Под куполом цирка

В какой-то момент он сел. Пол с матами был ледяным. Сырость пробирала до самого сердца. Адам закрыл глаза. Вдох. Медленный, надломленный выдох. Ди опустилась рядом. Подтянула колени, обняла себя. Хотела дотронуться до него, положить руку на плечо, но что-то остановило. Он казался неподвижным, как скала. Глухим. Замкнутым.

– Эй, мы найдём их. Слышишь? С ними всё будет хорошо. Я верю. – Ди говорила тихо, но в её голосе дрожала надежда, как пламя в сквозняке.

– Почему ты всегда такая спокойная? – Адам говорил, будто боялся спугнуть самого себя. – А если их нашел кто-то другой?

– А почему я должна верить именно в твой исход? – в её голосе появилась острота. – Ты всегда ждёшь худшего, Адам. Всегда. Не устаёшь от этого? Ты ведь не железный. Хватит тащить всё на себе. Я больше не могу смотреть, как ты грызёшь себя изнутри.

– Я… я просто стараюсь. Исправить. Искупить. – он говорил, будто слова давались ему через боль, как шаги через битое стекло. – Разве я так плохо справляюсь?

– Адам, ты не виноват. В том, что было. "Она" бы не хотела видеть тебя таким.

– Нет… – он мотнул головой. – Нет, ты не понимаешь. Ты всё не так понимаешь.

– Тогда объясни. Но, прошу, перестань карать себя. Посмотри вокруг, замкнутый круг. Ты продолжаешь играть роль, от которой уже ничего не осталось.

Она замолчала, глядя в темноту. Потом, тихо:

– Подумай, почему я всё ещё с тобой?

Адам хотел что-то сказать. Имя, слово, просьбу, но всё застряло где-то между горлом и сердцем. Слёзы скатились по щекам Ди. Слишком долго она молчала. Держала это в себе. Надеялась, что сможет сказать всё ему вот так, прямо, глядя в лицо. А теперь голос предал её, и только слёзы говорили за неё. Пусть это только маленькая часть крика души, но он дал начало откровения. Он смотрел на неё, растерянный, подавленный, раздавленный собственной виной. Сердце сжалось. Он протянул руки. Обнял её. Она зарылась лицом в его плечо. Заплакала громче. Слёзы жгли ему кожу сквозь ткань.

– Прости меня, Ди, – выдохнул он. Почти беззвучно.

***

– Вам нравится чай? Может, добавки? – Клоун с надеждой заглянул в их чашки, держа свой потрёпанный заварник двумя руками, как драгоценность.

– Нет, спасибо! Лучше расскажите ещё какую-нибудь историю! – взволнованно сказала Мия, обхватив колени. Глаза её блестели.

– Правда? – Клоун выпрямился. – Вам правда интересны мои истории? Никто и никогда раньше, вы прямо трогаете моё сердце. Я сейчас, наверное, заплачу.

– Не надо! – Мия чуть подалась вперёд. – Мне кажется, Вам уже хватит слёз.

– Ты так считаешь? – Мартин кивнул, шмыгнув носом. – Хорошо. Не буду плакать. Хотите расскажу вам про бабулю?

– Вашу бабушку? – переспросил Эд, слегка нахмурившись.

– Ага. Мою бабулю. Смотрите. – Он сунул руку в карман и бережно вытащил снимок, тот самый, над которым он так горько плакал, когда они только его встретили. – Её звали Хэйли. Она меня растила. У вас же есть родители? У меня не было. Только бабушка. Она обо мне заботилась.

– Наверное, Вы очень по ней скучаете… – тихо сказала Мия.

– Да… – прошептал Мартин, глаза снова наполнились слезами. – Её давно нет рядом, а фотография осталась. Только она напоминает мне её лицо. Я всегда плачу, когда смотрю. Мы должны были быть вместе, но я застрял здесь. Не знаю, как выбраться.

– Подождите, – Эд подался вперёд, голос стал резким. – Вы не знаете, как выбраться? То есть, мы зря теряли время? Ты этого хотела, Мия?

– Эдди, хватит, – строго сказала Мия. – Он в такой же ситуации, как мы. Просто он, кажется, сдался. Вы пробовали уйти из этой комнаты?

– Пробовал, – клоун вздрогнул. – Там страшно. Темно. И голос, такой ужасный, он будто дышит мне в затылок.

– А другие двери Вы искали? Наверняка тут есть ещё выходы.

– Нет… не думал об этом. – Мартин замер, потом медленно поднял голову. – Это отличная идея! Я смогу найти путь к бабуле! Вы ведь тоже хотите выбраться, да?

– Конечно, – сказала Мия, мягко улыбнувшись.

– Тогда давайте искать вместе.

***

– Такое ощущение, что мы кругами ходим, – раздраженно сказал Адам, оглядываясь. – И, к слову, моя старческая спина не создана для таких изогнутых походок.

– Ой, перестань, – спокойно ответила Ди, не сбавляя шага. – Всего несколько поворотов от привала. Даже дети бы не устали.

– Сравнила, – усмехнулся Адам. – У молодых тело не разваливается, в отличии от меня.

Ди бросила на него взгляд – короткий, внимательный, чуть насмешливый.

– Всё тебе не так.

– А вот и нет, – возразил он, шагнув ближе.

Она на секунду остановилась, словно прислушалась к чему-то. Лёгкий порыв прохлады прошёл между ними.

– Тогда идём. Только без жалоб.

– Обещаю. Ни слова.

Курс сменился. Они шли молча, не замечая, как шаг за шагом путь уводил их всё дальше от прежнего направления. Вместо привычного поворота направо они свернули налево. Словно кто-то тихо, невидимо поправил их маршрут, словно лабиринт сам передумал, раскрыв им новые закоулки, тени и шорохи. Каменные стены сужались и вновь раскрывались, тусклый свет едва касался пола. Несколько кругов… один поворот, другой. Словно всё это они уже проходили – и всё же нет, что-то было не так. И вот – выход. Они шагнули в просторное, почти бездонное помещение. Высокий потолок терялся в темноте, стены прятались за занавесом полумрака. Всё было будто размытым, как во сне. Лишь один прожектор бил в глаза жёлтым, пыльным светом он освещал часть сидений и круглую площадку в центре. Пыль, поднятая их шагами, плавно оседала в световом луче, танцуя в воздухе, как крошечные духи.

– Это… арена? – прошептала Ди.

Адам замер. В груди будто что-то щёлкнуло, неуловимо, но ощутимо. Он нахмурился, напрягся. Перед ним раскинулась арена – знакомая, до отвращения. Он знал, что она осталась позади, в самом начале пути. Неужели всё началось сначала? Но взгляд, цепляющийся за каждую деталь, не находил успокоения. Нет. Это была не она. Похожая до смешного, до дрожи, но не настоящая. Копия. Призрак. Иллюзия. Всё до последнего винтика было воспроизведено почти идеально: сиденья с вдавленными подушками, облезлый барьер, круг манежа, даже запах древесный, с лёгкой гнилостной нотой, будто кто-то закопал ткань в землю был тот самый. В центре, будто сердце этого обманного пространства, стоял столик кособокий, облупившийся, словно забытый экспонат из старого музея. А на нём – радио. Он шагнул вперёд, едва дыша. Свет прожекторов был резким, каким-то липким, почти физически ощутимым, щипал глаза, вгрызался в зрачки. Стены, казалось, медленно съезжались, сдвигались, сдавливали воздух. Это место было чужим, как будто кто-то построил его по чужим воспоминаниям. Он коснулся кнопки, молча. Почувствовал холодок металла – живой, пульсирующий. И в ответ щелчок. Потом звук. Сначала лёгкий, как дыхание. Тонкий, едва слышный смех. Детский. Один голос – искристый, беззаботный, как капель в солнечный день. Потом – другой, звонкий, как колокольчик. Они сплелись, зазвучали, будто где-то рядом дети гонялись за мыльными пузырями и счастье капало с воздуха. А затем – вальс. Старинный. Знакомый. Он будто доносился из конца длинного тоннеля, из забытого времени. Смех смолк. Всё оборвалось, как лопнувшая нить. И в эту тишину ворвался крик. Не просто крик – вопль. Пронзительный, нечеловеческий, полный боли, такая, какая способна расколоть череп. Адам отшатнулся. Воздух стал вязким, как будто наполнился тёмной жижей. И среди треска и шипения – плач. Настоящий, отчаянный, невыносимо живой. Плач, в котором не было надежды. Только мольба, срывающаяся в хрип. Он не слышал слов, но знал, что они были. Каждая клеточка тела ощущала их смысл. Там, за границей треска, кто-то звал. Звал его. С отчаянной, безнадёжной верой. Звал, как зовут только в последний раз. И потом другой голос. Глухой, тяжёлый, будто рождённый из сырой земли. В нём не было сочувствия, только хищная тяжесть. Он что-то угрожающе сказал заткнув первый. Обрёк. Адам вздрогнул. Что-то внутри оборвалось, как ржавый трос. Он резко отступил, споткнулся о собственное дыхание. Пальцы задрожали. Он смотрел на радио, как на нечто живое. Как будто в него только что кто-то вонзил когти. Он схватил его. С яростью, почти с животным рыком, швырнул об пол. Щепки разлетелись, хрустнули под ногами. Он топтал их озлобленно, яростно, с такой силой, будто хотел уничтожить не предмет, а всё, что он пробудил. Раз за разом, пока не осталось ничего, кроме обломков и тишины. И вдруг остановился. Тело обмякло. Он медленно опустился на колени, как человек, которому не на что больше стоять. Руки сами обняли обломки нежно, почти с мольбой, будто в них ещё жила душа. И тогда пошла слеза. Не рыдание, нет. Это был внутренний разрыв, излом, из которого текла боль. Слеза катилась по щеке, стекала на руку, на пол, а он не пытался остановить её. Он просто сидел.

– Адам? – тихо, почти шёпотом, сказала Ди.

Она не приближалась. Стояла на границе тени, словно сама тьма держала её за руку. Она знала. Он молчал. Сгорбился. Взял себя за плечи, сжал, будто пытался удержать себя в целости, не дать себе рассыпаться в пыль и обрывки мыслей. Его пальцы дрожали, белели от напряжения. И снова смех. Детский. Весёлый. Звонкий. Искажённый, как плёнка, прокрученная слишком быстро. Он разнёсся эхом по всей арене, заполз в уши, под кожу, в сердце. Звук был везде. Повсюду. Без источника. Ни одной колонки. Ни одного тела. Только пустота, наполненная голосами. Сотни голосов. Тысячи. Смеялись, словно играли, но в этом смехе было что-то неестественное, чужое. Слишком громко. Слишком много. Как будто кто-то попытался склеить радость из кусков чужого страха. Адам сжал челюсть. Скулы напряглись, как тросы. Он хотел сбежать, найти укрытие, раствориться, потеряться, но нет, он больше не может. Он поднялся. Медленно. Смахнул пыль с колен. Её оказалось больше, чем он ожидал. Как будто он провалялся там целую вечность. Натянул костюм: ровно, тщательно, с усилием. Поправил цилиндр. Посмотрел на Ди. И в его взгляде больше не было растерянности.

– Найдём детей, – сказал он. Голос хриплый, но твёрдый. – Неважно как. Найдём.

***

– Ну как, нашли что-нибудь? – обратился Мартин к детям из другого конца комнаты. Его голос дрожал, как будто он боялся услышать ответ.

– Ничего, – отрезал Эд, стиснув зубы.

– Значит… значит, выхода другого нет… – пролепетал клоун, отступив к стене. – Только через ту дверь.

Он показал рукой на проём, из которого тянуло холодом, как из могилы. Тьма там будто жила своей жизнью – плотная, враждебная.

– Там… там очень темно… – прошептал он. – Может… мы не пойдём? А?

– Вы же хотели выбраться, – тихо, но с нажимом сказал Эд. – Значит, идём. Но сначала найдём что-то, что поможет пройти сквозь темноту. Мы не полезем туда вслепую.

– Фонарик! – вдруг воскликнула Мия и, порывшись в коробке с пыльными куклами, вытащила старенький фонарь. Щёлк. Свет!

– Ого! – Мартин оживился, словно на секунду забыл про страх. – Он работает! Мы… мы сможем пройти! Это как настоящее чудо!

– Подождите, – Эд резко обернулся к нему, прищурился. – Вы всё это время сидели тут и даже не попробовали его найти? Он ведь был там все это время, рядом.

Мартин растерянно хлопал глазами.

– Я… я не знал, что он тут есть… правда, не знал… – он съёжился, словно готовясь к удару. – Пожалуйста… не злись. Я просто… боялся. Я давно здесь. Один. Всё время один…

Мия включила фонарик. Он работал, несмотря на свой древний, потрёпанный вид, будто не один год пролежал в пыли. Луч света вырвался наружу, разрезая густую тьму, словно ножом. Мартин медленно распахнул дверь и прищурился, не решаясь сделать шаг за порог. Вся его суть сопротивлялась, тело будто приросло к полу. За пределами комнаты начинался мир, который он почти забыл, пугающий и незнакомый. Но дети уже двинулись вперёд, маленькие фигуры, уверенно ступающие в темноте. Мия водила фонариком в стороны, луч метался по стенам, выхватывая картины, мерцающие и исчезающие, как призрачные лица во сне. Клоун двигался сзади, неловко, сгорбленно, как будто сам становился меньше ростом, стараясь спрятаться в собственной тени. Он ощущал, как пот выступает на лбу, холодный и липкий. Его плечи были напряжены, походка неуверенная, а в груди будто свернулся ком – страх перед неизвестностью, перед простым шагом вперёд. Глядя на уверенные спины детей, он вдруг почувствовал себя на их месте, не в смысле взрослого, ведущего, а наоборот. Он был растерянным мальчиком, потерявшимся в огромном, чужом месте, следовавшим за теми, кто будто знал путь. Ему казалось, что стоит потерять их из виду и он исчезнет, растворится в этом коридоре. Впереди девочка оглядывалась и в её взгляде читался тот же страх, что жил в нём. Казалось, они чувствовали одну и ту же тень, ползущую за ними по стенам. Клоун предложил ей либо подняться к нему на плечи, чтобы она чувствовала себя в безопасности, либо передать ему фонарик, с его ростом света хватит, чтобы осветить путь. Девочка выбрала второе. Мысль о том, чтобы посадить её себе на плечи, показалась ей пугающей, а ему неловкой. В груди у Мартина отозвалось лёгкое чувство стыда. Фонарик перешёл в его руки. Луч стал более уверенным, охватывая больше пространства. Стены вокруг вдруг стали проявляться чётче. На них висели фотографии в разных рамах, небольшие, пыльные, словно забытые. Эд подошёл к одной из них, разглядывая. Это были не картины, а именно фотографии, в тех самых рамках, как любят развешивать взрослые. Обои на стенах были морского оттенка, с узором в полоску, местами ободранные. Вся обстановка теперь больше напоминала старую прихожую, а не коридор лабиринта. Даже потолок был увешан снимками. Мартин подошёл ближе, взгляд блуждал от одной фотографии к другой. Они были странные: размытые, порой оборванные, где-то стекло было разбито, в других – невозможно было разобрать, что происходит. Среди этого хаоса одна рамка вдруг привлекла его внимание, крошечная, почти спрятанная в углу. На ней была чёрно-белая фотография простого дома. Ничего особенного: ни роскоши, ни величия. Обычный, почти скучный дом. Но именно он зацепил. Клоун присел, всматриваясь. Внутри что-то дрогнуло. Словно щёлкнул выключатель, приглушённая память коснулась чего-то важного. По щеке скользнула одинокая слеза. Дети сели рядом, тихо, стараясь не потревожить его. Мия легонько коснулась его руки. Этот жест не нуждался в объяснении. В её прикосновении было странное, неожиданное сочувствие, настоящее, искреннее, будто рождённое в самой глубине детской души.

– Мартин, с Вами всё хорошо? – мягко спросила она.

– Я… не знаю, – пробормотал он. Его взгляд застыл на фотографии, будто она вот-вот начнёт шевелиться. – Просто это фото, оно что-то напоминает. Что-то важное.

– Вы не помните? – её голос стал чуть тише, почти шёпотом.

– Нет. – Мартин покачал головой, как будто пытался вытряхнуть из неё туман. – Вообще ничего. Пусто. В голове будто вата.

Он сжал пальцы в кулаки, словно пытался зацепиться за хоть одну мысль.

– Дайте-ка мне фонарик, – спокойно, но уверенно сказала она, протягивая руку.

Мия водила фонариком, словно мечом, резко, бесстрашно, целеустремлённо. Луч света метался по углам, взмывал к потолку, скользил по стенам, вырывая из темноты обрывки пыли, тени, пустоту. Эд и Мартин стояли в стороне, сбитые с толку, они не понимали, что она ищет. Она продолжала, быстрыми, почти нервными движениями, освещая каждый сантиметр, будто искала выход, спрятанный в складках темноты. Эд шагнул ближе, шепнул:

– Мия, ты в порядке?

– Тсс, подожди… – прошептала она, не отрывая взгляда от потолка. И вдруг замерла. Глаза распахнулись. Пальцы дрогнули. – Нашла! Смотрите! – голос зазвенел радостью.

Она указала вверх. Там, среди множества пыльных рам, одна крошечная и чёткая фотография, продолжение той, что видел Мартин: огород, сад, забор.

– Видите? – Мия обернулась к ним. – Это как пазл, как квест. Эти фотографии, они хотят помочь Вам вспомнить, Мартин.

Он подошёл ближе, подняв взгляд. Губы дрогнули.

– Думаешь, это действительно может быть так? Я… не знаю. Но… может быть.

Эд нахмурился.

– Мия, ты серьёзно? Мы же искали выход. Это не игра!

– Эдди, а что, если он знал путь, но забыл? – её голос стал мягким, почти умоляющим. – Если мы поможем ему вспомнить – мы выберемся. Я уверена. Ты ведь веришь мне? Ты говорил, что веришь.

Мальчик опустил глаза.

– Не знаю, после всего, что было. Тебе не показалось, что мы уже… – он сглотнул.

– Не думай так! – крикнула она. – Не смей!

– А может, это правда! Кто знает, что тут реально? – бросил Эд, сжав кулаки.

Мартин сделал шаг вперёд, осторожно.

– Дети… – голос его был тихим, будто стыдящимся. – Вы так стараетесь ради меня, а я…я не знаю, как реагировать. Но если я действительно когда-то знал путь, если забыл, может, твоя сестра права.

Эд резко повернулся к нему.

– Вы говорите так, будто мы Вам должны доверять. А если Вы заодно с теми, от кого мы сбежали?

Мартин опустил взгляд.

– Я понимаю, почему ты мне не веришь…

– Я просто… – Эд задыхался. – Я хочу домой. Просто домой.

Мия молчала. Свет фонарика выхватывал рамку на потолке.

И будто в ней – надежда. Память. Выход. Она прошептала:

– Мы найдём путь, Эдди.

Эд отвернулся.

– Делай, как хочешь. Но у меня плохое предчувствие.

И они замолчали. Лишь пыль танцевала в свете фонаря, и фотографии на потолке смотрели. Безмолвные свидетели чего-то забытого. И, возможно, очень важного. Мия медленно опустила глаза. Между пальцами фонарь дрожал едва уловимо. Выбор навис над ней, как развилка во сне: с одной стороны – Эд, её брат, её кровь, её голос разума. С другой – Мартин. Незнакомец. Клоун с пустыми глазами и разбитой памятью. Он не был страшным. Он был сломанным. Словно игрушка, которую кто-то выбросил на чердак и забыл. В его взгляде жила немая просьба: «Помоги мне вспомнить. Хоть немного». И Мия не могла пройти мимо. Даже если всё это странно. Даже если страшно. Она всегда верила, что умеет чувствовать людей. Сердцем, не головой. Наивность – её дар, её слабость, её щит. Она шагнула вперёд и резко, внезапно обняла брата. Крепко. До боли в пальцах.

– Эдди… – прошептала она одними губами, не произнося слов.

В этом объятии не было просьбы. Была надежда. И попытка унять бурю в его груди. Эд вздрогнул, дёрнулся, хотел оттолкнуть, но… что-то в её прикосновении было знакомо. Как плед в дождливый день. Как свет в конце длинного, страшного коридора. Он всё же вырвался, но не резко. Отошёл. Вздохнул. Плечи опустились.

– Ладно, – выдохнул он. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Он взял фонарь. Сжал в руке, как оружие. Теперь он был светом. Мия улыбнулась едва заметно и тут же снова стала сосредоточенной. Она подняла голову. Пошла вдоль стены. Вглядывалась. Рамка за рамкой. Фотография за фотографией. Это было испытание. Игра. Но настоящая. Мартин молча следовал за ними. Он не стоял в стороне. Он искал. Медленно, внимательно. Вглядывался в пыль, в щели, в края рамок, будто надеясь, что одна из них заговорит. Подскажет. Напомнит. В этом мраке они втроём были как единый механизм.

***

– Как ты вообще думаешь, чья это дверь? – Ди остановилась, глядя по сторонам.

– Они всё время меняются, – Адам пожал плечами, нахмурился. – Я не всегда запоминаю, даже за столько лет. Странно вообще, что тут пусто. Мы ведь ещё никого не встретили.

Он огляделся, зрачки чуть расширились.

– Как будто у этой двери нет хозяина. И именно это меня и пугает… – голос его стал тише. – Я даже не помню такой комнаты. Этот лабиринт, он должен ли он тут быть вообще?

– Ну, я не в курсе, – сдержанно ответила Ди. – Я по шатру не гуляю. Это вроде как твоя роль – быть проводником.

– Подожди… – он всмотрелся в неё. – Ты впервые покинула гримёрку?

– А что, удивлён? – Ди прищурилась. – Ты сам не особо хотел, чтобы я шла с вами. У меня и причин не было раньше выходить.

– А теперь, значит, появилась?

– Ещё какая, – усмехнулась она, но глаза её оставались настороженными. – Но озвучивать я её пока не собираюсь. Так что, это не твоё дело.

– Вот оно как… – Адам отступил на шаг, будто что-то понял.

Мужчина приостановился и задумался, девушка продолжила идти, не сбавляя темп, она не заметила, как он встал на месте смотря ей в след. Мысли окружили его, но мгновенно отпустили, как только он переключился. Они снова потерялись, снова ходили кругами, снова возвращались, как будто сама комната не желала их привести в нужное место, лишь испытывала терпение. Следующий поворот лабиринта вёл вниз по пологому спуску. Поролон под ногами стал тяжелее, будто напитался влагой. Стены теряли цвет, обивка висела клочьями, будто кто-то бесконечно дёргал её, искал выход. Свет тускнел. Где-то высоко что-то жужжало, над головой висели пластиковые цветные шары, безрадостные, пыльные. В углу, под выцветшим баннером с детскими рисунками, лежал ботинок. Простой. Большой. Поношенный. Тёмно-коричневый, с тяжёлой подошвой, засаленными шнурками. Слегка перекошенный, как будто его владелец прихрамывал. На носке вмятина, на боку тёмное пятно. Он выглядел неправильно. Слишком взрослым для детского лабиринта. Слишком реальным. Адам остановился. Его взгляд задержался на нём дольше, чем следовало. Он даже не наклонился, только стоял, будто ботинок мог в любой момент пошевелиться. Шаги Ди стихли за спиной. Вокруг было тихо. Слишком. Даже воздух стоял, как в пустой комнате, давно забытой. Никаких подсказок. Никаких надписей. Только ботинок. Брошенный. И всё же в его виде было что-то неуловимо знакомое. Ощущение, будто ты видел его мельком в коридоре, на лестнице, за занавесом. Много лет назад. Или во сне. Адам почувствовал, как кожа на шее покрывается мурашками. Не страх. Не воспоминание. Ощущение, что этот предмет не должен быть здесь. Но он был. И теперь они тоже здесь. Ткань на стене чуть колыхнулась. За ней узкий проход, которого раньше не было. Адам пошёл вперёд, не оглядываясь. Ди последовала молча. Ботинок остался позади. Они снова свернули. Здесь стены были выкрашены в грязновато-розовый, тусклый, словно залитый старым ламповым светом. Под ногами хрустела крошка пластика, мелкие детали конструктора или рассыпанные бусины. Впереди высилась старая трубчатая горка, облезлая, с заклеенными трещинами. Когда-то яркая, теперь выцветшая до цвета пыльной кожи. Округлая пасть горки была тёмной, втягивающей, как вход в глотку спящего зверя. Ди шла чуть впереди и вдруг остановилась. На полу, почти ровно по центру, лежала чайная ложка. Металлическая. Немного погнутая. С тонкой ручкой, чуть изогнутой. Казалось, она была вымыта, но по краю всё ещё оставалась тень старой ржавчины. Она блестела в свете единственной лампочки, как крошечная реликвия, оставленная нарочно. Ди наклонилась. На черенке была надпись. Выцарапанная, не выбитая, будто ногтем или ножом. Буквы расползлись, будто их выводили в спешке или с трудом. Можно было различить пару символов, что-то похожее на "Ма…", или "Ми…", но остальное стёрлось или было смазано. Ди подержала ложку на ладони. Тяжёлая, неожиданно холодная, как будто только что побывала в чьём-то рту. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Ложка лежала так, словно её положили специально, не уронили, не забыли. Она указывала прямо в зев трубчатой горки. Ди выпрямилась, всё ещё сжимая ложку, и медленно посмотрела на Адама. Он не говорил ни слова, но его лицо чуть изменилось. Лишь дрожь века, сжатая челюсть. Он тоже что-то узнал, хотя ещё не понял, что. Ди подошла к устью горки. Нагнулась, заглянула внутрь. Там было темно. Слишком. Ложка в её руке вдруг показалась тише любого шороха. Как будто сама горка слушала. Скатившись вниз, они не сразу поняли, что спустились. Падение закончилось мягко, почти нереально. Не было удара, не было конца. Просто, вдруг, они стояли. Комната. Тихая. Слишком тихая. Свет тусклый, как сквозь мокрое стекло. Стены будто в дымке, простые, облезлые, но без чёткого рисунка. Всё вокруг казалось знакомым. Пол – затёртый ковёр с неразличимым узором. Воздух густой, пахнущий чем-то кисловатым, бытовым – запаренным бельём, детским кремом, старым пластиком.

– Где это мы? – спросил Адам, но голос его будто не дошёл до ушей Ди.

Она шагнула вперёд, медленно, оглядываясь. Всё было почти нормальным. Почти уютным. Почти домашним. Но изнутри шло ощущение чуждости. Пластиковая ложка валялась под столом. Рядом потрёпанный альбом с детскими рисунками. Они были выцветшие, как после стирки. Все с одинаковыми лицами: круги с двумя точками и широкой, как у клоуна, улыбкой. На стене – часы без стрелок. Адам пошёл к окну. Потянулся к шторе и замер. Окна не было. Только рисунок окна на стене. Кривой. Как детская попытка изобразить окно.

– Это… декорация? – выдохнул он.

Ди молчала. Практически детализированная кухня домика обвешана листами бумаги изображая жизнь, они осматривались внимательно: там плита с чайником, рядом с ним кастрюле, в кастрюле прогнившая еда, воняло на всю комнату. Тишина оборвалась. Комната будто устала ждать или отпустила. Ди первой заметила: стена впереди исчезла. Там, где была облупленная поверхность, теперь начинался узкий проход. Коридор длинный, с обоями в мелкий, блеклый цветочек. Она шагнула туда первой. Адам пошёл за ней, и с каждой новой стеной его будто пробивало: знакомо до боли. Где-то было. Нет, он здесь не жил, ему рассказывали про похожее место, кто-то с теплотой делился, вспоминал. Может, смеясь, может, шёпотом.