Абортарий

Зрелище мерзкое и тягостное.

***

Когда все закончилось, Иена сгребла лопатой кровавое месиво и вкинула в заготовленную ямку. Накрапывал дождь. Без устали рвала воздух музыка. Я перестал прятаться. Медленно, как сонный, подходил все ближе. Она громко шмыгала носом.

– Приперся таки, – заметив, сказала вяло. – Кто бы мог сомневаться.

Мне хотелось ее обнять. Чувствовал, что это необходимо. Но она будто выстроила невидимую стену от любых посягательств с моей стороны.

– Понравилось?

– Я не знаю, что сказать…

– Теперь у меня нет еще одной сестры, – глухо, с горечью, промолвила. И сорвалась на тихие рыдания. Прислонилась лбом к торчащему черенку лопаты. Я обернулся – Рупия все так же крепко прижимала неподвижную сестру.

Внезапно Иена схватила лопату и с размаху врезала по магнитоле. Музыка взвизгнула и затихла. Капли дождя трепали листья, впивались в землю, щекотали кожу.

Иена приблизилась ко мне, вплотную. Стояла и смотрела отекшими, красными глазами. Смотрела с ненавистью и яростью.

– Это ты виноват, – прошептала неистово. – Ты и только ты.

– Я? – растерянно потупился.

– Ты убийца! – закричала. – Если б не ты, не твоя сперма – мои сестры остались бы живы! Миллионы женщин остались бы живы! Проклятый убийца! Зачем ты существуешь? Зачем ты есть? От тебя сплошные несчастья! Ты не нужен миру! Оставь меня в покое! Оставь всех нас в покое!

Она продолжала что-то вопить. Я пятился прочь. Больше всего не свете мне хотелось спрятаться, забиться в тихий и темный угол. Мутно и шатко я добрался до доджа. Краем сознания заметил, что две малолетние кикиморы застыли, как кролики, завороженные гремучей змеей.

Не помню, сколько я стоял так, у машины – минуту или час. Пришел в себя, когда одна из кикимор больно ущипнула за ногу.

– Дяденька, зачем ты здесь? – спросила противным писклявым голоском.

– Отвали, – грозно промычал.

Еще больнее ущипнула. Я дернулся и сипло втянул воздух.

– Больно! Отвали, я сказал!

– Покажи писюн – отвалю.

Я отвернулся. В этот момент она снова ущипнула. Рыкнув от боли, я ляпнул ей по руке, а затем очень мощно, с ноги, зарядил по заднице. Она подлетела. Затем шмякнулась прямиком в лужу.

Тут же дико завизжала.

Вне себя от ярости, я вскочил в машину и вдавил педаль газа.

***

По дороге я задавил двух женщин. Если учитывать плод, то трех.

Коротконогая, как утка, простушка чапала по грязи. Не видя луж, не замечая лужи – безликое, излишне носящее черепную коробку существо.

Девка на сносях, тупо озирающаяся по сторонам.

А если припомнить всех тех, кто воспользовался услугами моего заводика с троянскими конями, то подобных женщин тысячи.

***

Убийца. Самый настоящий безжалостный убийца.

Та, первая, шла по дороге. Не слышала, как я стремительно несусь сзади, потому что была или глухой или в наушниках. От удара ее откинуло далеко вперед. Проломив телом забор, она поникла в высокой траве.

Вторая неслась по тротуару. Толстопузая, свиноматка на подходе. Я настигнул ее на повороте, когда она переваливала через дорогу. Кубарем полетела через машину. И очень сомневаюсь, что удачно шмякнулась на асфальт.

Трофеи Андрея IV Склещенного.

***

А ведь это еще не все, туши.

Выбравшись на трасу, я мчался вперед, куда глаза глядят. Машину заносило на поворотах, я пытался выбраться на прямую дорогу. Хотелось гнать и гнать, набирая скорость.

Вскоре заметил, что меня преследовал макларен. Иена. Настигала. Было наплевать.

Параллельно увидел вдали, в серой дымке, автобусную остановку. Кучка девиц ютилась там, прячась от дождя.

И я рванул прямо на них.

Думаю, мои помыслы были предсказуемы. Подобраться к скопищу самок и утолить свой кровожадный порыв. Но я не успел. Иена врезалась мне в бок. Додж занесло и грохнуло об отстойник.

Я быстро пришел в себя. С носа капало. Видимо, ударился об руль. Правое крыло и дверь были измяты.

Выкарабкавшись, я увидел, что макларен впечатался в столб. Неподвижная груда железа исходила паром. Внутри распластались Иена, а рядом с ней и Рупия. Их лица были забрызганы кровью. С трудом я открыл дверцу, выволок Иену и перенес в додж. Ее тело безвольно распласталось у меня в руках.

Затем попробовал перенести и Рупию. Удар пришелся в основном на ее сторону – турбина авто и дверца, исковеркав ноги, вонзились отломками. Не давая возможности ее вытянуть. Она была слишком плотно зажата в тисках покореженного металлолома.

Вернулся к Иене. Обе сестры были мертвы.

Белая тетрадь

Часть двадцать вторая. Срамной уд и ядра

***

Мы зашли в номер, когда уже вечерело. Это была последняя клиентка за день. Папа выглядел уставшим, измотанным, выжатым. До десяти спариваний в сутки – это вам не травку грызть, тушки.

В номере царил полумрак. Интимная, располагающая обстановка. По углам растыканы блюдца с крохотными светильниками, пахло чайной розой.

Девушка стояла у зашторенного окна, попивала из бокала. Она была одета, и одета довольно сексуально – приталенная юбка-карандаш, белая рубашка, каблуки. В стеклах очков отблескивал огонь светильников.

Телевизор со старающимися порно-актерами был беззвучен и завешен полотенцем. Вместо него играла ненавязчивая музыка, от которой тянуло зевать.

– Давай быстро, – проворчал отец, – домой охота.

– Если тебе в тягость, можем просто пообщаться, – мягко проговорила девушка.

– Я не общаться сюда пришел, – сгрубил отец и уселся на кровать, – и говорить нам совершенно не о чем. Так что раздевайся, да поживей.

Я, еще совсем робкий паренек, сел на свой личный стульчик, оставленный возле двери. Мое рабочее, созерцательное место. Раньше было в обиходе такое высказывание, мол, «не знаю, я свечу им не держал». Оно подразумевало, что человек не собирает постельных сплетен, не в курсе интимных подробностей, не был очевидцем измены, бурного секса или, наоборот, позорного и немощного совокупления.

Так вот, я был именно тем, кто держал свечу.

***

Девушка спокойно подошла к столику, налила во второй бокал вина. Предложила папе.

– Зачем так делать? – огрызнулся нервно отец. – Ты же знаешь, мне нельзя.

– Тебе нужно расслабиться. Вино настолько чистое, что его можно вместо воды пить. От одного бокальчика точно не умрешь, – и тут выразительно глянула на меня. – Пусть это будет нашим маленьким секретом.

Папа молча схватил бокал и быстро осушил.

– Пойло как пойло.

Девушка тут же налила второй.

– А теперь попробуй не залпом, а понемножку, – посоветовала, – насладись вкусом.

– Споить меня хочешь?

– А что, похоже? – улыбнулась с лукавинкой. – Хочу, чтоб ты расслабился. И почувствовал себя мужчиной, а не загнанным зверем.

Папа неопределенно хмыкнул, что-то изменилось в его лице. Вино исподволь начинало действовать. Он взял бокал, отпивал по глоточку, будто боялся, что червяка проглотит.

Вскоре они уже тихонько шушукались и хихикали. Девушка расположилась рядом, по-дружески, словно собеседник, не уваливаясь ему на ноги, как обычно это делали распаленные выдры, и не сидела за километр – как дрожащая, готовая нагадить от страха лань.

Когда мне это надоело, я стал ерзать на стуле как можно громче и демонстративней. Девушка прошептала что-то папе на ухо. Папа засмеялся. Она встала перед ним и попросила раздеть ее, неспешно и нежно. Папа справился на отлично – пуговка за пуговкой, медленно снял одежду. Под юбкой обнаружились чулки на застежках.

Чулки на застежках – это оружие массового поражения, туши.

***

Если сравнивать, сколько времени заняло снятие одежды с девушки, и сколько времени затем занял секс – это то же самое, что представить, будто кого-то из вас бросили на растерзание стае пираний, а кого-то отдали на съедение толпе беззубых моллюсков.

Секс, в котором участвовал мой папа, изначально не мог быть долгим. Я даже вижу в этом некоторую рациональность. Единственному самцу нельзя тратить много энергии, совокупление при сложившихся обстоятельствах становится сугубо биологическим процессом, без излишеств и всяких оттяжек.

Но, как официально назначенный держатель свечи, с полной ответственностью заявляю – в тот вечер папа старался как мог.

***

Когда все закончилось, собственно, не успев и начаться, девушка и виду не подала. Скромно прикрылась простыней. И лежала, обняв папу и блаженно улыбаясь.

– Спасибо, – прошептала, что я едва расслышал.

– А почему ты не поднимаешь таз? – удивился папа.

– Пусть тебя это не беспокоит, – мягко заверила, – просто отдохни.

Они лежали и долго беседовали. Я сидел в стороне, бесшумный и дышащий через раз.

– Когда женщине хочется поболтать, – говорила между тем девушка, мягким грудным голосом. – Не стоит ей в этом отказывать. Не стоит показывать, что тебе только и надо было, что подергаться на ней и свалить.

– А если дела? – замялся папа.

– Дела? – засмеялась. – Да все мужские дела и сводятся к тому, чтобы заполучить нас в постель.

Она рассказала, как важна для женщины толика внимания. Не относиться к ней, как к гайке для болта, а видеть в ней живое существо – вот что не помешало бы любому мужику. При любых раскладах.

Девушка взглянула на меня. Улыбнулась.

– На вас возложена большая ответственность. Я не только про то, что вы обязаны обеспечить наличие на Земле мужчин. Но ответственность за то, чтобы не обидеть женщину. А с ней и весь женский мир. Поймите, ведь главная ваша цель теперь непосредственно связана с сексом, а значит – с женщиной. Вполне возможно, что мы коварные и жестокие, но еще больше мы – хрупкие и ранимые. Может быть, именно поэтому нам и приходится быть коварными. Потому что нам очень легко сделать больно. Порою мы сами, когда обижаем, делаем это не со зла, а ради самозащиты. Порою мы сами не знаем, как вести себя в той или иной ситуации. А вы сразу приписываете это к подлому замыслу заарканить и поработить.

Я слушал ее и почему-то впитывал каждую фразу. Мне казалось – в подобный момент не может быть лжи и кривляния.

Она снова повернула ко мне лицо и хихикнула, уловив мой серьезный взгляд.

– Какой ты хорошенький, хоть и ребенок совсем, – приподнялась, прикрывая грудь простыней. – Да не смущайся ты так! Подойди ближе – я тебя поцелую.

– Что – туда?

– Нет, дуралей! Пока что просто в щечку.

И я покорно дал себя поцеловать.

***

Почему я вспомнил тот эпизод?

Мне кажется, он во многом повлиял на папу. Последующие посещения номеров папа сравнивал с тем вечером. Оставившим в его памяти неизгладимый след.

Потом, когда мы вернулись в особняк, просматривали на диване передачу о животных, папа вдруг тяжело вздохнул и произнес:

– Знаешь, если б не вся эта кутерьма с дефицитом спермы – я бы женился.

***

И еще. После того вечера папа пристрастился к алкоголю.

***

Затем, спустя несколько лет, папа при каждом удобном случае напоминал мне, что бабы тупы, а мы полны умственного превосходства над ними. Что подавляющее большинство изобретений, находок и образцов искусства появилось на свет благодаря кропотливой работе мужских мозгов. И без нас бабы значатся лишь вторичным привеском, сосудом для внедрения жидкости, а потом последующего извержения ее уже в форме уменьшенного человека – будущего творца или будущего привеска.

И вот теперь я сижу и думаю почему-то совершенно иное. Уже хорошо, что думаю. Как последнему представителю мужского пола меня часто осторожным, а иногда и не очень, методом – капанье на мозг – заверяли, что именно мужчины являются беспросветными тупицами. И всегда таковыми были.

***

– Полвека тому назад, – говаривал папа, – нормального мужика интересовали две вещи: деньги и секс. И того и другого должно быть много. Эти вещи были крепко взаимосвязаны, и часто случалось так, что при отсутствии одного, другое казалось неполноценным. Блекловатым. Я бы даже сказал – неудовлетворительным. Улавливаешь мою мысль?

– Конечно, папа, – отвечал я. Папа пил грейпфрутовый сок, смешанный в равных пропорциях с водкой, но вдруг его отставил. В следующую секунду я получил несправедливую оплеуху.

– Ни черта ты не улавливаешь! – грозно заорал. – Глазеешь только на короткие юбки… О, посмотри вон на ту, серую с блестками. Малюсенькая такая тряпчонка, аж копчик видно. Уже б голой выперлась… Так, о чем я тебе говорил?

– Одно без другого блекловатое, – с готовностью ответил. Папа взял в руку смесь, откинувшись на скамейке, так что я немного расслабился.

А на короткие юбки, кстати, я и не помышлял глазеть.

– Сейчас для нас наступила уникальная ситуация. Чтобы получить секс, мужчине больше не нужны деньги. Ему вообще ничего не надо, кроме писюна. Потому что раньше для того, чтобы затянуть бабу в постель – мужику требовалось пройти целый ритуал. Естественно, связанный с деньгами. Грубо говоря, надо было купить бабу, иначе в постель она так просто не полезет. Это называлось – «ухаживание». Конечно, можно было сразу выложить определенную сумму – и заказная баба временно удовлетворяла твою похоть. Только вот забеременеть в таком случае было крайне нежелательно… Ты слушаешь?

– Да, папа. Заказным бабам было крайне нежелательно беременеть.

– Вот, правильно. Правда, по большому счету, все они заказные, – усмехнулся папа. – Я уже хотел расстраиваться, думал, ты пялишься на ту пучегрудую сомиху. Смотри, как откормлена, ну прямо грузоперевозка.

– Котлетная баба, – осмелился я.

– Молодец! – папа засмеялся, хлопнув меня по плечу. Не больно, но чувствительно.

Посмаковав «отверткой», как он называл питье, он продолжил:

– Но, кроме заказных, существовал и другой тип женщин – постоянные. Условно, разумеется. Постоянных баб не существует в природе. Любая из них может запарить так, что хоть вешайся. Так вот, с этим подвидом раскрутка на секс происходила дольше, ритуал мог затягиваться на недели. Ты покупаешь бабе цветы, конфеты, всякую мелкую сверкающую дрянь, от которой она балдеет, водишь по ресторанам, кафе. С женской стороны такая тактика имела определение – строить отношения. В сущности, настоящая игра с жертвой. Так, например, поступают касатки, когда подкидывают в воде тюленей. Играются, играются, а потом и кушают… Ведь в действительности все эти отношения были ни чем другим, как разорением кошелька, смутными надеждами и мучительным выжиданием. Даст или не даст. Наиболее частым решением возникшей проблемы являлось то, что баба таки ложилась в постель мужика, но делала это с таким апломбом и высокомерием, будто намекая, что ритуал ухаживания продлевается на неопределенный срок.

– Жуть какая, – с горечью вымолвил я.

– Вот именно. Бывало даже, что мужикам приходилось совершать всякие унизительные поступки, чтобы заполучить секс. Бабы и слюнтяи называют это – идти на компромисс. Но это упадничество. Деградация. Подкаблучивание.

– Папа, я вот что-то не пойму.

– В чем дело?

– Зачем мужчине постоянно тратить деньги, разоряя кошелек, на одну и ту же женщину, если можно выложить определенную сумму на заказную.

– Видишь ли, сынок, – папа хмыкнул и задумчиво уставился вперед. – Для мужчины очень важно такое чувство, как стабильность. Когда все течет гладко, без резких толчков и неожиданностей. Ну, например, твой дедушка. Стабильно занимался своим делом, правда, с черными шимпанзе, но это его прихоть. А потом раз – и заболел серьезно. Пропала стабильность. Дедушка запаниковал и ему оттяпали яйчуны.

– И краник.

– Ну, да, и краник тоже. Дестабилизация, одним словом.

– Это я понял. Но вот в прошлом?

Мягкий назидательный подзатыльник.

– Слушай, к чему я веду, – строго произнес папа. – Мужчины раньше работали не так, как мы. Не скажу, что тяжелее, но приятных рабочих моментов у них было меньше. Они зарабатывали деньги, чтобы тратить их потом на баб. Ну вот, представь себе, мужчина приходит с работы, уставший и выжатый, ему ведь хочется быть уверенным, что дома его ждет возможность секса. Заслуженный кусочек жопки. Что не надо напрягаться, куда-то бежать и кого-то искать. Когда есть уже прикормленный, одомашненный бабский экземпляр. Я не учитываю те нюансы и проволочки, возникающие, когда имеешь дело с бабой, без них не обойтись. Но чувство стабильности играло очень важную роль.

Не могу сказать, что я до сих пор уяснил себе до конца тонкости прошлых взаимоотношений.

Есть, впрочем, еще одна деталь, которую я вообще напрочь отказываюсь осознать.

– Ой, что за самочка пошла, – чмокнул языком папа. – Правда, чуток ластоногая. Зарядить бы ей в челюсть и в кусты оттащить… Кстати, знаешь, что я заметил – бабы с длинными худоватыми ногами холодные в постели, как осьминоги. Да еще и очень гордые. Будто длина ног добавляет им ощущения собственного превосходства, особенно когда заметит, что она не соответствует длине твоего писюна. Так что и не надейся на их благодарность, или хотя бы элементарное чувство такта. Потом сами же будут винить тебя в том, что, мол, не секс был, а грубое спаривание…

– Папа, я спросить хочу? – набравшись решимости, начал я. В следующий миг папа турнул меня по затылку.

– Хочешь спрашивать – спрашивай! Не тупи только, я прошу.

– А как же любовь? – выпалил я.

Он крякнул, приложился к «отвертке». Вокруг раздавалось неугомонное цоканье каблуков, щебетливые разговоры и обсуждения.

Мир женщин давно прижал нас к стене, но мы упорно делали вид, что не замечем этого. И контролируем ситуацию.

Мне иногда даже казалось, что некоторые особи посматривали на нас с едва скрываемым злорадством. Мы были похожи на двух плоских червей в самом разгаре битвы пенисов.

Ведь плоские черви – гермафродиты, то есть у каждого из них есть и мужские и женские половые органы, но гермафродитами эти черви становятся лишь в моменты одиночества. При наличии партнеров, они предпочитают обмениваться генетической информацией, проще говоря, трахаться. В общем, в момент сближения каждый из червей хочет стать самцом и пытается оплодотворить партнера.

Ни в коем случае не забеременев при этом.

– Где это ты узнал про такую гадость? – скривился папа.

– Ну, услышал где-то.

– Любовь – это бабское название секса на постоянной основе.

– Она существует?

– Откуда мне знать, – заворчал. – Но если она и есть, то это страшная сила. Никогда, повторяю, никогда не говори бабе, что любишь ее, даже если и чувствуешь нечто подобное.

– А что именно чувствуешь при этом?

– Чувствуешь, что готов ради бабы делать во сто раз больше глупостей, чем можно представить, – папа изрядно отхлебнул. – Раньше, для долговременной укладки бабы в постель, мужчина обязан был произносить это слово. Опять-таки, согласно условиям ритуала. А вот теперь даже не вздумай. Баба все равно узнает, если любишь, потому что, попав в такую засаду, мы редко ведем себя адекватно.

– Если все равно знает, то почему тогда не говорить?

Я совершил промах. Папа заехал мне по уху, очень болезненно. Я вдруг потерял всякий интерес к продолжению беседы.

– Тупой все-таки?! – крикнул. – Думать! Постоянно надо думать! Я хочу научить тебя думать в любой ситуации. Особенно – потом, когда останешься наедине с какой-нибудь смазливенькой самочкой. Она разденется, поманит коготком – и мозг твой отключится!

Я закрыл лицо от жгучей ушной боли. Слезы вот-вот намеревались хлынуть.

Папа склонился надо мной, повеяло кислым с его рта.

– Как ты считаешь – почему не надо говорить бабе, что любишь ее?

Я стал лихорадочно придумывать ответ. В интонациях папиного голоса промелькнула угроза и связанные с ней последствия.

– Слабость… – промямлил я сквозь слезы и ладони.

– Что? – он рывком убрал мои руки с лица. – Повтори!

– Слабость!

– Верно, – сказал довольным голосом. Откинулся на спинку скамейки. – Мужчина не должен проявлять слабость перед бабой. Признаться в любви – это проявление слабости. Признаться – значит высказаться о ее влиянии на мужика. Не принимай всерьез чепуху о том, что бабы хрупкие и нежные создания. Им удавалось скрутить сильнейших и умнейших в мире мужиков. А почему – как ты думаешь?

– Мужикам хотелось секса? – попробовал я угадать.

– Правильно. А еще? Я имею в виду самих баб.

– Может, потому, что они жутко хитрющие.

– Молодец. Вижу, будет толк с моей нервотрепки, – папа приложился к питью на несколько значительных глотков. – Да, кстати, – сказал, доставая из кармана платок, – вытри с лица одно из основных бабских оружий. Ты ведь мужик, а не баба.

Да, и вправду, не сибирский же я валенок.

Часть двадцать третья. Зачисток

***

То, что я – плохой отец, это факт. Все мои сыновья погибли. Погибли, успев пожить не больше трех месяцев, и то в утробе матери.

Все мои сыновья – выкидыши. Даже не знаю, где еще можно прочесть столь жизнерадостное описание репродуктивных подвигов.

Мертвыми их превращали в эстетические туши. Образно, разумеется. Никто их не подвешивал на крюк, не обдирал шкурку и не потрошил. Современные женщины едва ли отличаются гуманностью, но с моими сыновьями они поступали куда изощренней.

Впрочем, об этом чуточку позже.

***

Огорошу вас, туши. Я немного слукавил по поводу сыновей.

У меня все же был сын. Несколько лет я по праву считался, что называется, счастливым папашкой.

Правда, не совсем полноценного мальчика.

***

Мой сын родился гидроцефалом. В его мозгу на момент появления на свет скопилось чрезмерное количество жидкости, отчего мозг и голова разрослись вширь. То же самое касалось и мошонки. Бурый мешочек с яичками постоянно наполнялся жидкостью, отчего становился похожим на надутый воздушный шарик. Чтобы избежать осложнений и вероятного влияния на семенную функцию, мешочек время от времени прокалывали шприцом и отсасывали излишнюю жидкость.

Сдутая мошонка напоминала индюшиную сережку.

Что касается головы, то ту же процедуру проводить остереглись, чтоб не навредить жизнедеятельности.

Мамаша родившегося мальчика была натурой, мягко говоря, впечатлительной. В квартире, где она подпольно родила, на стене висела репродукция картины. На ней здоровый, полуголый и кучерявый мужик валялся на диване, положив голову на ноги женщине. Мамаша смотрела на эту картину, тужилась и молилась, чтобы выжить. О судьбе новорожденного мало кто беспокоился.

Ясное дело – утиль.

***

На картине был изображен древний грек. Плечистая детина, дородный мужланище, как и большая часть древних греков на картинах.

История часто умалчивает, что древние греки очень облюбовали такое дело, как взрывание хризантемы.

Того дядьку с картины звали Самсоном. Что примечательно, местонахождение силы древнего грека было в волосах.

Вот и моего первого сына окрестили Самсоном.

Просто у гидроцефала волос на голове так никогда и не появилось. Видимо, этим женщины хотели подчеркнуть, что и без волос мужик силен.

Кроме волос, на Самсоне отсутствовало подобие головного убора. Ни одна кепка, шапка или тюбетейка на него элементарно не садились. А носить мальчику подвязанную косынку не очень хотелось.

Я заполучил своего первого и, пожалуй, единственного отпрыска в тринадцать лет. Такое быстрое появление наследника значительно приободрило меня. И без малейших зазрений я отдал его на воспитание матронам. Хотя сомневаюсь, что у меня вообще имелся выбор.

Но, как оказалось, в воспитании было столько же надобности, сколько надобности испытывает любая собака в пятой лапе.

Да уж, веселого мало.

***

Случилось то, что случилось.

В солнечное и морозное февральское утро пятилетний Самсон в компании девочек-сверстниц отправился играть в снежки. Без шапки, блестяще-лысый, как шар. В виду внушительных размеров этого шара он был легкой целью для жестоких малолетних девах. Он убегал от них, прятался, где только мог.

К несчастью, на тот момент у него накопилась жидкость в мошонке – отекший грузок создавал большие неудобства при ходьбе. Поэтому передвигался он неуклюже, переваливаясь из стороны в сторону, раздвигая ноги, пытаясь уменьшить раздражительное трение.

Эта несуразная походка вызывала еще больший смех у малолеток.

И вот, спасаясь от мокрых и холодных снарядов, он завернул в тихий киевский переулок. Было скользко. Резко притормаживая возле дома, он ударился спиной о водосточную трубу. Возникшего толчка хватило, чтобы с карниза сорвалась приличная сосулька.

Как и жестокие маленькие девахи, сосулька нашла себе легкую мишень. Круглую и лысую голову Самсона.

Пожалуй, за всю историю половых сношений ни одну красавицу так напористо не лишали девственности, как сосулька это сделала с жизнью будущего производителя.