скачать книгу бесплатно
Я была почти рада, что стою к тебе спиной; что не вижу твоих глаз.
Когда ты хотел меня, они пылали до того оголтелым безумием, что я их боялась.
Ты подхватил меня под бедро и подвинул ближе к нам высокий стул; я встала на него коленом, запрокинула голову и уткнулась губами в твою шею.
И в этот момент всё наше прошлое показалось мне выдумкой.
А осознание того, что ты мой, – обострением бреда.
Ты обхватил мой затылок и замер – словно разделяя игру.
Словно строчки поэта должны были давать зелёный свет твоим движениям.
– Знаешь… я хочу… чтобы февральская вьюга… покорно у ног твоих распласталась… – бессвязно прошептала я, коснувшись языком твоего кадыка.
Ты хрипло охнул, и моё сердце безвольно застонало, стучась в твою ладонь.
– И хо…чу… чтобы… мы…
Ладонь в шрамах зажала мне рот – нежно, но крепко.
* * *
Вид твоего тела, что поддаётся моим ласкам, купает мозг в душных волнах грубой страсти. И я уже не удивляюсь тому, сколько чувств ты способна во мне вызывать.
Гибкая спина, что прижимается к моей груди… Покорно открытая поцелуям шея…
Твоя грудь словно состоит из голых нервов.
Если бы я был терпеливее, я бы часами ласкал только её.
Ты вздрагиваешь, облизываешь губы и умоляюще трёшься бёдрами о мой живот. Упрямо шепчешь слова стихотворения и глухо постанываешь.
Я помню его; помню. И боюсь слышать последнюю строчку.
Уступив этому страху, я зажимаю ладонью твой рот. Ты смыкаешь зубы на моих пальцах и снова стонешь – приглушённо и томно.
Плавно и податливо.
Я всё ещё разодран, Вера, видишь? Всё ещё разодран на две части.
Одна часть слепо предана тебе и почти не держит оборону.
А вторая часть боится обнимать тебя при них и отчаянно закрашивает воспоминания.
…Нет, ничего этого не было.
Злясь на себя, я приподнимаю твоё бедро, медленно сдвигаю в сторону бельё и вхожу в тебя; из губ под моей ладонью плывёт протяжный стон.
Нет, не было никакого пари. Я всё придумал.
Тело заливает горячим удовольствием; поразительно. Утром. Ведь только утром.
Мне категорически мало тебя; катастрофически недостаточно.
Кровь кипит, но я замираю и неспешно касаюсь языком твоей вибрирующей от стонов шеи. Глухо охнув, ты потираешь бёдра друг о друга, и я снимаю ладонь с твоего рта.
Я хочу слышать твой голос; приглушённый; низкий; с переливчатой хрипотцой.
– Нет, – шепчешь ты, запрокинув голову. – Не замир… Хочешь, чтобы я… умоляла…
Да. Чтобы не начать умолять самому.
Одно движение в тебя. Неторопливо; осторожно и глубоко.
Второе движение… Третье.
Я удерживаю тебя ладонью за шею и жадно рассматриваю твоё лицо. Я вижу его лишь искоса; вижу лишь с одной стороны – но не могу не смотреть.
Если бы ты знала, какое оно, когда ты меня хочешь. Если бы знала.
Ты округляешь рот и кусаешь нижнюю губу.
И я не понимаю, как мог столько времени быть неподвижным.
Тело наполняет рычащее удовольствие, и я наращиваю ритм, облизывая твои губы.
Ты божественный художник, Вера.
Ты рисуешь чёрным графитом – но как же виртуозно ты смешиваешь краски.
Как умело ты переплетаешь во мне бережную ласку и адскую похоть.
Запустив руку под треугольник твоих трусиков, я касаюсь горячей мокрой кожи. Ты закатываешь глаза; твои бёдра нащупывают мой ритм, а тихие стоны смелеют.
…Только запрещай мне замирать. Только умоляй меня двигаться.
Глотать твои стоны и не стыдиться своих.
Нет, не договаривай это стихотворение. Не говори больше ничего.
Не говори больше ничего, потому что это ты победила.
* * *
Город улыбнулся, посмотрел на бирюзовую точку в своей руке, ласково подышал на эту точку, пролистнул несколько страниц Хроник и остановился на светло-зелёной.
– Пора встречать весну, – негромко проговорил он. – В этом году она будет ранней.
– Ты уже подписал договор? – прогудел Университет, разглядывая точку на ладони Хранителя.
– Подписал, – спокойно отозвался тот. – Он вступает в силу завтра.
– Не будешь ждать, пока они найдут ответ? – осторожно спросил Университет.
– «Что такое любовь?» – беспечно уточнил Город, бережно пряча бирюзовую точку в воротнике рубашки. – Не буду. Их ответы никогда ничего не меняли. Разве возможно оценить весь ландшафт, если пока видел только залитую солнцем равнину?
Вспыхнув золотисто-мятным цветом, Хроники бойко зашелестели страницами, и над Городом в быстрой перемотке понеслись последние недели февраля.
Недели, что ещё ждали впереди две вверенные ему, беззаветно влюблённые души.
* * *
Любовь – это… когда стремительно сбегают с календаря дни, которые впервые в жизни хочется замедлить.
Навечно остаться в ласкающем тебя её пальцами феврале.
Это когда ты наконец обнимаешь её при друзьях, оценивая злобную угрюмость одного и жадную заинтересованность другого.
Оценивая – но решаясь больше не прятаться.
Это когда ты баррикадируешься в святилище идеально чистых поверхностей и сообщаешь ему, что ужин сегодня на тебе.
И час спустя ставишь перед ним ту самую курицу.
Это когда ты просыпаешься среди ночи от криков соседей, кладёшь ладонь на его ухо и долго лежишь без сна, удерживая руку в неудобном положении.
Потому что завтра у него пять сложных пар и посещение долгого заседания.
Это когда ты вытягиваешь из стопки футболок самую мягкую и прячешь её под подушкой, что пахнет ею.
Потому что знаешь, как она любит спать в твоей просторной футболке.
Это когда ты заталкиваешь в общажный холодильник содержимое двух пакетов, а потом, улучив момент, запихиваешь в её кошелёк несколько купюр из своего.
Надеясь, что она не устроит тебе допрос, а просто купит себе что-то нужное.
Это когда ты поднимаешься с узкой кровати в общежитии и, натянув джинсы, отправляешься на общую кухню, пытаясь не разбудить её стуком посуды.
Это когда ты наблюдаешь за яичницей и вдруг ощущаешь спиной её ладошки.
Это когда ты бормочешь «Доброе утро, малыш» и вдруг осознаёшь: тебе плевать, что кухню уже заполняют любопытные студенты.
Это когда её плечо идеально подходит под изгиб твоего локтя, яичница получается довольно сносной, а её рыжий приятель очень даже прикольный.
Это когда хочется, чтобы по её спине бежали струны, из которых можно извлекать мелодии, способные расстрелять. Это когда ты подкрадываешься к столу, смотришь на мягкие линии, что показываются из-под её пальцев, становишься на колени и долго целуешь её щёки и маленькие губы.
Долго. Так долго, на сколько хватит дыхания.
Это когда квартира убеждённого одиночки усыпана твоими рисунками.
Это когда хочется рисовать не карандашом на листе, а губами на его коже.
Это когда ты, едва задремав к утру, просыпаешься под переливы старой гитары и удивляешься тому, как мало ему нужно сна.
Когда видишь его склонённый над гитарой силуэт и вдруг понимаешь: он наконец сумел сплести ноты в мелодию, что отнимает дар речи.
Это когда за окном падает густой снег, в углу маленького стола горит золотой ночник, твоё сердце дрожит, а комнату заливает плач струн, что поют арию вашей зимы. И ты утыкаешься носом в подушку, что пахнет им, и украдкой вытираешь слёзы.
Те горячие и глубокие слёзы, которыми плачет душа, растроганная доверчивой обнажённостью души другой.
* * *
Знаешь,
я хочу, чтобы каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоём сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюблённо.
И была бы заполнена солнцем,
будто капля росы на ладони клёна.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.
