скачать книгу бесплатно
И это же слово идеально подходило Улановой.
Вернувшись из гардероба, Свят похлопал себя по карманам, выудил оттуда несколько купюр, задумчиво поглядел на них и словно рассеянно зажал деньги в ладони.
Давай, Леопольд. Это обычно говоришь ты.
Петренко молчал, глубоко дыша и всё ещё глядя в пол. Казалось, он вообще с трудом осознаёт, что в холле есть другие люди.
Чёрт с ним, я сам.
– Елисей, – глухо пробормотал Артур. – А ты не станешь… Ну… Это самое.
– Нет, не стану, – сухо отозвался Свят, надевая куртку. – Сами скиньтесь. До связи. В понедельник меня на парах не будет. Мне горбатиться с Ромой в суде.
Знаком показав Вере, что ждёт её на улице, он зашагал в сторону дверей и испарился.
…«Горбатиться». «Горбатиться в суде».
И эти слова тоже. Они тоже недавно звучали. Они касались…
Стоп, нет. Не может быть. Не может б…
Забыв о деньгах, Артур уставился в мозаичный пол с отколотыми плитками. Во рту было так сухо, словно он пять часов назад выпил цистерну спирта. В плечи толкали бухие люди; какого-то чёрта все именно сейчас валили на улицу курить.
Курить; до остервенения хотелось курить.
Топать на воздух вместе со всеми и уродовать его табаком; ни о чём не думать.
Он не видел и не слышал никого вокруг; он словно превратился в отцепленный вагон на улановской автобусной остановке.
– Пойдём, – хрипло сказал Олег, подняв пустые глаза. – Поживём без спонсорства.
«Пойдём… Поживём без колонок…» Сраный миротворец Тёма… Весь в отца….
Удивляться больше не было сил, и Артур просто молча глотал то, что слышал.
– Вы хоть раз задумались, почему он вообще должен вас спонсировать? – холодно припечатала Вера, просовывая руки в рукава куртки.
«Вы хоть раз задумались, почему Володя вообще должен…»
Её фраза была обращена в пустоту, но горло всё равно перехватило.
Подняв глаза, Артур уставился в лицо Улановой – бледное, блестящее от пота; сложенное в смелой мимике. На её голубые глаза падали пряди цвета жгучего золота.
…Так вот оно что, сука. Да ты же… вылитая моя мать.
Так просто. Так зловеще и так просто; кошмарно и естественно.
А Елисей и Леопольд тогда – это…
Не дождавшись застывшего друга, Олег равнодушно шагнул к лестнице, увидел что-то на полу, сдвинул брови и подобрал мелкий цветной прямоугольник.
– Карточка для таксофона… – пробормотал он. – Прикол. Вдруг пригодится.
Сунув ненужную пластмасску в карман джинсов, он пошёл вверх, шагая через две ступеньки. Артур отвёл от него рассеянный взгляд и моргнул.
Я едва ли видел и слышал, что происходит вокруг.
Вера пересекла холл и исчезла за входными дверями.
Я остался у пузатой колонны один. Я был один – хоть меня в плечи и толкали люди.
Ладони покрывал мерзкий пот; глаза бегали; чёртова цепочка с крестиком резала шею как никогда. Так вот почему! Вот почему на Чердаке нет фото Веры, Олега и Свята!
Их там нет, потому что они там есть – но под другими лицами!
Олег – отец. Вера – мать. А Свят – перспективный отчим.
Сглотнув острый ком, Артур поднял лицо, уже зная, что увидит на потолке.
Да. Потолок холла был таким же, как потолок цокольного этажа.
Выложенный кривыми зеркалами купол, откуда на него смотрела дроблёная на запчасти клоунская маска.
ГЛАВА 24.
Если в самый дивный день
с неба вдруг блеснёт некий новый луч
и пронзит вас пониманием, что без него
даже самый распрекрасный день был,
оказывается, пасмурным и дождливым, –
разве вы […] сумеете замкнуть
свою душу для такого луча?
Разумеется нет: уже хотя бы потому,
что для вас теперь кроме этого луча
ничего в мире не существует[15 - Франц Кафка]
4 апреля, воскресенье
За окном полетел вниз осколок последней сосульки, что устала бороться за свою мёрзлую жизнь. Дождь лил уже несколько дней; апрель будто с порога решил выяснить, кто останется верен противоречивой весне.
На апрельский дождь смотреть надоело, и Свят медленно опустил веки.
Ромина квартира. Вот чего сегодня не хватало.
Жадного, фамильярного и бесцеремонного разговора о том, кем он должен быть вместо себя. Эта комната тоже давно стала чужой, но подростковое логово было единственным углом в доме, куда от этих разговоров хотелось сбегать.
Когда слова и силы заканчивались.
Смелости всё ещё не удавалось равнодушно встречать взгляд отцовских глаз.
Страх его оценки был живуч, как клоп под обоями.
Поморщившись, он коснулся шторы, о которую в детстве любил тереться щекой.
Тогда это отчего-то приносило спокойствие.
Теперь райдер у спокойствия расширился.
Его не получалось обрести, даже влив себе Уланову внутривенно.
«Сегодня я хочу побыть одна. Позаниматься своими делами». Она произнесла это ласково и вежливо, но в её глазах горела до того отважная воинственная решимость, до того крепкое настоявшееся намерение, что он тотчас понял: она не отступит. Она помчится проводить свой «день наедине» любой ценой; её суматошная эгоистичная цель вынесет оправдательный приговор даже самым бессердечным средствам.
Она вечно пытается сбежать; отдалиться; исчезнуть!
Чем меньше он понимал в её голове, тем сильнее хотелось вцепиться в неё клещом; не выпускать из виду ни на миг. И мысль о её «дне наедине с собой» корчилась внутри, как догорающий кусок заскорузлой пластмассы.
Из-за этой пластиковой вони было совершенно нечем дышать.
Зачем, вот зачем ей это «наедине с собой»?!
Что она собиралась делать такого, что нельзя сделать вместе с ним?..
– А то ты не знаешь! – сварливо грянул Прокурор, хмуро оглянувшись на смущённую Верность Ему. – Чего ты бездействуешь?! Он уже почти здесь!
Судья кивнул и указал глазами на Верность Себе, что благодушно читала Фромма.
– Он здесь? – испуганно переспросил Ребёнок. – Здесь – то есть… в её мыслях?
Адвокат глухо охнул и приложил руку к груди.
«Он». Все в Зале Суда отныне говорили только «он».
Четыре буквы его имени теперь вызывали у обитателей Зала такую паническую тревогу, что её не получалось унять несколько часов.
«Он». «Почти здесь».
Внутренний Ребёнок всхлипнул и потянулся к любимой шершавой шторе.
Ужаснее всего было то, что она твёрдо и решительно выставила его гиперконтроль за дверь этого таинственного зазеркалья; взяла ответственность на себя.
И перечить этому значило превращаться в… её бывшего кретина.
Она сказала, что «поставит ему границу, если он перейдёт черту».
По её мнению, он её ещё не перешёл?!
Надо было сопоставить показания в той беседе; ещё тогда уточнить, что для неё значит «переход черты»! Может, не поздно это сделать и сейчас?..
Нужно поговорить с ней; да. Собрать всё красноречие и поговорить.
Он убеждал себя поговорить с ней каждый день – но сделать это не получалось.
Он боялся услышать твёрдое «нет».
«Нет, я не буду ограничивать общение с ним».
«Нет, мне нравится то, что происходит».
…Над головой что-то щёлкнуло и сорвалось; теперь рука ощущала больше тяжести, чем миг назад. Вынырнув из мыслей, Свят поднял голову и закатил глаза.
Он так стискивал в кулаке сраную штору, что она соскочила с крючка.
Сжав зубы, он шагнул к столу, подтащил к окну стул, встал на него и неуклюже зажал кусок шторы прищепкой. Сделать это аккуратно никогда не удавалось: штора либо оставалась висеть на ниточной сопле, либо сжиралась до морщинистых вмятин.
Прищепка либо попустительствовала шторе, либо калечила её.
И золотой середины, казалось, не существовало.
– Святуш, можно? – послышался за спиной робко-слащавый голос.
Чёрт, я даже не слышал, как она вошла.
* * *
Не дождавшись ответа, мать приблизилась и коснулась его лопатки – сухо и небрежно.
Словно была готова в любой миг отдёрнуть руку и сделать вид, что не касалась.
Её рука на спине ужасно мешала – как чужеродный протез.
Физический контакт с ней стал до ужаса неловким ещё пять-семь лет назад.
– Ты всегда уходил в комнату, когда уставал упрямиться, – тихо произнесла она. – Он хочет как лучше. Попробуй его услышать.
«Уставал упрямиться»?!
– Ира! – пошёл Свят в атаку; голова вспыхнула от злобы. – Что конкретно вас не устраивает в моей жизни? Что она не ваша вышла из-под вашего контроля?
– Не называй меня по имени! – заученным тоном бросила мать.
