скачать книгу бесплатно
И плевать, кто увидит их вместе – Гатауллин, Артур или чёртов Олег.
– Осталось выбрать среди них лауреата, – угрюмо буркнул Адвокат. – Гатауллин, конечно, понастырнее, а Артур – поопаснее, но зато сраный Петренко сумеет слишком хорошо оценить её рассуждения о наполнении реальности словами.
Этот кретин извлечёт метафору даже из сломанной зубочистки на дне урны.
Обхватив Уланову крепче, Свят прикрыл глаза, глубоко вдохнул и в который раз – несмотря на тревогу – ощутил себя атлантом.
Покоясь в его руках, она отчего-то дарила ощущение небывалого могущества.
Казалось, если она она! ищет у него любви, защиты и безопасности… если он может быть надёжным оплотом для её громадной души, ему по плечу будет весь мир.
И вот что поразительно: в её объятиях не было никакого тактильного перегруза.
Никакого перегруза. Вечный дефицит.
– Знаешь… – услышал он свой хриплый голос. – Я не сразу тогда понял, что же такого ты положила на тарелку вместе с курицей. Такая невозмутимая стояла, понимаешь ли. Такая… цельная, что ли.
Неужели ты моя?
Взгляд скользил по неказистой мебели, которая больше почему-то не резала глаз.
– Цельный, – задумчиво повторила Уланова, постучав пальцем по его груди. – Именно слово «цельный» пришло мне на ум в конце каникул, когда я попробовала описать тебя одним словом. Поверишь?
Прищурившись, он покачал головой и негромко хмыкнул.
Она льстила? Льстила, определённо.
Смущалась, сглаживала и равняла их по росту в любой удобный момент.
Не так уж легко ей быть единственным бриллиантом на свете.
В эту секунду особенно хотелось вскрыть её мысли и увидеть ответы на все вопросы.
До чего уместной будет каждая её мысль в рамке на стене Зала Суда!
– Ты думала обо мне в конце каникул? – выдал он самый примитивный из вопросов, что бурлили под черепом.
– Я думала о тебе все каникулы, – спокойно и ласково отозвалась она.
Пружина под рёбрами распрямилась и зазвенела. Хотелось говорить дальше; наговорить столько, чтобы она вовек не сумела обогнать его.
Высказать ей столько восхищения, сколько ей не сумеет высказать даже Петренко.
В горле дёрнулась сухая досада.
– Уймись, – строго прошипел Прокурор. – Вы с ней ещё ни разу не появились у них на глазах, а ты уже успел накрутить себя на вертел!
– В тот день мне везде было громко и ярко, – помолчав, продолжил Свят, рассматривая мелкие морщинки в уголке её глаза. – Везде было нечем дышать. А ты стояла такая… Я не особо в правильных словах силён. Уверенная, что ли. Как финиш, которого достигаешь и валишься на траву, понимая, что наконец больше никуда не надо бежать.
Девушка замерла; морщинки в уголках её глаз превратились в веер; она улыбалась.
– И рядом с тобой мне вдруг стало… тихо. И я думал потом, что же такого есть в тебе, что создаёт эту тишину. А потом понял. Наполненные доверху не гремят изнутри.
Адвокат застыл с открытым от восхищения ртом.
Великолепие. Просто великолепие. Как тебе это в голову пришло?
– Какое же враньё, – прошептала Вера, едва ощутимо поцеловав его в небритую щёку.
– Правда! – укоризненно воскликнул Свят.
– Какое враньё – заявление о том, что ты не силён в словах.
* * *
Нет, никогда не поверю. Что ты мой. Что ты здесь.
Рассмеявшись, Вера обхватила губами его нижнюю губу, и он ответил жадным рывком навстречу.
– Я не могу терпеть, – отстранившись, прошептала девушка. – Хочу прямо сегодня и прямо сейчас поздравить тебя с Днём Святого Валентина.
– Точно, – выдохнул Свят в выемку между её ключицами. – Действительно. У меня тоже есть кое-какой… сюрприз.
Тело никак не соглашалось воспринимать его прикосновения как что-то обыденное, и по шее снова бежала сладкая дрожь.
Неохотно выпутавшись из его нетерпеливых рук, Вера шагнула к своему рюкзаку и выудила из него отвоёванный у библиотекаря трофей. Завтра этому потрёпанному трофею было суждено отправиться на утилизацию.
В этой же комнате он обретёт новую жизнь и засияет артефактом.
Мысленно досчитав до пяти, она обернулась и выставила вперёд руку с книгой.
…Ожидания оправдались.
Его брови взлетели, а губы округлились и испустили восторженный вздох.
Сделав шаг вперёд, Елисеенко благоговейно коснулся книги.
– «Bill of Rights»[5 - Билль о правах (англ.)]? – выпалил он, изумлённо хохотнув. – В оригинале?!
– «Bill of Rights», – кивнула она, сияя. – В оригинале.
Погладив ветхую обложку, он вмиг сбросил все ипостаси, кроме профессиональной раскрыл книгу на случайной странице и впился глазами в строчки.
И пусть весь мир подождёт.
Как же она любила, когда его глаза горели порывистой страстью яркого интеллекта.
– Тот самый! – на миг подняв к ней ошалевший взгляд, звонко воскликнул парень. – Образца тысяча шестьсот восемьдесят…
– …восьмого года, – охотно подтвердила девушка, осторожно перелистнув несколько тонких страниц. – Самое точное и самое старое переиздание оригинала.
– Вера! – пробормотал он, обхватив её за плечи; в его взгляде плескалась смесь из воодушевления и нежности. – Это просто офигенно! Когда нужно вернуть?
– Никогда, – сообщила она, обняв его за пояс. – Это шло в утиль. А я выпросила для личного, так скажем, пользования.
Переводя взгляд с книги на девушку и обратно, Свят медленно качал головой.
Словно не мог решить, кому сейчас положено больше его восхищения и внимания.
– Я никогда не устану изумляться тому, как ты брызжешь идеями, – наконец пробормотал он, нехотя опустив книгу на стол.
– Сам ты брызжешь! – возмутилась Вера. – Это было несложно. Я же помню, как ты в Хартию влип. Тогда она была явно привлекательнее моей гриппозной личины.
Тогда это тоже был ты? Как в прошлой жизни.
– Только она и смогла меня оторвать от Хартии, – серьёзно объявил Свят, поцеловав её в уголок губ. – Больше никто бы не смог.
Шагнув к своему рюкзаку, он активно порылся в его недрах и лукаво попросил:
– Не подглядывай.
Закатив глаза, Вера отошла к окну и любовно погладила нагретый батареей хлипкий подоконник; за тёмным окном пахли янтарным золотом тусклые фонари.
Она всё-таки написала на этом ватмане изжёванную цитату Шекспира.
Потому что писать что-то «красивое» от себя было бы враньём.
Всё было бы некрасивым враньём – всё, кроме рисунка его жадных и бездонных глаз.
Сколько же пробежало мимо неё часов, когда она замирала у этого подоконника, пытаясь понять, чего хочет её блудная душа.
А теперь он здесь. А душа – дома.
* * *
– Это тебе, – ворвался в мысли ласковый баритон.
Дёрнув головой, я наткнулась взглядом на твою руку, что удерживала на ладони…
– Сборник стихов Роберта Рождественского?! – в изумлении воскликнула я, бережно подхватив книгу. – Ты запомнил, что я люблю его стихи?!
– Конечно, запомнил, – негромко произнёс ты, разместив руки у меня на талии. – Надо же мне было соответствовать твоей феноменальной памяти на цитаты Пастернака.
– Стихи Рождественского… – повторила я, погладив книгу по корешку и любовно понюхав пожелтевшие страницы. – Ну вот, я была права. Ты тоже брызжешь.
Ты гулко расхохотался, и моя голова у тебя на плече ритмично затряслась.
– Спасибо, Свят. Это восхитительно. А её когда нужно возвращать?
– Ну смотри, догадалась, что библиотечная! – с игривой досадой воскликнул ты, проводя кончиком носа по моей шее. – Может, я клад нашёл?
– У твоего клада библиотечная маркировка вдоль корешка, – невозмутимо отбила я.
Ты снова рассмеялся – на этот раз тише и глуше: потому что более интересным теперь считал изучение губами моей шеи.
Горячо; шее было неимоверно горячо.
Сердце встрепенулось и томно заныло.
Как выглядят губы, что производят на коже подобные движения?
Наверняка они выглядят так, что могут на ближайшие полчаса отнять разум.
– Нет, у моего клада несносный характер, – пробормотал ты, касаясь моей шеи языком. – В принципе, никогда можно не возвращать. У меня есть своего рода… привилегии. Если не принесу, спишут.
Твои ладони сжали мою талию и перебежали на грудь; я ахнула и закусила губу.
До чего жадно и исступлённо моё тело отзывалось на твои ласки.
Я уже совсем не жалела, что заговорила о нашей тайне и желании её раскрыть.
Я больше не хотела быть тайной. Я больше не хотела утаивать тебя.
Я хотела кричать о тебе – так громко, чтобы дребезжали лунные кратеры.
Еле слышно простонав сквозь зубы, я наобум распахнула книгу и глухо прочла:
– Знаешь, я хочу… чтобы каждое слово… этого утреннего стихотворения…
Потянувшись к пуговицам моей рубашки, ты медленно высвободил их из петель – одну за одной – и стянул бирюзовый хлопок с моих плеч.
– Вдруг потянулось к рукам твоим… Словно… соскучившаяся ветка сирени…
Отшвырнув рубашку, ты едва ощутимо коснулся моего живота, и я напряглась, предвкушая новые маршруты этих пальцев.
– Знаешь… я хочу, чтобы каждая строчка… неожиданно вырвавшись из размера… – по памяти продолжила я, прикрыв глаза. – И всю строфу разрывая в клочья… отозваться в сердце твоём сумела…
Твои руки расстегнули застёжки бюстгальтера и обхватили мою грудь; следующая строчка стихотворения застряла в горле.
Я хотела опустить глаза и увидеть твои пальцы на своих сосках, но боялась.
Боялась; боялась. Эта картинка всегда отнимала у меня последнее дыхание.
– Знаешь… я хочу, чтобы… каждая буква… глядела бы на тебя влюблённо… – хрипло прошептала я, облизывая губы. – И была бы… заполнена солнцем… будто… капля росы… на ладони клёна…
Твои руки нащупали пуговицу моих джинсов и медленно стянули их.
Задержав дыхание, я послушно пошевелила коленями, чтобы джинсы скорее сползли, и потёрлась поясницей о твою ширинку.
