Под куполом цирка

– Здесь был старый шкаф, – вдруг подумал он, глядя на угол, где и правда стояла темнеющая мебель.

Он не понимал, откуда это знает. Просто знал. Проход был жилым, еле живым. Пахло старым деревом, закипевшей кашей, пыльной шерстью. Воздух был тяжёлым, как в комнате, где давно никто не открывал окна. Тумбочка у стены. На ней вазочка с засохшими цветами. И один деревянный тапок с детской наклейкой сбоку. Ди смотрела на него, но не трогала. Мимо них прошла волна тепла, не от печки, а как от дыхания. Старого, уставшего, большого. С каждым шагом его сердце стучало тише, но напряжённее. Словно он шёл вглубь чьего-то сна. Или памяти, рассказанной когда-то вскользь. Они вошли в комнату, похожую на гостиную. На столе, посреди скатерти, лежал старый дневник, обычная школьная тетрадь, в серой обложке, угол которой был заляпан и подмят. Адам подошёл, не думая, как будто руки сами знали, что делать. Он открыл тетрадь. Страницы пахли пылью, чем-то сладким и старым, почти как молочные подушечки. Почерк был крупный, с нажимом, буквы разной высоты, некоторые нарисованы с особым усердием. Он перелистнул к последней записи. Страница была немного помятая, словно её долго держали в руке. Там было написано:

"Сегодня снова шум. Я не люблю, когда все шумят. Я спрятался, как умею. Здесь тихо. Мне нравится, когда он смеётся. Не в лицо, а просто, когда весело. Он не боится, когда я молчу, он даже не ждёт слов, просто есть и всё, он добрый, даже если не всегда. Если вдруг кто-то придёт – не бойтесь. Я просто спрятался. Это не навсегда."

Адам прочёл. Медленно. Потом снова. Тепло от этих слов не согревало – оно прожигало. Потому что было слишком настоящим. Потому что где-то в глубине он понял – это было про него. И это было давно. Он аккуратно закрыл тетрадь и положил обратно. В комнате стало почти глухо. А над старым креслом, под которым скрипели пружины, покачивался одинокий шарик. Надутый давно. Бледно-синий. С кривым, еле заметным смайликом. Они долго молчали. Комната будто замерла с ними, только шарик в углу продолжал качаться, будто от лёгкого сквозняка, которого не было. Ди подошла к креслу. Провела пальцами по его подлокотнику. Ткань под её рукой была вытерта, потемневшая от времени и рук. Там часто сидели. Ждали. Адам обернулся, не удивился. Они вышли обратно в коридор. Всё оставалось тем же: обои в цветочек, ковровая дорожка с проплешинами, запах старого дома. Старый дом дышал. Тихо, размеренно. Казалось, даже воздух в нём стал гуще, как будто кто-то смотрел, не мигая. Ди стояла у фальшивого окна. Штора легонько колыхалась, реагируя на чьё-то дыхание в комнате. Она не смотрела на Адама. Не сразу. Он уже сидел на том кресле, немного согнувшись, руки на коленях, пальцы сжаты в замок. Плечи опущены, взгляд устремлён в никуда. Сцены исчезли. Тени растаяли. Но что-то осталось. То, что нельзя было выкинуть. Ди сделала шаг ближе, но не сказала ни слова. Просто стояла рядом. Он повернул голову, медленно, будто с усилием. Посмотрел на неё и это был взгляд не того Адама, которого она знала. Не фокусника, а просто человека. Ди ничего не спросила, выражение её лица, сжатые губы, взгляд в пол, было тише любого диалога. Они были в доме, построенном из чужой боли, в воспоминании, которое не должно было всплыть. И теперь должны были уйти. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Уже не в прошлом. В настоящем. Дом начинал меняться. Переходить. Впускать их дальше. Или глубже. Адам обернулся ещё раз, будто что-то хотел сказать пустому пространству, тихо, почти не слышно, выдохнул:

– Надеюсь, ты не с ними.

***

Коридор становился всё уже. Стены давили фотографиями, тысячи лиц, рук, предметов, обрывков быта. Казалось, сами обои были заменены на фотоальбом, склеенный из чужой жизни. И почти всё было размыто, будто испачкано водой или вытерто пальцами, чтобы забыть. Фотографии продолжали рассыпаться вдоль стен и потолка, будто их развесили в спешке, отступая от чего-то. Дети шли молча, и только Мартин всё чаще оглядывался, будто опасался, что стены могут схлопнуться за ними. И вдруг Мия остановилась. Её взгляд зацепился за нечто странное – огромную пустую рамку, висевшую в конце коридора. Она была в рост взрослого человека, обрамлённая потемневшим деревом. Внутри ничего. Даже не стекло. Просто пустота, тянущая внутрь. Мия медленно подошла. Рамка казалась живой. От неё шёл холод, словно воздух за ней дрожал.

– Эд, – позвала она, не отводя взгляда.

Он подошёл, вгляделся в пустое пространство.

– Тут ничего нет, – сказал он, но неуверенно.

– Нет, есть, – тихо прошептала Мия. – Смотри, вот здесь.

Она указала пальцем на крошечный зацеп по краю. И ещё один. Как следы от вынутого содержимого. Будто рамка когда-то была полной или должна была быть. Она оглянулась, глаза скользнули по ближайшей фотографии, висящей чуть в стороне. Она была не размытой, а почти чёткой на ней кусок какого-то пространства: ковер, край стула, чья-то тень на полу. Подошло: это будто первый кусочек пазла. Мия с улыбкой посмотрела на брата и Мартина. Эд молча кивнул. И они двинулись дальше, каждый теперь искал не просто обрывки, а ключи. К частям чего-то большего. Чего-то, что раньше было скрыто. И комната это чувствовала. Стены будто начали дышать. Эд снял со стены одну из фотографий, на ней был кусок лестницы и чей-то носок на ковре. Она казалась достаточно чёткой, чтобы быть частью чего-то настоящего. Он подошёл к рамке и аккуратно попытался вставить её внутрь, так, как это сделала Мия с первой. Но что-то пошло не так. Фотография дрогнула в его руках, будто отталкиваясь от рамки. Слабый гул прокатился по стенам. Лампа над потолком мигнула.

– Эй, – тихо сказал Эд, отдёргивая руки. – Она не подходит?

Мия подошла ближе, вгляделась в снимок.

– Это наверное не тот кусок. Он не из той части.

– Той части чего?

Мия покачала головой. Она и сама не знала. Но чувствовала, что рамка не примет обман. Ей нужно только то, что принадлежит настоящему узору.

– Попробуй другую, – сказала она, глядя на снимки вдоль стены.

Мартин стоял чуть позади, будто даже дыхание затаил. Он боялся подойти ближе. Или боялся того, что может увидеть. Гул постепенно стих. Фотография в руках Эда снова стала обычной. Но теперь они знали – рамка "живая". И она не позволит собрать себя из чего попало. Они двигались вдоль стены медленно, как по минному полю. Мия поднимала снимок за снимком, всматриваясь в них, будто искала не изображение, а чувство то самое, нужное. Но даже у неё всё сливалось: лестницы, тени, обрывки лиц, обои, которые будто плавали. Эд снова попытался, фотография с расплывчатой фигурой в кресле. Рамка не приняла её. Звук, почти как глубокий вздох, прошёл по полу. Фотография в руках стала холодной, неприятной на ощупь.

– Не та, – Мия покачала головой.

– Может, это не важно? – Эд выдохнул. – Может, вообще не надо ничего собирать?

Мартин вдруг всхлипнул. Почти беззвучно.

– Надо, – сказала Мия. – Просто мы ещё не поняли, как.

Она подошла к другой фотографии. Там был только кусок ковра, еле видимый угол шкафа и тень, похожая на край чьего-то уха. Её рука потянулась, но что-то внутри остановило. Она обернулась к Мартину. Мартин замер. Он смотрел в сторону, туда, где фотографии висели чуть ниже, почти у самого пола. Его глаза стали широко раскрытыми, губы чуть дрожали.

– Мартин? – тихо окликнула Мия.

Он не отреагировал. Медленно, с необычной сосредоточенностью, опустился на корточки и протянул руку. Снимок, зажатый между двумя другими, был почти неприметным, немного мятый, края выгорели, а изображение словно плыло, будто смотрели на него сквозь стекло с каплями. Мартин прикоснулся к нему с осторожностью, как будто боялся вспугнуть что-то живое. Вытянул. Посмотрел. И вдруг прошептал:

– Вот…

Эд с Мией переглянулись.

– Вы думаете, это оно? – Эд подошёл ближе.

Мартин кивнул. Удивительно уверенно. И, не дожидаясь, протянул фотографию Мие. Она взяла снимок. На нём была часть старого окна, чуть приоткрытого, с ржавыми петлями и цветочной занавеской. Простая деталь, но в ней было что-то настоящее. Тёплое. Мия шагнула к рамке и, не раздумывая, вложила фото внутрь. Мия застыла, глядя на рамку. Она больше не мигала. Не отталкивала. Снимок лёг ровно, как кусок мозаики. Как будто он всегда был частью чего-то большего, просто потерялся.

– Есть! – выдохнула Мия.

– Ещё? – спросил Эд, и в его голосе вдруг мелькнуло волнение. Надежда.

Мартин кивнул, не глядя на них. Он смотрел на снимок в рамке, будто в окно. Будто что-то знал или пытался вспомнить, но не до конца. Мия перевела взгляд на стены. Все эти сотни снимков, теперь она знала: среди них есть те, что настоящие. Те, что вписываются в рамку. Остальное – шум. Размытые фантомы, чужие воспоминания или просто иллюзии.

– Надо найти ещё, – твёрдо сказала она.

Эд снова кинулся к стенам, начал перебирать фотографии. Некоторые казались близкими – тёплый свет, знакомые очертания, но стоило поднести ближе и снимок "выдыхался", терял чёткость.

Мия нашла одну, где виднелась часть пола и край чьих-то детских ботинок, но рамка её не приняла. Каждая ошибка отзывалась легким дрожанием в воздухе. Словно стены не одобряли.

– Мы найдём ещё, – сказала Мия, уверенно и тихо, будто отвечая не на вопрос, а на сомнение.

Эд снова принялся искать. Он нащупал одну фотографию, где угадывался силуэт чего-то или кого-то, почти неразборчивое, но, когда он попытался вставить её в рамку, снова почувствовал, как снимок сопротивляется. Вплотную подошел к стене и ощутил, как что-то легкое коснулось его пальцев – отстранённое и холодное. Мия снова подошла к стене. Она чувствовала, как воздух в комнате становится тяжелее. Внутренний страх тянул её к фотографии, но она сдерживалась. Каждый новый снимок туманнее, размытее. Множество лиц, дверей, окон, и всё это словно терялось в воздухе, расплывалось. В какой-то момент ей показалось, что стены начинают сужаться, и тень на полу была уже слишком длинной, слишком вытянутой.

– Эд, ты нашёл что-то? – спросила она.

Эд, не отрываясь от стены, выдохнул. Он продолжал перебирать фотографии, но одна за другой они исчезали, словно были только призраками. На одной Мия заметила часть детской игрушки резиновый мяч, на другой чьи-то руки, сильно держащие стул. Но как только Эд пытался вставить их в рамку, они выдыхались, исчезали.

– Ничего не подходит, – его голос был низким, чуть нервным.

Мартин стоял в углу, скрестив руки на груди. Он не вмешивался, не подходил ближе. Он вообще не двигался, как будто боялся прикоснуться к чему-то лишнему. Мия почувствовала, как у неё начинает сводить живот от напряжения. Она взяла очередной снимок, на котором виднелась только часть платья и края стола, и попыталась вставить его. Звука не было, но она почувствовала, как рамка будто подалась под её руками. Жуткое напряжение нарастало, она сдернула руки и отошла.

– Что за…? – Эд резко обернулся. – Не подходи, Мия!

Но было уже слишком поздно. Фотография дрогнула в её руках, как бы сопротивляясь. Лёгкий свист в воздухе, и она вновь вернулась на стену, расплывшись, исчезнув. Мия тяжело вздохнула. Пальцы сжались в кулак.

– Что-то не так. Почему? Почему она не подходит? Что мы делаем не так?

В тот момент Эд почувствовал что-то странное. На стене рядом с ним было ещё одно изображение, не фотография, а странный отпечаток, как будто кто-то оставил след. Он резко выдернул её из ряда.

– Мия, смотри!

Это была фотография. Но она была чуть искажена, немного замят угол, цвета слегка тускнеют, но на ней отчётливо можно было разглядеть часть молочного стеклянного окна, через которое проникал свет. Кусок пола, а в тени – детские ботинки. Те самые ботинки, которые они видели на других снимках. Сразу было видно – это подходило.

Эд подошёл к рамке, и, на этот раз, когда он вставил фотографию, рамка не сопротивлялась. Свет не мигнул.

– Это она! – с облегчением произнёс он, будто наконец сбросил тяжесть с плеч.

Рамка приняла фотографию, как будто именно эта деталь и должна была быть на своём месте. С этим успехом что-то в комнате слегка изменилось. Но, несмотря на это, взгляд Мартина снова затуманился, когда он посмотрел на вставленную фотографию. Он не сказал ни слова, просто отошёл в тень. Снимок, наконец, лёг в рамку. Мия почувствовала облегчение, но не сразу освободилась от напряжения. Всё ещё было слишком тихо, слишком жутко. Внутри неё нарастало чувство, что что-то недосказанное висит в воздухе. Она взглянула на Эда, тот стоял, уставившись на рамку, его руки чуть дрожали.

– Ты в порядке? – спросила она.

Эд кивнул, но в его глазах была тень тревоги. Он не сразу ответил, а потом выдохнул:

– Это как-то слишком странно, да?

Мия посмотрела на Мартина. Он стоял в углу комнаты, его взгляд не покидал стену, хотя казалось, он не замечал того, что происходило. Лишь изредка его глаза слегка морщились, когда что-то изменялось в комнате.

– Мартин, Вы уверены, что не помните ничего, что было раньше? – спросила она, хоть и знала, что ответа не будет.

Мартин лишь тихо зашаркал ногами, будто что-то искал. Он снова взглянул на стену и как будто обнаружил что-то важное.

– Туда, – тихо сказал он, указывая на левую сторону стены. – Там ещё должно быть.

Эд и Мия обменялись взглядами, но не стали спорить. Они начали двигаться туда, где Мартин указал, хотя внутри их обоих поднимался тревожный холод. В этом месте воздух был тяжелее, и чем ближе они подходили, тем тише становилось вокруг. Тени на стенах словно тянулись за ними, вытягиваясь в длинные полосы. Комната как будто начинала сжиматься. Мия почувствовала, как её сердце заколотилось быстрее. Её пальцы нащупали следующую фотографию, но она была другой. Снимок был не как все остальные. На нём был не просто край чьей-то одежды или осколок света, а изображение дома. Чистого, с аккуратными окнами и дверями. Мия сразу почувствовала, что это не подходило – это было чужое.

– Эд, не эта, – она потянулась к следующей фотографии, с нервным выражением на лице.

Но когда Эд попытался вставить свою фотографию в рамку, она сжалась в руках, как будто воздух вдруг сжался вокруг них. Он мгновенно понял: эта фотография, как и предыдущая, не подошла. Он положил её обратно, и на мгновение, словно всё вокруг потемнело. Секунда молчания, и они оба снова начали искать.

– Почему ничего не подходит? – спросил Эд, и его голос дрогнул.

В этот момент Мартин снова подошёл к стене и вытащил из-под множества снимков один единственный. Это был кусок с краем какой-то тёмной лестницы и видом на пустой коридор. Странно, но он вдруг почувствовал, что это должно быть верным. Он не спрашивал, не сомневался. Только молча подошёл к рамке и вставил фотографию. Рамка отреагировала на это по-другому: она не приняла снимок сразу, но после короткого колебания снимок оказался частью рамки. Тот же свет, но чуть ярче.

– Что-то нашёл, – прошептал Мартин.

Эд с Мией снова почувствовали, как стены слегка ослабили своё давление. Но в воздухе всё равно было что-то неясное, как будто они шагали по границе реальности и иллюзии. Эта фотография тоже была не просто изображением. Это был фрагмент воспоминаний, от которого что-то на миг щёлкнуло в их подсознании. Мартин отступил назад и снова смотрел на стену, на которую они продолжали вставлять фотографии.

– Это ещё не всё, – сказал он, как будто сам для себя.

Но всё было слишком тихо. И чем дальше они шли, тем чётче ощущали, что эта комната не просто место, а нечто большее. Как будто это место начало меняться с ними, как-то на них влиять. Мия и Эд стояли перед стеной, теперь полностью покрытой фотографиями. Все кусочки пазла были на своих местах. Каждое изображение, которое они вставляли, становилось всё более чётким, как если бы они восстанавливали не просто память, а саму реальность. Детские ботинки, пустой коридор, тёмные окна, лестница. Всё стало на свои места. Тишина, которая заполнила комнату, была удушающей. В этом моменте не было ни звука, ни движений. Казалось, что сама комната затаила дыхание, и всё вокруг остановилось. Но затем произошло нечто странное. Рамка, в которую были вставлены все фотографии, начала искажаться. Её края начали расплываться, словно их скользящее движение сжигало пространство вокруг. Постепенно, на месте стены, в которой висела рамка, начала образовываться дверь. Стена, ещё мгновение назад казавшаяся твёрдой и непреодолимой, теперь становилась чем-то иным. Гладкая поверхность начала трещать, и в воздухе промелькнуло слабое мерцание. Дверь постепенно распахнулась, и за ней открывался новый мир. Это был тот же коридор, та же лестница, те же окна, но теперь эти элементы казались совершенно чуждыми, искажёнными, как если бы они всё это время были частью другого пространства. Когда дверь полностью открылась, и пространство за ней стало чётким и осязаемым, ощущение замкнутого пространства вокруг исчезло. Вместо этого, каждый шаг на пороге двери ощущался как переход в новую реальность. Пространство за дверью теперь не было зыбким и неясным, а обрело чёткость, пусть и странную. Мия сделала шаг вперёд, и её пальцы коснулись поверхности двери. В тот момент, как её руки коснулись холода, раздался лёгкий треск, и воздух вокруг изменился. Образы, заполнившие пространство за дверью, стали яркими и чёткими, как если бы они сейчас стали частью этого мира. Комната за дверью больше не была просто изображением или воспоминанием. Это было место, настоящее и чуждое одновременно. И когда они пересекли порог, комната осталась позади, как пустая рамка, а их шаги, эхом отдаваясь, вели их в неизведанное.

Глава 5: Клоун, который плачет. Часть 2.

Дети с Мартином шагнули через порог двери, и мир за ней был совершенно другим. Это было место, где свет и тени смешивались, где воздух казался тяжёлым, а звуки приглушёнными и странными. Коридор, в котором они оказались, был знакомым и чуждым одновременно. Стены, поросшие следами времени, казались давно забытыми, но они не знали, почему. Они двигались по коридору, с каждым шагом ощущая, как пространство вокруг меняется. Здесь не было пустоты, здесь были шаги, шёпот и лёгкая музыка, доносившаяся из-за двери, ведущей в следующую комнату. Мия оглядывалась, чувствовала, что что-то не так, но не могла понять, что именно. Они вошли в гримерки, наполненные суетой и ярким светом, который никак не мог осветить тьму, скрывавшуюся в уголках. Люди в костюмах, с красными щеками и наполовину одетые, спешили к зеркалам, в которых отражались их образы, но не их души. В этих зеркалах было что-то странное, что-то не совсем настоящее. Тишина, которая окружала детей, резко оборвалась, когда одна из женщин, молодая артистка, заметила Мартина. Она воскликнула и подошла к нему с радостной улыбкой.

– Мартин! Наконец-то! – её голос был живым, а глаза искрились радостью. – Пойдем, скоро твой выход. У тебя маленькие помощники? Идёмте, я вас подготовлю.

Мартин сразу же заговорил с ней, но слова его были неясными, как если бы он слышал их впервые. Он улыбался, но всё его существо, казалось, было оторвано от того, что происходило вокруг. Мия не понимала, что происходит. Она чувствовала, как её сердце начинает колотиться быстрее. Всё происходящее было слишком настоящим, но слишком чуждым. Гримерки, артисты, эта женщина, которая обращалась к ним, как к старым знакомым – всё это казалось знакомым, но также необъяснимым. Девушка жестом позвала их за собой и направилась к одному из столов. Мартина быстро окружили другие артисты, начали менять его одежду, укладывать волосы, прилаживать костюм. Он не сопротивлялся, его лицо было спокойным, как будто это было его место, его жизнь. Эд сразу почувствовал отвращение. Что-то в этой ситуации было слишком чуждое, и он не мог понять, как они оказались здесь. Когда начали работать с ним, он яростно сопротивлялся. Каждое прикосновение, каждый шаг казался ему насилием. Он дёргал руку, старался вырваться. Он яростно кричал на каждого, но никто не обращал внимания. Артисты продолжали работать, как если бы его сопротивления не существовало. Мия, с другой стороны, была в полном замешательстве. Её руки холодели, она не могла понять, что происходит. Женщина в костюме посмотрела на неё с лёгкой улыбкой, направила её к другому столику и начала помогать ей переодеваться. Мия ничего не понимала, но её тело не двигалось, как будто оно подчинялось какой-то невидимой силе. Она не могла найти в себе силы сопротивляться. Вся сцена казалась ей фрагментами собственного сна, где она была не в силах понять, что из этого реальность, а что просто игра, в которой она не знала своих правил. Эд продолжал бороться с руками, которые его держали. Он знал, что не хочет быть здесь, но его усилия не приносили результатов. Он выглядел так, как будто хотел сбежать, но не знал, куда идти. И тогда Мия почувствовала, как его взгляд пересёкся с её глазами полные страха и неведомой тревоги. В его глазах она прочитала одно: сопротивление было бесполезно. Артисты, занятые своими делами, словно не замечали, как каждый шаг Мии и Эда приближает их к ещё одной неизвестной части этого странного мира. Мия и Эд стояли в углу гримерки, когда их быстро привели в порядок. Вокруг были уже готовые артисты, каждый в своём костюме, занятые последними приготовлениями. Всё, как всегда, казалось обычным и знакомым, до тех пор, пока Эд не почувствовал, как если бы вокруг всё начинало двигаться неестественно медленно. Мартин стоял рядом, его лицо сияло под слоями грима, а костюм клоуна был безупречен. Он смотрел на арку, ведущую на арену, с нетерпением, почти как маленький ребёнок перед долгожданным праздником. Его глаза сверкали и казалось, что он был в своей стихии.

– Мы уже проходили это, – прошептал Эд, глядя на Мию с тревогой в глазах. – Нам нужно уходить, Мия.

Мия, несмотря на свою решимость, почувствовала, как её собственные сомнения начинают расползаться по груди. Она не могла объяснить, что происходило, но в её сердце было какое-то неопределённое знание, что они не должны оставаться. Она просто молча кивнула, её взгляд не был таким твёрдым, как прежде. Эд сжал её руку, его нервозность становилась очевидной, но он также знал, что их нельзя держать здесь. Это было слишком неправдоподобно, слишком странно. Они не должны были быть частью этого мира. Но Мартин стоял, не обращая внимания на их разговор. Его лицо расплылось в тёплой улыбке, а его глаза были прикованы к сцене. Танцовщицы уже начали своё выступление, и он смотрел на них с по-настоящему детским восхищением. Его взгляд блуждал по их движениям, и в его глазах не было ни тревоги, ни страха. Было только счастье. Он не хотел уходить. Эд почувствовал, как его тревога превращается в страх. Всё, что происходило вокруг, становилось более и более нереальным. Он ощутил, как его тело напряглось, его мысли метались, пытаясь найти объяснение, но он знал, что его здесь не должно было быть. Он снова оглянулся на Мию, и она, несмотря на свою привычную стойкость, тоже ощущала нарастающую странность этого мира. Танцовщицы на арене продолжали своё представление, и Мартин, как будто находясь в другом мире, наслаждался каждым движением, каждой деталью шоу. Для него это было что-то знакомое, что-то важное и родное. Он не хотел покидать этот момент. Это был его мир. На арене, под ярким светом, девушки в сверкающих костюмах, их движения плавно перетекали в ритмичные, почти гипнотические хореографические комбинации. Световые лучи играли на их костюмах, создавая эффект, будто каждая из танцовщиц была окружена своим собственным ореолом, мягким и магическим. Зрители, сидящие в полумраке, молчали, их взгляды были прикованы к сцене, но не было ни аплодисментов, ни волнений. Это было странное молчание, как будто каждый зритель был в трансе. Танцовщицы двигались с безупречной синхронностью, словно сливались в одно целое, а их движения были одновременно воздушными и строгими, точно выверенными. Их тела, казалось, не касались земли, они будто скользили по ней, излучая странную, неуловимую лёгкость. В какой-то момент одна из девушек сделала невероятно сложный поворот и вскоре исчезла в темноте за сценой, а на её месте появлялась другая. Бесплотные и грациозные, они создавали ощущение иллюзии, как будто это было не физическое движение, а нечто большее, нечто, что невозможно было описать словами. Мартин стоял, не отрывая взгляда от сцены. В его глазах был свет, будто он видел не просто танец, а нечто большее – воспоминания или переживания, скрытые за каждым движением. Его губы слегка приоткрылись, он смотрел на танцовщиц так, как если бы они были частью его самой глубокой внутренней реальности. Эд и Мия стояли в тени, наблюдая. Эд чувствовал, как его кожа покрывается мурашками от странной атмосферы. Не было никакой музыки в его ушах, только тихий шум, который казался не музыкой, а дыханием самого пространства. В этот момент всё вокруг казалось наполненным чем-то невидимым, энергией, которой не было в обычной жизни. Он не мог объяснить, почему он чувствовал это, но ему было не по себе. Он оглянулся на Мию, но её лицо было напряжённым. Она тоже что-то ощущала, но не могла понять, что именно. Она смотрела на танцовщиц, не видя их, а как будто пытаясь увидеть что-то за ними. Эд понял, что они оба находятся в какой-то ловушке этого мира. Но Мартин, Мартин был поглощён полностью. Он не заметил их тревогу. Он был счастлив. Зрители не двигались. Их лица были застывшими, как маски, будто они тоже стали частью спектакля, частью этого мира, в котором было не место для вопросов или сомнений. Они просто сидели, смотрели, не реагируя. Их взгляд был одинаковым, пустым. Мия подала Эду тихий сигнал, её губы не произнесли ни слова, но её взгляд был полон беспокойства. Она поняла – это было не просто представление, это было нечто большее. Но до тех пор, пока они не разберутся, что происходит, они были не в силах вырваться. На арене танцовщицы менялись, их костюмы мелькали, и каждое движение становилось всё более странным и изысканным. Они почти не касались пола, их тела словно парили в воздухе, а движения казались бесконечными. С каждым новым шагом танца зрители становились всё более затуманенными, а Эд ощущал, как его сознание начинает размываться. Он пытался схватиться за реальность, но она ускользала, как вода сквозь пальцы. И вот, когда свет на арене померк, танцовщицы исчезли в темноте. Они оставили за собой лишь эхом звучащий шёпот, как будто сама сцена была живой, и все, кто на ней оказался, стали частью её воспоминаний. Мартин встал, широко расправив плечи, его глаза блеснули. Он был готов. Это было его место, его шоу. Всё замерло, и в этот момент Эд понял – они не просто наблюдали. Они были частью этого мира. Танцевальный номер закончился. Внезапно свет на арене потух, и в тот момент, когда всё вокруг казалось замирающим, шторы стремительно распахнулись. Зрители, как по сигналу, начали фокусироваться на центре сцены. Танцовщицы, синхронно, в точно выверенном движении, указали пальцами на Мартина с детьми, их жесты были чёткими, словно заранее отрепетированными. Эд, не ожидая такой развязки, замер, его взгляд быстро перемещался от Мии к сцене, к танцовщицам, и обратно. Его сердце пропустило удар, когда прожекторы вдруг вспыхнули с ослепительной яркостью, застигнув их врасплох. Мия, как и он, не успела среагировать на неожиданное освещение. Эд почувствовал, как его тело напряглось, готовое к чему-то неизбежному. Но среди всего этого хаоса взгляд Эда оказался прикован к Мартину. Он стоял неподвижно, будто весь мир вращался вокруг него. В его глазах не было страха, только бесконечное любопытство и радость. Он наблюдал за происходящим с удивлением, его лицо сияло, словно в нём вновь пробудился какой-то искренний детский восторг. Эд быстро сориентировался и, заметив, как всё вокруг начинает приобретать какой-то гипнотический ритм, шепотом сказал Мартину: «Выходите». Его голос был почти невнятным, но в нём звучала настоятельная просьба. Он знал, что сейчас их присутствие на сцене под пристальным взглядом зрителей может быть слишком опасным. Нужно было действовать быстро. Мартин не обратил внимания на его слова. Он продолжал смотреть на арку сцены, наслаждаясь происходящим. Эд понял, что у него не было другого выбора, как подыграть этому миру, даже если это означало потерять ещё одну часть своей реальности. Теперь, когда они оказались в центре этого мира, было трудно отделить что было настоящим, а что игрой. Взгляд Эда вернулся к Мие. Она стояла, слегка напряжённая, но её глаза также скользили по танцовщицам и зрителям, пытаясь уловить, что дальше. Когда Мартин встал на сцену, его неуклюжие движения сразу же привлекли внимание. Он пытался сделать вид, что уверен в себе, но его походка была странной и перекошенной, словно он был не в своём теле. Он шагал с излишней театральностью, то резко поднимая ноги, то спотыкаясь и делая «ляпы», будто случайно. Это было настолько нелепо, что в зрительном зале, несмотря на напряжённую атмосферу, уже начали раздаваться сдержанные смешки. Его одежда – огромный яркий костюм, с излишне большими пуговицами и ошмётками ткани, с яркими разноцветными лентами и помпонами, сидела на нём как старое, забытое облачение, которое раньше когда-то носили с гордостью, а теперь оно стало только раздражающим атрибутом. Мартин, несмотря на свои ошибки, продолжал действовать, старался быть смешным и неуклюжим. Но его движения становились всё более глупыми и абсурдными: он старался прыгнуть, но не мог подскочить, его ноги запутались, он упал на колени, но тут же попытался встать, не заметив, что его большой нос вдруг «перелетел» в сторону, а резинка на костюме лопнула с характерным «пффф» – эти клоунские фокусы начинали казаться ещё более нелепыми. Дети наблюдали за этим с растерянностью. Эд почувствовал, как его лицо заливает стыд – этот мир, в который они попали, казался им таким чуждым. Он нервно оглядывался по сторонам, не зная, что делать, как помочь. Мия, не в силах отвести взгляд, почувствовала, как её внутренности сжались. Это было странно и унизительно. Мартин когда-то был настоящим клоуном, он мог смешить людей, его выступления были живыми, яркими, полными радости. Но сейчас всё изменилось. Его жесты, его смех, его странные падения и нелепые попытки взаимодействовать с «воображаемыми» партнёрами, зрителями, теперь казались болезненными. Это было трагично. Всё, что делал Мартин, превращалось в абсурд. Он пытался сделать «классический» клоунский фокус с шариками, но они бесконечно катились из его рук, словно ускользая от него, как его собственная память и способность справляться с реальностью. Всё, что могло бы вызвать смех, только усугубляло чувство стыда у детей, заставляя их смотреть на него с грустью. Мия не могла просто стоять и наблюдать. Она чувствовала, как её горло сжимается от напряжения, и что-то внутри её начинало требовать действовать. В голове мелькали мысли о том, каким он был раньше – весёлым и уверенным, живым, с радостью в глазах. Но теперь всё было иначе. Она подошла к Мартину, и её движения были быстрыми и решительными. Он продолжал свои нелепые движения, как будто ничего не происходило, но, когда она дотронулась до его плеча, он замер. Она протянула ему руку, пытаясь направить его на следующую часть его «выступления», помогая не только физически, но и словесно, хотя и не говорила ничего. Только мягким движением вела его дальше. Мартин с каждым шагом всё больше терял ориентацию в пространстве. Он не мог вспомнить, что нужно делать дальше. Но Мия не отступала. Она помогала ему продолжать, подсказывала, что делать. Её движения были осторожными и лёгкими, словно она старалась вернуть его к тем дням, когда он был настоящим клоуном. Но всё равно, как бы она ни пыталась, абсурдность происходящего не исчезала. Это был мир, в котором Мартин уже давно утратил свою роль, а дети оказались втянуты в этот цирк. Они были частью этой игры, и их присутствие становилось только ещё более мучительным. Мия продолжала вести Мартина через его выступление, стараясь делать его немного менее нелепым, хотя сама чувствовала, как её собственное внутреннее напряжение возрастает. Мартин с радостным видом сделал несколько неуклюжих шагов, вертясь на месте. Но вот он решил «зажигать»: взял шляпу и попытался сделать эффектный жест, но в этот момент, к его ужасу, она не влезла на голову, а соскользнула на лицо, словно банальный трюк, который всегда заканчивается провалом. Зрители начали смеяться, а Мартин, смущаясь, быстро отстегнул шляпу и подбежал к Эду, как будто это был очередной момент для взаимодействия. Он хотел сделать «трюк», но запутался в собственных движениях. Эд, пытаясь сохранить серьёзное лицо, помог ему, подстраивая свои шаги под странные танцы Мартина. Мия тем временем не удержалась и начала подыгрывать, делая несколько шуточных движений. Вместо того чтобы просто продолжать двигаться в ритме, она случайно перешла в один из клоунских жестов, и в итоге оказалась в положении, похожем на позу «падения», когда она перевернулась на спину. Мартин, увидев её, решил, что это тоже часть номера, и попытался подкатить к ней, но сам случайно встал на её руку. Мия вздохнула, но, заметив, что зрители продолжают смеяться, встала и продолжила «танцевать» в том же стиле. В какой-то момент Мартин попытался покрутиться, но на нём вдруг открылся большой карман, и оттуда вылетели пёстрые бантики. Эти бантики как раз вовремя оказались под ногами Мии и она, наступив на один из них, потеряла равновесие и влетела в большой ведро с краской, которое стояло рядом. Она упала с глухим «плюхом», а краска разлетелась по всей сцене, окрасив пол и её костюм в ярко-зелёный цвет. Зрители начали хихикать ещё громче, и когда Мартин подбежал, чтобы помочь Мие встать, он тоже зацепился за её костюм и наклонился, скользя по сцене прямо в ведро с краской. Весь зал взорвался от смеха. Эд, отчаянно стараясь не рассмеяться, подбежал к Мартину и быстро пытался поддержать его, на ходу показывая какие-то «клоунские» трюки, чтобы хоть немного смягчить ситуацию. Но всё, что получалось – это только усиливать абсурдность происходящего. Мартин, тем временем, не терял самообладания и продолжал в этом безумном темпе: он размахивал руками, делая вид, что пытается «улететь» на огромных надувных шарах. Один из них взорвался, и все вокруг попало в облако разноцветных мелких шариков. Всё, что могли сделать дети – это продолжить танцевать в том же ритме, стараясь избежать новых препятствий. Зрители, смеясь, искренне наслаждались этим беспорядочным и нелепым представлением. Мартин был полон решимости, каждый его шаг, каждый жест был настоящим клоунским акробатическим движением. И хотя дети чувствовали некоторое смущение, они подыгрывали, чтобы поддержать его, да и потому что понимали, иначе этот номер никак не закончится. Когда выступление наконец завершилось, весь зал взорвался в овациях. Зрители смеялись и аплодировали, их улыбки были искренними, а смех – беззаботным. Мартин, сияющий, словно получил награду за лучшие актёрские таланты, с улыбкой поклонился, не замечая, как его костюм всё ещё болтается по бокам, как будто не пережил настоящую бурю. Дети, несмотря на смущение, последовали за ним, делая вид, что они абсолютно уверены в происходящем. Они тоже встали на сцену и, слегка опоздав, поклонились. Но их поклон был немного менее уверенным, чем у Мартина. Эд, с трудом сдерживая улыбку, попытался выглядеть как настоящий профессионал. Мия же, наоборот, слегка смущённо выглядывала в зал, всё ещё не до конца понимая, что произошло, но, тем не менее, делала вид, что всё это было частью плана. Вернувшись за кулисы, дети выдохнули, их сердца продолжали стучать от волнения. Мартин, счастливый и довольный, поспешил к гримерному столику, где его костюм нуждался в некоторых поправках. Он продолжал что-то напевать себе под нос, словно не осознавая всей нелепости происходящего. Эд и Мия молча подошли к нему, и только когда они оказались вдвоем, начали немного расслабляться. В этом странном и напряжённом моменте им было одновременно и смешно, и стыдно, но главное, что они спасли Мартина от более крупных ошибок. Мартин снова повернулся к ним с сияющей улыбкой, явно гордый своим выступлением.