скачать книгу бесплатно
– Я справлюсь с засилием твоей орфографии, – подняв уголки губ, пообещала Вера.
– Дело не в орфографии, – отозвался он, с усилием отбросив стыд. – Я допускаю неклассические ошибки. У меня дисграфия. Это…
Быстро повернув голову, Вера посмотрела прямо на него: молча нежно и тактично.
Она дала понять, что слушает; что слышит.
– Я знаю, что такое дисграфия, – спокойно и ясно сказала девушка. – Смешение схожих по звучанию букв, пропуски мягкого знака, слитное написание предлогов и слов, зато раздельное – слов и их приставок…
– Да, – с облегчением перебил Петренко и, глядя на свои ногти, продолжил: – Это оно. Чтение я переборол как-то. Убеждаю с тех пор всех, что ни дислексия, ни дисграфия – не приговор. Логопеды говорили, что ничерта не буду понимать в том, что читаю. И что это навсегда. Я не хотел смиряться. Помню эти… груды книг с потрёпанными страницами… с надписями на полях… с грязными следами, что остаются, когда пальцем по бумаге ведёшь… Помню, как вычёркивал и подчёркивал буквы в зачитанных до дыр книгах… Упражнение такое.
Договорив, он изумлённо замолчал, опустил глаза и потряс головой.
Он впервые рассказал кому-то о дисграфии так много.
Волосы и шею ласкал холодный ветер, но зябко не было. Звуки района становились всё тише; всё глуше. Вокруг них наступала ночь.
Подняв взгляд, Олег с ёкающим холодом в груди осознал, что Вера по-прежнему смотрит прямо на него, и в глубине её глаз… мелькают те самые бирюзовые блики, которые для него почему-то означали, что она… здорова.
Здорова. Сильна. Подлинна. Бережлива и нежна с самой собой.
– Сидел и читал, как приколоченный к стулу, – сдавленно добавил он, не сводя глаз с бирюзовых бликов. – Лишь бы научиться читать и всё понимать. Как все.
Чёрт. Смотреть и не смотреть ей в глаза было одинаково трудно.
– Эту цель ты не достиг, – проговорила Вера. – Ты понимаешь куда больше всех.
В её голосе было столько мудрости и силы… и в то же время он был так хрупок, так беспомощен, что горло перехватило. Казалось, если он сейчас испишет тридцать листов, каждая буква будет навылет повержена им – её голосом.
Он звучал так, словно её душа передвигала из комнаты в комнату массивную мебель – и уже не могла дышать от пыли.
– Вера, – решился он, коснувшись её локтя. – Как ты себя чувствуешь?
Поглядев на его ладонь, Уланова прикрыла глаза и опустила голову – так, что подбородок коснулся груди.
Будто больше не выдерживала веса мыслей.
– У меня нет сил, – упавшим голосом признала она.
В её тоне было столько бесхитростного доверия, что каждый нерв задрожал.
– Сегодня Никита спросил, как я праздновала день рождения, помнишь?
Петренко медленно кивнул, сильнее сжав её локоть; в голове полыхала злобная тоска.
– Да, ты всё верно понял, – растерянно прошептал Агрессор, забрызганный всхлипами волн; над его головой орало штормовое небо. – Там не нужен вопросительный знак.
«Тебе тяжело с ним рядом». Точка.
– А у меня нет сил жить – не то что праздновать дни рождения, – с искренней горечью добавила Вера. – Я без сил ложусь спать и без сил встаю. Я уже ничего не хочу: ни весны, ни лета. Я кошмарно устала – и очень стыжусь этого. У меня прекрасная жизнь, которой позавидовали бы все, – но мне почему-то плохо.
С её ресниц сорвалась и покатилась по щеке мелкая слеза; морщинка между бровями стала глубже. Уланова будто готовилась грянуть громом, сверкнуть грозой и пролиться на лиловый апрель сатанинским ливнем.
Который отважилась показать именно ему.
Сказать это ей? Сказать?
Сказать – и стать её врагом? Вина внутри неё наверняка примет ту сторону.
– Тебе нечего стыдиться, – тихо проговорил Олег; голос звучал так изорванно, словно поперёк горла стояла тёрка. – На твоём месте силы потерял бы любой.
Вера вскинула голову и посмотрела в его лицо с суматошным, стыдливым страданием.
Будто жалела, что выпалила это, – но и молчать уже не могла.
– О чём ты? – прошептала она, уронив ещё одну слезу; её глаза горели жаждой ответа.
– Тут всё просто, – сглотнув, произнёс Олег. – Вот ты от чего… заряжаешься?
– От… рисования, – растерянно отозвалась Вера, переплетя пальцы в бледный замок. – От… чтения. От музыки. От переводов… В смысле, от заработка с них… От сна в одеяльном… коконе. От прогулок. Уединения.
Едва она сказала «уединение», как жилы её шеи забурлили так, будто там был кадык.
Она еле сдерживала рыдания; еле-еле.
– А Свят – от тебя, – с расстановкой сообщил Олег.
Листья каштана зашумели; шныряющий между ними ветер ударил в лицо.
Вера поражённо замерла, распахнув мокрые глаза; слёзы ещё скатывались по её щекам, но лицо больше не играло – ни одной мышцей.
Сердце ёкнуло; вот-вот.
Она вот-вот стряхнёт его пальцы с локтя – и вокруг наступит полярная ночь.
– Нельзя было это говорить! – завопил Спасатель, обхватив голову. – Свят же…
– Нельзя?! – зашипел Агрессор, толкнув его в грудь. – Пусть бы она и дальше считала себя ужасным человеком?! Лишь бы твой бедненький Свят не пострадал?!
К чёрту. Сказал – и сказал. И будь что будет.
– Как ты можешь… так уверенно говорить? – запнувшись, произнесла Вера и лихорадочно утёрла щёки. – Откуда ты… знаешь?
Не сводя глаз с её мокрых ресниц, Олег тихо сказал:
– Просто поверь.
Её лицо дёрнулось так, словно она до безумия хотела это сделать.
Поверить.
Но когда она заговорила, её голос был сухим, непреклонным и жёстким:
– Я не знаю, для чего ты говоришь это, но…
* * *
Знаешь.
– Ты прекрасно знаешь, для чего он это говорит, – прошептала Верность Себе; её щёки были мокрыми, но в глазах наконец сверкало облегчение.
– Ему выгодно, чтобы вы поссорились! – истерично заорала Верность Ему.
Чем здоровее становилось лицо Верности Себе, тем хуже она себя чувствовала.
– Всё это нелогично, но я ощущаю, что ему можно доверять, – тихо произнесла Интуиция, коснувшись локтя Хозяйки.
Там же, где его гладили худые пальцы с узловатыми фалангами.
Петренко внимательно смотрел прямо на неё; его брови были сдвинуты, губы – сложены в сосредоточенную линию, а глаза переливались малахитовыми отблесками. Было что-то неуловимо… кошачье в этих своевольных зелёных глазах.
Она не могла видеть его взгляд; видеть эту порывистую, решительную жалость!
Это было неправильно, неправильно!
Было неправильно так доверять этой нежной жалости!
…Не находя слов – и не желая их искать – она резко и отчаянно расплакалась, безвольно прижав пальцы ко рту.
Казалось, это те слёзы, которые она не выплакала в белой Ауди под дождём.
Не заботясь о том, что подумает о ней Петренко, она неуклюже вытирала скулы… со странной болью разглядывала листья каштана… вспоминала рисунок костёла, что остался неоконченным в общежитии на столе… сетовала, до чего жестокое у неё сердце, которое «не может любить людей», как говорила мать… опасалась, что она и правда «волк-одиночка»… боялась своих мыслей… стыдилась чувств…
Олег не шевелился; он не проронил ни слова. Только его рука сползла с её локтя и сжала её ладонь; он будто говорил: «Я здесь».
Его рука была такой горячей, что пальцы застонали.
Ни у кого на её памяти не было таких горячих рук.
Вот он – момент, чтобы это говорить.
– Олег, слушай, – с усилием сказала Вера; сердце ныло от горькой боли. – Это давно нужно было сказать. Нам с тобой надо… общаться более отдалённо. Мы слишком сблизились, а я обещала Святу поставить тебе границу, если это произойд…
Голос сорвался, а лицо искривилось в беззвучном плаче.
Внутри было так пусто, словно она осталась одна на земле после апокалипсиса.
Мокрые щёки и глаза нещадно резал ветер; в голове колотилась глупая мысль, что всё лицо обветрится… покроется красными пятнами… будет шелушиться…
Олег молчал, бережно гладя тыльную сторону её руки.
О чём он думает?.. Предположить это было невозможно.
Можно было приблизительно догадаться, что происходит в голове у Свята, – но с Олегом это совершенно не работало.
Он был не просто закрытой книгой, а талмудом на замке.
– И на твой взгляд, это произошло? – наконец глухо спросил он.
– На мой взгляд, это… происходит, – судорожно сглотнув слёзы, поправила Вера. – Это… некрасиво. Неправильно. Встань на его место.
– Я делаю это так часто, что его место уже можно звать моим, – отозвался Петренко.
О чёрт. Это надо было предусмотреть, готовясь «поставить ему границу».
Он не кривлялся и не блефовал: у него по поводу их «сближения» была своя позиция.
Поведение Петренко создавало ей трудности – да; но оно и… восхищало.
Хоть у кого-то этой весной Верность Себе не болеет.
– Ты действительно этого хочешь? – поинтересовался Олег; его голос подрагивал.
При чём тут то, чего я хочу?!
– Я считаю это честным! – выпалила Вера, повернувшись к нему.
Едва он увидел её мокрые глаза, как его лицо перекосилось – будто его ударило током. Казалось, прошло полчаса перед тем, как он разомкнул губы и сказал:
– А я не считаю. И не могу согласиться с тобой. Ты сейчас не на своей стороне.
В горле всколыхнулась бодрая злость.
– Это мне решать! – прошипела Вера, стиснув пальцы в кулак. – Я сама могу разобраться, что мне делать и на какой я стороне!
Вызывающе вскинув лицо, она моргнула и обомлела: Олег… улыбался.
Широко и открыто; лукаво и с облегчением.
Он улыбался редко; но когда он это делал, в его мимике не оставалось ни грамма наигранности: он улыбался всем лицом – каждой чертой.
Глазами; морщинами вокруг глаз; худыми скулами; ушами, что подпрыгивали вверх.
– Я рад, что ты говоришь это, – с теплом произнёс он. – Пожалуйста, думай так чаще.
Не найдя, что ответить, Вера обескураженно молчала.
Внутри ворочалось что-то вроде свежего ветра, который набирал силу; набирал упрямо и решительно – хотя знал, что ему запрещено дуть ветряков вокруг нет.
