стола, опирается на спинку стула, – ты всё время в своей лекарне пропадаешь. Ты что, питаешься эмоциями своих трав? Скоро прорастешь корнями к этому полу.

Лаэр не отрывается от своей работы, только проводит пальцем по лезвию, смахивает стружку, ухмыляется:

– У растений нет имфириона, но знаете, я сделал очень любопытное открытие. – он кладет лезвие на край стола, касается указательным пальцем обожженного пятна на доске. – Артерра. Помните, я рассказывал, что она сгорает под первыми лучами солнца? Так вот… Я взял свежие ростки, поджёг их ради любопытства. Хотел проверить, как дым действует на настой, ничего не ждал особенного. И знаете, что произошло?

Он делает паузу, будто ждёт, пока мы с Эссой подойдём ближе. Я невольно переношу вес на носки, ловлю себя на том, что слежу за движением его пальцев по столу, а внутри появляется почти забытое ощущение любопытства.

– Ну? – Эсса наклоняется чуть вперёд. – Что же произошло?

– Я едва не сдох!

Он не шутит, даже ухмылка гаснет, только пальцы нервно смыкаются в кулак.

– Этот дым – едкий, как жгучая зола. Он буквально сожрал весь мой имфирион за пару минут. Если бы у меня не было фриала с запасом… я бы не дотянул до ближайшей охоты.

В комнате становится тихо. Я ловлю взгляд Эссы: она понимает, насколько всё серьёзно. Внутри откликается холод – тот самый, что ползёт под кожу при голоде.

– Не приближайтесь к артерре во время рассвета, – Лаэр продолжает спокойно, будто ставит точку в приговоре. – И никогда не вдыхайте дым. В последнее время этой травы стало слишком много, раньше её почти не встречалось. Теперь же, как сорняк, повсюду.

– Главное, чтобы люди не узнали, насколько этот дым опасен для нас, – добавляю, смотря на Лаэра и Эссу попеременно. – Если до них дойдёт, что дым этой травы работает на нас как яд, они начнут жечь её у нас под носом.

– Ладно, хватит разговоров, – резко обрывает Эсса. – С артеррой все ясно: если кто-то ещё раз притащит её в Луциор, я лично закопаю его на берегу озера. Но, если Селина не ляжет на твой стол прямо сейчас, она свалится тут, на твой драгоценный пол. Её рукав, между прочим, уже насквозь промок, если ты не заметил.

Лаэр, наконец-то откладывает лезвие, поднимает глаза на Эссу, затем переводит взгляд на меня, задерживается чуть дольше, чем обычно, будто оценивает, сколько осталось времени до того, как я действительно уроню себя на его пол.