Что ты считаешь правильным

Она разместилась в уютно обставленной гостиной в окружении родственников. Андрей зашёл следом за ней, обнявшись со старшим братом, который приехал из-за границы.

Алексей хриплым от перелёта голосом рассказывал что-то о зарубежных командировках, жестикулируя широко, с размахом, не вписывающимся в скромные размеры комнаты. Андрей слушал, сев рядом с братом, с лицом, сияющим гордостью и радостью.

Из кухни вышла Ольга Петровна, мать Андрея. Ольга Петровна была женщиной, чей облик дышал спокойной, укоренённой силой. Невысокая, плотного телосложения, она не была полной – она была солидной. Её рыжие волосы, тщательно уложенные в аккуратные завитушки, напоминали не современную укладку, а причёску с портретов советской интеллигенции – практичную, но неизменно ухоженную.

Её лицо, с мясистыми, но не лишёнными изящества чертами, чаще всего освещала ровная, гостеприимная улыбка, которая, однако, никогда не доходила до глаз, сохранявших трезвую, оценивающую ясность. Она носила практичный домашний халат с незамысловатым узором, поверх которого был повязан безупречно чистый фартук, – её своеобразная униформа, знак её неоспоримого статуса хозяйки и главы семейного очага.

В её манере двигаться – неторопливо и с достоинством – чувствовалась уверенность женщины, которая никогда в жизни не сомневалась в своей правоте. Она была тем столпом, на котором держался весь дом, и она никогда не позволяла окружающим забывать об этом. Её любовь к семье была глубокой, искренней, но подавляющей – как удушающие объятия плюща, что заботливо оплетает дерево, пока не лишит его собственной формы. Сзади показалась белокурая голова Мэри, жены Алексея, подарившей ему двух замечательных детей. Мэри была его полной противоположностью – хрупкая, словно фарфоровая статуэтка, привезённая из-за океана. Её белокурые волосы, окрашенные в платиновый оттенок, были убраны в небрежный, но стильный пучок, из которого выбивались искусно высветленные прядки. Лицо с правильными, почти кукольными чертами было оживлено лёгким загаром и сияющей, абсолютно американской улыбкой, которая казалась приклеенной к лицу.

На ней была дорогая, но простая в исполнении блуза от какого-то экологичного калифорнийского бренда и джинсы, идеально сидящие на её подтянутой фигуре. В движениях Мэри чувствовалась спортивная пластичность. Её русский был беглым, но с характерным акцентом – она идеально справлялась с бытовой лексикой, но иногда спотыкалась о сложные метафоры или идиомы, что придавало её речи лёгкое, наивное очарование.

В её лучистой энергии, исходящей от неё волнами, словно от калифорнийского солнца, читалась лёгкая отстранённость человека, который физически находится здесь, но чьи мысли витают где-то между списком органических продуктов и расписанием детских секций. Она была живым воплощением «американской мечты» в самом её стерильном и успешном варианте – красивая упаковка, за которой скрывалась приятная, но неглубокая сущность.

– Ну, вот и все в сборе! – улыбнулась женщина, поправляя очки. – Ужин почти готов, скоро будем садиться за стол.

– В честь чего такое собрание, мам? – спросил Алексей. – Не Новый год, всё-таки.

– О, вы скоро узнаете! – она посмотрела на Анну и Киру, тихо переговаривающихся друг с другом. – Девочки, помогите мне на кухне.

Анна и Кира послушно поднялись и последовали за Ольгой Петровной на кухню. Дверь за ними закрылась, и шум гостиной сразу стал приглушённым.

Они расставляли приборы на белой накрахмаленной скатерти, пока Ольга Петровна намывала бокалы. Мэри ушла на второй этаж к детям, извинившись американским акцентом.

Тишину на кухне нарушал лишь звон хрусталя и приглушённые голоса из гостиной. Анна механически раскладывала ножи и вилки, её пальцы скользили по прохладному металлу, но мысли были далеко.

– Аня, ты что, салфетки не туда, – тихо щёлкнула языком Кира, поправляя её расстановку.

В этот момент Ольга Петровна, начисто вытерев до блеска последний бокал, обернулась к ним. Влажные от воды руки она вытерла об фартук, и её взгляд, тёплый и чуть влажный, упёрся прямо в Анну.

– Анечка, позови, пожалуйста, всех к столу, заодно Мэри и детей. Будем садиться за стол. Кира, как скоро приедет твой сюрприз?

Кира тут же оживилась, с восторгом хлопнув в ладоши.

– Уже выехал, минут через десять-пятнадцать будет! – выпалила она, сияя, как новогодняя гирлянда.

Ольга Петровна одобрительно кивнула, и Анна, почувствовав спасительный повод уйти, поспешила в гостиную. Ей не хотелось оставаться наедине с этим тёплым, давящим вниманием.

В гостиной Алексей что-то увлечённо объяснял Андрею, жестикулируя, а тот слушал с задумчивым видом.Михаил Григорьевич был молчаливым монументом в самом уютном уголке гостиной. Его массивная фигура навсегда вписала себя в формы старого кресла с потёртой вельветовой обивкой, будто срослась с ним. Он носил практичный, немаркий домашний костюм, а его лицо, спокойным и не вызывающим вопросов.

Его седые волосы были зачёсаны редкими прядками, тщетно пытавшимися скрыть лысину, а в руках, лежавших на подлокотниках, угадывалась былая сила, теперь уступившая место размеренному покою. В отличие от супруги, его присутствие было почти призрачным, но оттого не менее весомым. Он был тихим эпицентром этого дома.

Взгляд его, устремлённый на экран телевизора, был отстранённым и немного усталым. Он смотрел не столько передачу, сколько вглубь собственных воспоминаний, изредка его губы шевелились, словно ведя безмолвный диалог с кем-то невидимым. Он давно смирился с ролью статиста в спектакле, который режиссировала Ольга Петровна, и в его молчаливой покорности читалась не слабость, а мудрость человека, прекрасно понимающего, что настоящая битва – это не выяснение отношений, а сохранение мира в семье. Он был тем фундаментом, который позволял Ольге Петровне быть колоннами и стенами.

– Прошу всех к столу! – сказав это мимоходом, Анна обогнула диван и направилась к массивной дубовой лестнице, ведущей на второй этаж. Сзади стихли голоса, как и гул телевизора, а Анна стеклянными глазами взирала на величественную лестницу.

Лестница возвышалась перед ней, как каменный исполин, холодный и безразличный. Анна всегда избегала смотреть на эти дубовые ступени, на массивные, покрытые лаком перила, за которые она тогда так цеплялась, пытаясь удержать равновесие, – и не удержав ничего.

Воздух вокруг загустел, стал вязким, как сироп. В ушах зазвенела оглушительная тишина, в которой отдавался эхом один-единственный звук – короткий, сухой стук её собственного тела о ступеньки. Стук за стуком. Пока не наступила пустота. Глубокая, бездонная, леденящая пустота внизу живота, которая осталась с ней навсегда.

Она не видела больше полированного дерева. Она видела тень – свою собственную, молодую, испуганную, падающую вниз по этой гигантской чёрной глотке. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Она чувствовала призрачную, вымышленную боль в спине, тот самый удар, который отнял у неё всё.

Это была не просто лестница. Это был алтарь, на котором когда-то принесли в жертву её несостоявшееся материнство. И сейчас, глядя на неё стеклянными, невидящими глазами, Анна снова была той девушкой на полу у подножия – одинокой, разбитой и невероятно, до тошноты, пустой.

– Дорогая, – тёплое тело окутало её сзади, сжимая в объятиях.

Тело её вздрогнуло и на мгновение окаменело, словно прикосновение было не тёплым, а обжигающе-холодным. Она не оборачивалась, не могла оторвать взгляд от зияющей пропасти лестницы. Дыхание перехватило, в глазах помутнело.

«Отпусти», – прошептала она беззвучно, губами, не способными издать звук. Всё её существо, каждая клетка, кричали от необходимости вырваться из этих объятий, сбежать подальше от этого места, от этого воспоминания, впившегося в горло ледяными когтями.

Но её ноги были прикованы к полу, а сердце бешено колотилось в груди, словно пытаясь вырваться наружу.

Андрей повернул, словно куклу, дрожащую девушку к себе, и она прижалась к его широкой, родной груди.

И она разрыдалась. Тихо, беззвучно, содрогаясь в конвульсивных рыданиях. Всё, что копилось годами – боль утраты, горечь невысказанного, щемящее чувство вины перед этим домом, перед ним, и сегодняшнее унижение от холодного взгляда Марка, – всё это вырвалось наружу.

Она вцепилась пальцами в его свитер, пряча лицо в груди, как когда-то, после той страшной ночи. Но тогда он держал её, обещая, что всё будет хорошо. А сейчас она плакала оттого, что ничего хорошего уже не будет. Лестница забрала не просто ребёнка. Она забрала ту Анну, которая могла бы быть счастливой здесь, среди этого уюта и семейной идиллии.

Андрей не говорил ни слова. Он просто держал её, крепко и надёжно, гладя по волосам. И в этой тишине, нарушаемой лишь её сдавленными всхлипами, была вся безысходность их общей, невысказанной трагедии.

– Тише, ну ты чего? – прошептал Андрей куда-то ей в макушку. – Давай я сам их позову, а ты иди умойся и возвращайся за стол, хорошо?

Она смогла лишь кивнуть. Оторвавшись от него, она вытерла слёзные дорожки на щеках и, шмыгнув носом, на негнущихся ногах направилась в ванную. Дверь за ней закрылась, и Анна прислонилась к косяку, пытаясь перевести дыхание. Прохлада кафеля и запах мыла немного привели её в чувство. Она подошла к раковине, плеснула на лицо холодной воды, смывая следы слёз и туши. Вода стекала по коже, но смыть тяжёлую душевную грязь не получалось.

Внезапно она услышала за дверью голос Киры, взволнованный и радостный:

– Приехал! Он здесь!

Затем – топот ног, общий возбуждённый гул. Анна вытерла лицо полотенцем, глядя на своё бледное отражение в зеркале над раковиной.

Она глубоко вздохнула, расправила плечи и, собрав всю свою волю, потянулась к ручке двери. Ей предстояло вернуться в гостиную и сыграть свою роль в этом семейном празднике, сценарий которого она до сих пор не знала.

Выйдя из ванной, она увидела, как всё семейство собралось в гостиной взирая на мужчину с букетом роз. Мужчина, в объятиях которого повисла Кира, был воплощением того самого «своего парня», которого так не хватает в мире вычурных маркетологов и уставших карьеристов. Его светлые, чуть взъерошенные волосы, казалось, никогда не знали расчёски – они естественно падали на лоб, придавая ему мальчишеское, задорное обаяние.

Черты его лица – открытые и мягкие, с прямым носом и упрямым, но не резким подбородком – дышали искренностью. Его улыбка, широкая и беззаботная, была настоящей: она лучилась безграничной нежностью, когда он смотрел на Киру, и заставляла окружающих невольно улыбаться в ответ. В уголках его карих глаз собрались лучики морщинок – следы частого и от души смеха.

Одетая в простую, но качественную тёмную водолазку и хорошо сидящие джинсы, его фигура выдавала в нём человека, который следит за собой без фанатизма – возможно, ходит в походы или занимается спортом для души, а не для галочки. В его позе, в том, как он крепко, но бережно обнимал Киру, чувствовалась надёжность. Он казался тем самым редким типом мужчины, который не играет ролей, а просто является собой – и этого «себя» ему вполне хватало, чтобы осчастливить другого человека. В его руках букет цветов смотрелся не как формальный атрибут, а как самое естественное и необходимое дополнение к этому моменту радости.

– Аня, иди сюда! – крикнула Кира, сияя от счастья и вырываясь из объятий мужчины. – Это же Сергей! Наконец-то ты его увидишь не на фотке!

Анна заставила себя сделать шаг вперёд, собрав всю свою волю в кулак, чтобы улыбка на её лице не выглядела натянутой маской. Она протянула руку Сергею, и её ладонь на миг коснулась его тёплых пальцев.

– Очень приятно, наконец-то познакомиться, Сергей. Кира столько о тебе рассказывала.

Её голос прозвучал ровно, почти естественно, но внутри всё сжалось в тугой, болезненный узел. Этот светловолосый, улыбчивый мужчина был полной противоположностью мрачному Марку, и всё же его появление стало последней каплей. Оно лишь подчеркнуло пропасть между её внутренним смятением и этим миром простого, безоблачного семейного счастья.

Взгляд Анны скользнул по сияющему лицу Киры, по добродушному лицу Ольги Петровны, по Андрею, который с надеждой смотрел на неё. И она поняла, что не имеет права омрачать их радость. Придётся снова надеть маску, спрятать всю свою боль поглубже и доиграть эту роль до конца, даже если каждая улыбка будет обжигать изнутри.

Сергей подарил цветы Ольга Петровне, пожал руку Михаилу Григорьевичу. Двое мальчишек вбежали в гостиную со второго этажа, крича и размахивая мечами, а следом – запыхавшаяся Мэри, которая пыталась успокоить близнецов. Все общей разноцветной волной направились за стол в кухню. Сергей был не просто другом, а женихом Киры, в честь этого события и было принято собрать всех Разумовских за одним столом. Кира рассказывала, какая будет свадьба, а Сергей влюблёнными глазами смотрел на свою невесту. Все остальные слушали и предлагали свои варианты празднования предстоящего торжества. Маленький Артур прыгнул на руки Анне, обвивая её шею своими маленькими ручками. Мэри уже хотела подскочить с места и забрать трёхлетнего негодника, но она покачала головой, изображая вилкой самолётик и кладя помидорку в открытый рот.

– Когда вы уже обрадуете меня внуками, Андрей? – тихо спросила мама сына, наблюдая за развернувшейся сценой.

Фраза прозвучала тихо, почти шёпотом, но для Анны она грохнула громче любого крика. Её рука с вилкой замерла на полпути ко рту. Воздух вокруг неё снова сгустился, стал вязким и удушающим.

Она почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод. Внуки. Это слово всегда было минным полем, которое она старательно обходила. Оно было напрямую связано с той самой лестницей, с пустотой, которая осталась внутри и которую ничем нельзя было заполнить.

Взгляд её упал на Андрея. Он сидел, опустив глаза в тарелку, его пальцы сжали салфетку так, что костяшки побелели. Он что-то пробормотал в ответ, какое-то отвлечённое «ну, мам, всему своё время», но его голос прозвучал глухо и неестественно.

– Мы пока не задумывались об этом. У Андрея карьера, я тоже на хорошем счету в издательстве.

Её собственный голос прозвучал странно звонко и неестественно бодро, словно она зачитывала заученный текст из чужого сценария. Она чувствовала, как по щекам у неё разливается неестественный румянец, а взгляд упорно избегает встречи с глазами свекрови.

«Карьера». «Хороший счёт». Такие удобные, такие безличные слова. Они были щитом, за который они с Андреем прятались все эти годы, спасаясь от сочувствующих взглядов и тягостных пауз. Но здесь, за этим столом, под тёплым светом люстры, эти слова прозвучали как откровенная ложь.

Андрей сжал руку жены под столом.

– Карьера не волк, в лес не убежит! – отрезала Ольга Петровна, строго смотря на невестку. – Твои биологические часы не будут ждать, когда ты наиграешься в карьеру.

Слова свекрови повисли в воздухе, тяжёлые и безвозвратные, как приговор. Анна почувствовала, как всё внутри неё сжалось в тугой, болезненный ком. Она опустила глаза, чувствуя тёплые ладошки Артура у себя на щеке и жгучую горечь, подступающую к горлу.

Андрей резко кашлянул, его пальцы ещё сильнее сжали её руку.

– Мама, хватит, – его голос прозвучал резко, с непривычной для него сухостью. – Это наши с Аней дела.

Но Ольга Петровна лишь фыркнула, отодвигая тарелку.

– Ваши дела? А чьи тогда внуки? Мои? – она обвела взглядом стол, будто ища поддержки, но все избегали её взгляда. – Я в ваши годы уже двоих на ноги поднимала!

В комнате повисла тяжёлая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых часов в углу. Праздничная атмосфера разбилась вдребезги, оставив после себя лишь щемящий дискомфорт и открытую рану, в которую только что безжалостно ткнули пальцем.

– Ольга Петровна, мы собрались здесь для того, чтобы порадоваться за Киру и её замужество, а не обсуждать мои «биологические часы»!

Голос Анны прозвучал резко и неожиданно громко, нарушив тягостную тишину. Она сама удивилась своей смелости. Всё, что копилось годами – боль, обида, чувство несправедливости, – вырвалось наружу одним чётким, отточенным предложением.

Она не кричала. Она говорила тихо, но с такой ледяной чёткостью, что Ольга Петровна на мгновение оторопела. Даже маленький Артур, почувствовав напряжение, убрал свои ладошки с её щеки.

– Это наш с Андреем выбор, – продолжила Анна, глядя прямо на свекровь, и в её глазах, наконец, вспыхнул не просто испуг, а огонь. – И наше личное дело. Мы здесь, чтобы поддержать Киру, а не выслушивать упрёки.

В комнате воцарилась мёртвая тишина. Даже часы в углу, казалось, перестали тикать. Андрей смотрел на жену с новым, смешанным чувством – гордости и тревоги. Он впервые видел, как она так открыто и твёрдо противостоит его матери.

– Андрею уже тридцать лет, моя дорогая! Ему пора становиться отцом. Мне больно смотреть на то, как он с тоской смотрит на чужих детей. То, что случилось с тобой, – ещё не повод не заводить больше детей. Ты молода, выносишь ещё одного.

Слова свекрови прозвучали как пощёчина. Воздух вырвался из её лёгких с тихим свистом. «То, что случилось с тобой». Это «то» – её боль, её потеря, её самое сокровенное горе – было произнесено так легко, так буднично, как будто речь шла о простуде или сломанном ногте.

«Ты молода, выносишь ещё одного».

Всё внутри Анны оборвалось. Она увидела, как побелело лицо Андрея, как Кира прикрыла рот ладонью, а Сергей смотрел в тарелку, словно желая провалиться сквозь землю. Она передала Артура на руки Андрею. Стул с громким скрежетом отъехал назад.

– Простите меня, – её голос был тихим и хрупким, как тонкий лёд. – Мне нужно… выйти.

И, не глядя ни на кого, она выбежала из комнаты, оставив за собой гробовую тишину и недоеденный праздничный ужин.

– Дорогая, ты перегнула палку, – тихо прошелестел Михаил Григорьевич рядом.

Ольга Петровна резко обернулась к мужу, её глаза горели от возмущения и непоколебимой уверенности в своей правоте.

– Это я палку перегнула? – её шёпот был резким и шипящим. – А она? Она ведёт себя так, будто это только её горе! А мой сын? Он тоже страдает, я это вижу! Он смотрит на детей Алёшеньки, и у него в глазах такая тоска…

Она замолчала, сглотнув ком обиды, и отвернулась, уставившись в окно. В её словах не было злобы – лишь отчаяние матери, бессильно наблюдающей, как её ребёнку причиняют боль, и неспособной эту боль исцелить. Но её попытка «помочь» обернулась очередной раной для всех.

– Нет, мам, ты правда перегнула палку! – громко сказал Андрей, передавая в руки Артура подлетевшей Мэри. – За что ты так с ней?

Андрей встал, и его стул с громким стуком откатился назад. Вся накопленная годами боль и разочарование вырвались наружу.

– Ты думаешь, мне не больно? – его голос дрожал, но он смотрел на мать, не отводя глаз. – Но я научился с этим жить. Потому что я вижу, как ей больно! Каждый день. А ты… ты берёшь и сыплешь соль на рану, да ещё и при всех!

Он сжал кулаки, пытаясь сдержать дрожь.

– Она не «не хочет». Она БОИТСЯ, мама! До дрожи. До слёз. И вместо поддержки она слышит от тебя упрёки. Ты заставляешь её чувствовать себя неполноценной. И знаешь что? – он сделал шаг вперёд. – Если ты не извинишься перед ней, мы с ней уходим. Прямо сейчас.

– Не ужин, а просто чудо! – вспыхнула Кира, откидывая рыжие кудри назад.

– Андрей… – начала Ольга Петровна, но голос её сорвался.

Но он уже не слушал. Развернувшись, он вышел из столовой, и его шаги отдавались эхом в притихшем доме. Дверь в прихожую захлопнулась с таким звуком, который прозвучал громче любого хлопка. Он ушёл за Анной, оставив за собой руины вечера и холодное молчание, в котором остались лишь осколки праздника и непоправимые слова.

Глава 3

Тишина за спиной была оглушительной. Анна сидела на холодном каменном крыльце, бессмысленно глядя в темноту, наблюдая, как капли дождя падают на пожухлую листву, и с каждой минутой её охватывало всё большее оцепенение. Она слышала приглушённые крики из дома, гром, разрезавший небо, и собственное ровное дыхание.

Скрипнула дверь. Тяжёлые, медленные шаги послышались за её спиной. Андрей остановился рядом, словно не решаясь сесть. Он молчал, глядя куда-то поверх её головы. Воздух звенел от невысказанного.

– Прости, – его голос прозвучал хрипло и устало. – Я знаю, для тебя это больная тема.

Анна ничего не ответила. Она просто сидела, обхватив колени, чувствуя, как холод камня просачивается сквозь тонкую ткань юбки. Ей казалось, что она сейчас рассыплется в прах от одного прикосновения.

Андрей тяжело вздохнул и опустился рядом на ступеньку. Дистанция между ними была в сантиметр, но ощущалась как пропасть.

– Я сказал ей всё, – тихо произнёс он. – Что это наша с тобой жизнь. Наше решение.

– Это моё решение, ты просто с ним согласился.

Она опустила глаза на руки, сжимая и разжимая кулаки.

– Скажи мне, когда это кончится? – вдруг вырвалось у него.

Анна наконец повернула к нему голову. В полумраке его лицо казалось измождённым и постаревшим.

– О чём ты?

– Я устал быть актёром в спектакле под названием "Счастливая семья"! – его голос сорвался, обнажая годы накопленной боли. – Два года водить тебя к психологу, чтобы ты смотрела в окно и отмалчивалась… Видеть, как ты живёшь в своём издательстве больше, чем в нашем доме… Я пытался достучаться до тебя все эти годы, но ты просто строила стены выше!

– Потому что я не хочу, чтобы какой-то посторонний человек копался в моей голове! – вырвалось у Анны, и в её голосе впервые за весь вечер прозвучала живая, не придуманная эмоция. – Я не хочу, чтобы он тыкал пальцем в мои раны и заставлял меня снова всё это переживать!

Она резко встала, отступая на шаг.

– Я столько лет старался быть тем, кого ты хочешь видеть рядом! – его голос сорвался. – Подстраивался под твой график, принимал твой выбор, защищал от маминых упрёков… Я отодвинул собственные принципы, лишь бы ты чувствовала себя комфортно. Да, чёрт возьми, я переступил через собственное мужское достоинство ради тебя! А в итоге получил не жену, а тень, которая лишь изображает жизнь в нашем общем доме!

– Ты обещал не поднимать эту тему! – крикнула девушка, чувствуя влагу в уголках глаз.

– А ты обещала быть честной со мной! – крикнул он в ответ, и в его голосе впервые зазвучали слёзы. – И да, я обещал никогда не поднимать это… Но я больше не могу. Эти все недосказанности разрушают наш брак, неужели ты не видишь этого? Я думал… Я хотел, чтобы всё было по-другому.

Он провёл рукой по лицу, и его плечи ссутулились.

– И да, я знаю, что я виноват в том, что произошло на этой лестнице, но ты сказала, что простила меня. – его голос дрогнул. – Что я не виноват и это вышло случайно!

– А ты простил меня? – слова вырвались против её воли, и она тут же пожалела.

Он не сразу заговорил, и эта пауза была страшнее крика.

– Нет.

Это слово повисло в ночном воздухе, холодное и безжалостное. Андрей смотрел на неё, и в его глазах была голая, неприкрытая правда.

– Нет, я не простил тебя. Я просто… закопал это поглубже. Потому что иначе нам пришлось бы разойтись в тот же момент. А я… я не мог с тобой расстаться.

Он медленно покачал головой, и в его взгляде читалась бесконечная усталость.

– Тогда о какой честности может идти речь? – Она скрестила руки на груди, отводя взгляд в сторону дороги.

– Ты права, – он горько усмехнулся. – Мы оба лжецы. Эта ложь отравляла всё. И нашу постель, и наши разговоры, и даже молчание между нами. Мы не живём, Аня. Мы просто исполняем роли людей, которые когда-то любили друг друга.

Он сделал шаг к ней, и в его голосе прозвучала отчаянная решимость.

– Может, хватит притворяться? Давай наконец посмотрим правде в глаза. Даже если эта правда разрушит нас окончательно. По крайней мере, это будет честно.

Она наконец посмотрела на него. В её глазах стояла бездонная печаль, в его – тихое смирение. Нить между ними постепенно стиралась, и девушке казалось, если она сотрётся окончательно, она сломается.

– Ты хочешь развода?

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – прошептал он, и в его голосе не было ни гнева, ни обиды. – Если без меня тебе будет легче, я готов пойти на это.