Под куполом цирка

***

– Мальчик? Эй, мальчик, ты в порядке?

Женский голос пробивался сквозь туман, отрывистый и дрожащий.

– Может, вызвать скорую?

Эд с трудом открыл глаза. Он лежал на влажной траве, прохладной и колкой, будто земля сама пыталась его удержать. Над ним силуэт женщины, размытый, как старое фото в дождливый день. Всё вокруг было неясным, будто затянутым дымкой сна. Он медленно поднялся, шатаясь, прижав руку к виску, голова звенела, но боли почти не было. Не было и воспоминаний. Место казалось чужим, ненастоящим. Парк. Обычный городской парк, с мокрой землёй, скамейками, с людьми. Кто-то гулял с собакой. Двое целовались под деревом. Ребёнок в коляске плакал. Но всё это будто происходило за стеклом – движения замедленные, звуки приглушённые, лица пустые. Женщина присела рядом, глядя на него с тревогой. Протянула пластиковую бутылку с водой, но он лишь покачал головой.

– Где твои родители? Хочешь, я позвоню в полицию?

– Спасибо, не нужно…

Она слегка нахмурилась.

– Ты помнишь, где живёшь?

Он кивнул, хотя не был уверен. Всё внутри было смутным, зыбким.

– Мой дом… он где-то рядом. Я сам дойду. Спасибо Вам.

– Смотри по сторонам, хорошо?

– Обязательно…

Он встал и пошёл прочь, словно ведомый кем-то или чем-то. Ноги шагали сами. Справа в коляске истерично кричал младенец, мать качала его слишком быстро, словно в панике. Впереди играли дети. Один из них на мгновение поднял глаза и Эд вздрогнул: лицо было пустым, как у куклы. А потом он увидел его – свой дом. Окна светились, из приоткрытой двери доносилась музыка, весёлая, тёплая. Эд побежал, сердце забилось быстрее – вот оно, спасение, знакомое, настоящее. Он не заметил, как ступил на дорогу. Не услышал гудка. Только свет – ослепительный, белый, как вспышка молнии. Темнота.

***

Глухой щелчок. Над головой вспыхнул мертвенно-белый свет. Лампа моргнула, как будто не до конца решилась, стоит ли ей освещать происходящее, и всё же загорелась, заливая помещение дрожащим, стерильным сиянием. Стены облупленные, серые, дышали больничным холодом. Пахло железом, хлоркой и чем-то затхлым, тревожным, как будто сама комната давно устала от скорби, которой была пропитана. Посередине сидел мужчина. Он был почти неподвижен. Пальцы его были сцеплены в замок, ногти врезались в кожу ладоней. Взгляд расфокусирован, уставлен в одну точку, где-то между настоящим и чем-то за гранью. В этой позе он находился уже долго, не замечая, как время растворяется в гулах вентиляции. Наконец дверь открылась. На пороге появился врач. Мужчина с усталым лицом, глубоко запавшими глазами, будто каждый приговор, который он произнёс за свою жизнь, оставлял на его коже незаживающий след. Он шагнул внутрь и остановился.

– Вы Адам Холл? – голос его был тусклым, как бумажная пыль.

Адам медленно поднял голову.

– Я… да.

Пауза. Доктор сглотнул. Он пытался подобрать слова, но они, казалось, застревали у него в горле, как рыбьи кости.

– Мы сожалеем. Роды прошли тяжело. У неё началось массивное кровотечение. Мы сделали всё возможное. Ребёнка удалось спасти. Но мать… – он опустил глаза. – Нам очень жаль.

В комнате будто сгустился воздух. Стены стали ближе. Время остановилось.

– Что? – Адам выдохнул еле слышно. Его губы дрожали, как будто пытались выговорить что-то ещё, но голос предал его.

– Я понимаю… – врач кивнул. – Вам нужно время. Я оставлю Вас.

Он вышел, и дверь за ним медленно, гулко закрылась, как крышка гроба. Свет начал мигать. Один… два… три… и снова загорелся, теперь тусклее, будто неохотно. Адам всё ещё сидел. Он не плакал. Он даже не дышал, точнее, дышал так поверхностно, будто не хотел лишний раз потревожить воздух в комнате. Вдруг всё погасло. Свет исчез. Осталась лишь одна лампа, далеко в конце узкого больничного коридора, который, казалось, раньше не существовал. Из её янтарного, зыбкого свечения выступала женская фигура. Она стояла тихо, почти безжизненно, как будто была вырезана из тумана. Белая больничная рубашка на ней была окровавлена снизу кровь: тёмная, густая, расползалась пятном, как капля чернил на бумаге. Она медленно подняла голову. Волосы прилипли к лицу, глаза блестели пустотой. Губы шевельнулись.

– Милый… отпусти нас. Отпусти… отпусти… отпусти…

Сначала это звучало как просьба. Потом как мольба. Затем как приговор. Голос становился всё более чужим. Он будто рассыпался на десятки голосов: женских, мужских, детских, все говорили одно и то же. Повторяли это, как заклинание. Как проклятие. Словно каждое "отпусти" тянуло что-то изнутри. Свет снова мигнул и фигура исчезла. На её месте старая табуретка. Над ней петля. Она раскачивалась из стороны в сторону, будто кто-то только что покинул её. Голоса продолжали шептать. Теперь они были повсюду: в стенах, под потолком, в груди. Они звали его. Заставляли встать. Подойти. Просунуть голову в петлю. Адам встал. Медленно, словно управляемый не собой. Шаг за шагом он приближался. На лице не было выражения, только пустота. Он ступил на табурет. Верёвка коснулась шеи. Всё было словно в замедленной съёмке. Он не сопротивлялся. Не думал. Он просто подчинился. Табуретка с глухим звуком опрокинулась. Тело повисло. Голоса стихли. Темнота.

***

– Мия! Мия, вставай, хватит спать!

Голос будто прорезал пространство. Девочка вскрикнула и подскочила на кровати. Грудь ходила ходуном, дыхание сбилось. Она огляделась, комната казалась чужой и одновременно до боли знакомой. Белые шторы, мягкий ковёр, игрушечный шкаф в углу. Всё на месте. Солнечные лучи заливали пол, как золотая пыль, прогоняя ночные страхи. У кровати стояла мать. Лицо напряжённое, губы сжаты, в руке – черпак. Запятнанный фартук говорил о том, что она уже давно на ногах.

– У твоего брата День Рождения, а ты дрыхнешь, как убитая! Поднимайся. Поможешь мне с готовкой, дел по горло.

Мать исчезла так же быстро, как и появилась, оставив за собой только запах жареного масла и давящее чувство, что что-то не так. Мия не сразу осознала, что лежит, сжав простыню в кулаке. Пот лизнул лоб.

– Так… это был сон? – пробормотала она, закрывая лицо руками.

Только вот страх не уходил. Он сидел где-то глубоко внутри, будто заноза. Что-то в этом утре казалось неправильным. Она соскользнула с кровати и сунула ноги в свои любимые тапочки с мягкими розовыми ушками кролика. На секунду стало теплее. Она пошла в ванную, машинально умываясь, глядя в зеркало. Лицо её было обычным. На кухне скворчало. В воздухе висел запах масла, корицы и чего-то подгоревшего. Мать металась от плиты к столу с непреклонным лицом, словно штурман перед бурей.

– Мия, сбегай в магазин. Яйца закончились.

– А можно Эд пойдёт со мной? – спросила девочка, надеясь на положительный ответ.

– Эд ещё спит. Не донимай его. Деньги на тумбе.

Тон был холодный, отрезающий. Ни капли мягкости. Мия молча кивнула и накинула рюкзак. С улицы в лицо пахнуло летним утром: свежесть, ветер, жужжание машин. Всё будто в порядке. Она даже попыталась посчитать машины, как раньше, чтобы успокоиться. Одна… две… три… Но на седьмой не заметила, как врезалась в прохожего. Мужчина в сером костюме и кепке – почтальон.

– Глаза разуй, малявка! – рявкнул он, хватая сумку.

– Простите… – прошептала Мия, опуская взгляд.

Он ушёл, не оборачиваясь, оставив на тротуаре смятую газету. Девочка машинально подняла её. Бумага была влажная, липкая, как от росы или чего-то другого. Она развернула её, и сердце замерло. Первая полоса.

«МАССОВАЯ СМЕРТЬ ЦИРКОВОЙ ТРУППЫ»

Фотография шатра была чёрно-белой, словно сделанной десятки лет назад. Он выглядел заброшенным, изуродованным. Буквы заголовка будто шептали ей в ухо, с каждым прочтением становясь всё более угрожающими. Газета выпала из рук. Мия отшатнулась, прикрыв рот ладонью, и побежала. Слёзы резали глаза. Она не знала, куда бежит, просто хотела уйти. Подальше. Назад. Домой. Но улица изменилась. Это не её улица. Она стояла в парке. И там, впереди, как зловещая декорация из сна – шатёр. Раздувшийся, почерневший, искривлённый, как из искажённого зеркала. Его ткань трепетала, будто дышала. От него пахло плесенью и сыростью, будто он сгнил изнутри. Ни огней. Ни звуков. Только тишина. Мёртвая. Мия закричала и побежала обратно, сердце колотилось, как барабан. Она выскочила на дорогу, не глядя, мимо машин, мимо людей. Мир начал искажаться. Дома изгибались. Деревья гнулись, словно склоняясь к ней. Птицы замерли в воздухе. И тут свет. Яркий, как раскалённое железо. Фары. Машина. Громкий визг тормозов. Она замерла, как загипнотизированная. Всё замедлилось. Тени потянулись к ней, словно руки. Кто-то звал её, но голос тонула в шуме. Удар. Темнота.

***

Журчание воды было слышно ещё задолго до того, как показался сам ручей. Лето стояло жаркое, воздух дрожал над тропинкой, одежда липла к телу. Компания подростков, весёлых, разгорячённых, в купальниках и с полотенцами, бегом мчалась по тропе, срываясь в смех и обгоняя друг друга. Всё вокруг будто пело – солнце, небо, деревья. День казался бесконечно ярким, как плёнка, засвеченная солнечным светом. Они бросили вещи на выгоревшую траву и почти сразу ринулись в воду, с громким всплеском исчезая в прохладной, мутноватой глубине. Летали брызги, звучал смех, кто-то кричал от неожиданного облива, кто-то визжал, отплывая в сторону.

– Ну хватит! – донёсся женский голос, сбившийся на нервный смешок. – У меня уже все волосы мокрые!

– Да ладно тебе, Диана, – ответил парень, усмехаясь, – Расслабься. Скоро снова школа, считай, прощай лето. Надо кайфануть напоследок.

– Ты прав, – кивнула она, – извини.

Он подплыл ближе, глаза его блестели от солнца и чего-то ещё. Играя, он с силой плеснул ей в лицо. Потом ещё. Смеялся. Она морщилась, отмахивалась, но он не останавливался. И вдруг, одним движением, схватил её и потянул вниз. Она захлебнулась в первый же момент, но даже не успела испугаться по-настоящему – подумала: "Играет… опять". Только вот он не отпускал. Руки его крепко держали её плечи, а лицо исказила странная улыбка напряжённая, пугающая. Она начала вырываться. В лёгких не осталось воздуха. Боль. Паника. А потом тишина. Тело её мягко опустилось ко дну, не сопротивляясь. Волосы, как водоросли, расплылись вокруг. Кожа стремительно тускнела, гнила, покрывалась пятнами. Рядом что-то проплыло – рыбка, мусор, обрывок водоросли. Никто не кричал, не звал. О Диане забыли. Навсегда.

Она резко вынырнула, с диким вдохом, будто вернулась из ада. Перед ней снова было знакомое озеро: глухое, тёмное, гнилое. Вода почти чёрная, в ней тонул свет. Из-под мутного дна торчали части тел: чужие, знакомые. Детские. Песок срывался с краёв. Рука – Эда. Нога – Мии. Край шляпы – Адама. Все трое, как выброшенные куклы, наполовину погребённые, забытые. Диана, дрожа всем телом, по очереди вытащила их, волоча по скользкому дну. Волна зловония поднималась из-под песка, будто само озеро противилось этому. С трудом, захлёбываясь страхом, она дотащила их до огромной, чёрной трубы – выхода. Миг, и они падают с грохотом на каменный пол. Сверху хлестнула вода, обрушившись на них, как удар. Тела тяжело лежали, будто безжизненные. Диана согнулась над каждым, действуя машинально, надавливала, переворачивала, молилась про себя. Первым закашлялся Эд. Его дыхание вырвалось с силой, клубком воды и паники. Он открыл глаза и увидел, как Диана отчаянно борется за остальных. Потом ожил Адам. Потом тише, почти бесшумно – Мия. Но она не говорила. Не смотрела. Села, свернувшись, как сломанная игрушка, с пустым взглядом и влажными от страха глазами. Ди подошла к ней, осторожно протянула руку, но Мия резко отдёрнулась, встала и сделала несколько шагов назад. Она смотрела на Диану так, будто больше не верила ни ей, ни себе, ни реальности.

– Что с тобой? – голос Ди дрожал, но она всё же сделала шаг вперёд.

– Не трогайте меня! – взвизгнула Мия, отпрянув, словно от ожога. Её голос разрезал воздух, как лезвие.

Ди резко остановилась. В её глазах отразилось недоумение, которое быстро сменилось беспокойством. Девочка стояла, как статуя, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, не детский испуг, а нечто глубже, словно она увидела то, что не поддаётся объяснению.

– Где гарантии? – вдруг прорезал тишину голос Адама. Он повернулся к Ди, и в его взгляде теперь горел гнев, смешанный с бессилием. – Где гарантии, что мы все не сляжем здесь? Посмотри на неё!

– Я не понимаю… – пробормотала Ди, беспомощно оглядываясь. – Этого… этого никогда раньше не происходило.

– И ты всё ещё не передумала? – голос фокусника стал холодным, как сталь.

– Нет, – твёрдо ответила она, хотя в голосе прозвучала нотка тревоги, будто и сама сомневалась в своих словах.

Адам злостно сжал руки на груди. Его губы дрогнули, но он не сказал ни слова. Вместо этого его взгляд вновь упал на детей. Эд, дрожа, обнимал сестру за талию, прижимаясь к ней всем телом, словно пытаясь удержать её здесь, в этом мире. Мия оставалась неподвижной, как мраморная фигура, не моргая, не двигаясь. Лишь её губы едва заметно шевелились, беззвучно повторяя что-то про себя. Фокусник потянулся было к ней, но замер, отдёрнув руку, как будто в последний момент передумал. Он отвёл взгляд.

– Эд… присматривай за ней, ладно? – его голос стал мягче.

– Но… что с ней? Почему она такая? – Эд всхлипнул, пряча лицо в её боку.

– Я… – Адам опустил глаза, – Я не знаю, малыш. Но нам нельзя останавливаться. В любом случае.

Молчание повисло между ними, тревожное и глухое, как затаившийся зверь. В нескольких шагах от них стояла ещё одна дверь – третья. Старая, деревянная, потрескавшаяся, с петлями, покрытыми ржавчиной. Казалось, она держится из последних сил и при одном прикосновении рассыплется в пыль. Из-под щелей полз тёплый, затхлый воздух. Третья дверь открылась.

Глава 4: Клоун, который плачет. Часть 1.

Лёгкий скрип старой двери разрезал тишину, наполнив пространство звукаЛёгкий скрип старой двери разрезал тишину, наполнив пространство звуками. Безмолвие, царившее минуту назад, исчезло. Мужчина, всё ещё не сводя глаз с детей, сидевших в подавленном состоянии, не заметил отсутствие лестницы и сорвался вниз. К счастью, падение оказалось на удивление мягким, он приземлился в бассейн, наполненный маленькими разноцветными пластиковыми шариками. Ди подбежала, обеспокоенно заглядывая вниз. Убедившись, что с ним всё в порядке, облегчённо выдохнула. Ей так хотелось протянуть руку и вновь заслужить детское доверие, но доверял ей только Эд. Мия, напротив, держалась позади брата, прижимаясь к нему как к щиту. Мальчик встал, продолжая защищать сестру, пока та отказывалась идти сама. Ди жестом показала – будьте осторожны, – и первой села на ярко-жёлтую горку, чтобы, если что, успеть поймать детей внизу. Эд наклонился к Мие и прошептал:

– Закрой глаза, если страшно. Давай, как раньше: сделаем паровозик, помнишь?

Они вспомнили тёплые дни на детской площадке: мама болтала с соседками, а они играли, пока не вспотеют, и потом получали нагоняй, но это не имело значения, ведь было весело. Мия села сверху, Эд снизу. Девочка улыбнулась на мгновение, и они поехали вниз, в бассейн с шариками, где их уже ждали взрослые. Ди заметила эту улыбку и ей стало чуть легче. Она радовалась, видя детей счастливыми. Но радость быстро сменилась тревогой: Мия снова напряглась. Её взгляд метался между фокусником, Ди и обстановкой, она заметила небольшой проход, ограждённый сеткой, скрытый в лабиринте. Адам поднялся, отряхнул костюм и осмотрелся. Всё выглядело иначе, не так, как в прошлый раз, будто сам лабиринт менялся, живой, подвижный. Он попросил детей следовать за ним, хотя сам не был уверен, что идёт в нужном направлении. Вокруг была тускло освещённая комната. Несколько слабых ламп создавали холодный полумрак, словно ночь окутала всё здание. Хотелось найти выключатель, но его нигде не было. Сетчатые коридоры, платформы второго и третьего этажей, мягкие маты – всё для безопасности и веселья малышей. Но выключателя не было нигде. Адам взглянул наверх: узкие отверстия, ведущие на третий этаж, были слишком малы – ни он, ни Ди туда не пролезут. Он подозвал Эда. Мальчик всё ещё крепко держал Мию за руку, она и сама не хотела его отпускать, прикрывала лицо ладонью от страха. Только Эд подошёл к Адаму, и тот попросил его подняться наверх и поискать хоть какой-то источник света. Пообещал: за сестрой присмотрит. Но Мии пришлось вырвать его из крепких объятий. Она попросила пойти с братом. Эд взглянул на взрослого, потом снова на сестру и протянул ей руку.

– Пойдём вместе.

На втором этаже Мия украдкой смотрела вниз: фокусник не следил за ними. Она наблюдала за ним, за Ди – оба стояли неподвижно. На втором этаже был только мягкий инвентарь: геометрические подушки, тоннели и горки. Целью стал третий этаж, может, там есть свет. Они пробрались наверх: здесь был огромный батут, подушечная арена – место для детских боёв. Но и тут никакого света, никаких выключателей.

– Здесь тоже ничего. Давай вернёмся, – сказал Эд.

Ответа не последовало. Он обернулся – Мии рядом не было.

– Мия? Где ты? Мия!

Подушка с размаху прилетела ему в голову. За спиной смех. Девочка стояла с новой «бомбой» наготове. Вторая подушка попала прямо в лицо. Эд рухнул на пол, хихикая. Он схватил подушку и запустил её в ответ промах. Мия убегала, смеясь, скатывалась с горки на второй этаж, не даваясь в руки брату. Они носились по лабиринту, пока не добежали до тёмного прохода. Мия замерла. Веселье исчезло с её лица. Один вдох, один выдох. Эд догнал её, коснулся плеча.

– Попалась! – сказал он, смеясь.

Но Мия не смеялась. Она теребила пальцы, опустив взгляд. Слова застревали в горле. Эд присел, ловя каждую её эмоцию. Она собралась.

– Эдди, ты мне всегда верил?

– Конечно. В чём дело?

– Даже когда мама говорила, что я вру?

– Мия, что ты хочешь рассказать?

– Нам нужно бежать. Серьёзно. Мы не должны возвращаться к ним.

– Почему?

– Потому что… они не живые!

Он замер.

– Ты шутишь?

– Нет, Эдди. Мы ходим с неживыми. Я видела!

– Где?

Мия рассказывает в деталях, что видела, находясь без сознания под водой, Эд был в шоке. Он пытался убедить её, что это просто страх, галлюцинации. Но Мия плакала. Её истерика сотрясала всё внутри. Она просила, умоляла уйти, бежать, не возвращаться. Она подозревала, что это ловушка, а спасение – спектакль. Эд сопротивлялся, но страх пробирался в голову. А что, если она права? Он схватил Мию за руку и вбежал в проход. Тьма. Густая, непроглядная. Он вытянул руку вперёд, другой держал сестру. Она просила отпустить. Он отпустил. Они шли в темноту, шаг за шагом. Мия дышала ровно, борясь с паникой, в последний раз в тёмном пространстве с ней были огни, в этот раз она сама должна преодолеть все трудности. Шли долго. Кажется, бесконечно. Внизу лабиринта на первом этаже фокусник с девушкой обеспокоенно ждали, Адам ходил, вперёд-назад, нервно поглядывая наверх: он явно в стрессе от долгого ожидания, Ди просит его успокоиться и присесть, он отказывается, ссылаясь на то, что не устал.

– Может, они нашли что-то, поэтому так долго, – спокойно сказала девушка.

– Тогда они бы вернулись сообщить об этом, разве нет?

– Стоит начать беспокоиться?

– Пожалуй, мы туда не протеснимся, найдём другой путь.

В конце коридора тусклое свечение. Свет из под замочной скважины. Дверь тихонько открылась. Они вошли. Комната, обвешанная красными шторами. Как примерочные. В каждой разорванный плакат с вырезанным лицом. Рядом надписи на стенах: «Неудачник!», «Жирный!», «Тупой!». Мяч. Кегли. Ложка. Маленький костюм. Издалека – плач. Не детский. Взрослый. В конце зала – клоун. Толстый, с радужным париком, красным носом. Он всхлипывал у маленького столика. Перед ним рамка с фото – пожилая женщина. Эд закрыл сестру собой и стал отступать, они явно недолжны были сюда заходить.

– Постойте… – всхлипнул клоун. – Вы тоже уходите?

Они молчали, продолжая отходить надеясь, что незнакомец их не тронет. Клоун встал, опрокинув стол, подхватил рамку, спрятал в карман. Дети мигом нашли ближайшее укрытие.

– Где вы?

Он искал их, все также плакал хоть и не интенсивно, Эд сидел в самом дальнем шкафу в одной из «примерочных» прикрывая рот себе и Мие иногда даже дыша через раз, были слышны тяжёлые шаги мужчины, он медленно передвигался, не наклоняясь осматривал комнату.

– Выходите, пожалуйста, я не люблю прятки, но люблю гостей. Может хотите чаю?

Странно, но в его голосе чувствовалась искренность. Однако эта искренность могла быть очень фальшивой, либо хорошо отработанной. Дверца их шкафа распахнулась. Эд ударил клоуна ногой в живот и они побежали, мужчина в ответ только упал на пол и начал снова плакать больше обычного, Мия остановила брата обратив на это внимание. Она подошла ближе. Осторожно. Протянула руку. Эд сжимал кулаки, готовый к другому удару, но клоун был безобиден. Неизвестный глядел на девочку с надеждой.

– Что ты делаешь? Нам нужно бежать! – недовольно сказал Эд.

– Погоди, посмотри на него, – жалостным голосом ответила Мия. – Мистер? Вам сильно больно?

– П-Почему в-вы уб-бегаете? Р-Разве я с-сделал что-то п-плохое? Ещё дерётесь. – Рыдая обратился мужчина к ним.

Мия аккуратно протягивала руку с опаской, но клоун не собирался вредить ей, он лежал на полу держа руками то место, в которое его ударил Эд, мальчик все ещё не доверял этому человеку и намекал сестре все же от него отойти, но девочка решилась положить руку на его плечо желая успокоить хоть чуть-чуть, клоун оглянул её грустным взглядом полным надежды. Он тут же улыбнулся, видя, что его не боятся и не сторонятся, вскакивает с радостным лицом, жмёт руку Мии, бесконечно благодарит за её поступок и приглашает за свой стол.

– Какой чай вы предпочитаете? Я обожаю красный! Я Мартин, а вас как зовут? – Восторженно спрашивает он.

– Я Мия, это мой брат Эд, мы немного заблудились, не могли бы Вы нам помочь?

– Давайте сначала чай, а потом расскажете, как тут оказались.

Может, это и была не лучшая идея пить чай с незнакомцем в клоунском гриме, но Мия почему-то чувствовала: ему можно доверять. От него веяло теплом, как от старого пледа – доброта, детская искренность, лёгкая грусть. Он не изображал немощного – он действительно был таким. Усталый, но не страшный. Комната, в которой они находились, казалась укромным островком среди хаоса лабиринта. Пыльные шторы колыхались от сквозняка, в углу мерцала лампа с потрескавшимся абажуром, отбрасывая тени на стену. Из старого граммофона доносилась едва различимая, скрипучая музыка, будто из детства, из далёкого прошлого, где всё ещё верили в чудо. Эд смотрел на сестру с недоверием. Всего пару минут назад она рвалась бежать, спасаться, а теперь сидит за потёртым круглым столом, скатерть которого была усыпана крошками и выцветшими узорами. Рядом с ней клоун, улыбчивый, с дрожащими руками. Эд чувствовал тревогу, но в лице Мии было что-то новое: спокойствие, внутренняя сила. Она больше не казалась ему просто младшей сестрой. Скорее напарницей. Или даже проводником. Он нехотя опустился на скрипучий стул. Деревянные ножки угрожающе хрустнули под его весом. Клоун тем временем вернулся, неся поднос, на котором в такт походке позвякивали чашки и ложечки. Из фарфорового чайника струился ароматный пар, наполняя комнату запахом бергамота и чего-то ещё: леденцов, мёда, может быть, корицы.

– Сколько сахара, мои дорогие? – спросил клоун с неподдельной радостью, словно принимал старых друзей. – Я сам с одной ложечкой, не больше!

Он разливал чай с таким вниманием, будто проводил священный ритуал. Комната потихоньку наполнялась уютом, как будто невидимые стены отталкивали тревогу, оставляя внутри только свет и тепло. Он начал рассказывать истории – глупые, весёлые, иногда странные, с неожиданными поворотами. И дети даже смеялись. По-настоящему. А тем временем, где-то далеко, в другом, почти забытом слое этого мира – Адам и Ди ползли сквозь лабиринт. С потолка капала ледяная влага, будто сам камень плакал. Тусклый свет бился о пыльную тьму, угасая, оставляя после себя лишь рваные тени и золотистые пятна на облупленных стенах. Где-то в глубине еле слышный, жутковатый скрип. Проходы сужались, обрастали ржавчиной и плесенью, превращались в тоннели, чьи стены будто дышали, медленно, тягуче, словно подглядывали. Воздух становился густым, тяжёлым, с приторным запахом гнили, мокрого дерева и чего-то сладко-мёртвого. Сами коридоры будто переговаривались за спиной, тянулись к ним, смеялись беззвучно. Адам шёл почти вслепую, рукой нащупывая выступы на стенах. Каждый шаг, как сквозь вязкий сон. Он звал детей. Кричал. Но его голос утопал в лабиринте, исчезая, как будто его проглатывали стены. Ди спотыкалась, царапала ладони, падала и поднималась, бормоча что-то, пытаясь успокоить хотя бы себя, но её слова гасли в воздухе, как пепел в воде.

– Они здесь…они должны быть здесь… – шептал Адам, будто не к ней, а вглубь себя.