скачать книгу бесплатно
– Да! – крикнул Авижич, вскинув ладони. – Дебилы, это ежедневник! Спасибо, Вер!
Елисеенко рядом захохотал и гордо обхватил её плечи.
Так, будто слово отгадал он.
Улыбнувшись, Вера кинула в тарелку пустую виноградную ветку, проводила взглядом Авижича, что сел на место, и негромко произнесла:
– Только я показывать не буду. Я подустала и вросла в твой уютный пол, Никит.
«Подустала». «Не буду». Она начала говорить это чаще, чем «привет» и «пока».
Не став ничего комментировать, физик лишь улыбнулся и развёл ладонями, будто говоря «хозяин – барин». С благодарностью ему кивнув, Вера обхватила колени руками и теснее прижалась к Святу.
За первую половину апреля это стало привычным жестом.
Как только Елисеенко остался без машины и денег, он превратился в неупиваемую чашу; он ежеминутно и бессловесно молил постоянно быть рядом; любыми способами сообщать ему, что он важен и дорог. Он молил, и его молитвы доходили.
Уж слишком много сострадания вызывали его растерянные глаза.
Ни о каких «днях наедине с собой» теперь не шло и речи – и порой она казалась себе чем-то средним между разряженным телефоном, плюшевой подушкой в форме сердца и добродетельной звездой Вифлеема.
Это просто такой период. Это просто период.
Ему станет лучше и увереннее. Станет, непременно. Надо просто быть рядом.
Устало положив голову на плечо Свята, она вяло смотрела, как он тянется к тарелкам, но в последний момент отдёргивает руку и находит ей другое применение.
Тянется – отдёргивает – находит. Тянется – отдёргивает…
И это выглядело незначительной деталью для кого угодно, кроме неё.
Они-то сколько жрали за его счёт?
Нечего ему теперь стыдиться делать то же самое.
Подать ему что-то? Сделать вид, что не замечаю? Или настоять, чтобы съел?
Прикрыв глаза, Вера глубоко и медленно вздохнула; решение не приходило.
– Он сам разберётся, – нерешительно протянула Верность Себе.
Вокруг её глаз залегли коричневые синяки; она исхудала, побледнела и будто стала ниже. Её голос звучал хрипло и слабо; каждое слово давалось ей с трудом.
– Ей совсем на него плевать?! – бодро ужаснулась Верность Ему; за апрель цвет её лица улучшился, а голос стал звонче. – Разве неясно, что мужчина смущается, когда испытывает финансовые трудности?! Она сейчас должна быть его тылом! Зализывать его раны! Думать и держать равновесие за двоих!
Пошатнувшись, Верность Себе выставила перед собой ладонь – будто пыталась отбить эти крики, как мяч, – но спорить не стала.
Свят не шевелился и молчал; его плечо было идеальной подушкой.
Рана в углу его глаза, которую оставила печатка Ромы, почти зажила.
Вдохнув запах колючей шеи, Уланова рассеянно уставилась в окно; за кружевным тюлем клонился к закату на удивление тёплый вечер.
Апрель в этом году был не только календарным.
Уже можно было гулять до заката; слушать, как дышит ветер, и глядеть, как меняет цвета небо. А потом, едва перекусив, пешком спешить на пары, провожая глазами переполненный утренний троллейбус.
Можно было, да. Но почему-то не было сил.
Быть следующим «Крокодилом» никто не стремился, и комнату заволокла пассивная тишина. Из подключённых к телевизору колонок монотонно зудела попса.
В кармане Свята закричал телефон, и Вера оторвала голову от его плеча. На лице парня мелькнула настороженная тревога.
Он явно ждал этого звонка. Он явно был для него важен.
Вытащив из джинсов Нокию, Свят отбросил с лица волосы и приложил телефон к уху. Несколько раз угукнув, он рассеянно погладил её по щеке и встал.
– Куда? – угрюмо поинтересовался Артур, вскрыв бутылку пива.
– Я… спущусь обсудить одну подработку, – бросил Свят так отстранённо, словно умом был уже внизу. – Просто захлопнуть, Ник?
– Да, – беззаботно отозвался Никита.
Покинув зал, Свят пошелестел в прихожей курткой и хлопнул входной дверью. По полу пронеслась лента сквозняка. Вера вновь перевела взгляд на темнеющее окно. В горле собрались уставшие обиженные слёзы.
Он не рассказывал. Ни о возможной халтуре. Ни о заказчике. Ни о звонке.
А если бы это она сейчас одна и без объяснений куда-то спустилась…
– У него просто такой период. Просто период, – обхватив плечи, повторяла Верность Себе, качаясь в кресле, как маятник. – Ерунда. Глупость. Всё хорошо.
Интуиция что-то невнятно стонала, закрыв лицо руками.
– Никита, – решительно сглотнув глупые слёзы, позвала Вера. – Есть балкон? Хочу выйти подышать.
Подышать. Пожить. Поплакать. Позлиться, если повезёт.
– Конечно, – охотно отозвался Авижич, откинувшись на спинку тахты. – В родительской спальне большой балкон. На свалку там внимания не обращай.
Поднявшись с пола, Вера схватила с кресла свою толстовку и зашагала к выходу. За спиной послышался скрип дивана, и голос Олега произнёс:
– Я тоже схожу. Тут реально задушишься.
* * *
Сомнений не было: это идеальный момент, чтобы провернуть то, что он задумал.
На Корабле в Бермудском Треугольнике нарастал шторм; небо над морем темнело и переливалось трещинами грозы. Корабль качало на волнах, и взбудораженный Спасатель еле успевал вытирать разъярённые лужи с деревянной палубы.
Тот конфликт, что сейчас играл внутри, был несравним ни с одним прежним.
– Куда тебя черти несут? – шипел Спасатель, тряся перед носом у Хозяина подмоченным протоколом о преданной дружбе.
Толкнув белую дверь, Олег выпустил на балкон Уланову и впустил в спальню авижичских родителей пахнущий апрелем воздух.
…С начала вечера Вера выглядела и вела себя так, будто была готова поругаться или подраться с кем угодно – если это даст ей повод отсюда уйти. Столь искристая под первым солнцем марта, к середине апреля она поблёкла, рассеялась и утратила контур; так блёкнет транспарант с акварелью, когда попадает под дождь.
– Ей понравится это сравнение, – заявил Агрессор, сверкнув кошачьими глазами.
Может, стоило подарить что-то для рисования, а не то, что ты собрался?
Озадаченно коснувшись книги во внутреннем кармане олимпийки, он на миг замер, решительно покачал головой, вышел на балкон и закрыл за собой дверь.
Дарёному коню под олимпийку не смотрят.
Опёршись на перила, Уланова подставила лицо ветру и вдохнула так глубоко, словно сутки сидела под землёй с противогазом, экономя каждый вдох.
Только сейчас – под тёплой атакой лилового заката – он увидел, до чего тёмные и измученные круги вокруг её глаз. Неслышно подойдя ближе, Олег остановился слева и погладил холодные перила. На уровне этажа шелестел свежий, недавно распустивший листья каштан. Со двора, проезжей части и детской площадки доносились смазанные звуки; спальный район встречал ночь.
Слов уютнее тишины не находилось. Как и безопасных мыслей.
Не отрывая глаз от ярких красок на горизонте, Вера негромко произнесла:
– Уже совсем не холодно по вечерам, правда? Как же великолепно.
– Не холодно, – мгновенно отозвался Олег. – Но твои плечи вздрагивают.
Заправив за ухо прядь волос, Уланова перевела на него расплывчатый взгляд.
Она недавно боролась со слезами?
В глубине её глаз застыла изнурённая сырая горечь, которая не находила выхода, – а бирюзовые блики радужек стали тусклее.
Это блики исчезли, или он начал видеть её глаза так, как их видят все?
Понять это отчего-то показалось безумно важным.
– Удивлена, что ты заметил, – тихо грустно сказала Вера. – Но это не от холода, а от удовольствия. Кожа наконец впитывает воздух.
– Там действительно было ужасно душно, – подтвердил Олег, тоже понизив голос.
Казалось, если подстроиться под её тон, он разгадает тайну бирюзовых бликов.
– Не знаю, как они ещё и пьют, – задумчиво проговорила девушка, оперев подбородок на кулак. – А ты почему не пьёшь сегодня?
– Не хочу, – небрежно бросил он. – Надо делать перерывы. А то тогда в клубе я…
Чуть не поцеловал тебя.
Слова застряли посреди горла и стали похожи на пенопласт в луже.
Явно растолковав его недоговорённость по-своему, Вера с глубоким пониманием кивнула и принялась водить пальцами по воздуху – так, будто гладит его.
То по шерсти, то против.
На миг захотелось, чтобы она так же провела по его волосам.
И удивлённо сказала, что они куда непокорнее, чем воздух.
Под ложечкой засвербело дикое желание… писать.
Писать всё подряд, что идёт в голову.
Казалось, если он сейчас возьмёт в руки лист и ручку, то до рассвета не разлучит её носик с его поверхностью.
– Я обожаю весну, – негромко признала Вера. – Могу бесконечно о ней говорить. О том, какие сильные она вызывает чувства. Как настойчиво пробуждает тягу к жизни.
Она вроде говорила о том, что любит, – но выглядела очень горестно.
Между её бровей залегла тонкая морщинка; будто сердце хотело заплакать, а мимика упрямо спорила с этим желанием.
Что только в нашем теле ни спорит с сердцем.
В марте! Ещё в марте она была заливистым солнцем.
Весна расцветает, а солнце тускнеет?
– Так не бывает! – гаркнул Агрессор.
Он едва стоял на ногах и цеплялся за гладкий борт – до того сильно качался Корабль.
«Тебе тяжело с ним рядом?» – хотел в лоб спросить Олег, но вместо этого сказал:
– У меня есть много очерков о весне.
К нему метнулся взгляд, в котором наконец не было и тени сочувствия светскости. Уланова смотрела с любопытной жадностью – как будто хотела узнать больше или завидовала: потому что продукты её творчества не о весне.
Или потому, что их не «много».
– Я бы хотела что-то из этого прочесть, – с тихой искренностью проговорила она; ветер трепал мелкие волоски у её висков. – Если ты позволишь.
О чёрт. Нет. Это предложение было кошмарным.
В первую очередь потому, что он умирал от желания дать ей что-то «прочесть».
– Но как быть с дисграфией? – пробормотала Жертва, высунув из каюты испуганный длинный нос; все штормы Корабля она переживала как можно дальше от палубы.
– Я… думаю, что позволю, – помедлив, проговорил Олег; бестолковое сердце ускорилось; в кончиках пальцев закололо. – Когда… придёт время. Только не жди от этих текстов грамотности. Так уж вышло, что они сделают филологу больно.
