скачать книгу бесплатно
Потрясение за грудиной зашлось в истерике; лицо бросило в жар.
Ключи от дома?! Какого чёрта?!
– Зачем тебе ехать троллейбусом, не пойму? – донёсся до ушей его недовольный голос. – Подожди меня в библиотеке. Постараюсь свалить с пары пораньше.
– Да в чём проблема?! – с усталым раздражением воскликнула она, обернувшись. – Я просто хочу пройтись в наушниках! Побыть одна!
Ну и как тебе? Как тебе на моём месте, скот?
Прикрыв глаза, Уланова запихнула ключи в карман старомодной куртки и покачала головой – так, словно не хотела, чтобы эта фраза вылетела в виде крика.
Но и молчать, видно, не хотела тоже.
Внезапно заметив их компанию, Уланова ощутимо напряглась – но лишь на миг.
Её глаза быстро коснулись соседок по комнате и остановились на Марине.
Выпрямив спину, Марина с вызовом посмотрела в ответ.
Надеюсь, ты стыдишься своего прикида на фоне моего платья.
Прикида Уланова, похоже, не стыдилась: в её взгляде не было и намёка на зависть или ревность. Кивнув в духе сухого «привет», она секунду поколебалась, отвернулась и зашагала к выходу.
Хоть бы каплю этой ревности и зависти ты, сволочь, забрала у меня!
Сердце захлебнулось возмущением, обидой и тоской. Возвращать кивок приветствия Марина и не подумала: это было единственным, в чём она сейчас могла победить.
Но драная сучка даже не заметила её триумфа; она уже была за дверьми.
Сглотнув острый ком, Марина стиснула руки и вдохнула, пытаясь успокоиться.
– Олег! – проигнорировав наглый выпад своей паскудной девушки, крикнул Свят. – Я провожу Веру, займи места!
– Варламов займёт, – меланхолично отозвался Петренко, сгребая на поднос посуду.
Свят обернулся на него со смесью досады, смущения и гнева – но снова промолчал.
Неплохо тебя там воспитывают, чёрт.
Скрипнув зубами, Марина отправила в рот громадный кусок бисквита и закашлялась; идеально подведённые глаза вмиг заслезились.
Лина смотрела с молчаливой жалостью, а Настя – с раздражённым «а я тебе говорила, жри и пойдём!» Стукнув кулаком в грудь, Марина подняла лицо к потолку и мелко заморгала, загоняя слёзы назад. Перед глазами всё ещё стоял убийственноспокойный взгляд «девицы Гатауллина». Она могла бы одарить их стол царственным кивком в тот миг, когда смотрела на соседок по комнате.
Но нет – она поприветствовала именно меня.
* * *
– Ладно, ты был прав, – угрюмо протянул Внутренний Спасатель. – Бога всё же нет.
При виде Марины, впрочем, в груди копошилось не раздражение, не злорадство и даже не усталость – а какое-то простое и обыденное, но ещё не ясное чувство.
Оно будто даже не относилось к ней, а было компасом, что куда-то его направит.
Затолкнув поднос с посудой в маленькое окно, Олег направился к столу, над которым Шацкая жонглировала проклятиями в адрес Улановой.
– Ты всё блеяла, что она нам ничего не сделала! Защищала её! Сиди теперь, любуйся!
– Тебе, Настя, она действительно не сделала ничего, – отозвалась Ангелина.
Её лицо выражало усталую и пугливую настороженность – будто она была вынуждена ежеминутно выравнивать общий микроклимат.
Когда уже эта простодушная пампушка поймёт, что этот шабаш не для неё?
От Лины явственно летела крепкая и заботливая энергия материнства.
Казалось, она готова лелеять и пестовать всех и каждого, кому это необходимо.
Шацкая же летела над универом энергией козьего дерьма, которое подбили ногой.
– С ума сойти, – откашлявшись, сипло бросила Марина. – Так его приструнить, чтобы он со мной даже не здоровался. Это надо уметь.
Небрежно опустившись на свободный стул, Олег без приветствия произнёс:
– Его не приструняли.
Марина демонстративно отвернулась, ковыряя ложкой остатки пирога.
У вас предвзятость растолстела; хватит есть бисквиты.
– Он сам решил не здороваться, – сохраняя флегматичное выражение лица, сообщил Олег, избегая желчного взгляда рыжей. – Почему ты не на него злишься?
– У тебя раньше времени адвокатская практика началась? – ядовито рявкнула Измайлович. – Не трать слова, Олег, кидаясь в защиту вашей святыни. Похоже на то, что для меня важны их приветствия?!
Ой, ты что, да нет.
От Марины напористо несло гневным отрицанием, которое явно заполняло её до бровей; похоже, это была единственно доступная ей форма самопомощи.
Только отрицание?
Да куда там. Ещё она была полна злости. Зависти. Уязвлённого самолюбия. Обиды. Но даже и за ними мелькало что-то ещё.
Что-то, что он непременно должен был увидеть, прежде чем уйдёт отсюда.
– За каким-то же чёртом ты подошёл к этому столу, – задумчиво протянул Агрессор.
Что нужно здесь понять?
– Я попрошу о переселении! – сквозь зубы бросила ржавая, злобно ковыряя пальцами правой руки заусенцы на левой. – Нет сил уже терпеть её!
– Хватит, Настя! – урезонила её Ангелина. – Я тебе, возможно, открою секрет, но Вера тебя тоже «терпит»! Так что вы в одной лодке!
«В одной лодке»? В одной лодке.
И в тот же миг мозг накрыло ярким, как солнечный март, осознанием.
Подумать только! Его и Марину его и Марину! внезапно кое-что объединяло.
Так вот от чего он тоже мучился, глядя на Уланову и Елисеенко!
Вот какое чувство Марина прятала и отрицала сильнее всего!
Старое, как мир; едкое, как женское коварство.
Это ревность, Мариш. Это она.
* * *
Сегодня уютная тишина его квартиры походила на липкую паутину.
Вера уже час ходила из угла в угол, то и дело отодвигая шоколадную штору, чтобы посмотреть во двор. Солнце давно спряталось за тучей, ветер усилился, а небо походило на грязный пенопласт.
Отчего-то казалось, что она сильно виновата перед ним.
И это одновременно пугало и злило.
С начала февраля Свят ни разу не повысил на неё голос – но всё равно ухитрялся как-то транслировать, что часто недоволен.
Недоволен и молчит. Недоволен и молчит.
Когда эта дамба прорвётся, потоп затронет даже Австралию.
Наверное, я зря крикнула ему, что хочу побыть одна.
Но и делать вид, что не хочу этого, тоже уже устала.
Порой ей жутко не хватало сна на отдельной кровати, ночей без ночника и вечеров наедине с собой; но говорить ему об этом она боялась.
Казалось, стоит отвергнуть малую толику его привязанности – и она потеряет всю.
Почему он наотрез отказывается спать без ночника?
Спрашивать это она боялась тоже.
Откуда столько страха перед беседами о своих желаниях?..
Это жутко неправильно – бояться говорить что-то тому, с кем делишь постель.
Присев на корточки, Вера коснулась струн гитары; струны ответили тугим стоном.
Точно такой уставший стон уже несколько недель бился в душе.
Помимо неудобных упрямых мыслей о страхе, её ужасно угнетала мрачная неприязнь: неприязнь Артура и Насти.
Откуда она взялась – неприязнь Артура? Что я ему сделала?
Но неприязнь Артура – какой бы странной она ни была – хотя бы ограничивалась часом в день. Неприязнь же Насти лилась на неё бесконечным потоком – и именно в те редкие моменты, которые она выкраивала, чтобы побыть в общаге одной.
– Зачем ты кивнула Марине? – хмуро поинтересовалась Верность Ему, скрестив на груди пухлые руки. – Ты должна была посмотреть, как сделает он, – и сделать так же.
– Ещё чего! – возмутилась Верность Себе, сдув с потного лба прядь волос. – Он просто сделал вид, что её там нет! А это очень глупо!
– Они так долго были вместе, что явно в чём-то друг другу соответствовали: нравится ему это или нет, – задумчиво протянула Интуиция, тоже гладя струны.
Пожалуй, Свят зря прикидывается, что Марины никогда не существовало.
Это его прошлое, по которому он пришёл в настоящее; часть его жизни.
Как Дима – часть жизни её.
В последнее время она вспоминала Шавеля всё чаще.
Не с теплом или ностальгией, нет. С опасением. Настороженным опасением.
Как только в голове начали роиться мысли, что Свята ей порой слишком много, вместе с ними пришло и ужасное беспокойство: а что, если мать права?
Что, если я «ни с кем не могу по-людски»? Что, если я просто волк-одиночка?
– Нет, милая, – прошептала Верность Себе, смиренно подстраиваясь под её состояние. – Ты не волк-одиночка. Просто кому-то уединение нужно реже, а кому-то – чаще.
Из всех, кто сейчас вился вокруг, лучше всех жажду к уединению, пожалуй, понял бы… Олег. В груди что-то медленно сжалось.
Олег был отдельным сортом тревоги; громадным нарывом на теле её спокойствия.
Уж лучше бы она не заикалась Святу о желании перестать скрываться.
От Олега исходила мощная энергетика светлого разума и сильной души.
С ним хотелось… разговаривать. Разговаривать не чтобы использовать возможность сказать, а чтобы получить шанс послушать.
И желание разговаривать с ним сводило сердце такой виной, по сравнению с которой вина за любовь к уединению казалась ребячеством.
…Тишину надрезал плач низкой октавы, и Вера вздрогнула.
Чёрт. Она слишком сильно дёрнула за одну из струн.
А на другой стороне от всей этой суматохи цвела вечная и нежная, мягкая и сочная весна. На другой стороне царил запах горькой мяты, обнимал плечи пушистый плед и пульсировало доверчивое сердце в его бескрайней груди.
На второй чаше весов было то, что стоило всеобщего возмущения и моей усталости.
