Каталина

– Когда-то я думал, что смерть – это страшно, – сказал он, не отводя взгляда от камня. – Но потом понял: самое мучительное – остаться. Смотреть, как умирают твои дети, твои внуки… и даже не иметь права стоять у их могил.

Он закрыл глаза на миг.

– Я устал, Каталина. От этого мира. От города. От тишины, в которой не слышу даже собственное сердце. От того, что не чувствую ничего – ни вкуса, ни тепла, ни даже боли. – Он улыбнулся слабо. – Забавно, правда? Даже боль – роскошь.

Он посмотрел на неё и тихо добавил, как приговор:

– Умереть и не уйти – хуже любого проклятия.

Он замолчал, и в воздухе повисла тяжёлая пауза.

– Демон… Он защищает тебя… или управляет?

Каталина подняла глаза.

– Однажды управлял, – ответила она едва слышно. – Моими эмоциями, злостью.

Габриэль кивнул медленно, словно слышал подтверждение давно известной истины. Его голос стал ниже:

– Я знаю, каково это. Демон управлял мной всю мою… смертную жизнь. – А потом он исчез. Просто… покинул. Оставил меня без силы, без власти, без смысла. Без того, к чему я так привык, что стало моей сутью. – Голос Габриэля дрогнул, но он сдержался. – Я не видел причины существовать без него. Искал столетиями – в призывах, в ритуалах. Всё напрасно.

Он опустил взгляд на могилу, будто надеясь найти там ответ, которого не дал ему ни демон, ни его жизнь.

– А потом это случилось, – произнёс он глухо. – В тот день, когда ты едва не умерла. Я почувствовал его… впервые за столько лет. Он появился. Но не рядом со мной. – Он поднял глаза на Каталину, и в них стояла тьма, боль и зависть. – Он пришел к тебе. И тогда я понял – это был мой конец. Он бросил меня. И выбрал тебя.

В его глазах мелькнула боль, почти человеческая.

– Я не знаю, зачем он тебя бережёт, – сказал Габриэль, сжимая ладони в кулак. – Может, ты – его последняя надежда. Или новая клетка.

Он сделал вдох, неровный, словно слова давались с усилием:

– Я ненавижу его. За то, что не убил меня тогда, когда должен был. За то, что оставил между. Ни живой, ни мёртвый. – Он усмехнулся коротко, горько. – И самое жестокое – я всё ещё помню, как звучал его голос. Тот самый, который сейчас шепчет тебе.

Каталина замерла. Демон внутри шевельнулся, как зверь в клетке, и тихо, с хищным раздражением прорычал:

“Жалкий. Его жизнь всегда принадлежала мне. Он никогда не делал ничего сам – лишь дергался, когда я позволял. Моя тряпичная кукла, возомнившая себя человеком. Он не заслужил покоя. Пусть живёт ещё сотни лет – без цели и без смысла”

Каталина почувствовала, как внутри всё зазвенело от напряжения. Габриэль увидел её реакцию и шагнул ближе.

– Я вижу его в тебе, – сказал он. – В глазах, в каждом вдохе. Он дышит тобой, Каталина. Назови его имя! Прошу! – В голосе прозвучало отчаяние, не угроза, а просьба человека, которому больше некуда идти. – Это всё, что мне осталось. Последний способ освободиться.

Габриэль резко шагнул вперёд, и прежде чем Каталина успела отступить, его руки с силой обхватили её за плечи. Схватка была внезапной, боль пронзила её плечи. Сердце заколотилось, дыхание перехватило. Его взгляд горел безумием, смешанным с отчаянием и яростью, голос дрожал:

– Кто скрывается за твоими глазами? Назови его! Имя! Скажи его Имя!

И вдруг, словно ответ на этот вызов, из глубины сознания рванулся голос демона, холодный и властный:

«НЕ ТРОГАЙ ЕЁ!»

Голос разорвал воздух, глубокий и звенящий, как удар грома. Вспышка чистой энергии прорвала пространство, обжигая всё вокруг. Руки Габриэля, которые ещё мгновение назад сжимали её, с силой оттолкнулись, и он отлетел назад, ударившись о землю.

Каталина осталась стоять, плечи ещё горели от боли, тело онемело от напряжения, глаза широко раскрыты. И вдруг она ощутила, как резкая боль мгновенно уходит, словно невидимая рука провела по её плечам и забрала её прочь. Сердце замедлило бешеный ритм, а дыхание стало ровным.

Габриэль поднял голову. На лице – искажённая болью, но поразительно живая улыбка.

– Значит, всё-таки он… – прошептал он, и глаза его блеснули безумным, почти восторженным светом. – Я узнаю…

Он засмеялся тихо, прерывисто, будто воздух резал горло, и упал обратно.

Глава 12

Каталина, стараясь прийти в себя, вернулась в толпу людей. Демон молчал. Всё вокруг будто дышало – музыка, голоса, свет гирлянд, сладкий дым от выпечки. Люди смеялись, кто-то танцевал, а где-то вдалеке дети запускали бумажные фонарики в небо.

– Наконец-то! – голос Аники прорезал шум. Она стояла у прилавка, сияя, с тарелкой горячих каштанов в руках. – Каштаны! Только что достали, осторожно, не обожгись.

Каталина взяла один. Пальцы сквозь перчатки ощутили обволакивающее тепло.

– Спасибо, – сказала она и, едва заметно улыбнувшись, поднесла каштан к губам.

– Ну? – Аника облизала пальцы, перепачканные сахарной ватой. – Вкусно, да?

– Вкусно, – тихо ответила Каталина.

– Я тебя обыскался, – донёсся из-за спины знакомый голос. Джон протиснулся сквозь толпу, запыхавшийся, с растрепанными волосами. – Не стоит одной шататься.

Каталина обернулась.

– Не могла вас найти, – ответила спокойно.

– Всё равно не стоит так делать. – Голос был тихим, но в нём звучало беспокойство. – Может, купить вам что-нибудь сладкое? Там, кажется, пирожные – люди уже дерутся за них.

– Согласна! – тут же откликнулась Аника, оживлённо.

Каталина покачала головой:

– Мне не нужно.

Аника чуть пожала плечами, весело, беззлобно:

– Она сладкое с детства не любит.

– Буду знать, —Джон прищурился, делая вид серьёзного.

Каталина слегка улыбнулась. Осматривая толпу. Время прошло незаметно, Музыка сменилась, стала мягче, вязкой. Воздух словно потяжелел от пряного дыма и запаха свечей.

– Я пойду в поместье, – сказала она, возвращая Анике тарелку с угощениями.

– Может пойти с тобой?, – предложила та сразу.

– Нет, – Каталина мягко отстранилась, – оставайтесь. Пусть праздник вас радует.

Они согласились остаться ненадолго, обмениваясь улыбками, и Каталина поспешила уйти. Развернувшись, она пошла прочь. Толпа медленно расступалась, голоса приглушались. Всё казалось слишком ярким и шумным. Ей хотелось тишины.

Вдруг, чья-то рука сомкнулась на её запястье – мягко, но решительно. Каталина обернулась, перед ней Марк. Он стоял почти вплотную, взгляд – цепкий, выжидающий, но внутри что-то горело.

– Один танец, – сказал он тихо. – Обещаю, больше не побеспокою.

Она колебалась. Секунду. Две. В его глазах не было лжи, только странная, непонятная ей одержимость. Каталина выдохнула и коротко кивнула: – Один.

Музыка снова сменилась – мелодия стала медленной, будто сама ночь подала им руку. Марк взял её ладонь. Его пальцы были теплыми. Вторая рука легла на её талию, чуть ниже, чем позволяла вежливость.

– Ты слишком серьёзна, – произнес он, почти шепотом.

– А ты слишком настойчив, – ответила она.

– Верно. – Он улыбнулся коротко, опасно.

Они двинулись в ритме музыки. Каталина старалась держать дистанцию, но каждый раз, когда она отстранялась, он снова находил способ вернуть её ближе к себе.

Его взгляд был пристальным, хищным, но в нём была и боль, скрытая за маской уверенности. Он смотрел на неё, как на загадку, которую не может решить, но и не может перестать думать о ней.

– Аника влюблена в тебя, – сказала Каталина, ровно, не отводя взгляда.

– Я заметил.

– И я вижу, что ты тоже не равнодушен к ней.

Он слегка усмехнулся.

– Может быть.

Пальцы на её талии сжались сильнее, почти властно.

– Марк… – её голос стал ниже. – Я беспокоюсь за неё.

Он чуть повернул голову в сторону, взгляд задержался на Анике, весело смеявшейся с Джоном у шатров.

– Если ты разобьёшь ей сердце… – Каталина говорила тихо, но в каждом слове чувствовался лёд, – я тебя уничтожу.

Он не ответил сразу. Лишь приблизился. Дыхание коснулось ее щеки. И тогда он произнёс:

– В объятиях, что полны холода, я всё равно пытаюсь согреть тебя.

Слова коснулись её, как порыв ледяного ветра. Она застыла. Эта фраза, эти слова, – её мать говорила их, когда Каталина была ребёнком. Мир вокруг словно провалился.

– Красиво, правда? – прошептал Марк, не отводя взгляда. – О человеке, который не умеет любить, но всё равно пытается. Несмотря на собственный холод.

Каталина вырвалась, резко, почти с отчаянием. Марк не стал удерживать. Только смотрел, глаза его темнели, как омут. Она пошла прочь – сквозь шум, смех, запах сладкого дыма и гирлянд, отражавшиеся в лужах. Шла быстро, чувствуя, как гул праздника глохнет за спиной, оставляя лишь стук собственного сердца.

Марк остался на площади. Он стоял неподвижно, среди света и музыки. Огни дрожали в его зрачках. Он не улыбался. Только следил за её силуэтом, пока тот не растворился в сумерках. И в его взгляде, за всей сдержанностью, пряталось не желание – одержимость.

***

В доме было тихо – особенно после смеха и музыки. Каталина сняла плащ, потёрла ладони о юбку и подошла к камину. Пламя уже потухло до оранжевых углей, и уже не давало того тепла, которое она хотела ощутить. Она устроилась в кресле, обхватив колени, и на мгновение позволила себе то, чего избегала целый вечер, закрыть глаза. Сон пришёл быстро; весь мир растаял в мягком полумраке.

Она проснулась резко. Что-то разбилось. Совсем рядом. Хруст керамики разрезал тишину, как выстрел, заставив сердце подпрыгнуть. Каталина рывком подняла голову. На полу, у стены, лежала ваза. Осколки блестели в полутьме, вода растекалась по паркету, дрожа вместе с отражениями камина. Она замерла, вслушиваясь. Ни ветра, ни сквозняка.

Воздух оставался неподвижным, но в нём чувствовалось чьё-то дыхание.

Она шагнула вперёд, к вазе. Склонилась. Осколки холодили пальцы. Каталина встала, зажгла лампу. Прошлась по коридору, комнаты были пусты: столовая, прихожая. За воротами перед домом не было машин, и в свете луны поместье казалось одиноким островом. Ребята ещё не вернулись с праздника.

Она вернулась в гостинную, ещё дергаясь от звука разбитого фарфора, и увидела на кресле конверт – белый, с аккуратным почерком. Запах лилий вдруг сжал горло; почерк был тот самый, который она знала с детства. Рукой, которая слегка дрожала, она провела по бумаге и открыла его. Внутри лежал лист.

“моя лилия, одинокая,

хрупкая и прекрасная лилия,

остерегайся людей – они причинят тебе боль.”

Каталина прочитала строчки. Тревога, ледяная и плотная, сжала живот. Подпись была знакомой до дрожи – матери. Голос, который она слышала в детстве, теперь звучал с бумаги, живой и одновременно невозможный. Сердце ёкнуло: как письмо могло прийти от той, кто мертва? В доме, полном вопросов, ответов не было – только ощущение, что мать всё ещё наблюдает за ней, даже из-за границы жизни и смерти.

Ветер поднялся внезапно. Деревья за окном застонали, ветви забили по стеклу глухо и настойчиво. Каталина подошла к окну – и вздрогнула: на полу, в полосе лунного света, темнели мокрые следы. Человеческие. От окна – к креслу.

Когда очередной порыв ветра ударил в окно, она вздрогнула и поднялась.

– Хватит, – выдохнула она. – Хватит…

Но дом не слушал. Ветер усилился. Старая балка на потолке застонала, как будто кто-то медленно ступал по чердаку. Схватив упавшее письмо, она спрятала его в ящик стола, закрыв дрожащими пальцами. Каталина потушила свечу и пошла по коридору, в свою комнату. Каждый шорох отзывался страхом под кожей.

– Я не хочу быть одна, где ты? – сказала она тихо, включай лампу в стальне.

Несколько секунд – ничего. Только ветер и царапанье ветвей по стеклу. Потом воздух в комнате изменился. Стало прохладнее, гуще, как перед грозой. Свет лампы задрожал, растянулся длинными тенями, словно невидимая фигура медленно встала между ним и Каталиной. Из темноты, медленно, без звука, проступили очертания. Черты ещё были сотканы из тени, но уже улавливались – хищные, будто выточенные из мрака. Глаза оставались прежними: тёмные, ироничные, цепкие, выслеживающие каждую дрожь ресниц.

Силуэт чуть шевельнулся, и из темноты отозвался тихий, ровный голос:

– Тогда говори.

– Я… я не понимаю, что происходит, – её голос дрожал, едва слышно. – Кто был в доме?

– Сейчас никого, – сказал он, слегка отступив. Тень скользнула по полу, растянулась по её лицу. – Но я не могу сказать тебе, что это было. Странно… я не чувствую… этого.

– Тогда, что произошло на кладбище?

– Раньше, когда я выходил из себя, тебя не было рядом. Ты не чувствовала. Теперь я здесь. И всё, что я испытываю, чувствуешь и ты. Гнев. Страсть. Влечение. Даже… сочувствие.

Он двинулся ближе. Поворот головы – лёгкий, почти ленивый, как у хищника, играющего с добычей. Каталина обернулась, останавливая его взглядом. Между ними осталось несколько сантиметров.

– Кто ты? Расскажи мне о себе, – сказала она, стараясь удержать дрожь в голосе.

Он медленно развернулся, будто каждый его жест взвешивался, и сел в кресло в углу комнаты.

Немного помедлив, он начал, голос тихий, но уверенный:

– Зло, Каталина. Я – демон, – сказал он тихо. – Но не всегда им был. Я родился человеком, с именем, с жаждой жизни и верой в Бога. Моя семья служила в церкви поколениями; мы верили, что мир спасёт молитва, что Бог нас услышит. Верил в это. Я выбрал служение не по приказу отца, а по зову души – мне казалось, что лишь в молитве можно найти тот свет, который спасает. Потом пришли те, кого назвали еретиками. Они были против церкви и Бога, они продвигали свою веру, сотканную из крови и хаоса. Мою семью сожгли под видом благих намерений. Я видел, как полыхает наш дом, слышал, как братья зовут мать и рвут горло от плача. Я пытался защитить их, но лежал полуживой, и не мог пошевелиться. И когда пламя унесло всё, что было дорого, со мной произошло то, что ломает любого: вера утратила смысл. В ту ночь я не просто потерял дом. Я потерял опору, с которой шел всю жизнь. Я встал посреди пепла и тел, наперекор вере, что требовала терпеть, и кричал в небо, обращаясь к Богу – крик, который был одновременно обвинением и прощанием:

“Ты слышишь меня?! Это – твоя воля?! Тогда будь проклят, будь проклят навеки! За каждую каплю крови, за каждый крик, за каждый мертвый взгляд – проклят! Если ты есть – убей меня сейчас, пока я ещё человек! Но если нет… я сам стану тобой. Я обрушу твой свет, и сожгу твой рай, как горело всё, что я любил! Я стану огнём, что поглотит всё, что тебе дорого!”

Каталина подняла на него взгляд, в котором плескалось сочувствие – живое, тёплое, неуместное рядом с ним. Демон встретил этот взгляд и замер. В его лице что-то дрогнуло – словно человеческое выражение, заблудившееся в чертах существа, которому не подобает сожалеть. Мгновение длилось слишком долго. А потом он отвёл глаза и заговорил тише, будто шагнул назад, в прошлое, которое мечтал забыть.

– Это был разрыв. Крик отчаяния и ненависти. В ответ – тишина. Тишина, которая звенела так громко, что я услышал в ней не Бога, а своё собственное имя, ставшее пустым звуком. Тогда я понял, что от меня ничего не осталось. Гнев спустился на меня, как тёмная пелена, и стал моим спутником на долгие годы. Простая цель – отомстить за семью, превратилась в безумный смысл существования. Я вел людей, и голос мой стал законом. Мы выжгли культ дотла. И не один. Я видел их глаза, видел, как умирает вера в каждом из них – и радость этого триумфа отравила меня позже сильнее, чем смерть. А потом наступило опустошение. Победа оказалась ничем: вместо облегчения – пустота, вместо спасения – пустота без жалости. Я понял, что стал тем, кого презирал. Я стал таким же палачом, которого когда-то видел лишь в кошмарах – того, кого мечтал убить. И эта мысль – её не стереть. Я возвращался в церковь, но своды были холодны, свечи – чужды. Люди смотрели на меня иначе – не как на человека, а как на ядовитое растение, которого обходят стороной. Там не было прощения. Там было отвращение и страх. Моя вера не вернулась. Меня отринуло всё, что когда-то я называл домом. С тех пор началось странствие, которое нельзя назвать бегством – оно превратилось в погоню. Я набивал руку на жажде: брал то, что раньше просил у Бога. Беру тепло, беру страх, беру жизнь у тех, кого хочу. С каждой взятой душой во мне угасал свет. Я не умирал. Телами можно было владеть, горем можно было питаться, но пустота внутри только увеличивалась. Я научился слушать каждого, но терял способность слышать себя. Я научился видеть все пороки – но не мог видеть того, что спасёт меня. Я менялся – и телом, и душой, и стал чужим самому себе. Так я стал тем, кем стал: не потому что заключил сделку с каким-то существом, а потому что отверг всё – опору, идею, веру и самого себя. Я сам превратился в это существо – спасение для тех, кто страдал: холодный, беспощадный, непреклонный, навсегда чужой себе. Это вечное существование – наказание. Единственный урок – бессмысленность владения. Веками от человеческого облика не осталось ничего. Но голос, что когда‑то вел людей, остался. Инструмент. Только голос. Голос, которым можно уничтожить всё. Ты думаешь, у демона нет чувства вины? Оно есть. Оно прожжёт тебя изнутри сильнее огня. Я видел лица тех, кого уничтожил. Они приходят ко мне не как призраки, а как вес прошлого, который невозможно сбросить. Я пытался забыть, пытался усыпить себя в язвительном удовольствии от власти – но сила не лечит душу. Она лишь делает её развратнее и темнее.

Постепенно вокруг меня образовались люди, внимавшие каждому моему слову, падали ниц, поклонялись. Их вера была сладкой и опасной, как яд и мед одновременно. Я стал для них Богом. Тем, кем когда-то мечтал быть – вершителем судеб, хозяином веры и страха. Моя жажда власти, что когда-то казалась лишь пороком, обрела форму и признание, и в этом признании я узрел самую холодную награду. И тогда я заключил с ними сделку. Они получали силу, уверенность, расширение своей веры, я же требовал лишь одно – каждые сто лет предоставлять мне одного человека, чтобы он стал моим сосудом. Сделка была скреплена тьмой, и с тех пор я странствую по миру, несущий власть и проклятие одновременно. Я стал Богом для людей, а сам остался пленником собственной власти.

Каталина вновь подняла глаза на него, голос едва слышен, с оттенком тревоги:

– …Почему именно я?

Долгая пауза. Его взгляд не отрывался от её лица.

– Когда я встретил тебя, я увидел то, что пробудило в моей груди искру, которую я давно потушил: в тебе столько боли и тьмы, но в ней горит крошечный, упорный свет. Он… необычен. Не похож ни на один, который я встречал раньше. Мал, тонок, почти еле живой, но он горит. Это свет, который может потухнуть – и тогда ты станешь тем, кем стал я: бессмертным мучителем собственной души. И, по какой-то причине, я не могу позволить этому произойти. Наверное, потому что слишком хорошо знаю цену этого угасания – когда внутри остаётся только эхо собственного крика и холод, который никогда не уйдет. И в этом – моя двойная безнадежность: я тянусь к тебе, чтобы защитить этот свет, и боюсь его – потому что чем сильнее я его охраняю, тем больше рискую сжечь тебя во тьме собственным присутствием. Это условие, что связывает нас: ты – свет, способный стать адом, а я – ад, который может потерять своё проклятие. Но цена… никто не обещал, что она будет мала. И именно в этом – моя трагедия: спасая тебя, я возвращаюсь к тому, от чего бежал, к тому, что сам когда-то проклял и уничтожил. К людям, чьи крики теперь живут во мне. Может быть, это единственный путь, Каталина. Путь, где и ты, и я теряем многое, чтобы – возможно – впервые обрести себя.

В его глазах на секунду мелькнуло что-то личное, почти тёплое. Он тут же отвёл взгляд, губы дрогнули, и резкая линия снова застыла.

Каталина почувствовала, как сердце вдруг ускорило ритм, и вместе с ним – весь её организм: кожа обжигается, дыхание неровное, словно лёгкие забыли, как работать. Каждый вздох отзывается дрожью в пальцах, в шее, в животе. Она хотела отступить, но ноги словно срослись с полом, а разум не мог скомандовать телу. Её чувства бились внутри, переплетались, создавая странное, почти болезненное напряжение: страх, любопытство, опасение и… что-то ещё, почти не осознаваемое – притяжение.

Слова демона продолжали звучать в ушах, отзываясь эхом в груди: “…ты – свет, способный стать адом, а я – ад, который может потерять своё проклятие”. Каждое слово проникало глубже, чем она могла представить, и оставляло след странного тепла, которого не должно было быть рядом с ним.

Её взгляд цеплялся за него, за каждую черту, за холод и тьму одновременно. И хотя разум кричал “убежать!”, тело и эмоции цеплялись за это присутствие, как будто сами хотели раствориться в нём. В глубине души, среди тревоги и настороженности, сквозила тихая мысль: он не просто демон, он – кто-то, кто понимает её, кто видит её настоящую.

Тьма за окном стала плотнее, будто ночное небо тоже прислушивалось к его откровению. Каталина стояла неподвижно, пока гул в висках не начал стихать. Раньше он был просто тенью, размытым силуэтом на границе зрения, голосом, раздающимся из пустоты. Теперь же… теперь его черты были отчетливее. Лицо, которое можно было бы запомнить. Взгляд, который не исчезал, даже если отвернуться. С каждым разом он становился всё менее похожим на бесплотного демона и всё больше походил – на мужчину из плоти и крови.

Он поднялся, шагнул к ней. Тень скользнула по полу, по её лицу, по губам, как дыхание холода. Воздух вокруг наполнился странным запахом – тлеющая древесина, густой сандал и едва уловимая металлическая нотка крови, будто память о пожарах и битвах, о боли и власти, которую он носил с собой веками. Этот аромат жёг её обоняние и одновременно манил, заставляя сердце биться быстрее, а разум сжиматься в тревожной напряжённости.

– Я не дам тебе исчезнуть, – произнёс он тихо. – Свой свет я давно уничтожил, Каталина.

Он приблизился, и теперь между ними не осталось воздуха – только напряжение, от которого дыхание замирало.

– Но твой… – он задержал взгляд на ней, словно сам не верил в эти слова, – не позволю ему угаснуть.

Она не отступила.

– Почему? – спросила она почти шёпотом.

Он посмотрел прямо в её глаза – так, будто пытался вспомнить, как это, чувствовать.

– Потому что если он угаснет, ты станешь мной, – тьмой, в которой будет лишь ненависть.

Он на секунду замолчал, и в этом молчании было больше боли, чем в словах.

– А такой участи я тебе не желаю.

Эти слова прозвучали как признание – тихое, будто он сам удивился, что сказал их вслух.

– А если я сумею удержать тебя от этого… – голос его стал мягче, почти шепотом, – может быть, и сам вспомню, каково это – быть человеком.

Глава 13

Демон стоял перед ней, неподвижный. В его взгляде скользнула странная, почти тёплая тяжесть. Их губы оказались слишком близко, чтобы это было случайностью – короткий миг, в котором сердце билось громче всех слов. Каталина перевела взгляд на его глаза – и увидела в них не только холод и иронию, но нечто иное: уязвимое, почти человеческое.

– Зачем Габриэлю знать твоё имя? – спросила она ровно.

– О, Каталина… умеешь же ты превращать наши прекрасные моменты в скучные разговоры о ком-то третьем, – бархатисто протянул он, чуть отстранившись. В голосе звучали насмешка и терпкое удовольствие.

– Есть один ритуал, – продолжил он. – Просто одна молитва на латыни… и моё имя. Всего три строки – и свобода.

Каталина сжала пальцы в кулаки.

– И почему ты мучаешь его? Почему не скажешь имени? Разве в тебе нет хотя бы капли жалости, чтобы отпустить Габриэля?

Он усмехнулся тихо, почти лениво, и эта улыбка скользнула по ней, вызывая дрожь.

– Я же говорил тебе, Каталина, – произнёс он медленно, растягивая слова, – свой свет я потушил. Во мне не осталось ничего хорошего.

Он сделал паузу, глаза блеснули опасным огнём.

– Я получаю удовольствие от мучений Габриэля.

Каталина ощутила, как по спине пробежали мурашки. Не от страха – от ясного понимания, что это правда.

– Разумеется, – тихо выдохнула она. – Это в твоём духе.

– Именно так, – ответил демон, и его голос стал бархатным, почти ласковым. В нём звучала не только жестокость, но и игра – опасная, тянущая. – И я наслаждаюсь каждым мгновением.

Внезапно она вздрогнула от хлопка двери внизу – Аника и Джон вернулись с праздника. Каталина уже шагнула к выходу, но почувствовала, как его рука легко, почти нежно, остановила её за запястье.

– Я не понимаю… что ты со мной делаешь, – прошептал он. В голосе звучала странная смесь растерянности и притяжения.

Он отпустил её, но не отступил – просто растворился в тени, словно его поглотила тьма.

В комнате остался только след тепла на запястье – и эхо его слов.