Под куполом цирка

Амилия Ли

Под куполом цирка

Глава 1: С днём рождения, Эд!

Двое ребятишек, сестра и брат, Эд и Мия, бежали с радостными криками, не замечая ничего вокруг: они так торопились на недавно открывшуюся ярмарку, ведь именно сегодня в их город приехал цирк и Эд, не дождавшись родителей, взяв с собой сестру, бегом направился туда. Сегодня особенный для него день – день его рождения, мальчику уже исполнилось десять, и он чувствовал себя очень взрослым, в отличии от его сестры, которая была младше лишь на год, но не торопилась взрослеть: ей так хотелось подольше насладиться прекрасными минутами детства. Ярмарка встретила их грохотом музыки, вспышками неоновых гирлянд, запахами сахарной ваты и жареных орешков. Всё вокруг дышало движением: огни, аттракционы, толпы людей. Мир казался огромным, но в то же время – только их. Мие так хотелось покататься на машинках, а Эду пострелять в тире, оба не пришли к согласию, но разделяться не собирались – вдруг потеряются и все, пиши-пропало, никогда не найдут друг друга, решили по одному разу и в тот аттракцион, и в тот, а кульминацией развлечения перед представлением станет колесо обозрения, где они смогут увидеть практически весь их небольшой городок, красиво зажжённый ночными фонарями. Стрельба в тире, Эд целился и промахивался, но не сдавался, пока наконец не выбил приз – нелепый, но очаровательный брелок. Он тут же оказался на рюкзаке сестры. Потом – автодром, грохот машинок, картонные пешеходы, визг тормозов и заливистый смех. Они держались вместе. Даже если не могли договориться, разделяться не хотели. Колесо обозрения закрутило их медленно, плавно поднимая ввысь. Сверху город был как игрушечный, зажжённый мириадами огоньков: будто кто-то рассыпал звёзды по улицам. Мороженое таяло в руках, а на губах оставалась сладость. А потом – шатёр. Очередь выстраивалась длинной змейкой. Под куполом ждало представление. У входа стоял мужчина в цилиндре. Его улыбка была широкой, будто нарисованной. Некоторым он дарил шарики. Один из них достался Мие – ярко-красный, как спелая клубника. Она зажала его в ладонях, как нечто бесценное. Внутри тьма, вспышки прожекторов, аплодисменты. На арену выходили артисты: жонглёры, акробаты, клоуны. Ритм нарастал, события мелькали, как в калейдоскопе. Шарики лопались, дети смеялись. Почти все. В какой-то момент Эд вышел на сцену, как доброволец для помощи в фокусе. Его маленькая фигура затерялась в свете. Он получил блестящую наклейку, как подарок – две театральные маски, весёлая и грустная, а ещё вишнёвую конфету. Она оказалась неожиданно густой и безвкусной. Представление прервал антракт. Толпа шумно поднялась с мест, зашевелилась, задышала. Мия ущипнула брата за плечо, её глаза жалобно заблестели, мальчик сразу понимал в чем дело: одного лишь взгляда сестры хватало, чтобы прочитать ее просьбы. Он вздохнул, как взрослый, и, слегка раздражённо, повёл её к стоящим в стороне от ярмарки кабинкам туалета. Металлические двери скрипели, бетон под ногами веял холодом, а резкий запах химии щипал в носу. Эд терпеливо стоял в сторонке, переминаясь с ноги на ногу, глядя по сторонам. Мия вышла: снова улыбающаяся, снова беззаботная и они быстрым шагом направились обратно к шатру. Но в округе что-то изменилось, только была ясная и тёплая летняя ночь, как вдруг, откуда-то появился туман, он выползал из-за деревьев, из-под лавок, как если бы сам парк выдыхал его изнутри, мир, в котором они смеялись всего пару минут назад, внезапно потускнел. Веселье исчезло. Вместо него осталась сухая, ржавая тишина. Колесо обозрения больше не сияло, его кабины висели, будто сломанные игрушки, а железные балки покрылись коркой рыжего налёта. Скрип металла раздавался от каждого движения – жалобный, древний. Аттракционы стояли покинутые, облупленные. Столы с угощениями – провалившиеся, заваленные паутиной, будто из заброшенного сна. Шаги их стали осторожнее. Они шли через покинутый праздник, будто пробирались сквозь чужую память. Внутри шатра света не было. Ни музыки, ни голосов, только мрак, тянущийся к ним. Ткань шатра висела тяжело, словно впитав в себя целый век. Мия судорожно сжала руку брата. Она боялась по-настоящему. И Эд это чувствовал. Он сам едва держался.

– Пойдём домой, – прошептала она.

Он кивнул. Они уже повернулись, уже сделали шаг, как вдруг из глубины шатра донёсся шёпот. Голос. Не глухой, не жуткий, но зовущий. Как будто знал их имена, как будто ждал. Эд остановился. Обернулся. Из тьмы показалась рука: длинная, бледная, скользящая по воздуху, как у марионетки. Она махнула им, как бы приглашая. Мальчик почувствовал, как всё сжимается в груди. Он резко обернулся к сестре и закрыл ей глаза ладонью. Когда он снова взглянул туда, фигура стала явной. Из глубины шатра вышел мужчина. Высокий, костлявый, в поношенном цилиндре. Он отряхивал с себя пыль, его рот растянулся в широкой, неестественной улыбке. Кожа бледная, почти прозрачная, глаза стеклянные, лишённые жизни. Он узнал его, тот самый, что дарил Мие шарик, но теперь он был другим: одежда рваная, будто пережившая пожар, волосы спутаны, как сухая солома и круглый, сине-чёрный след на шее.

– Чего вы не отзываетесь? – голос раздался неожиданно, сзади.

Оба ребёнка вздрогнули. Эд резко обернулся, заслоняя собой сестру. Мужчина в цилиндре стоял в двух шагах, от его взгляда веяло чем-то странным. Мия отпрянула и тихо всхлипнула, слёзы навернулись сами собой, она чувствовала себя пойманной, как мотылёк в банке.

– Стой, стой! Не плачь! – Мужчина растерянно поднял ладони. – Я тебя сильно напугал? Простите. Правда, я не хотел.

Слова звучали мягко, почти умоляюще, но Эд не отвечал. Он прижимал Мию к себе, поглаживая её по плечу. Он чувствовал, как она дрожит, и сам с трудом сдерживал своё сердцебиение. А незнакомец всё стоял, словно застывший. И вдруг он снял цилиндр. Аккуратно опустил туда руку и извлёк маленький цветок – хрупкий, как бумага, с едва заметным свечением. Он протянул его девочке.

– Держи. Для тебя.

Мия, всхлипывая, взяла цветок. Он был живой. Настоящий. Настолько яркий и тёплый, что казался выбившимся из другого мира, не отсюда. Её дыхание чуть выровнялось, она уставилась на цветок и прошептала:

– Вы…фокусник?

– Можно и так сказать, – мужчина кивнул, глядя ей прямо в глаза. – Мы ведь уже встречались. Помнишь?

Мия вскинула взгляд.

– Вы…это Вы! Тот, что дал мне шарик. Его потом лопнули…

– Жаль. Но главное, что ты помнишь. Это хорошо. А теперь, – его голос стал ниже, серьёзнее, – Времени почти не осталось. Следуйте за мной. Быстро. Тут опасно.

Он повернулся и направился к шатру, шаг уверенный, стремительный, как будто он уже знал, что будет дальше. Но дети не двинулись с места. Эд снова почувствовал тот самый холодок по спине.

– Мы, пожалуй, пойдём, – произнёс Эд, стараясь говорить спокойно. – Нас дома ждут родители.

Мужчина резко остановился, обернулся. Его лицо будто заострилось в тенях, губы сжались. Дети отходили от него все дальше и дальше.

– Что в словах «тут опасно» вам непонятно? Вернитесь!

Голос больше не был мягким. Он звучал, как приказ. А за спиной всё ещё зияла темнота шатра, теперь совсем непохожая на ту, из которой дети когда-то с восторгом наблюдали за цирковым представлением. Они уже не слушали его, слова тонули в тумане. Эд и Мия, взявшись за руки, нырнули в белую пелену, словно надеялись, что за ней найдётся выход. Но выхода не было. Вместо привычных тропинок – пустота: глухая, вязкая, затягивающая. Всё будто исчезло: небо, деревья, даже запахи. Только туман. Под ногами хрустела гравийная пыль, а сердце стучало так громко, что казалось, вот-вот вырвется. С каждой секундой становилось всё страшнее, воздух холодел, шаги глушились. Кто-то рычал где-то сбоку. С другой стороны лёгкие, торопливые шаги, как будто кто-то маленький крался за ними. Мия крепче сжала руку брата. Она дрожала. Эд стиснул зубы и потащил её вперёд, как бы страшно не было. Шли почти наугад, только бы не стоять на месте. Вскоре из тумана начали проступать силуэты. Сначала едва заметные тени, отбрасываемые невидимым светом, а потом всё ближе и ближе. Они окружали. Шаги детей ускорились. Паника нарастала. Тени начали двигаться быстрее. Один из силуэтов взвыл – дикий, хриплый звук рассёк тишину, и дети побежали. Сердце билось сильнее. И вдруг удар. Из тумана метнулась одна из теней, схватила девочку, что-то тёмное обвило Мию и вонзилось зубами в её руку. Она закричала – пронзительно, жалобно, как животное в западне. Эд кинулся к ней, бросился на помощь, но сам тут же оказался окружён. Тени тянулись к нему, готовые разорвать. И вдруг тишина. Один за другим силуэты начали осыпаться, как песок. Исчезать, развеиваться прахом, будто их никогда не было. Последней распалась та, что терзала Мию. Из клубящейся пелены вышел мужчина, с уставшим и хмурым лицом. В руках он держал цилиндр, словно это было оружие. Эд посмотрел на него с отчаянной надеждой, не в силах вымолвить ни слова. Его глаза мигом наполнились слезами. Он упал на колени рядом с сестрой. Та дрожала, её кожа стала бледной, а рука будто рассыпалась у него на глазах. Фокусник не сказал ни слова. Он достал тот самый цветок, что подарил Мие, и оторвал два лепестка. Те словно ожили, закрутились и мягко обвили её пострадавшую руку, превращаясь в тонкий бинт.

– Теперь всё будет хорошо, – тихо произнёс мужчина.

Эд разрыдался. Он обнял сестру, потом подполз к незнакомцу и сжал его крепко, как мог, шепча сквозь слёзы слова благодарности. Мужчина усмехнулся, но тут же нахмурился и слегка хлопнул мальчика по затылку.

– Самовольно сбежать, в незнакомом месте, без понимания происходящего? Безрассудно. А вот то, что не доверяете каждому встречному – правильно.

Он замолчал на мгновение. Долго смотрел на Эда, будто вглядываясь в самого себя.

– Теперь вы пойдёте со мной?

– А у нас есть выбор? – Эд поднял взгляд, полный страха и усталости.

– Хотите остаться тут? – пожал плечами мужчина. – Тогда я ухожу. Удачи.

– Нет! – вскрикнул Эд и сжал ладонь сестры.

– Вот и правильно. Так бы сразу. Пора представиться – меня зовут Адам. А вы…

– Эд и Мия

– Да, я знаю. Ну что ж, познакомились, а теперь – идём. Поднимай сестру.

– Но откуда Вы нас знаете? – слабо пробормотал мальчик.

Адам ухмыльнулся и шагнул в туман.

– Не задавай лишних вопросов.

Эд осторожно подхватил сестру, лёгкую как сон, будто её плоть вот-вот рассыплется в пепел. Рука Мии, ещё недавно съеденная тенью, медленно восстанавливалась под действием волшебных лепестков. Они мерцали в полумраке шатра, словно осколки заката, дрожащие на ветру. Адам шёл впереди. Его тень растягивалась по земле слишком длинной, будто шагал не один. Вокруг по-прежнему царила пустота, застывшая в безвременье: карусель всё так же медленно крутилась сама по себе, хотя никто её не заводил; попкорн в ларьках лежал горкой, но казался каменным, как муляжи, оставленные на сцене. В воздухе витал запах сахара, перемешанный с гарью. Видя, что Эду немного тяжело, фокусник остановился, молча протянул руки и помог донести Мию до самого входа в шатёр. Там, внутри, он осторожно уложил девочку на старую скамейку. Адам жестом велел Эду сесть рядом с сестрой. Мальчик послушно опустился на скамью, сухую, покрытую пылью. Сверху сползла пыльная гирлянда, на которой висели выцветшие флажки, на каждом были рисунки, но теперь они казались стёртыми, расплывшимися, будто их стёрло время. Мия зашевелилась, её глаза открылись, в них дрожало отражение мерцающих лепестков, в глазах растерянность, страх. Рука была цела. Лепестки, закончив своё дело, рассыпались в пыль. Эду стало любопытно, что это за цветок, который полностью лечит и восстанавливает части тела, но спросив об этом фокусника он лишь промолчал.

– Вопросы потом. Сейчас пора.

– Куда? – Мия поднялась, дрожа, будто очнулась от заклятья.

– Домой. Вам здесь не место.

Услышав слово «домой», дети будто очнулись от долгого, тревожного сна. В их глазах вспыхнул свет: тёплый, домашний, как отблеск лампы в окне поздним вечером. Слово это прозвучало не просто как обещание, а как заклинание, пробуждающее в них всё самое родное: аромат клубничного торта, который Эд всегда любил, голос бабушки с её шуршащими пакетами, наполненными тайнами и подарками, папа с его глупыми шутками, мама, постоянно краснеющая из-за этого, и мягкий плед, пахнущий домом. Тревожное чувство всё ещё не покидало детей, но шаги их стали легче. Первая дверь открылась.

Глава 2: Белая чешуя

Всегда было любопытно: что же скрывается за кулисами? В городском цирке всё предельно ясно: гримёрки, реквизитные, костюмерные – это места, где артисты сбрасывают маски, чтобы потом вновь их надеть. Но здесь, под шатром, не должно было быть ничего. Просто пол, натянутые канаты и ткань, за которой трава, возможно, гравий. Однако мужчина открыл дверь и дети сразу поняли: это не то, что им знакомо. За порогом не было улицы. Не было и света. Только густая, плотная тьма, словно затянутая тканью ночи. Воздух был неподвижен, и казалось он дрожал от напряжения, как струна перед ударом. Адам стоял спокойно, будто знал, что именно ждёт его по ту сторону. Он смотрел в темноту с таким вниманием, словно пытался услышать её дыхание. Один шаг и звук подошвы глухо ударил по полу, будто разбудив пространство. Тьма дрогнула, как зеркало, покрытое пылью, и отступила, обнажив странное помещение. Комната. Или отражение комнаты. Зеркала, десятки, сотни, уходящие в бесконечность отражений. Свет здесь был мягким, зыбким, будто исходил не от ламп, а от самих стеклянных поверхностей. Стены не ощущались, только зеркала, которые, казалось, наблюдали за каждым движением. Фокусник шагнул внутрь, медленно вытянув руки вперёд, словно пробовал плотность воздуха. Его пальцы скользнули по пустоте, не встречая ни стекла, ни ткани – лишь невидимое сопротивление. Он не смотрел в отражения, он отворачивался. А дети стояли у двери, чувствуя, как за их спинами будто бы сдвинулись декорации реальности. Шатёр, земля, тишина начало звучать иначе, как сон, который вдруг перестаёт быть просто сном.

– Свободно, заходите, – прошептал он.

Мия шагнула первой. Её тянуло вперёд в странную, почти волшебную тьму. Комната дышала прохладой, манила блеском, зеркальный лабиринт: загадочный, опасный, будто нарисованный в чьём-то сне. Здесь нужно было искать выход и остерегаться отражений, чтобы не врезаться лбом в чью-то копию, свою или чужую. Эд замер у входа. Он не любил такие места. С детства всегда тошнота, головокружение, паника, когда отражения вспыхивают внезапно, будто кто-то другой смотрит из-за стекла. Он шагнул внутрь с неуверенностью. Дверь за его спиной захлопнулась резко, как ловушка.

– Подождите меня! – закричал он, голос дрогнул, будто от удара током.

– Копуша, чего так медленно? – весело откликнулась Мия. Её голос был лёгким, искристым, он звенел – и звенел, – отражаясь от зеркал, будто смеялось сто разных Мий сразу.

Эд бросился вперёд. Лоб резко встретился со стеклом. Он вскрикнул. Перед ним отражение: сестра и фокусник, но будто заторможённые, далёкие, в каком-то чужом измерении. Он закричал снова, ответа не было. Только смех. Он звучал со всех сторон, заполняя уши, голову, грудь. Мигающий свет, всё вокруг одинаковое. Шаг, ещё один и ничего не меняется. Нельзя стоять, нельзя останавливаться. Он вытянул руку вперёд, как делал Адам, и пошёл вслепую, медленно, осторожно. Шаг и снова шаг. Тени скользили в стекле. Отражения шептали без слов. Иногда он оказывался в той же точке. Минуты тянулись вязко. Словно всё происходило под водой. Смех исчез. Осталась только тишина и мерцающие лампы над головой. Голос мальчика звал помощь. Никто не ответил. Отчаяние накрыло, как тёплое одеяло. Он медленно опустился на пол. Поджал ноги, прижался лбом к коленям. Слёзы горячие, настоящие хлынули сами. Вдруг тьма. Свет мигнул. Погас. Сердце ударило раз, другой и на третьем ударе он увидел: на другом конце – фигура: высокая, тёмная, невозможная.

– Мистер Адам? Это Вы? – прошептал он.

Фигура стояла. Смотрела. Молчала. А потом… скользнула в сторону и исчезла.

– Подождите! – голос сорвался. – Не убегайте!

Он вскочил. Побежал. Слёзы и страх застилали глаза. Всё внутри сжалось в комок. Он забыл про зеркала. Удар. Прямо в стекло. Мир распался. Всё потемнело. Он упал. Кровь тонкой, горячей струйкой потекла из носа. Тело было обездвижено. И тут, будто из глубины воды, в зеркале белый чешуйчатый хвост извивался в отражении, за стеклом – змея. Её голова с красными глазами кружила вокруг тела, тыкаясь носом в стекло. Язык скользил по поверхности, оставляя след. Она не могла выбраться. Где-то вдали, голос. Едва слышный. Знакомый.

– Эд? Эд, вставай!

Он вздрогнул. Приподнялся. Голова раскалывалась. Всё плыло. Перед ним – трава. Настоящая. Мия – взаправду. Живая, настоящая. Она обняла его, испуганная до слёз. Люди столпились рядом. Лица – реальные. Руки. Голоса.

– Дайте салфетку… Лёд… Воду… – кто-то в толпе кричал.

Он взял только салфетку. Шёпот. Вопросы. Кто-то спрашивал номер родителей. Кто-то уже набирал скорую.

– Отойдите, отойдите. У тебя всё хорошо? – голос прорезал воздух сквозь шёпот толпы, будто струна натянулась слишком резко.

Над Эдом склонилась девушка. Красивая до неестественности. Будто не человек, а картинка из старинного циркового плаката: сверкающий костюм, точно сшитый для волшебного номера, волосы золотые, блестящие, уложены в безупречный пучок, открывающий лицо. Лицо без пятнышка, без следов времени. Кожа белоснежная, почти прозрачная. А глаза, глаза кристаллы., голубые, как замёрзшие озёра. И холод в них тоже был. Красота, от которой хотелось отвести взгляд, но не получалось. Она наклонилась ближе и её пальцы коснулись его руки – мягко, как будто она боялась сломать или, как будто касалась чего-то чужого. Эд попытался встать, тело слушалось плохо. Пространство вокруг шаталось, расплывалось, как отражение в воде. Всё было неясным – шум, лица, небо. Только кровь, медленно стекающая из носа, казалась настоящей.

– О, Боже…бедненький, – прошептала она. – Пойдём со мной. Я отведу тебя к доктору.

Голос звучал ласково, но в нём было что-то, что цепляло. Как сладость, от которой вдруг сводит зубы.

– Спасибо…не надо…со мной всё хорошо, – сказал он тихо, глядя ей в глаза.

– Не бойся, я всего лишь остановлю кровь, – сказала она, чуть наклонив голову. Голос у неё был по-прежнему ласковым, почти материнским, но в нём что-то дрогнуло. Какая-то фальшь, будто отрепетированная интонация актрисы, повторяющей знакомую реплику сотый раз. Эд отказывается, кивает коротко, уверяя, что с ним всё в порядке. Его голос звучит чуть тише обычного, сестра берёт его за руку, маленькую, прохладную, всё ещё чуть дрожащую. Они вместе возвращаются в шатёр. Девушка, что только что была рядом, исчезает, словно никогда и не существовала. Толпа рассаживается по местам, антракт заканчивается, шум рассеивается. Эд сидит, слегка ссутулившись. В его глазах немой вопрос. Он не помнит, как оказался на полу, почему вокруг были встревоженные лица. Мия, не поворачивая головы, говорит едва слышно: он потерял сознание, внезапно, без причины, и долго не приходил в себя. Он не отвечает. Только глядит вперёд, будто в туман. Свет гаснет. На мгновение повисает кромешная темнота, в ней шорох, движение, гул замирания. На арену выходит Шпрехшталмейстер и его голос пронзает тишину. Он объявляет следующий номер: загадочный танец со змеёй, где главная роль принадлежит артистке по имени Мэри. Прожекторы выстреливают в темноту, выхватывая из мрака фигуру – грациозную, будто неосязаемую. Воздух наполняется ожиданием. Что-то меняется, в зал проникает неуловимая тревога.

Из клубов дымки, как из тумана далёкого сна, выходит она – Мэри. Её тело обёрнуто в струящееся золото и изумруд, ткань почти сливается с кожей, мерцая при каждом шаге, как чешуя. На плечах извивается змея: длинная, гибкая, цвета тёмного мёда и бронзы, рептилия плавно скользит по её рукам, будто часть её самой.

Музыка начинается не сразу. Сначала лишь биение сердца, слышимое в тишине, потом низкий, почти звериный гудок, будто кто-то провёл смычком по струне. И вот, под этот странный звук, Мэри начинает двигаться. Каждое её движение, словно вода, текущая по невидимому руслу. То медленное, как тень, то резкое, как вспышка молнии. Её руки то крылья, то щупальца, то гибкие лозы, вьющиеся в воздухе. Змея повторяет изгибы её тела, обвивает шею, скользит по бёдрам, переплетается, не причиняя боли, не боясь падения. Язык животины выстреливают в воздух, улавливая вибрации толпы. Глаза Мэри закрыты. Лицо спокойно, почти безмятежно, как у спящей. Но каждый мускул говорит о контроле, о безмолвной власти. Она не танцует со змеёй, она становится ей. А может, это она ведёт её, двигая телом, диктуя ритм, уводя в ритуал, понятный только им. Свет меняется от золотого к зелёному, от зелёного к алому. На полу вспыхивают узоры, как древние символы, рисуемые огнём. Мэри кружится в вихре, волосы распущены, змея словно вспархивает, вздымаясь вверх, образуя над её головой живой венец. В этот момент весь шатёр замирает. Кто-то забывает дышать. Кто-то чувствует, как по коже бегут мурашки. Танец больше не кажется номером, он становится заклятием, древним и неразгаданным. И вот финальный аккорд. Свет резко гаснет. Шёпот пронзает темноту. И лишь лёгкое шипение остаётся в воздухе, как эхо увиденного, как след яда, не причинившего боли, но изменившего тебя навсегда. Танец достигает своего пика, движения Мэри становятся всё быстрее, резче, будто внутри неё что-то вырывается наружу. Змея, будто ощущая приближение развязки, извивается всё стремительнее. И вдруг остановка. Полная, гробовая тишина. Мэри замирает в нелепо изогнутой позе, как фарфоровая кукла, которую забыли опустить. Глаза широко распахнуты, в них вспыхивает нечто нечеловеческое. Она подносит руку к лицу змеи. Та медленно приподнимает голову, красные глаза сверкают. А потом резкий, хищный рывок. Мэри кусает змея. Прямо в шею, точно и быстро. Тонкие клыки – крохотные, но явственные, вонзаются в плоть. Жидкость, похожая на густое молоко, капает с её кожи. Змея вонзает в неё яд. И в тот же миг, словно подкошенная, Мэри валится назад. Без звука. Падает, будто отброшенная невидимой рукой. Змея соскальзывает с её тела и уползает в темноту, исчезая под ареной. Артистка лежит неподвижно. Мёртвая. Шквал аплодисментов. Публика в восторге. Люди смеются, хлопают, кто-то свистит, кто-то вскакивает на ноги. Никто не кричит, никто не зовёт помощи. Словно всё это – часть сценария. Как будто укус и смерть были идеальной финальной нотой танца. Свет начинает медленно возвращаться. Пелена сползает на арену, и тело Мэри исчезает. Только сладковатый запах чего-то цветочного и приторного остаётся в воздухе. Аплодисменты всё ещё не стихают. Публика аплодирует стоя: кто-то смеётся, кто-то кричит «браво!», глаза сверкают, лица озарены восторгом. Мия, смеясь, хлопает в ладоши. Её глаза горят. Она будто очарована, заворожена, увлечена в игру, в ритуал, в этот странный, гипнотический танец, который закончился смертью и это почему-то прекрасно. Её ладони бьют всё быстрее, громче, как у всех вокруг. Она даже привстаёт, чтобы лучше видеть сцену. Эд сидит рядом, и его руки остаются на коленях. Он не может пошевелиться. Сердце стучит слишком громко. Ему кажется, что только он понимает произошедшее. Только что он видел, как зрачки её глаз погасли не театрально, не в шутку – по-настоящему. Он видел, как змея скользнула прочь. Он смотрит на сцену, где уже почти не видно тела, скрытого мраком и дымом. Смотрит на сестру, захваченной чужим восторгом и чувствует: всё не так. Это неправда. Это обман. Или, наоборот, страшная правда, которую все добровольно приняли как игру. Он хочет что-то сказать, окликнуть Мию, но слова застревают в горле. Как будто у него отобрали голос. Ему вдруг становится холодно. Всё представление, шум, аплодисменты отдаляются, будто он сидит под водой, а мир над поверхностью продолжает веселиться. А рядом Мия всё хлопает, смеётся, сияет. Как будто всё прекрасно, как будто смерть – это просто часть фокуса.

– Эд! – Мия нахмурилась, хлопая его по плечу. – Ты чего, заснул, что ли?

Её голос прозвучал слишком громко, как будто кто-то резко включил звук. Всё вокруг снова ожило – гул, аплодисменты, детские голоса. Сцена заливалась мягким золотым светом, а кто-то из артистов выносил на арену следующий реквизит, сверкающий блёстками. Эд моргнул, сглотнул.

– Ну ты чудной, – усмехнулась Мия и снова зааплодировала, потому что новый номер начинался. – А вот это точно будет круто! Гляди!

Но он не смотрел, закрыл глаза. Он чувствовал, как по спине пробегает холодок. Чувствовал, как сердце ещё стучит не в такт музыке. На арену выкатывают сверкающий, кружевной помост, словно часть огромной музыкальной шкатулки. Его грани усыпаны зеркальными осколками, отражающими свет в самых причудливых узорах. Над помостом тонкая дуга из золота и стекла, а под ней уже устанавливают лиловые шелковые занавесы, похожие на лепестки ночного цветка. Всё залито мягким, чуть сиреневым светом. Толпа возбуждённо переговаривается. Она выходит. С той же плавной грацией. В том же полупрозрачном платье, развевающемся, как туман. Бубенчики на запястьях звенят, как колокольчики на зимнем ветру. Волосы теперь собраны в высокую причудливую причёску, змея снова ползет по её плечам, как послушная лента. Эд каменеет, он не может дышать, это невозможно. Он только что видел, как она упала. Бездыханная. Он помнит, как её тело ударилось об пол. Помнит странную тишину, предшествующую буре аплодисментов. Это не был трюк. Это было настоящее. Но вот она – танцует, как ни в чём не бывало. В глазах огонь и холод. Ни следа раны. Ни малейшего намёка на смерть. Он резко поворачивается к Мие.