Каталина

Он опустил взгляд ниже, брови сошлись, дыхание стало сиплым, надрывным.

– Каталина… – голос дрогнул, поднимаясь к ней глазами. – Что это значит? Что за ритуалы?

Марк шагнул ближе. Его тень легла на страницы. Голос звучал ровно, но в ровности пряталась холодная уверенность. – Учёт жертв. Значит, ещё есть шанс. Нужно найти место.

Джон сжал журнал, хрустнули корешки.

– Лиам среди них, – глаза горели жгучей яростью. – А теперь и Каталина. Почему именно она? – голос дрогнул, дрожь от злости пробежала по словам. – Что им нужно?

Каталина молчала. Внутри всё кипело – страх, злость, предчувствие, – но снаружи её лицо оставалось холодным и неподвижным, словно маска.

– Думаю, – сказал Марк, не отрывая взгляда от страниц, – если мы найдём место, где проводят ритуалы, сможем сорвать их план. Лес, озеро, кладбище. Обыщем всё.

– Ты слишком уверен, – перебил Джон. Глаза блестели опасным огнём. – Откуда тебе это известно?

– А ты лучше знаешь? – усмехнулся Марк, в голосе скользнула насмешка. – Слепая ярость – плохой проводник. Нужна холодная голова.

Воздух накаливался. Они смотрели друг на друга, и в их взглядах ощущалась борьба за контроль над ситуацией. Джон сжал журнал. Марк шагнул ближе, сокращая пространство между ними. Каждый сантиметр был вызовом.

– Каталина, ты должна быть в поместье. В безопасности, – сказал Джон, голос дрожал, как будто за словами скрывалось что-то ещё.

– Сидеть в поместье, пока на меня ведут охоту? – холодно отрезала она. – Культисты найдут меня, если захотят.

Марк не отступил. Его тень легла на неё, одновременно как защитный барьер и тихая угроза.

– Мы будем рядом. Если что-то случится – не дадим вас в обиду.

– Хватит, – резко перебил Джон, не отрывая взгляда от Марка. – В поместье останется Аника. Вы обе будете в безопасности.

– В "безопасности"? – тихо усмехнулся Марк. – Ты сам-то в это веришь?

Воздух между ними сжался до предела; взгляды Марка и Джона сталкивались, как клинки. Каталина ощущала, как напряжение между ними растёт. Внутри бушевала буря, снаружи оставался ледяной покой.

И тогда раздался шёпот в её голове, проскользнувший как змеиный язык:

– Они придут. Не ищи их. Они сами найдут тебя. Я рядом. Я не дам им тебя.

Каталина сжала сумку, чувствуя, как в глубине бьётся дневник, словно чужое сердце. Её волновало только то, что таилось на его страницах.

***

Они вернулись быстро – то ли потому, что дорога занимала всего пятнадцать минут, то ли из-за резкого всплеска адреналина. Каталина отгородилась от остального мира, погрузившись в свои мысли. Джон с Марком обсуждали сегодняшнюю вылазку в лес, их голоса отдалялись, пока она шла мимо.

У дома она, не произнеся ни слова, прошла в сад с сумкой в руках. Села на каменную скамью, и сердце её сжалось, когда она распахнула дневник отца.

Почерк был аккуратный, чёткий, ровный – как будто каждый штрих держал человека в рамках. Но теперь, среди множества строк, глаза её находили то, чего она ждала годами – строки, написанные для неё. Строки, которые должны были быть увидены ею раньше, но открылись лишь сейчас, обжигая сердце теплом и болью одновременно.

Она открыла первую страницу, адресованную ей, и почувствовала, как каждое слово будто оживает под пальцами. Это было то, что она так долго ждала: слова, которые могли объяснить, оправдать, пожалеть. В его записках чувствовалась тяжесть эмоций, о которых он не решался говорить вслух. Каталина читала, и мир вокруг сжимался, оставляя только её и эти строки, наполненные тем, чего она так долго была лишена.

Дневник Джеймса Ланкастера

3 ноября 1995

"Я жду её. Считаю дни. Джулия говорит, что всё будет хорошо. Я верю. Никогда ещё я так не ждал ничего в жизни."

16 ноября 1995

"Сегодня я держал её на руках. Наша дочь, Каталина. Слёзы душили меня, но я не стыдился. Обещал себе и Богу: я буду защищать её всегда. Моя жизнь теперь принадлежит ей. Дочь… я люблю её так сильно, что ничто не сможет изменить это."

12 августа 1997

"Первый смех. Лёгкий, прозрачный. Я слышал его и плакал. Джулия смеётся вместе со мной. Каждый день с ними – дар. Я хочу защитить Каталину от всего мира."

4 мая 2000

"Иногда я боюсь. Её взгляд… в нём что-то, чего я не понимаю. Джулия говорит, что она особенная, и нужно принять это. Иногда кажется, что Каталина слишком взрослая для своего возраста. Сегодня она смотрела на меня дольше обычного. Я почувствовал странное напряжение, словно она видела мои мысли. Любовь моя к Джулии и дочери – единственное, что удерживает меня."

12 декабря 2001

"Сегодня она ударила ребёнка. Я был потрясён – с какой жестокостью это произошло. Я всегда мечтал видеть в ней ангела, но теперь понимаю: это был лишь образ, который я сам создал в своём сердце. В её движениях – сила, которой не должно быть. Она жестока. Не знает сострадания. Джулия говорит, что это всё нужно переждать. Но я не могу отделаться от чувства, что внутри неё скрыто нечто страшное, что нельзя понять."

16 июля 2002

"Снова психотерапевт. Каталина молчит. Ни слова. Уже почти семь лет. Джулия устала. Её глаза красные от бессонницы. Я боюсь за них обеих."

4 мая 2003

"Джулия говорит, что всё пройдёт. Но я не знаю, что думать. Эта девочка… словно дьявол. В ней нет тепла, нет доброты – только ледяная пустота, которая сжимает сердце. Я боюсь, что она не ребёнок, что внутри неё скрыто нечто чуждое, не поддающееся моему пониманию. И всё же… я её отец. Я должен быть сильным ради них. Но я не понимаю её. Я боюсь её."

15 сентября 2004

"Сегодня она второй раз в жизни рассмеялась так, что слёзы навернулись и у меня. Джулия удивилась. Я понял: даже в холоде есть тлеющий уголёк тепла. Но отчаяние сжимало грудь – что, если это тепло погаснет? Что, если оно исчезнет, прежде чем я успею его сохранить? Я хочу найти способ удержать его, но чувствую собственную беспомощность перед тем, что скрыто в её сердце."

9 декабря 2007

"Приходил священник. Говорит, здесь ей хуже, что Гриндлтон душит её. Говорит, нужно другое место. Я не верю в это, но тревога гложет меня изнутри, сжимает грудь, не отпускает ни на минуту. Каждый раз, когда вижу Джулию, замечаю, как Каталина реагирует на её голос – внимание дочери сосредоточено слишком остро, будто она видит то, что скрыто от меня. Страх, тревога, беспомощность переплетаются с тихой, едва уловимой гордостью: пусть хоть Джулия умеет дотянуться до этого закрытого сердца, пусть хоть кто-то может проникнуть сквозь лёд, который я сам не могу растопить."

11 января 2008

"Зимой она исчезла. Обыскали весь город и лес. Нашли на пирсе – босую, в пижаме, со стеклянными глазами. Я не понимал, что с ней происходит, и это разрывало меня изнутри. Джулия плакала. Я тоже. Её взгляд – зеркало чужого мира. Никогда не видел ничего подобного, и это пугало меня до глубины души."

26 октября 2009

"Перевезли её в Лондон – к моей сестре Монике. Через месяц она заговорила – спокойно, словно раньше просто не хотела. Проблеск надежды: может, она сможет быть как все? Я наблюдал за ней каждый день. Если это цена её счастья – я заплачу. Молиться не смог; вся моя вера теперь – в то, что Каталина станет обычной."

14 февраля 2010

"Сегодня Каталина нарисовала картину. Не обычную – она нарисовала ад. Линии точные, резкие, краски тёмные. Я вижу её внутренний мир – странный, зловещий. На мой вопрос, что здесь изображено, она ответила спокойно: что там была она сама. Джулия будто не замечает, или ей так же больно, как и мне. Я не понимаю, что происходит внутри неё, и тревога сжимает грудь, но я стараюсь принять это."

6 апреля 2010

"Каталина растёт. Она красавица, но всё так же холодна – мир её почти не касается. Со своей подругой Аникой она мягче. Иногда улыбается, смеётся. Я благодарен, что она нашла кого-то, с кем может быть другой. Иногда ловлю себя на мысли: что если я не смогу защитить её? Но когда смотрю на Джулию, понимаю – вместе мы справимся. И в этом есть надежда: что даже её холодное сердце способно открыть кусочек тепла, если рядом будет любовь и забота."

15 декабря 2011

"Сегодня звонили из больницы. Каталина лежит без сознания. Говорят, её кто-то вытащил из озера. Сердце разорвало от страха. Когда увидел её – белая, холодная, с мокрыми волосами – впервые подумал, что могу её потерять. Она дышит, открыла глаза… но смотрит мимо меня. Снова пустота, снова пугает. Любовь моя – моя сила и наказание одновременно."

Перевернув страницу, сердце Каталины пропустило глухой удар. Строчки словно плыли перед глазами, каждая буква обжигала, открывая правду, отдававшуюся болью где-то в грудной клетке. Она ощутила одновременно шок и пустоту.

2 марта 2013

"Сегодня я узнал правду.

Случайно услышал разговор Джулии и отца Уильяма. Они говорили тихо, почти шёпотом, но каждое слово пронзало меня насквозь. Джулия отчаянно пыталась сказать ему, что Каталина – его дочь, но он не имеет права вмешиваться в её жизнь. После того как бросил её беременной. Я застыл, сердце сжалось, в груди будто застрял камень.

Они увидели меня. И всё раскрылась. А я… я всю жизнь думал, что Каталина – мой ребёнок. Любовь к Джулии была сильнее этого. Каждый раз, когда Уильям приходил с советами и видимым участием, я сдерживал гнев, сомнения, ревность. Не смел упрекнуть Джулию. И всё же… я люблю Каталину. Люблю Джулию."

13 марта 2013

"Джулия, она такая ранимая и нежная, я боюсь что не сумею уберечь её от…". На этом запись прерывается.

Лицо Каталины оставалось непроницаемым, руки спокойно сжимали дневник, дыхание ровное. Она медленно подняла взгляд на вересковую пустошь, словно моля ветер избавить её от памяти этого дня. Снаружи она казалась равнодушной, но Демон чувствовал каждое движение её души – тихое, едва уловимое, острое, как игла: боль, обида, недоверие к миру и к себе.

– От кого отец пытался уберечь маму?

– От тебя, – не скрывая ответил демон.

Каталина не ответила. Её взгляд устремился в сад, на серую траву, на каменные дорожки. Ни одной эмоции на лице.

– Теперь ты другая, – продолжил Демон. – Ты изменилась. – Кэти, – продолжил демон мягко, осторожно, словно пытался не потревожить зыбкую тишину, – правда о твоём происхождении… теперь ты её знаешь.

На лице Каталины не дрогнул ни мускул. Лишь холодная маска.

– И внутри тебя… – голос Демона смягчился, – ты всё равно чувствуешь боль, да? Раздирает, пугает… Ты хотела бы кричать, рвать, разбрасывать всё вокруг, но не можешь. Не будь той, от которой ты избавилась.

Каталина опустила взгляд на дневник.

– Не знаю, что чувствовать, – спокойно произнесла она. – Что мне с этим делать… я ещё не знаю, не знаю, что должна ощущать.

– То, что хочешь, – прошептал демон осторожно. – Но нет ничего хуже равнодушия. Твоя маска не скроет это от меня, Кэти… Иногда лучше выпустить хотя бы маленькую часть, чем копить всё внутри. Позволь хоть капле боли выйти наружу.

– Мне нет смысла показывать её кому-либо, – ответила она тихо, почти себе. – Никто не поймёт. Никто не имеет права понять.

– Не для других, – мягко поправил демон. – Только для себя. Ты можешь позволить себе почувствовать… Если захочешь выплеснуть злость – делай это. Обещаю, я удержу тебя, если перейдёшь на убийства и разрушение деревень, – чуть усмехнулся он, возвращаясь к прежнему спокойному тону. – Не бойся.

Каталина молчала. Её лицо оставалось неподвижным, руки крепко сжимали дневник. Она ощущала внутри ядовитую смесь – страх, обиду, любовь к матери и отцу, растерянность и одиночество. Она не могла кричать, не могла плакать, не могла дать выход эмоциям. Но сейчас, рядом с ним, она позволяла себе чувствовать, и этого уже хватало. Он разделял тишину вместе с ней.

– Я не помню своего детства, – произнесла она глухо. – Я правда была такой, как он писал?.. – голос дрогнул на слове.

Тишина затянулась.

– Ты была не как все, – сказал он наконец, почти шёпотом. – Не от мира сего, так сказать. В тебе было то, чего люди обычно боятся. То, что есть в каждом, но у тебя… этого было больше.

– Чего? – тихо спросила Каталина.

– Тьмы, – ответил он. – Каталина… то, что было, не решает, что будет дальше.

Её кивок был почти незаметен, но в нём таилось полное понимание – без лишних объяснений.

– Тогда… под водой я слышала голос, – начала Каталина, поднимая глаза на горизонт. – Это был ты?

– Да… с того момента я стал приходить к тебе, – почти шёпотом. В его голосе скользнула тень нежности, будто тихое признание.

Каталина всматривалась в тень деревьев, туда, где темнота сгущалась в едва различимый силуэт человека. Он был там. Она ощущала его взгляд – глубокий и почти невидимый, но пронзающий насквозь.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал он тихо, словно боясь потревожить её. – Сегодня будет спокойная ночь. За "дружков" не беспокойся… они ничего не найдут. Иди спать.

В его голосе промелькнула мягкая, почти чуждая ему нотка заботы. Каталина уловила её, бросив взгляд в темноту и зависнув на его глазах, но не сказала ни слова. Всё её тело ощущало это: лёгкое давление воздуха рядом, тонкое тепло его присутствия. Даже если она потеряет всех остальных, он останется рядом.

Она медленно обвела взглядом поля. Серые, выжженные, лишённые цвета. Ветер выдувал из них всё живое. И в этой стерильной, мёртвой пустоте было что-то болезненно родное. Внутри – только пустота, холодная и прозрачная, и в ней странным образом было безопасно.

Глава 10

Праздник в Гриндлтоне походил на маскарад, устроенный для мёртвых. Узкие улицы, будто вырезанные из серого камня век назад, дышали холодом, и даже гирлянды из еловых ветвей не могли скрыть эту сырость. Лампы с живым огнём трепетали под ветром, отбрасывая по стенам длинные, искажённые тени – похожие на руки, тянущиеся к прохожим.

Электричество сюда не доходило. Будто город не признавал нового света – здесь горел только старый.

Витрины сияли стеклом и сладкой лихорадкой: имбирные пряники, кексы, пирожные, анисовые конфеты – всё выстроено так аккуратно, будто их ставили не для продажи, а напоказ. Всё было красиво, даже слишком. Красота в этом городе имела привкус болезни: она прятала гниль под глазурью. Гриндлтон улыбался, но глаза у него были пустыми.

На площади возле фонтана играли музыканты. Скрипки и трубы звучали бодро, но в каждой ноте дрожала фальшь. Толпа двигалась ритмично, чуть неестественно, будто её вела невидимая дирижёрская палочка. Торговцы выкрикивали привычные фразы, предлагали вино, печёные каштаны, мёд и свечи, и все эти голоса сплетались в один гул – сладкий, но утомительный. Воздух пах пряностями и воском.

Люди улыбались – одинаково, вежливо, с тем странным усилием, с каким улыбаются манекены в витринах. Никто не смотрел друг другу в глаза. Даже дети, что бегали с фонариками, смеялись слишком громко – и этот смех звучал фальшиво.

Каталина стояла в тени. Ветер шевелил край её тёмного платья. Оно было старомодным – узкий лиф, тяжёлая юбка, перчатки до локтя, волосы собраны гладко, будто она сошла с картины из своего старого поместья. В этом наряде она не казалась чужой – напротив, словно сама была частью этого ритма. Её лицо, бледное и сосредоточенное, отражало весь город – холодный. Красивый. Чуть мёртвый.

Рядом смеялась Аника – в кружевном платье цвета сливочного мороженого. На её фоне праздник выглядел почти живым. Она могла быть дочерью здешнего торговца, могла бы здесь остаться – и никто не заметил бы подмены.

Джон, в строгом сюртуке и жилете, стоял неподалёку – прямой, настороженный, будто часовой, слишком часто сверяющий время. Он чувствовал себя здесь чужим.

Марк же, напротив, с безупречной улыбкой и безупречно сидящим костюмом, казался сошедшим со старинной афиши. В этом городе он выглядел особенно уместно – человек, которому идёт игра.

Они не были чужаками. Они вписывались в эту декорацию слишком хорошо – словно Гриндлтон заранее знал, что они приедут, и приготовил для них роли. Праздник втягивал их в себя, в вязкую, искусственную радость. В воздухе стояло предчувствие беды. Каталина чувствовала это. Чувствовала взгляд, прилипший к затылку, дыхание, которое нельзя услышать, но можно ощутить кожей. Толпа сгущалась, шум усиливался, свет резал глаза, и всё же под этим хаосом простиралось что-то иное – мёртвая тишина, холодная и неподвижная.

Где-то у сцены стоял Джон. Он не двигался, сжимая руки за спиной, взгляд упёрт в толпу. Через несколько минут они должны арестовать Миллера – если всё пойдёт по плану. Но Гриндлтон не любил планы. Он любил спектакли.

Каталина смотрела на него – и на миг ей показалось, что за спиной Джона, в темноте за сценой, кто-то стоит. Или движется. Ветер донёс запах горелого воска. Где-то погас один из фонарей. Толпа продолжала смеяться.

***

И тогда её взгляд снова скользнул по площади – и остановился. Отец Уильям. Он стоял в стороне, в тени фонаря, наблюдая за праздником. Не прятался, не старался быть незаметным – просто был. Прямая спина, чёрное пальто, лицо спокойное. Каталина почувствовала его присутствие раньше, чем увидела. И вместе с тем – что-то чужое, дрожащую ноту внутри. Вчера она узнала правду: он её настоящий отец. Отец, который оставил мать и её саму, спрятался за сутаной и маской праведника. И теперь он стоял здесь, всего в нескольких шагах, не подозревая, что она уже знает правду. И только часть её.

«Не лучшее время», – голос демона мягко скользнул в её мысли.

– И не собираюсь, – ответила она сама себе. Губы остались неподвижны. – Возможно, я никогда не захочу поднимать эту тему. Пусть пока это будет моей тайной.

Каталина посмотрела на Уильяма – и впервые заметила, как он смотрит. Не просто взгляд, а усталость в каждом жесте, мягкость движений, запах дерева и воска, будто от старого дома. Всё это отзывалось в ней чем-то смутно знакомым.

– Мисс Ланкастер, – священник заметил её и кивнул. Его улыбка была теплее, чем в первую встречу. – Рад видеть вас здесь.

– Странно наблюдать вас среди всей этой суеты, – сказала она сухо, лишь на мгновение скользнув взглядом по толпе.

– Я здесь не ради праздника, – спокойно произнёс он. – Я обещал Вас представить одному человеку.

Он шагнул к фонарю. Там стоял юноша – светловолосый, простой, с открытым взглядом, без тени притворства.

– Это мой сын, Эдвард. Он недавно вернулся.

– Рад познакомиться, – произнёс юноша, протягивая руку.

Каталина ответила жестом холодным и отточенным, как у аристократки, которая не хочет касаться мира. Но когда их пальцы соприкоснулись, внутри что-то дрогнуло – тень узнавания. Словно перед ней поставили зеркало, в котором отражалась не внешность, а суть. Та часть, что когда-то утратилась – или, может быть, никогда и не принадлежала ей, но откликнулась.

– Бывали здесь раньше? – спросила она лишь для того, чтобы услышать его голос.

– Нет. Учился в другом городе. Теперь хочу помогать отцу здесь.

Она перевела взгляд на Уильяма. Его взгляд, линии лица, даже тишина, что исходила от него – всё это был её отец. Правда, больше не нуждавшаяся в доказательствах.

Почему он оставил меня? Почему я была лишней, а он – нет?

Переведя взгляд на Эдварда, она почувствовала, как внутри шевельнулись мысли – острые, беспорядочные. Слово поднималось внутри, рвалось наружу, но она сдерживала его. Ей хотелось кричать, обвинять, раскрыть перед ним всю боль, но одновременно – она не хотела разрушать этот момент, не хотела показывать слабость. Он стоял здесь, спокойно наблюдая, не ведая ничего о том, что она знает.

Её сердце сжималось под двойным давлением – знанием и тайной. Она знала правду. И, возможно, именно это дарило ей власть. Стоило ей лишь слегка повернуть голову, как её взгляд остановился на Джоне: он уверенно вел мэра в наручниках к зданию.

***

Тем временем Джон с Томасом Миллером и несколькими сержантами спускались по узким бетонным ступенькам. Каждый шаг отзывался глухим, влажным эхом, а низкие коридоры будто сжимались, давя сверху. Подвал старого участка напоминал глотку зверя – холодную, ржавую, вечно голодную. Воздух стоял вязкий, пахло мокрым камнем, железом и чем-то ещё – сладковатым, как застоявшаяся кровь. Лампа под потолком дрожала, изредка моргала, будто сердце умирало на проводах. Тень Джона растягивалась по стене, как чужая фигура, больше и мрачнее, чем он сам.

Мэр сидел, опустив плечи. Лицо в сером свете выглядело опухшим и блестело потом. Руки сцеплены так крепко, будто он боялся, что они начнут дрожать. Когда Джон заговорил, его голос был спокойным – почти ровным, но в нём звенело что-то острое, неумолимое. Он бросил папку на стол: список имён. Бумага шлёпнулась с глухим звуком, будто удар пришёлся прямо в сердце.

– Нашли в вашем шкафу.

Мэр дернулся, как от удара током. Губы затряслись, глаза метались. Он пытался выглядеть человеком, у которого есть объяснение. Но объяснение уже не имело значения.

– Её… подкинули. Я не знал, – сипел он. – Кто-то хочет, чтобы я…

– Почерк ваш. – Джон сказал это без интонации, просто как факт. – Его тоже подделали? А телефон Лиама – тоже кто-то подкинул?

– Я не знаю! – мэр вскинул глаза, в них мелькнуло что-то истеричное. – Пропавшие… я не знаю, где они!

Джон наклонился ближе. – Кто убил родителей Каталины?

Мэр застыл. Губы задрожали, взгляд метался, словно искал спасение среди сержантов.

– Я… я не знаю… Никто не видел… – слова захлёбывались страхом.

– Ты лжёшь, Томас! – рявкнул Джон, ударив ладонью по столу.

– Не знаю… – сиплый голос мэра сорвался. – Последнее время меня самого преследуют… Письма… записки…

– Где они? – резко.

Мэр дрожащей рукой показал на сумку у ног. – Там… достаньте… два листка…

Джон открыл сумку. Изнутри пахнуло потом, бумагой и чем-то гниющим. Он достал два сложенных листа. Бумага была влажной, отпечатки пальцев въелись в неё, как грязные следы.

На первом было выведено чётким, уверенным почерком: «Прощение нужно лишь тем, кто ошибся, а я никогда не ошибаюсь».

На втором – короче, но страшнее: «Всё, что ты можешь сделать без моего наставления и благословения, Томас – это покончить с собой».

Джон поднял взгляд. Мэр отвёл глаза, сжался, словно мальчик, которому читают приговор. Лампа дрожала, свет плясал по ржавым стенам. Из угла подвала текла вода, капли падали, как отсчёт – медленный, безжалостный, будто время само приготовилось остановиться.

Тишина после этих слов растянулась. Даже лампа будто перестала качаться. Мэр поднял голову. Лицо его расплылось в каком-то странном выражении – смесь ужаса и… облегчения? Потом пришла пустота. Та самая, что появляется в глазах людей, у которых всё уже кончилось.

– Я знал, – прошептал он. – Я знал, что так будет. Они всегда забирают. Им нужно…

Джон шагнул ближе. – Кто «они»?

– Те, кто в земле спят, – сказал мэр и усмехнулся, беззвучно, одними губами. – Им нужна кровь. Они сказали… чтобы я…

Он сорвался, как человек, у которого наконец лопнула последняя струна.

– Скрывал! – выкрикнул, глотая воздух. – Я должен был скрывать! Чтобы никто не узнал – про кладбище, про неё!

– Про кого? – Джон навис над ним.

Мэр поднял взгляд – мутный, блуждающий, словно глаза уже не принадлежали живому человеку.

– Про Каталину, – выдохнул он, и Джон будто почувствовал, как комната становится меньше, стены ближе, воздух тяжелее. – На Кровавую Луну они все будут там. Все. И она тоже. Они придут за ней! Тогда всё закончится! Это нужно было сделать давно!

В подвале запахло чем-то жжёным – может, плавился провод, может, это был страх. Лампа моргнула. Джон ощутил, как внутри поднимается гнев, свинцовый и медленный. Эти слова прилипали, как грязь.

Он резко схватил мэра за лацканы пиджака. Тот вскрикнул, почти плача.

– Когда Кровавая Луна?! – прокричал Джон.

– Через два дня…

– Где?!

– Склеп Брерли… – мэр задыхался, глаза лихорадочно блестели. – Но ты её не спасёшь. Она умрёт! Я видел – земля шевелится. Они встают… и зовут её…

Смех, что сорвался у него, не был смехом – это был рвущийся хрип, сырой, глубокий, нечеловеческий. Сержант отшатнулся, словно заразился этим ужасом. Джон оттолкнул мэра и выпрямился, челюсть сжата до боли.