скачать книгу бесплатно
книгой. «Британской музы небылицы тревожат сон отроковицы…» Она улыбнулась, вспомнив
портретные изображения автора строк – курчавого шалопая, который, по слухам, испытал те
самые запретные радости секса в соседнем Тригорском – и с матерью, и с дочкой.. Юный
шалопай… Что-то в этом было… Особенно для матери. Такой же шалопай и наглец, как этот,
который и подарил ей на прошлой неделе заветную книжку. Да и как подарил! Мысль о том, что
произошло там, в пустой аудитории после окончания занятий, когда все студенты уже разошлись,
затемно, при потушенном свете, до сих пор бросала её в сладкую дрожь. А она на него,
признаться, и внимания не обращала. Да и мало ли их, студентов, которым она с разной степенью
успешности втолковывала за все эти годы парадоксальную мысль о том, что завершённое время –
всё-таки настоящее! Даром что всё прошло и быльём поросло, а вот поди ж ты, если что-то было в
прошлом, а говоришь ты об этом сейчас, то и время по формальным признакам настоящее!
Но он был упрям и напорист. Всегда! И тогда, полтора или два года назад, когда занимался
у неё. Брал язык если не талантом, то трудом и напором. Так, как он попытался взять её в
прошлую среду. И этот шарф, небрежно обмотанный вокруг воротника-стойки его длинного, до
пят, очень европейского на вид пальто… И кепка – настоящая британская кепка, столь вычурная и
неуместная в московский февральский морозец! Она с удивлением уставилась на него, когда тот
этаким ярким, нездешним петухом нарисовался в проёме двустворчатой двери.
Вначале ей показалось, что это один из ухажёров, поджидающих очередную студентку
после конца занятий. Но все юные девы уже исчезли в гулком конце коридора, а он, широко
раскинув руки и ещё шире улыбаясь, устремлялся к ней, с видимым удовольствием восклицая её
имя и отчество.
Валентина, внутренне недоумевая по поводу столь бурных эмоций с его стороны, умело
изобразила на лице смесь радости и любопытства. Последовал разговор – оживлённый и
бестолковый, с радостным перескакиванием с одной темы на другую, с любопытными
подробностями.
Вначале ей показалось, что он слегка пьян – настолько била в нём эта безудержная
эйфория. И только исподволь, аккуратно и как бы между делом расспрашивая его о подробностях
и узнав, что он только днём прилетел в Шереметьево, она сообразила, что это вовсе не алкоголь –
это упоение, которое он испытывал от той, нездешней жизни, упоение, которое не мог погасить
мрак крадущегося московского вечера. «Я так и думал, что вы по-прежнему преподаёте здесь по
вечерам – если, конечно, не в загранкомандировке!» – по-детски восторженно восклицал он, и
было видно, что само упоминание такой командировки, даже чужой, доставляет ему какую-то
щенячью радость. Чем дольше длился этот разговор, тем любопытнее становился ей этот парень.
Она теперь вспомнила, что тогда, два года назад, он поедал её глазами на занятиях, а
потом, в день выпуска кажется, притащил ей букет сирени. Как его звали? Фазиль?! Ну конечно
Фазиль. «Угораздила меня нелёгкая – всё время выносит на пылких сынов юга!» – внутренне
усмехнулась Валентина.
Впрочем, вид у него был не южный, а вполне себе космополитичный, этакий
среднеевропейский. Он очень поменялся к лучшему –загранкомандировка, да к тому же сразу в
Скандинавию, а не в какую-то богом забытую Дагомею, безусловно, пошла ему на пользу. Как
будто корабль, прежде окрашенный унылым суриком, покрыли блестящей ослепительно-белой
краской и превратили в океанский лайнер! Он, кажется, и сам это чувствовал: этот новый прилив
свободы и раскрепощённости, этот яркий огонь в душе среди тусклой московской зимы – и болтал
без умолку, напирая на подробности разговорной английской речи, которые открылись ему за
время командировки:
– Я очень хотел привезти вам сувенир в компенсацию за все те мучения, что доставлял вам
на занятиях.
– Ну, уж прямо-таки «мучения», – великодушно усмехнулась она. – Вы далеко не самый
безнадёжный из моих питомцев. В вас есть настойчивость, желание покорить язык – то, что
американцы называют «драйв». И вы не мямлите, а смело строите фразы, не боясь ошибок. Так
что у вас хорошая будущность. Я говорю только о языке, конечно, – усмехнулась она несколько
иронически. – А насчёт сувенира, это напрасно. Не тратьте валюту – поберегите её для своей
будущей избранницы.
– Валентина Евгеньевна, вы даже представить себе не можете, как мне приятно было
выбирать для вас этот сувенир! – Он продолжал говорить с пылом средневекового идальго, и этот
неугасающий энтузиазм стал её внутренне томить. Валентина ещё раз очень внимательно
посмотрела ему в лицо и увидела его сияющие глаза. – И когда я увидел эту книгу в Стокгольме на
книжной полке в магазине, я сразу подумал о вас!
Он вытащил из-под полы пальто плотный кирпичик, обёрнутый в нездешнюю по виду
горчичного цвета бумагу и добавил на английском языке с какой-то загадочной интонацией:
«Любимой учительнице от её верного ученика». Только не разворачивайте сейчас – пусть это
будет для вас сюрпризом!»
Галантно передавая книгу правой рукой, левой он аккуратно взял её кисть с длинными,
«фортепианными» пальцами и, церемонно поднося к своим губам, слегка поцеловал их в
полупоклоне, отчего сходство с образом идальго ещё усилилось.
Она, по-прежнему внутренне томясь и удивляясь чему-то, сказала тоном взрослой
светской женщины:
– Фазиль, вы меня просто сражаете наповал своими европейскими манерами. Вы точно
посетили Стокгольм, а не, скажем, Париж или Варшаву? Руки женщинам целуют поляки.
– Светским женщинам руки будут целовать не только шведы, но даже и немцы, – радостно
отозвался он и с проворностью юного пажа ринулся к её пальто, которое свешивалось со спинки
стула. Роскошным, избыточно широким жестом он распахнул полы её пальто, и Валентина,
повинуясь этому жесту и невольно стараясь выглядеть стройнее, чем была за секунду до этого,
вытянула поочерёдно руки, движением светской дамы, без усилий попадая в рукава. Он
заботливо поправил на ней одеяние и, продолжая это движение, легко, как куклу, повернул к
себе.
Всё произошло быстро, на опережение мыслей и чувств – через мимолётное касание
руками её красиво подстриженных волос до нежного, какого-то птичьего касания губ. Он без
усилий привлек её к себе и стал с мальчишеской страстью целовать её лицо, закрывая поцелуями
её глаза и нежно зарываясь ладонями в волосы. Она ошеломлённо молчала, боясь открыть глаза
и цепенея от неожиданности происходящего. В мозгу снова замаячил образ юного влюбчивого
идальго в непомерно длинном стильном пальто и сеньоры, на тенистой авениде где-то в
Гвадалахаре благосклонно внимающей его таким жадным, ненасытным юношеским ласкам. Боясь
прервать это волшебство, она больше из чувства долга шепнула ему: «Вы с ума сошли! Что вы
делаете?» Он распахнул пальто и прижал Валентину к себе, отчего её груди под свитером
напряглись. Она знала, что его нужно бы оттолкнуть. Здравый смысл требовал разыграть
негодование, возмущение, может быть, даже дать ему пощёчину. И уж, конечно, решительно
вырваться из его объятий… Но какое-то десятое чувство несколько отстранённого любопытства и
острое ощущение опасного приключения не давали ей это сделать. И Валентина, вопреки
здравому смыслу, прижималась к нему ещё теснее.
Она боялась открыть глаза, понимая, что тогда эта сумасшедшая магия сразу же кончится,
и, как бы глядя на себя и на него со стороны мысленным взором, продолжала шептать ему
дежурные фразы: «Это же безумие! Я же замужем! А вы, вы просто мальчишка! А я…»
У неё не хватило духу произнести что-нибудь типа «вам в матери гожусь». Он продолжал
целовать её, шепча что-то несвязное и при этом называя на вы, отчего она вновь и вновь
чувствовала себя донной, сеньорой. Именно это «вы» и эти поцелуи стали возбуждать её не на
шутку. Она испугалась своих ощущений и совсем уже решила вырваться, но в этот момент он
наконец прильнул к её губам, и ощущения понеслись вскачь, как лошади по обрыву, и она
ответила на его долгий, страстный поцелуй, обхватывая двумя руками его голову, отчего его
британская клетчатая кепка упала куда-то вниз, в пропасть.
