Абортарий

– Даже не сомневайся. Можно подумать, я в бабушки тебе гожусь.

– Тебе нравилось учиться?

– Спрашиваешь, будто знаешь, что это такое.

Я замолчал. А Иену, между тем, пробило на ностальгию. Проходя мимо турника, рассказала, как свалилась там коленями на землю. Проходя мимо качелей, поведала, что зарыла носом, когда пыталась сделать «солнышко». Возле какого-то варварского лабиринта – сплошь спиральные трубы – заметила, что ударилась там и сломала нос.

– Да ты прямо ходячий каталог по инвалидности, – брякнул я.

Она тут же парировала, что настоящий каталог по инвалидности – это, разумеется, я сам. Точнее, содержимое моей мошонки.

***

Иена работала в лаборатории при Доме Матери. До знакомства со мной она была осведомлена о мужском роде исключительно по сперме. По ее составляющим. А они бывали, мягко говоря, не ахти какими удальцами. Свою родословную вели от дедовых братьев.

Из того многомиллионного скопища юрких сперматозоидов большая часть страдала физическим недугом, была увечна. Всяких хвостатых уродцев был пруд пруди.

Работа Иены заключалась в том, чтобы из всего этого каталога по инвалидности отобрать здоровых, целых и крепких парней. Настоящих мастеров своего дела. И заправлять их потом в искусственные мутаторы.

К сожалению, идеальных и безупречных попадались считанные единицы. Большая часть тех, что способны были к оплодотворению, имели спиральный хвостик и маленькую, куцую головку.

– Эти сперматозоиды, основная масса работяг – они похожи на спирохеты.

Она объяснила, что спирохетами называли раньше возбудителя сифилиса. Венерического заболевания, от которого сохли мозги, вяли мутаторы и гнили носы.

У спирохет подобное к сперматозоидам строение. Головка и нитевидный хвостик. Только если у мужской репродуктивной клетки хвост имеет плавные изгибы, то у спирохеты он закручен, как у поросенка. Этакий зловредный штопор.

Поскольку венерические заболевания давно ликвидированы, и живые спирохеты почили в бозе, то Иена и подобные ей лабораторные добытчики, с легкой руки именовали мои живучие и способные к оплодотворению головастики спирохетами.

Особого пиетета я в этом не почувствовал.

***

Наша прогулка могла бы длиться и длиться, болтовни у Иены хватало на десятерых. Я послушно кивал, старательно вникал, но постоянно сбивался, глядя на ее расползающийся халат. Помню еще, что руки из карманов не вынимал – чтоб можно было незаметно скрыть рвение предводителя мешочка с троянскими конями.

За разговорами мы потеряли бдительность и в итоге нарвались на неприятность. Ходили вокруг стадиона, по островками освещенной беговой дорожке. Приблизившись в очередной раз к тому извилистому железному сооружению, прозванному лабиринтом, мы слишком поздно заметили стаю самок.

Они уже поджидали нас. Первым моим порывом было сорваться в бег, но каков бы я был – мужчина, что, заметив группу молодых девушек, панически дает деру.

Не бывать этому.

***

Троещинских дам было четыре. Напомню, такое же число спирохет нужно для успешного прободения яйцеклетки.

Среди дам особенно выделялась одна, грудастая, злачная, пышная блондинка. Явный вожак стаи.

Я бы не удивился, если б каждая из присутствующих самок подошла к ней и почтительно понюхала под хвостом. Именно такой ответ я ожидал услышать на собрании Женского Совета.

Эта дама была высокой, мощной и задиристой. Волосы пепельного оттенка, гладкие и с пробором. Губу, ноздрю и бровь пробивали стальные шарики. Кожу покрывали татуировки, обильно и дочерна. Бросалась в глаза ее выставленная напоказ грудь, едва скрытая майкой. Я будто слышал, как два крупных шара маняще терлись между собой. Она единственная была в шортиках, остальные в штанах. Наверно, чтобы в любой момент продемонстрировать свой могучий клитор, который у гиен достигает внушительных размеров.

– Привет, мать, – деловито поздоровалась с Иеной. Кивнула на меня головой. – А это что за кадр?

– Да вот, увязался.

– Немножко заблудился, жеребчик? – неожиданно мягким, медовым голоском обратилась ко мне пепельная гиена.

Я сглотнул слюну. Это было слышно на пол-Киева. Самцовая натура на миг прорвалась к сознанию, я быстро и оценивающе взглянул на ее аппетитные формы. Взгляд был перехвачен, отчего пепельная негодующе вскинула толстые брови.

Запахло жареным. Я пожалел, что не дал деру.

***

– Да, заблудился, – ответил, стараясь, чтобы голос предательски не дрогнул. – Но уже нашелся и сваливаю.

– Прекрати, зачем такая спешка, – нарочито обиженно произнесла пепельная гиена и обнажила клыки. – Нам показалось, вы так мило прогуливались. Может, мы компанию составим?

– Это лишнее. Он уже валит, – вставила Иена.

– А ты, сучка, жало прикуси, – резко грубым голосом ответила пепельная. – Шашни водишь с жеребчиком нашим, с тобой мы еще это обсудим.

– Нечего тут обсуждать, – Иена подошла и жестко пихнула меня в плечо. – Давай, топай отсюда.

– Эй, мать, да я же знаю ее! – воскликнула мулатка с буйным гнездовьем на макушке. Обратилась к Иене: – Твоя сестра ходит в восьмой класс, с малой моей, да? В эту школу?

– Допустим, – холодно согласилась.

– Ну вот, – обрадовалась мулатка. И тут же заметила знак на шее Иены. – Да ты же из нашенских, мать! А чего с этим связалась?

– Заблудился, сказано же.

– Не, родная, стелишь красиво, но не в ту степь, – возразила с сомнением мулатка. – Мы видели, как вы болтали и не похоже, чтоб блуждали.

– Блудили, скорее, – с угрюмой ухмылкой добавила пепельная. Дамы нестройно захохотали.

Иена огрызнулась, а я тем временем тихонечко сдавал назад. Но мое отступление было замечено.

– Не спеши, жеребчик, – сказала пепельная. – Никакой обходительности. Я так проголодалась по настоящему жеребцу.

Она выставила руку – и тут же кто-то из самок вложил ей биту. Незамысловатый трюк не сулил ничего хорошего.

– А ты мог бы и угостить меня, – продолжала коварным тоном. Приноровила биту так, что она уперлась мне в пах. – Яичницей, например.

Все шло не так. Я чувствовал, что могу рывком вырвать биту и поотбивать им всем куриные мозги. Но пока их приставания носили игривый, полушуточный манер. Мои дерганья лишь усугубили б ситуацию.

Но с каждым разом она постукивала между ног все ощутимей.

– Ладно, хватит. Замяли. Я ухожу.

– Так просто? – удивилась пепельная.

– Да, просто.

– Думаешь, можно внаглую припереться на чужую территорию и спокойненько себе уйти?

– Чужая территория? Ваша моча недостаточно едкая, чтобы я унюхал метки.

– Ухты! – заулыбалась. – Наш жеребчик уже дерзит!

Она не успела договорить, как из ночи, подобно хваткому крокодилу, выскочила Люся. Мелькнуло дилдо, глухой стук. Пепельная мыкнула, выронила биту, зашаталась, осела, вот-вот свалилась бы, но подружки подхватили ее.

– Козлище какой! – зашипела мулатка. – С охранницей пришел.

Подхватила биту. Дернулась ко мне, но между нами грозно выросла Люся. С резиновым увесистым фаллосом. Я ожидал, что начнется фехтовальная схватка, но мулатка отступила.

Я развернулся и спешно пошел к электромобилю. Слышал за спиной сопение Люси. С колотящимся сердцем ждал, что меня укусят за ногу, ударят по спине, ошпарят кислотой. Но нет. Челюсти девиц настойчиво клацали, исходили слюной, бросали ругательства, но напасть не решились.

Стая гиен дала нам уйти.

Часть семнадцатая. Огузок

***

На следующее утро, кое-как провалявшись в постели до полудня, я нетерпеливо покинул остров и отправился к Дому Матери. Додж уже стоял. Весь день я прождал Иену. Отлучался лишь в ближайшее кафе – перекусить и отлить – и бегом возвращался обратно, боясь пропустить ее. Наконец, вечером, когда начало темнеть, она показалась у выхода. В очках и строгом деловом костюме. Заметив меня, нервно закурила и быстрой походкой направилась к машине.

– Привет, мать, – беззаботно встретил ее.

Не обратила внимания. Словно муха пролетела. Я продолжал что-то лепетать, но она старательно делала вид, что я разговаривал не с ней, а с воздухом.

Едва докурив, она открыла дверцу, чтобы сесть, как я взял ее за плечо.

– Руки убрал, – тихо прошипела.

– Да что с тобой?

– Со мной все отлично. Жду, пока исчезнешь.

– Мы же нормально общались вчера. Что случилось?

Она демонстративно сняла очки, показав отекший синюшный глаз.

– У меня таких отметин по телу еще десяток. И это из-за тебя. Так что оставь меня в покое.

***

Несколько недель подряд Андрей IV Склещенный, снедаемый чувством вины, семенил к стоянке и пытался завести с Иеной разговор. Но единственное, чего он добился, так это различать интонации ее вздохов.

Его путь занимал около сорока минут, от острова Трахунов до стояночной площадки Дома Матери. И путь его был тернист и сложен – он состоял из опасных ловушек, а за каждым углом поджидала каверзная напасть. А все потому, что барышни возымели привычку потешаться над Андреем IV Склещенным.

Идет одна навстречу и внезапно, ни с того ни с сего, как распахнет пальто – а там совершенно голое тело. Как правило – соблазнительное. Или стоят у кафе, дымят и трещат, а стоит ему подойти – враз юбки задирают, или джинсы опускают.

И хохочут при этом, заливаются.

***

Ожидающий, подстерегающий Иену, будто гепард антилопу, я стал лакомым кусочком для изнывающих от скуки барышень. Как оказалось, не все точили на меня зуб всего лишь за то, что между моих ног болтался кожаный мешочек с троянскими конями.

Разве это не чудо?

Их, этих случайных соседок, присаживающихся рядом, заводящих непринужденную болтовню – я ни в чем не виню. И не иронизирую. Решиться, подойти, завести со мной разговор было столь естественно для них, сколько для меня это было дико и неожиданно. И я тщательно выискивал какой-нибудь подвох.

Разумеется, девушки не выстраивались в очередь. Их приходило не так уж много. Но стабильно – изо дня в день. Рассказывали истории, травили анекдоты, плели басни и просто трепались ни о чем. Словно я какая-то шкатулка, в которую можно вложить записочку с информацией. Ничего плохого они мне сделать не могли. Да и не собирались. Охранниц вокруг сновало, как воробьев недобитых. Они чуть ли не с проводов свисали, и в канализационные люки не залазили.

***

Где-то на третий день ко мне подошла роженица. Она катила в коляске, похожей на бронетранспортер с приоткрытым окошком, маленькое чадо. Чадо вяло елозило внутри, обернутое в цветастое тряпье, скрипело и кряхтело.

Роженица присела рядом и принялась трясти коляску. Я думал, ребенок тут же вылетит. Трясла так, словно там спрятался злодей, с которого нужно вытрясти всю душу.

Я посмотрел с интересом на изуверскую мамашу. Это была довольно молодая, чахлая самка с сальной салатовой дулькой на голове. Обросшая жирком, что выпирал в самых неприличных местах. Складки свисали, как набитые карманы. Лицо, хоть и симпатичное, но бледное, словно недопеченный блин.

Одним словом – малость зачуханная.

Эта характеристика, кстати, применима к большинству недавно родивших.

***

Малость зачуханная заметила, что я смотрел на нее. Она этого и ждала. Приветливо улыбнулась.

– Иначе проснется, – сказала доверительным шепотом, продолжая встряхивать коляску.

– Она жива хоть? – с сомнением произнес я.

– Стоит остановить, сразу просыпается. Сама не понимаю, как так. Наверно, каскадерша растет.

Тихо засмеялась. Я вдруг вспомнил, что это моя сестра с моей же дочерью. Даже черты лица отдаленно схожи.

– Сейчас уже легче, – рассказывала малость зачуханная. – Привыкла, втянулась в ритм. А поначалу вообще жесть была. Думала, с катушек съеду. Вечный недосып, чувствовала себя зомби. Уже на автомате встаю ночью, когда хнычет и кушать просит. Отдыха нет ни минуты. И помочь некому. Мама далеко отсюда, несколько тысяч километров. Все самой приходится.

– Приходится…

– Но я не жалуюсь, – с вызовом продолжила. – Сама прекрасно знала, на что иду. В Киеве сосредоточена жизнь, есть чем заняться, есть развлечения. Весь остальной мир в полнейшем упадке. Много городов сожжено, разрушено. Все, кто могут – селятся как можно ближе к Киеву. Если ты когда-нибудь выедешь за черту, то удивишься, как бедно и тоскливо там живут.

– Пока не горю желанием.

– А зря, – назидательно кивнула. – Очень поучительно было бы для тебя. Чтоб мог сравнить, как туго в других местах люди существуют. Конечно, тут ты купаешься в любви и заботе.

– В любви и заботе? – возмутился я. Хотелось добавить, что меня даже за человека не воспринимают. По воле случая – хранитель кожаного мешочка и переносчик сперматозоидов.

А на деле – претенциозное животное, кусающее собственную клетку.

***

– Да, в любви и заботе, – повторила малость зачуханная. Ревностно тряся коляску.

Я догадался, что ей доставляло удовольствие поучать меня, ставить на место. И непременно укорять в том, что я не ценю свое положение.

– На тебя могли бы вообще не обращать внимания. Ходил бы себе неприкаянный, никому б дела до тебя не было. Работал бы с утра до ночи – на хлеб зарабатывал, оплачивал бы счета за коммуналку. А, как тебе такое?

Ответить мне было нечего.

***

Были и другие. Например – те самые.

Они всегда вызывающе держаться за руки. Задирают головы. С наигранным бахвальством ухмыляются.

Словно сами понимают, что вся эта показуха и гроша ломаного не стоит. Будто важно показать, что против стандартов, против навязанной естественности отношений.

Подсела ко мне, словно я ждал ее всю жизнь. Поджарая, высушенная, в жиденьких штанах, мешковато скрывающих костлявую талию. Провела ко входу свою подружайку, рыхлое утконосое страшилище, а сама расслабленно расположилась на скамейке. Деланно осклабилась, заметив охранниц, прохлаждающихся в отдалении.

– Отдыхаешь? – спросила развязно. Будто я подлость совершил.

– Угу.

– Слышала, на Троещине был.

– Наведывался.

– А мне говорили, что заблудился.

– Соврали.

– Ну-ну, – закивала неодобрительно. – Валандаешься за одной из наших?

– Из ваших? Валандаешься? – хмыкнул. – Извиняюсь, но попроще изъясняться никак?

– Без охранниц ты не такой смельчак.

Я промолчал. Не собралась же она меня резать тут, в самом деле.

Охранницы и виду не подали, с беспечными минами жевали траву и паслись на лужайке.

– А я подружку жду, – вдруг разоткровенничалась.

– Звучит мило.

– Боюсь, хоть бы не забеременела.

– А браслет что показывает?

– Молчит браслет. А у нее задержка третий месяц. Что-то странное, – и злобно глянула в мою сторону. – Твоих рук дело?

– Ну а чьих же еще, – серьезно заверил.

– Да? – удивилась.

– Конечно. От кого же еще все говно мира исходит, – с раздражением заметил.

– Не кипятись так, чайничек. Сходи в пробирку сцеди.

– После подружки твоей уже нечего сцеживать.

– Выбирай выражения, – грозно предупредила. – Лично мне твоя сперма в печенках сидит. Лучше б ее и не было вовсе.

– Отлично, – я нервно хлопнул себя по колену. – Просто чудесно! И вы бы рожали после опыления святым духом.

– Не умничай. И сама знаю, что выбора пока нет.

– Та ладно тебе, пустяки. Если б всего лишь не моя сперма, то гражданами города числились бы лишь крысы и собаки.

– Не переживай, мы найдем способ. И потребность в мужчине отпадет окончательно.

– Жду не дождусь.

– Пока что нет необходимости, – злорадно ухмыльнулась. – Раньше батю твоего конченого доили, а теперь и за тебя взялись.

Я едва не сдержался, чтоб не треснуть по этой нахальной морде.

Между тем вышла подружайка. И с довольным видом направилась к нам. Расфуфыренная и вся в сале. Напоминала питониху, забывшую отрыгнуть пищу.

Я с гадливостью следил, как они обнялись и принялись утробно целоваться. Эротики в этом было не больше, чем в обнюхивании гиенами под хвостом у вожака.

Я не мог отделаться от мысли, что передо мной не два человека, а длинный тоннель с двумя задницами на концах – худосочной и обглоданной с юга, и дряблой и складчатой, как гусеница, с востока.

Заметив, как я уныло наблюдал за лобызаниями, питониха-подружайка тихо зашептала.

– Ладно, мы пошли, – иронично сказала нахальная морда и подмигнула. – Грейся на солнышке, пока можешь.

– Секунду, – сказал. Они остановились.

И я, самодовольно щерясь, произнес заготовочку:

– Ты называешь себя лесбиянкой, но твоя баба похожа на мужика больше, чем мой конченый батя.

Часть восемнадцатая.

Средина бедра

***

Томительное и скучное, хоть волком вой, ожидание мне неожиданно скрасила младшая сестра Иены. Рупия. Та самая девочка, о которой упоминала мулатка с гнездовьем на темени. Я ее видел, когда стукнул додж.

У Рупии на левой кисти был белый, как брюшко пингвина, браслет. Что давало право отнести ее, по папиной классификации, к разряду шумного биомусора.

Маленькая плосковатая девочка с едва формирующимися половыми признаками. Распахивать одежду передо мной ей было совершенно не с чем. На голове у нее, разумеется, красовалось нечто дикое. Выбритые виски, а длинные русые волосы сверху завязаны на затылке узлом.

Она сидела на скамейке, возле моего наблюдательного пункта. Болтала ногами, жевала жвачку. Не курила. Странно, но при мне так ни разу и не закурила, за что я непомерно благодарен.

Я еще издали ее заприметил. Но мне вдруг перегородила дорогу мрачноватая тетка, похожая на обгоревшую макаку. И ни с того ни с сего распахнула пальто. Мне на обозрение вывалились две гигантские, твердые, ненастоящие сиськи. Я постоял секунду, взглянул на ее накладные ресницы, выпяченные губы и обтянутые лосинами бедра. И брезгливо отмахнулся

Рупия с интересом наблюдала за происходящим. Я сел рядом.

– Как оно, хоботок? – с наглецой уставилась на меня.

– Не дерзи, сопля. А то по заднице отшмагаю.

– Пф! Попробуй притронься – Иена тебя вырубит!

– Вырубит?

– Ага, и глазом не моргнет.

– Каким именно – тем, что посинел, или обычным?

– Шоколадным.

– Очень воспитано, – скривился. – Манеры у вас, погляжу, хромают.

– Ничего у нас не хромает.

– Что за царапина на щеке? Драчунка что ли?

– Драчун у нас ты, – заметила ворчливо. – Наверно, это у всех мужланов в крови.

– Очень возможно. А ты чего не в школе?

– Совсем дурак? Июнь же, каникулы. Мы завтра с классом идем в Музей мужского наследия.

– О, круто. Расскажешь, что там интересного.

– Я не хочу туда. Мне противно.

– Мужчины противны?

– Нет, одноклассницы.

– Понимаю.

– Сомневаюсь, – хмыкнула. – А ты сам был-то в музее? Есть там что интересное?

– Я принимаю участие в его наполнении.

Рупия нервно заерзала.

– Слушай, – замялась. – А как оно вообще? Тяжело быть мужчиной?

– Терпимо, в целом.

– Мне вот не дает покоя один вопрос, – Рупия повернулась ко мне и озабочено продолжила. – Когда ты познакомился с моей сестрой. Она сидела во дворике, курила, а тут ты прикатил на велике и начал приставать. Вот скажи мне – как ты смог ехать на велосипеде и не отдавить себе при этом яйца?

***

Снова и снова, день за днем, мы сидели возле Дома Матери. Ждали у моря погоды.

Рядом находилось кафе «У Матильды». Не самое популярное место. Какое-то навороченное общество важно ковыляло туда, затем выходило покурить, смеялось, завидя меня. Некоторые, самые отъявленные, задирали майки и блузки, показывая сиськи. Хохот стоял неописуемый.

– Эх, я бы тоже так хотела… – мечтательно заявила Рупия.

– Сиськи мне показывать? – удивился я.

– Взрослой быть, – злобно ответила. – Как ляпнешь что-нибудь.

Я поинтересовался, что там за черная насечка у входа. И почему те, кто туда входил – прислоняли к ней браслеты?

И тут Рупия, явно забывшись, поделилась со мной информацией, которую мне знать не следовало.

Вам, туши, кстати, тоже.

***

Касалась эта информация пресловутых браслетов. В общих чертах я уже рассказывал о них, когда описывал сексуальную жизнь деда.

Так вот, в современном мире существует своеобразная иерархия. Зависит она от того, кто сколько и кого рожал.

Всем девочкам с десяти лет крепят к левому запястью белые браслеты. Признак того, что она вот-вот станет половозрелой самкой. Признак того, что хоть она и выглядит взрослой, на деле пустышка, никаких яйцеклеток пока не несущая. Такие же браслеты носят охранницы, валентинки и члены Женского Совета.

Когда у самки торжественно лопается первая яйцеклетка, ее браслет желтеет. Теперь спаривание с ней является делом нужным и значимым. Браслет зеленеет, когда наступает период овуляции, а при месячных – краснеет.

При наступлении беременности браслет проводит диагностику амниотической жидкости. Это такой густой, насыщенный питательными веществами кисель, в котором в тепле и добре зреет плод. В течении недели определяется склад хромосом. Если по результатам обнаруживается, что плод женский – браслет приобретает фиолетовый цвет, затем отпадает. Самка одевает его на правую руку, так он с ней и остается, как медаль за храбрость. После родов ей снова на левую руку цепляется браслет, который так же регулярно и неусыпно следит за ее циклом.

В случае, когда самка беременеет мужским плодом – браслет чернеет, а затем тоже отпадает. Цеплять его обратно не имеет ни малейшего смысла, потому самка оставляет его для любого человека, которого хочет обеспечить всеми существующими благами до конца дней.

Помимо цикла, в браслет закладываются личные данные, денежные средства, информация о генетике. Такое впечатление, что современный женский мир нашел эффективную замену паспортам и деньгам. Все вносится и сохраняется в этом браслете.

Самки с браслетом на правой руке считаются элитой. Особенно – с черным. Им открыты все двери, доступны любые услуги. Чуть пониже самки с фиолетовым браслетом. Те, что побывали беременными женским плодом. Сам факт того, что они решились запустить в себя жижу с троянскими конями, заслуживает уважения и всяческих льгот.

Прочие – рабочие особи, так сказать. Муравьи, трутни. И им никто ничего не должен, вперед и с песней. Желтый, красный, зеленый – те светофорные показатели браслета, что важны были скорее для деда, частично для папы, а для меня имели лишь умозрительный интерес. Ориентироваться, с кем спариваться, а кто бесполезен и пусть отойдет подметать дворик.

***

Вот вам, туши, задачка.

У девушки на левой руке браслет с зеленым цветом, а на правой – два с фиолетовым и один с черным. Что скажете о ее родословной?

Правильно. Она дважды родила девочек, а кто-то из родственников или близких подружек – родила мальчика.

И, что самое важное – эта самочка готова к сеансу трепетной любви.

***

Рупия так замечталась, что призналась: ее соски с каждым днем все тверже, а волосяные луковицы в области лобка вот-вот проснутся. Это означало, что через несколько месяцев она станет половозрелой особью. Ее это несказанно окрыляло.

– Новый этап в жизни, – горделиво заявила.

– Ага, обраслеченный.

Тоже мне радость. Из шумного биомусора превратиться в похотливую самку, засовывающую внутрь резиновые изделия, заряженные пузовздувающими спирохетами.

Впрочем, кто я такой, чтобы осуждать наследственный пакет. Андрей IV Уроборос. Убийца и затворник.

У Рупии же, генами переданная, в крови была эта усидчивость, кропотливость, дотошность. Как и у остальных сестер. Чего стоит копошение в белесой жиже, вылавливание мелких хвостатых клеток.

Или зарывание, наподобие корнеплодов в землю, волос.

– Только вот месячные начнутся, – расстроено вспомнила Рупия. – Иена говорит, что это такая пакость, от которой совершенно нет спасения.

– Наверно, так и есть.

– На днях она вообще не в себе была. Орала, метала. Потом вдруг села и расплакалась. Позвала меня, обняла. Знаешь, что она выдала?

– Боюсь представить.

– Помню дословно, – заверила Рупия и, секунду помедлив, сказала: – «Ну почему вместо месячных ко мне не может приходить раз в месяц маленький гномик с кусочком тортика и говорить – поздравляю, ты не беременна, хорошего дня».

***

Еще мы побывали в Музее мужского наследия. И Рупия осталась в некотором замешательстве. Она сложила весьма противоречивое представление о мужчинах, некогда населявших планету. Будто они в те короткие перерывы, когда не занимались поисками самки для оплодотворения, ребячливо и легкомысленно уничтожали планету.

Кто знает, кто знает.

В оправдание лишь могу сказать, что мало кто из них и представить себе мог, что пойдет по пути бивнеклювых дятлов.

Сам музей представлял собой большое двухэтажное здание с огромным подвалом. Каждый этаж имел тематические отличия, но в целом стремился охватить жизнь тех, кто ныне сидят на ветках и жуют бананы. Кардинально экспонаты отличались лишь в единственном аспекте. Если одни, условно говоря, вполне понятно настраивали и даже оправдывали Великую Бабуинизацию, то вторые – косвенно ей противились и отрицали.