скачать книгу бесплатно
Сартръ
Т?мъ временемъ ряды возставшихъ множились – и много быстр?е, ч?мъ разум?ла власть: Акай – и р?чами, и д?лами – мудро собиралъ вокругъ себя вс?хъ угнетенныхъ, вс?хъ гольцовъ, вс?хъ отверженныхъ, зажигая мужествомъ ихъ сердца. Средь возставшихъ были также и н?мые: несчастн?йшимъ р?зали языки по манiю своихъ влад?телей бывшихъ, сод?лавшихъ это для увеселенiя жестокихъ своихъ сердецъ. Посл? захвата одного изъ окраинныхъ дворцовъ, говоря иначе: посл? первой поб?ды, – когда число ихъ стало внушительнымъ, Акай собралъ сов?тъ, воздавшiй ему знаки почтенiя, и началъ р?чь на уступахъ горъ:
– Соратники, начинанiя наши святы и богамъ не противны; не противу боговъ они и воли ихъ, но противу жрицъ и т?хъ слабосильныхъ и растучн?вшихъ, что съ ними заодно. Довольно хлебнули мы горя, да сид?ли на ц?пи, какъ псы, подъяремно бытуючи, да жалобились! А они т?мъ временемъ въ три горла вина пили да жрали! Думно мн?: богамъ таковое униженье дитятъ своихъ угодно быть не можетъ; чуется мною да зрится мн? такожде: и боги, и богини съ поръ иныхъ не на ихъ сторон?, а на нашей. Ибо они, боги всеблагiе, запов?дали намъ жити инако: какъ отцы, какъ д?ды, какъ ихъ д?ды. Въ достатк? мы жили: всякъ помнитъ сiе. Блаженъ былъ уд?лъ ихъ. Глядите же, что нынче д?ется: народъ – въ нищет?; народъ – во скорбяхъ многихъ; народъ – стонетъ и не въ силахъ поднять главу. Докол?? Докол? мы будемъ терп?ть? Ей, истинно глаголю: пора, пора зачинать, не время бол? терп?ть – будетъ лишь хуже. Ей, встрепенись, народъ, подыми выю изъ полона; съ подъятою къ небесамъ главою гряди по земл? родной; а предъ т?мъ – сбрось иго угнетателей, разбей оковы да брось оземь ярмо!
Рукоплесканiя обильныя были слышны и звуки одобренiя, ободрительно гуд?ла земля.
– Почто одни вс?мъ влад?ютъ, а иные, работящiе до смерти, ничего не им?ютъ? Почто терпимъ мы жрицъ и жрецовъ растучн?вшихъ, истекающихъ тукомъ? Помните: они не выше насъ – ни въ чёмъ. Они, какъ и мы, любятъ хл?бъ, вино, дышатъ однимъ съ нами воздухомъ, пiютъ воду съ жадностью. Почто одни купаются то въ прохлад?, а когда наскучитъ имъ сiе, нежатъ т?ла свои на солнцемъ: а не гнутъ три спины подъ нимъ вседневно и не испепеляютъ – солнцемъ – плоть свою въ работахъ многихъ? Они, какъ и мы смертны, и имъ, какъ и намъ, не дано вкусить безсмертiя. И плоть ихъ бренна и издаетъ смрадъ, случись имъ смежить очи. О, мы принудимъ смежить ихъ очи: нав?къ! Нав?къ!
– Нав?къ! – вторьемъ въ пространствахъ окрестныхъ отдавался возгласъ толпы.
– Сл?дуй за мной: тотъ, кто не въ силахъ бол? чувствовать на вы? ц?пи раба – зримыя и не зримыя; кто готовъ сложить главу свою въ с?ч? великой; кто готовъ достойн?йшей смертью – на пол? брани – оплатить убогое свое бытiе, влачимое досел?.
Стоитъ отм?тить: не вс?мъ были близки огненныя слова Акая: ежели недавно-попавшiе въ рабство и нужду горячо прив?тствовали пламенныя его слова, то рабствовавшiе съ рожденiя, привыкшiе къ обездоленности, свыкшiеся съ нимъ, стояли молча, не выражая покам?стъ ни согласiя, ни несогласiя.
– Клянуся богами и богинями Крита, что говорилъ отъ сердца, не лукавя, безхитростно, какъ думно мн?. И да настигнетъ ихъ моя злоба, черная, якъ Нощь, и мгновенноразящая, якъ молнiя небесная. Клянуся! И боги да сопутствуютъ д?лу нашему! Искрушимъ темницы, гнетъ мы свергнемъ, ярмо въ прахъ мы разобьемъ, и троны нав?къ падутъ! Клянуся! – металъ молнiи Акай.
Многоголосое и гулкое «Слава Акаю!», разр?зая аэръ тьмою выкриковъ, громогласно и зычно раздалось – всл?дъ за молнiей словъ Акаевыхъ – и было слышно въ еще долго гуд?вшихъ земляхъ.
– «Свобода» – кричатъ наши уста, ибо Свобода, богиня нонче неизв?стная, въ душ? воцарилася, она правитъ бытiемъ моимъ, она – суть моя! – всё бол?е и бол?е разгорался Акай. – Но свобода моя должна еще стать свободою вс?хъ; я бол?е не въ силахъ быть свободенъ одинъ, въ одиночку, словно тайкомъ. Со Свободою ринемся мы въ бой противу господъ, отобравшихъ Её у насъ. И да окрылятъ насъ и прочiе боги и богини. И да погибнемъ – но съ именемъ Твоимъ – на устахъ. О сыны Крита, перекуемъ на мечи: орала, серпы, плуги, косы! Якъ камень, въ море брошенный, круги рождаетъ, такъ и д?ло наше по Криту по всему вторьемъ отдаваться будетъ! Разгорятся пожарища…О, зрится мн?: они уже горятъ. О, какъ горятъ они! О, зрится мн?: бл?дн?етъ в?нценосная медноголовость да трусость, упадываетъ. О, Критъ, ты возрыдалъ! Пожарища – слезы твои.
Посл? Акай, помолчавъ и скользя по собравшимся взглядомъ грознымъ, что претворились въ шумъ и гамъ: рукоплесканьемъ и криками неистовыми, – добавилъ:
– Соратники, мы должны еще не мен?е нед?ли, лучше двухъ, обучаться военному ремеслу, тонкостямъ влад?нья мечомъ, д?лу ратному, ибо къ ратоборству мы несвычны, хотя бы и были критскiе братья и развращены, и слабы, и трусливы, ибо пребываютъ въ порокахъ многихъ. Мечей, однако, на вс?хъ насъ не хватитъ; лишь наибол?е сильные получатъ ихъ; остальные будутъ сражаться вилами, серпами, косами и ножами; есть въ нашемъ общемъ войск? и та его часть, что обучена въ метанiи стр?лъ и камней и продолжаетъ совершенствовать свои навыки.
– Да, братья, – когда гуд?нiе стало мало-по-малу стихать, чуть помолчавъ, продолжилъ онъ, – на сторон? нашей – Правда, см?лость и внезапность. Но всё распадется, ежель не будемъ мы монолитны, аки ст?на или камень.
Намъ стоитъ отм?тить, что критяне не возводили – за ненадобностью – и потому многiе изъ простыхъ не в?дали, что есть ст?на. Акай объяснилъ вс?мъ, но нельзя было сказать, поняли ли возставшiе его объясненiе или н?тъ. Народъ частiю былъ р?шителенъ, будучи опьяненнымъ местью распалявшейся и поб?дами воображаемыми, частiю же перешептывался; кто-то призывалъ себ? въ помощь критскихъ богинь. Видя робость иныхъ, томившую ихъ сердца, Акай вновь воодушевлялъ ихъ:
– И да покровительствуетъ намъ Мать, родительница всего сущаго. Ос?ненные Ея благословенiемъ, да поб?димъ въ д?л? нашемъ, преблагомъ и святомъ, судьбу коего мы вв?ряемъ Ей.
Къ Акаю подошелъ помощникъ его, одинъ изъ его недавно назначенныхъ военачальниковъ и сказалъ:
– Есть св?д?нiя о томъ, что на дняхъ братья критскiе будутъ совершать омовенiя въ мор?; стало быть, бол?е часа-двухъ складъ съ оружiемъ будетъ охраняться лишь двумя-тремя воинами, и мы безъ труда и безъ жертвъ смогли бы захватить мечей и латъ, если не вдоволь, то по меньшей м?р? смогли бы вооружить каждаго второго изъ уже возставшихъ. Остальные, какъ ты и приказывалъ, уже вооружены длинными луками.
– Хорошiя в?сти! Такъ и сд?лаемъ. Ихъ безпечность – залогъ нашей поб?ды. Похоже, что сама Судьба благоволитъ усп?ху д?ла, – потирая жилистыя, спаленныя Солнцемъ руки отв?тствовалъ Акай. Видно было по облику Акая, что гордился онъ не собою въ сей часъ и не своимъ положеньемъ средь возставшихъ, но р?чью, имъ произнесенною: д?ломъ правымъ гор?лъ Акай.
* * *
Прошло н?сколько нед?ль. В?сь Критъ былъ теперь добычею ужаса – былъ онъ добычею возставшихъ. Громили дворцы, с?я страхъ великiй по землямъ окрестнымъ и землямъ дальнимъ, д?я огненное свое прещенiе, и брали всё подрядъ. И пылали дворцы по всему Криту – какъ факелы въ ночи. Акай, полнясь гн?вомъ, почитая его за гн?въ праведный, часто посл? захвата очередного дворца (какъ правило, онъ нападалъ на дворцы ночью, разя спящихъ стражей дворца, а предъ т?мъ какъ напасть – двигался съ предосторожностями немалыми) исторгалъ души не вс?мъ жрецамъ и жрицамъ, но лишь большей ихъ части; часть иную подвергалъ онъ униженьямъ: топталъ жреческое и дворцовое достоинство пл?ненныхъ, единовременно полня этимъ счастье возставшихъ: проводилъ пл?нныхъ сквозь толпу свою, и та плевала въ проходившихъ, въ бывшихъ своихъ господъ, на чел? коихъ то загорался багръ, то заступала б?ль, и побивала ихъ каменьями. – Позоръ несмываемый – однихъ – былъ усладою – другихъ. Вышеописанное являло себя ярче, случись кому изъ бывшихъ представителей господствующихъ, изъ бывшихъ «вящихъ людей» (какъ говаривали тогда на Крит? и не только на Крит?, а, съ позволенiя сказать, везд?; и понын?, если и не поговариваютъ такъ, то сами вящiе люди остаются и остаются прежними, хотя бы и назывались они «слугами народа») – попытаться либо сопротивляться униженьямъ, либо же – ихъ изб?гнуть. Такого рода попытки вызывали см?хъ всеобщiй и радость. Однажды возставшiе, подходя къ ник?мъ не охраняемому дворцу, повидали жрицъ, скрывавшихся подъ с?нью дворцоваго алтаря, выточеннаго изъ кипариса, священнаго древа, но храмомъ зд?сь былъ не дворецъ и не та или иная часть его, но природа целокупно; однако, по всей видимости, жрицы т? еще не слышали о возстанiи и усп?х? его, судя по р?чамъ ихъ. Ибо одна изъ нихъ, старшая, говорила второй: «Смерть черная неизъяснимо владычествуетъ всюду, и гибнетъ всё живое. Ибо позабыли богинь да Матерь всеобщу. То Ея попущенiе на насъ. Всюду мужи, всюду. Но мужи глухи къ воззваньямъ богинь, глухи къ Земл?; лишь вн?шне они благочестивы, но не сердцемъ. Что удивляться? Отъ того и недородъ, и гладъ, и моръ. Сохрани, Мати, царя и жену его; да б?ду и грозу отжени!». Вторая, младше, вторила ей: «Всё происходящее есть кара богинь, сомн?нiй въ томъ быть не можетъ, – везд? начертанья Судьбы. Оскорбленныя глухотою да низостiю мужей, он? ниспосылаютъ б?ды многи на священныя наши земли. Такъ что всюду и всегда царитъ справедливость – что бы ни говорила чернь несв?дущая: и се зримъ её. Но и намъ долго еще предстоитъ, о жрица высочайшая, довольствоваться зерномъ, покам?стъ Критъ стонетъ подъ бременемъ кары богинь: н?тъ бол? жертвъ тучныхъ, н?тъ млека, н?тъ мяса, н?тъ плодовъ земныхъ». Къ сему-то дворцу и приближались возставшiе. Увидавши гордый станъ Акая, шедшаго впереди, младшая молвила: и молвила безъ страха въ голос? – съ вызовомъ – да такъ, что возставшiе могли её услыхать: «Гордость мужеская богинямъ и прочимъ высшимъ началамъ неугодна. Гордый всегда низвергается, и битъ онъ Судьбою, ибо противоволитъ высшему. Не то съ нами – облеченными въ силу божью». Старшая, главн?йшая, вторила ей, и отсв?тъ багряный сiялъ на лиц? ея: «Гордость всегда нечестива! И хлещетъ Гордыня по ланитамъ: васъ же самихъ». Участь ихъ была незавидна: въ тотъ же мигъ были многократно заколоты; и вотъ уже бездыханныя т?ла были вновь и вновь пронзаемы жестокою м?дью, купавшейся въ багряныхъ отсв?тахъ критскаго заката; багряною стала тогда земля, а т?ла ихъ претворились въ м?сиво. Въ иной разъ, поздн?е, одной изъ жрицъ въ упоминавшемся выше шествiи (когда вящихъ людей проводили сквозь ряды пл?нныхъ, и посл?днiе плевали и всячески унижали первыхъ) посл? того какъ та упала, поскользнувшись, стала посылать громы и молнiи въ сторону возставшихъ, а посл? приговаривать: «Какое униженье! Мати, мати, спаси, и заступи, и помилуй! Лучше бы разразила меня тотчасъ молнiя, лучше бы земля разверзлася!». Толпа, недолго думая, отв?тствовала: «Земля если и разверзнется, то отъ нечестiя теб? подобныхъ! А нонче предстоитъ теб? пров?рить желанiя земли-матери, вкушая землю по нашему по изволенiю!». И принялась толпа насильно кормить землею критскою критскую жрицу – подъ радостные вопли и вои толпы; веселiе, однако, длилось недолго. Были и иные подобные случаи. – Акай научилъ толпу радоваться страданьямъ причинявшихъ страданье, какъ бы предваряя – за в?ка – библейское «кровь за кровь, зубъ за зубъ», изв?чное не только роду челов?ческому, но и роду животныхъ. И было возставшимъ любо попирать достоинство т?хъ, кто укралъ достоинство у народа критскаго. Было имъ думно: д?лаютъ д?ло. Кто-то изъ толпы воскликнулъ:
– Отнын?, отнын? лишь Критъ воспрянетъ!
– Отнын?, отнын? величiе Крита – во прах?, сгибъ Критъ, пала родина наша, – скорбно и тихо, межъ собою говорили пл?ненныя жрицы. – Позоръ небывалый! Если ран?е мы осуществляли попеченье надъ малымъ стадомъ, то нынче стадо то надъ нами д?етъ! Позоръ! Мы теперь не можемъ ни жить, ни умереть, ибо мы безоружны.
Одинъ изъ толпы, мужъ невысокаго роста, согбенный, услышалъ сказанное жрицами и, полнясь ненавистью, выражавшейся пристальнымъ, сощуреннымъ взглядомъ, извергающимъ презр?нiе, сказалъ:
– Ну-тка, дайте, говорю, имъ мечъ въ руки ихъ: поглядимъ, говорю, способны ль он? на убiйство альбо на самоубiйство.
Вручивъ имъ мечъ, гляд?ли. Бывшiя жрицы, хотя и взяли оружiе въ руки, не р?шались ни на что; простоявъ не бол?е десятой доли часа, он? не сговариваясь бросили мечи къ ногамъ своимъ; иныя возрыдали.
Мужъ невысокаго роста, тотъ, что приказалъ дать имъ мечи, торжествуя, молвилъ:
– Ваша трусость не в?даетъ пред?ловъ. Вы, коли исторгли бы себ? души, можетъ, и были бы достойны нами править; но вы – люди души столь мелкой, что… – и слова его заглушили радостныя вопли толпы.
Были между жрицами и ихъ помощники: мужчины-рабы. – Благодушные помощники жрицъ, евнухи если не по плоти, то по духу, оскопленные съ рожденiя воспитанiемъ и т?лесно-душевной гигiеной. Ихъ толпа растерзала еще до того: во мгновенiе ока. И была такова.
* * *
Акай будилъ неразбуженныхъ: Критъ дотол? не в?далъ возстанiй: рабы, въ рабств? и рабствомъ рожденные и вскормленные, и мнимосвободные, рабами – на д?л? – ставшiе, – вс? они были вскормлены покорностью, смиренiемъ, любовью къ царю, какимъ бы тотъ ни былъ. – Пробудить ихъ отъ сна было подъ силу разв? что ц?лой дружин? многохрабрыхъ иноплеменныхъ воевъ, несмотря на благодатную почву для возстанiя. Однако Акаю сд?лать это удалось: число сторонниковъ возстанiя множилось; оно становилось всё бол?е и бол?е велико, близясь къ числу зв?здъ въ ночи. – Критъ пришелъ въ движенiе.
Акай д?йствовалъ въ самомъ д?л? мудро: молнiеносными, вн?шне безпорядочными, ник?мъ нежданными, какъ правило, ночными нападенiями онъ захватывалъ дворцы, не им?вшiе, какъ изв?стно, ни гарнизона, ни кр?постныхъ ст?нъ. Посл? же ему – сами! – покорялися земли окрестныя, прилегавшiя къ тому или иному дворцу. Часть м?стныхъ жителей съ изряднымъ постоянствомъ втекала въ войско его, ширя и глубя его ряды. Также отм?тимъ: часть критскихъ братьевъ также – чувствуя сила и женски къ льня къ ней – нер?дко вливалася въ ряды возставшихъ, которые всё бол?е и бол?е походили на море, захлестывающее Критъ бурею, великой въ своей сил?.
Какъ мы сказали, Акай д?йствовалъ мудро. Сiе выражалось и въ томъ, что, громя наскокомъ дворцы и посл? убивая жрицъ и чиновниковъ, онъ оставлялъ въ живыхъ и рабовъ, и – что много важн?е – писцовъ, принуждая посл?днихъ отправлять гонцовъ въ Кноссъ съ глиняными табличками, подтвержденными дворцовыми печатями (у каждаго дворца была своя печать); въ табличкахъ сообщалось, что: либо опасность миновала и дворецъ отразилъ атаку возставшихъ, либо возставшiе не появлялись и, по слухамъ, находятся вовсе въ иныхъ земляхъ Крита.
* * *
Иные изъ крестьянъ и ремесленниковъ, невеликiе числомъ, вовсе не были рады возстанiю и противились отдавать возставшимъ плоды своихъ трудовъ. Такъ въ одной деревеньк? посл? того, какъ Акай побывалъ въ ней, еще не разъ поминали его лихомъ:
– Да будь онъ проклятъ, лиход?й! Не братъ онъ намъ, а тать, говорю, и губитель.
– А хто?
– А Акай! Акай-нечестивецъ! Обобралъ насъ до нитки: хуже жрицъ.
– Да, посл?дствiя смуты, говоритъ, еще страшн?е. Саранчою идетъ по землямъ добрыхъ.
– Еще, говорю, губительн?е, нежель поборы: поборы жрицъ всё жъ в?даютъ свои пред?лы, хотя пред?лы сiи выросли за годъ-два въ разковъ-то н?сколько. А сей лиход?й да нечестивецъ, богамъ противный, беретъ себ? и своимъ – всё. Всё!
Лицо говорившихъ было цв?та багра – отъ возлiянiй м?стнымъ виномъ.
* * *
По прошествiи еще н?сколькихъ нед?ль положенiе власть имущихъ становилось въ полной м?р? катастрофическимъ, ибо они не обладали какимъ-либо средствомъ усмирить толпу, захватившую къ тому времени немалую часть Крита (то были въ основномъ прибрежныя земли, гд? и покоились-дворцы): Имато не могъ – силою своего сребролюбiя и л?ни – пойти на уступки египетскимъ другамъ, дабы т? оказали помощь въ борьб? съ возставшими; а войско, именуемое критскими братьями, въ самомъ д?л?, было скор?е собранiемъ мужей, не в?давшихъ о воинской доблести, – нежели воинствомъ. Критскихъ братьевъ учили чему угодно, но не военному д?лу: шагу, достодолжнымъ взору и выправк?, походк?, смотрамъ, служенiю, стойк?, наружности, даже вн?шности, того бол?е: иной разъ и утонченности. Они, какъ и ихъ начальники, не им?ли боевого опыта, не были закалены сраженiями, влад?ли оружiемъ дурно, и если ч?мъ и устрашали супостата, то своимъ количествомъ, только количествомъ. Иные изъ нихъ – ежели р?чь шла не о терзанiи зав?домо бол?е слабаго, а о противостоянiи равнымъ по сил? и числу, – суев?рно боялись самого вида крови – не чужой, вполн? алкаемой, но своей и своихъ.
Акай же, напротивъ, принуждалъ вседневно упражняться вс?хъ взявшихъ въ руки мечи, вилы, серпы, косы, луки. Училъ онъ ихъ тактик? и достодолжной дисциплин?. Мало-помалу рождалось военное мастерство возставшихъ, отсутствующее у численно превосходящихъ, но вынужденно разрозненныхъ критскихъ братьевъ: каждый изъ войска Акая могъ поб?дить любого изъ братьевъ критскихъ, сражаясь хотя бы и въ одиночку противъ двухъ-трехъ изъ п?хоты Имато.
Благодаря мудрому управленiю возставшихъ Акай въ конц? концовъ добился того, что большинство возставшихъ претворили неум?нiе въ ум?нiе и даже въ мастерство ратное: и добился того не только отъ отд?льныхъ, наибол?е талантливыхъ учениковъ, но и отъ ц?лаго. Возставшiе научились подъ мудрымъ его водительствомъ быть едиными, быть однимъ ц?лымъ: они обучались двигаться вс?мъ вм?ст?, держа строй неколебимо, не устрашаться любой опасности, гордо взирать смерти въ лицо, её презирая въ сердцахъ, мало-по-малу претворявшихся изъ сердецъ рабовъ въ сердца воиновъ; научилъ строиться любымъ изъ изв?стныхъ тогда видовъ построенiй, сдвигая или же, напротивъ, раздвигая ряды свои, смотря по необходимости, а до того заран?е – во мгновенiе ока – подготовляться – благодаря боевымъ дудкамъ – и къ оборон?, и къ наступленiю.
Всё необходимое было въ ихъ распоряженiи; не было разв? что коней; однако, напомнимъ, что и Имато – вопреки сов?тамъ Касато – строго-настрого воспретилъ использовать «противу черни», по его слову, колесницы, запряженныя конями. – Однимъ словомъ, войско подъ начальствомъ Акая претворилось въ силу поистин? грозную, съ ч?мъ и были связаны военные усп?хи его, которымъ былъ премного удивленъ и онъ самъ, ибо не былъ дотол? ни полководцемъ, ни даже воителемъ, коему пристало знать вс? тонкости военнаго ремесла.
* * *
Какъ-то разъ, уже посл? того какъ камни, нещадно бросаемые руками возставшихъ – самое малое – снова, вновь и вновь разс?яли полоненныхъ трусостiю, убоявшихся критскихъ братьевъ, чаще, впрочемъ, дробя головы ихъ… уже посл? того какъ довершали д?ло стр?лы, попадавшiя м?тко въ т?хъ, въ кого не попали камни… уже посл? того какъ п?хота критская мало-по-малу пришла въ полное разстройство и б?жала… уже посл? того какъ, оглушая супостата, возставшiе валили его наземь, исторгали души безсчетно: руками, серпами, косами, ножами, мечами… – возставшiе, шедши вдоль холмистой м?стности, отъ в?ка свойственной Криту, вновь узр?ли море, чья ширь разстилалася одесную; но не того желала плоть ихъ: томясь жаждою нестерпимою, алкали они воды пр?сной; искали источникъ недолго; и вотъ ужъ утоляютъ они жажду, рожденную зноемъ, великимъ въ сил? своей…
Въ казавшееся мрачнымъ раздумье былъ погруженъ въ то время Акай, словно глядя и въ древн?йшiе в?ки, и въ грядущiя дали, прор?зая в?сь морокъ времени: на критскомъ закат?. Н?что незримое гор?ло въ Ака?. Думалось ему: «Ей, гляди: се заря новаго мiра: свободнаго. Критъ уже возрыдалъ: пламенемъ своихъ дворцовъ». – Не о слав? и не о прибыткахъ, но о предстоявшихъ походахъ слагалъ думы и о новомъ с?янiи пожара; замышлялись разрушенья; посрамленiе Крита близилось; походъ манилъ близостью, было не до сна ему; обдумывалъ грозящiя опасности; гляд?лъ на Луну, размышляя, благословенье иль гибель сулитъ царица ночи, на копьяхъ ли узритъ грядущее братьевъ критскихъ или же братья его, которые и подъ пытками – не братья братьямъ критскимъ, не останутся вжив? – полягутъ, сложатъ головы, познаютъ смерть и на поклевъ птицамъ будутъ лежать во прах?? Грядущее – зыбь, туманъ, морокъ. Но мысли такого рода словно и не м?няли суровый и непреклонный обликъ Акая, челов?ка мужественнаго, прямого и неколебимаго нравомъ, натуры кр?пкой и широкой.
Возставшiе т?мъ временемъ разбили лагерь; покоривъ – уже очередной – дворецъ и захвативъ припасы изъ самого дворца, равно и изъ зернохранилищъ его, а также изъ принадлежащихъ ему и къ нему прилегающихъ деревень, – пировали. Смеркалось, и аэръ становился н?сколько хладн?е. Спускалась ночь. Вскор? и усталость подкралась къ душамъ ихъ. Утомленные дневною бранью возставшiе, ежеденно-несущiе разрушенiе всему Криту, подъ журчанье вечнонемолчнаго моря улеглись спать на критскомъ пол?, отдыхающемъ отъ жаровъ дневныхъ и ов?иваемомъ теплыми аэрами. Вотъ уже и сонъ смеживаетъ имъ веки. Одинъ поб?дно спитъ калачикомъ точно котъ, другой сотряситель бытiя – на спин?, третiй ратникъ на живот?, подмостивъ подъ голову одежу, четвертый д?латель великихъ д?лъ – на комъ-то еще, попирая благородные критскiе устои, пятый – въ обнимку съ амфорою; вс? сокрушители критскихъ обычаевъ, попиратели ига критскаго, поборники вольности святой – въ объятьяхъ ночи, недвижно-счастливы. Мечи да луки побросаны возл? спящихъ т?лъ, и Луна, царица ночная, величаво бросаетъ на нихъ жемчужные свои лучи. Нигд? не явитъ себя движенье иль шорохъ какой. Вольно спитъ всё живое, опричь вечнободрствующей, но всё же уже клюющей носомъ стражи, вотъ-вотъ готовой покориться всемощной стихiи сна. На неб? – сiянье розсыпи еженощно-бдящихъ зв?здъ, и в?теръ колышетъ р?дкую, опаленную днемъ растительность. Вдали иной св?тъ – величественно-гн?вный, злов?щiй, вселяющiй страхъ – догорающее зарево поверженнаго дворца, надъ которымъ небо облеклось въ какой-то грязно-огненный отт?нокъ; обгор?лая и павшая обитель заживо-мертвыхъ, обгор?лыхъ и павшихъ, – во прах?, доносятся оттуда еще еле слышимые стоны умирающихъ, но заглушаютъ ихъ храп?нiе, соп?нiе, свистъ да р?дкiе пьяные выкрики мятежныхъ братьевъ, иные изъ спящихъ фигуръ которыхъ были тускло-тепло озарены догорающимъ, отдаленнымъ отсв?томъ павшей обители павшихъ. – Таковъ былъ едва ли не обычный день возставшихъ съ т?хъ поръ.
* * *
А Малой т?мъ временемъ метался и подумывалъ, не примкнуть ли къ возстанiю. Ибо издавна чуялъ всю неправду критскую. Но еще бол?е чуялъ близость Иры: примкнешь къ возстанiю – и не увидишь её бол?. Можетъ, и растаетъ Ира, льдяная твердыня, за неим?нiемъ прочихъ мужей, занятыхъ д?лами военными. Ира была ближе Иды, об? хладны, сн?жны, льдяны, но Ира казалась прекрасн?е.
Глава 6. Смерть Имато
Народъ – и возставшiй, и сочувствующiй д?лу возставшихъ – винилъ во всёмъ жрицъ и вс?хъ царедворцевъ, кром? царя Имато: неприкосновеннаго для народа, по-собачьи преданнаго ему не какъ Имато, но ему какъ царю: ибо преданы они были ему не въ силу т?хъ или иныхъ его качествъ, но только потому, что тотъ былъ царь, а царь есть царь, и выше только Матерь. Даже въ томъ, что царь въ чрезвычайныхъ условiяхъ смуты приказалъ возвдигнуть потомъ и кровью дитятъ своихъ (такъ порою именовался народъ царемъ) не одинъ десятокъ деревянныхъ храмовъ и н?сколько дворцовъ, – виновны были люди вящiе, но никакъ не Имато: такъ мнилось народу, поистин? мертвымъ душамъ, сущимъ во гробехъ, отъ в?ка и до в?ка темному, духовно-женственному, оглушенному Мы, мычащему. Народъ – корова, а Имато – Быкъ.
Положенiе Касато становилось еще бол?е катастрофическимъ, несмотря на всю мудрость его, лукавость и возможность использовать любыя средства: не столько изъ-за того, что подпадалъ онъ подъ народную ненависть (хотя и въ меньшей м?р?: его боялись), сколько изъ-за грозящей и нависшей надъ нимъ возможности стать козломъ отпущенiя: Имато въ качеств? уступокъ народу р?шилъ провести показательныя казни н?сколькихъ высокопоставленныхъ чиновниковъ и н?сколькихъ жрицъ. Касато, опасаясь опалы, ожесточался, порою теряя изв?чное внутреннее свое спокойствiе, порою – низвергаясь въ отчаянiе, всё бол?е и бол?е былъ готовъ къ р?шительнымъ д?йствiямъ, которыя становились для него часъ отъ часу всё бол?е и бол?е своевременными и попросту неизб?жными. Когда началась очень короткая смута людей вящихъ, столь короткая, что мы не им?емъ никакихъ ея подробностей, дабы описать её, смута, им?вшая м?сто лишь въ н?сколькихъ дворцахъ недалеко отъ Кносса, Касато выказалъ себя самымъ преданнымъ царскимъ слугою: въ глазахъ царя. Казалось бы: затеплилась надежда въ сердц?, взойдетъ заря надъ мглою, но…Имато въ высшей м?р? несвоевременно выказалъ свою медноголовость: жадничаньемъ: не послушалъ онъ Касато и не открылъ часть зернохранилищъ, дабы накормить – хл?бами земными – и утихомирить, такимъ образомъ, смутьяновъ. Не послушалъ его Имато и въ сл?дующихъ его желанiяхъ: Касато хот?лъ преобразовать устройство войска; также въ подмогу п?хот? Касато желалъ использовать въ сраженiяхъ конницу, не щадя коней; помимо этого Касато велъ переговоры съ Египетской державою, ожидая отъ нея помощи въ подавленiи критской смуты въ обм?нъ на многочисленныхъ рабовъ (Касато, въ частности, дозволялъ, случись сему состояться, забирать египтянамъ едва ли не любыхъ изъ критскихъ рабовъ, жившихъ ли по деревнямъ или же въ многочисленныхъ дворцахъ), н?которое количество треножниковъ и прочихъ преобильныхъ числомъ под?локъ земли критской и верховнаго Повара. – Всё это было подъ запретомъ для Касато. – Имато велъ самоубiйственную политику, ведшую и его, и Критъ въ пропасть, крахъ и ночь.
Касато въ т? дни былъ вн? себя и не всегда могъ сiе скрыть: впервые и въ самый неподходящiй моментъ царедворцу не удалось навязать свою волю царю, несмотря на вс? попытки (въ ходъ шло: вино, д?вы, проигрыши въ кости, мнимыя самоуничиженiя, шутовство, лесть, игрища, подсадная охота и рыбалка, – всё безъ проку). То было роковымъ «р?шенiемъ» Имато: роковымъ въ первую очередь для него самого. Имато и въ самый роковой часъ скрывался: въ чувственныхъ сферахъ: пилъ не переставая, принималъ ванну н?сколько разъ за день, спалъ большую часть дня, долго «разговаривалъ» съ любим?йшею изъ своихъ обезьянъ (которыя были животными священными, божествами низшаго ранга, посредниками между богами и людьми), тщась найти отв?ты на мучившiе его вопросы о спасенiи критской державы, остальное время пребывалъ въ объятьяхъ д?въ, а свою супругу вдругъ началъ величать Великой Матерью, падая ницъ предъ ней и ей моляся. Снадобье сiе помогало: царь ч?мъ дал?е, т?мъ бол?е не в?далъ, что творится въ добрыхъ земляхъ…
Касато прекрасно сознавалъ: положенiе во власти опред?ляется не личными заслугами, наградами, званiями, не происхожденiемъ, не добротою личной, ниже? личными доброд?телями, но токмо однимъ: ч?мъ-то, ч?мъ онъ влад?лъ въ совершенств?, и что, вм?щая въ себя рабол?пство и угодничество, было всё жъ не только рабол?пствомъ и угодничествомъ, но ч?мъ-то большимъ. Что не Касато есть проводникъ воли Имато, но ровно наоборотъ, догадывались многiе, но не царь Крита, который им?лъ столь же м?дную голову, сколь м?дными были и знаки царской его власти: ему и во сн? не приснилось бы, что не онъ, но ближайшiй помощникъ его руководитъ вс?мъ. Однако силою разраставшагося возстанiя и неудачной борьбы съ нимъ, Касато, на коего была возложена борьба съ «мятежниками» (такъ называли возставшихъ во Дворц?, хотя и «мятежники» или «смутьяны» о томъ в?дать не в?дали), опасаясь потерять благорасположенiе Имато и, какъ сл?дствiе, власть (или – что в?роятн?е – попросту боясь потерять собственную жизнь), принялъ одно р?шенье: низвергнуть въ небытiе царя. Касато сознавалъ: власть потеряетъ власть, ежели въ самое скорое время не принять самыхъ радикальныхъ м?ръ; таковой была см?на династiи – д?ло, отродясь невиданное на добромъ Крит?, но отъ того лишь бол?е д?йственное въ д?л? сохраненiя власти…
* * *
– Съ рожденiя воспитывали меня во страх? предъ отцомъ твоимъ; страхъ перешелъ и по отношенiю къ теб?; словно я съ каждымъ мигомъ – находясь при теб? – всё бол?е и бол?е должаю теб?; словно быть подл? тебя – милость несказанная. Но я преодол?лъ его: его поб?дило безграничное къ теб? презр?нiе. Влад?лъ ты мiромъ, думая, что ты – путь, но ты не путь, но лишь путы, и распутье, и распутица. В?дай же: не украшенiе ты земли критской, но прыщъ на лон? ея, способный лишь разсм?шить – сильныхъ – и держать во страх? – слабыхъ. Праздность – единственная доброд?тель твоя. Гораздъ ты лишь строить шалашъ: изъ челов?ческихъ т?лъ; но нын? плоть твоя – ступень моего восхожденiя. Да и н?тъ тебя: есть лишь сластолюбивая твоя плоть (да сгнiетъ она – скор?е, скор?е!), погрязшая въ развратахъ, и н?гахъ, и л?ни безприм?рной, да воля женки (какъ скажетъ – такъ ты и д?лаешь) да Матери, которымъ ты хочешь-не хочешь служишь – даже тогда, когда служишь плоти своей. Ты отъ в?ка былъ вялъ и слабъ – уже поэтому ты не можешь и не долженъ править; я еще спасаю тебя отъ неудобоносимаго бремени! Всегда, всегда былъ ты мертвъ! О, я благословляю мигъ сей: мигъ рожденiя моей Свободы, валявшейся досел? въ грязи; зори неложныя всходятъ въ сердц?; но для тебя сказанное мною – не позднiй закатъ, но самыя позднiя сумерки твоего бытiя.
Имато, хрипя, тихо произнесъ, потрясая трясущейся десницею, съ широко отверстыми отъ страха глазами:
– Ты не всеподданн?йшiй нашъ слуга, но всеподлый, ты не возможешь…». Незадолго до того пали наземь царскiя регалiи изъ всё бол?е и бол?е слабнущей руки.
Глядя презрительно и надменно на царя свергнутаго, сверкая налитыми кровью глазами, въ гордой, торжествующей поз?, Касато продолжалъ:
– Успокой сердце свое: д?йствiе яда не дастъ возможности теб? бол? говорить свои глупости и т?мъ паче повышать на меня голосъ, какъ то ты привыкъ д?ять. Да, успокой убогую свою душу и внемли, покам?стъ ты еще можешь внимать, о медноголовость, столь долго возс?давшая на трон?! Самая Судьба избрала меня своимъ орудiемъ, а Правда – своимъ глашатаемъ. Не моли боговъ: они не окажутъ теб? вспомоществованiе: ихъ н?тъ. Н?мота и глухота Бога, боговъ, богинь, – всё, что я слышалъ, вид?лъ, сознавалъ. Впрочемъ, ты и безъ меня о томъ в?даешь, но не в?даешь о томъ, что я, видимо, ос?ненъ ихъ несуществующей т?нью, разъ д?ло удалось. И внемли мн?, ибо ты впервые бес?дуешь со мною, хотя в?дать и внимать ты не могъ и пребывая здравымъ: отъ рожденiя и до смерти глупъ ты, какъ конь, съ коими сознаешь ты глубинное сродство, ибо им?ешь столь же м?дную главу, какъ и мечи да щиты (съ бездумнымъ на нихъ напечатл?нiемъ себя пожирающаго змiя: словно воинство само себя пожираетъ; иное – выше силъ его)… мечи да щиты критскихъ братьевъ, наихудшихъ воевъ во всей Вселенной, способныхъ на что угодно – но не на воинствованiе. Знай же: всешут?йшiя мои наименованья, тобою данныя, облетятъ, яко листья осенью: съ твоею смертью ихъ позабудутъ. Будутъ помнить: Касато Мудраго, Касато Справедливаго: перваго немедноголоваго царя всего Крита. А тебя позабудутъ, и я приложу вс? свои усилiя, всю хитрость свою, в?сь свой умъ и всю волю (которыхъ у тебя не бывало отъ в?ка, какъ и у предковъ твоихъ), дабы низвергнуть тебя въ тьму незнанiя, дабы и сл?да отъ твоего царствованiя в?ка не запомнили. И буди тако! О, ты уже грядешь въ уд?лъ свой: въ небытiе, – мышцы твои окочен?ли. Стало быть, ты покинешь мiръ быстр?е, ч?мъ я думалъ. Что жъ: ты заслужилъ небытiе. Я же – заслужилъ бытiе и ту полноту власти, которую ты – своимъ рожденьемъ – укралъ у бол?е достойныхъ, бол?е мудрыхъ, бол?е храбрыхъ, бол?е сильныхъ. Да, лице твое выражаетъ ужасъ, ибо онъ внутри тебя, ты полнишься имъ. О, если бы я могъ продлить мигъ, лишь мигъ славныхъ твоихъ мученiй, столь сладкихъ для моего сердца. О, если бы я могъ! Жаль, силы покидаютъ тебя и скоро покинутъ во в?ки в?ковъ. В?дай: не быть – а сiе есть твоя участь – еще хуже, много хуже твоихъ нын?шнихъ – въ полной м?р? заслуженныхъ – страданiй. Да, теб? нав?ки будетъ много, много хуже: хуже муки страданiй есть мука не быть. И – покам?стъ – ты еще дышишь, я добавлю: я позабочусь о томъ, чтобы память о теб? была стерта съ лица земли. О, я постараюсь преусп?ть въ этомъ. Слышишь, постараюсь! О зори грядущаго, не осл?пите меня, голову не вскружите!
Касато, лучась страшною, темною местью, пылая въ ужасной своей злоб?, вскочилъ съ м?ста и выпилъ вина изъ своего – а не царскаго – кубка. Пилъ онъ жадно, и жаднымъ былъ обликъ его, искаженный злобою, сочившейся изъ сковавшей его улыбки и изъ пренадменнаго его взора. Страсти клокотали въ немъ, и безпокойство пожирало его.
Глядя на зарю, молвилъ, презрительно толкнувъ ногою полубездыханное т?ло Имато, пров?ряя, живъ ли тотъ; но мысли бывшаго царедворца были заняты инымъ: не старымъ и сгибшимъ, но новымъ и нарождающимся. Такъ и не удостов?рившись въ смерти царя, возд?лъ Касато руц? къ небесамъ, словно моляся имъ, и возглаголалъ:
– Я есмь Касато, мужъ хитрости великой, низостей высокихъ, предательствъ блестящихъ, коварностей благородн?йшихъ: такъ я возвеличилъ свое имя до неба и до самыхъ глубинъ Земли. Такъ, такъ да запомнятъ меня в?ка. В?ка! Отнын? я безсмертенъ: въ сердцахъ людскихъ: слава моя никогдаже погибнетъ! Вселенная въ самомъ скоромъ времени узнаетъ величайшаго изъ великихъ, творившаго невозможное, а самыя слова «мудрость» и «справедливость» впервые узнаютъ себ? ц?ну, впервые обр?тутъ смыслъ, ибо еще не было до меня ни мудрости, ни справедливости. Я – заря Крита новаго, небывшаго.
Тутъ услыхалъ онъ хрипъ предсмертный:
– Мы, Имато, царь царствующiй, не можемъ скончаться, почить: то свойственно низкимъ. Н?тъ! Н?тъ!.. Не можемъ: мы Смерти выше – мы безсмертны! Мы есмы Быкъ красноярый: потому Мы любимъ коней; Ты – Конь: потому любишь быковъ. Но ты тотъ – единственный – конь, коего я проклинаю вов?къ. Будь же ты проклятъ нав?ки!
Пустыми глазами уставился на Касато царь, бывшiй царь. Зв?зды вонзались въ бархатъ ночи. Но дремали еще грядущiе вихри и бури, въ то время какъ самая зависть стала завистью в?нценосною.
* * *
Умащенное на египетскiй ладъ т?ло Имато, почитавшееся священнымъ, завернутое въ плащаницу злато-багряныхъ тоновъ, покоилось на колесниц?, впряженной въ три вовсе не особливо любившихся царемъ коня (вопреки обряду, ибо согласно обряду въ подобныхъ случаяхъ закалывали и хоронили вм?ст? съ усопшимъ царемъ наибол?е любимыхъ его животныхъ). Шествiе, собравшее и богатыхъ, и б?дныхъ, и молодыхъ, и старыхъ, ждало указа рукой царя новаго – Касато, нареченнаго тотчасъ же при его восшествiи на престолъ Мудрымъ.
Его восшествiе на престолъ было, однако, обрядомъ закрытымъ и проходило вн? чужихъ глазъ н?сколькими днями ран?е, тотчасъ же посл? смерти Имато; проходило оно во дворц?, въ одной изъ залъ, примыкающей къ тронному залу; сущность его состояло въ очищенiи Касато отъ скверны: только посл? сего могъ Касато нарицаться царемъ; скверну – словно губка влагу – впитывали бычьи шкуры, содранныя съ только что закланныхъ быковъ, разостланныя по зал?, шкуры, по которымъ босикомъ – спиралевидно и м?рно – прошествовалъ Касато, обр?тая власть высшую; посл? же – съ подобающей случаю торжественностью – вручали Касато царскiя регалiи: таковъ былъ давнiй критскiй обычай; но Касато не боялся нарушить древнiй сей обычай: вм?сто Лабриса и жезла, постановилъ онъ отнын? считать регалiями мечъ и бичъ. Лучась злобою, походя бол?е на н?коего грознаго бога, ч?мъ на челов?ка, хотя бы и царскаго чина, величаво-несп?шно принялъ Касато, сей посредникъ межъ боговъ и людей, подобающiя ему отнын? регалiи; и ч?мъ медленн?е являлъ себя Касато, т?мъ большее волненiе пронзало всё чаще и чаще бившееся сердце подносившаго, вскор? упавшаго замертво, что вызвало предовольную усм?шку, скривившую Касато, носителя власти высшей въ земляхъ добрыхъ еще и до в?нчанiя на царство, еще до восшествiя на святый престолъ; но всё жъ отзвукъ удара былъ словно гонгомъ, ударомъ колокола, великимъ рубежомъ: завершенiемъ бытiя Касато-прежняго и рожденiя Касато-царя; ревъ, рыканiе изверглось изъ Касато, когда возд?лъ онъ руц? къ небесамъ, скрытымъ потолкомъ залы, и былъ онъ вн? себя, ибо претворился въ изступленiе, въ захлестывающiй и душу, и главу восторгъ, но бол?е всего – во власть, еще большую власть: и св?тскую, и духовную: воедино; ибо отнын? Касато и наивысшая власть – одно: для любой распростертой на земл? твари. Однако вернемся къ тому, что было посл?: къ шествiю.
Кноссъ былъ всец?ло въ траур? черномъ; веселиться, взбреди сiе кому въ голову, было запрещено указомъ новаго критскаго правителя. Улицы, а всего бол?е площадь близъ Дворца, съ коей и начиналось шествiе, были наводнены людомъ.
Впереди – еще торжественн?е, ч?мъ прочiе, – шла конница, дал?е располагалися наибол?е почетные отряды критскихъ братьевъ, ихъ гвардiя своего рода, понуривши головы.
Лишь посл? шелъ Касато со слугами перв?йшими; именно возл? него несп?шно двигалась колесница съ т?ломъ Имато. Дал?е можно было узр?ть жрицъ высочайшихъ, главн?йшихъ; горе, казалось бы, безут?шное и идущее изъ самыхъ глубинъ души, читалось въ лицахъ шедшихъ; но то было не горемъ подлиннымъ, но озабоченностью: что будетъ при правител? новомъ для судебъ ихъ. И многiе изъ народа думали: неспроста династiя прервалась, стало быть, воля богинь, разъ Имато почилъ толь младымъ и лишеннымъ прямыхъ своихъ насл?дниковъ, въ разгаръ возстанiя и глада. Но люди, какъ правило, тщились скрыть подъ наигранной скорбью подлинныя свои мысли о семъ, что имъ весьма удавалось: критянинъ того времени былъ прирожденный лицед?й.
Какъ ни странно, погребальное шествiе ограничивалось только лишь сердцевиною Кносса. Какъ думали ближайшiе придворные царя новаго, то было вызвано всепронзающими зноями: Касато не могъ долго передвигаться по граду въ толь жаркую погоду; а ночь была временемъ неподходящимъ для шествiя такого рода. Возможно, то были лишь отговорки, а всё д?ло было въ томъ, что Касато Мудрый не желалъ д?лать его посп?шнымъ, каковымъ было погребальное шествiе предшественника Имато, великаго царя восточныхъ и западныхъ земель Крита Атуко Святояра, когда т?ло его возили на колесниц? во вс? крупные грады Крита (то было возможно милостью непревзойденнаго искусства египетскихъ жрецовъ, ум?вшихъ какъ никто до и никто посл? претворять въ нетл?нное священныя т?ла и на в?ка сохранять ихъ таковыми – такъ, что они вовсе не разлагались, несмотря на южные жары). Чернь изъ градовъ и селенiй отдаленныхъ была опечалена р?шеньемъ Касато, но возразить никакъ не могла: то было не положено; равно какъ и не могла попасть на шествiе въ силу разд?ляющихъ ихъ разстоянiй.
Посл? жрицъ – непосредственно предъ собравшимся людомъ – шли многочисленныя плакальщицы, ремесло чье передавалось изъ покол?нiя въ покол?нiе; он? не переставая рыдали: часами; и восхваляли почившаго; ихъ собирали въ количеств? меньшемъ и при погребенiи вс?хъ высшихъ чиновъ Крита. То же касалось и музыкантовъ съ чернаго цв?та дудками и флейтами, игравшихъ н?что заунывное, однообразное и разум?вшееся въ т? предалекiя эпохи торжественнымъ въ высшей м?р?.
Касато, избравши часы вечернiе для сего д?йства, не прогадалъ: Солнце палило не столь люто, какъ въ полдень, когда оно словно готово разорваться вдребезги на яркожалые куски-стр?лы. И, хотя шествiе об?щало быть несравнимо бол?е быстрымъ, напечатл?нье скуки всё же вырисовалось на лиц? Касато, что не могло не быть зам?ченнымъ иными изъ высшихъ чиновъ, шедшихъ близъ него. Быть можетъ, сказывался обрядъ – бол?е пышный, ч?мъ похоронный, – восшествiя Касато на святый престолъ; и сл?довавшiя за нимъ возлiянiя обильныя, длившiяся н?сколько дней къ ряду среди царя и только лишь наиближайшаго его окруженiя; и изступленiя да восторги царя новаго отъ сознаванья небывалаго своего воздвиженья по милости Судьбы, премного благоволившей ему отъ самаго его рожденья.
Быть можетъ, сказывался и гладъ, охватившiй Критъ; и Касато не желалъ тратить излишки продовольствiя и винъ на простыхъ и непростыхъ своихъ подданныхъ: пиршествъ не было – ни большихъ, ни малыхъ, ни единаго пира для рядовыхъ государевыхъ слугъ, ниже? всенароднаго: достаточно и того, что былъ пиръ горой при восшествiи Касато на престолъ днями ран?е – хотя бъ и только среди чиновъ наивысшихъ. Ясно также, что Касато в?далъ: народъ сознаетъ, что сами богини возжелали прервать династiю, выродившуюся на Имато, а потому не будутъ роптать на отсутствiе пира народнаго въ честь похоронъ почившаго. В?роятно, съ этими небывало жестокими обстоятельствами было связано и его упорное нежеланье – снова обычаямъ вопреки – руками слугъ своихъ приводить любимыхъ и многочисленныхъ животныхъ царя прежняго. – Не было коней, почитавшихся Имато столь высоко, ни быковъ, ни собакъ: вс?хъ ихъ было принято, сл?дуя древнему какъ мiръ обычаю, приносить въ жертву при погребенiи умащеннаго т?ла царя. Вм?сто сего – н?кимъ чудеснымъ образомъ – число братьевъ критскихъ, было увеличено въ разы…
Наконецъ, шествiе, совершивъ малый кругъ, то есть прошедши лишь по сердцевин? Кносса, оказалося вновь подл? Дворца. Царь, удалившись въ чертогъ, выпивши тамъ воды и переведя духъ, несп?шно поднялся на то, что впосл?дствiи было названо балкономъ. Пока онъ поднимался, такiя мысли – или, скор?е, обрывки ихъ – пронеслись у него въ голов?: «Толпа захмел?етъ отъ единаго моего облика, толпа облобызала бы ноги мои, если бъ могла; правленье же – осл?питъ людъ: своими чарами; уловимъ людъ, яко рыбу морскую; ужасъ падетъ на возставшихъ; многомощный, я дарую Криту покой вождел?нный, и воспрянетъ посрамленный Критъ, о, какъ воспрянетъ онъ! Да, велика твоя сила, о Кноссъ вседержавный!». Обведя – еще бол?е несп?шно – взоромъ тысячныя толпы, лежавшiя у ногъ его, но ни на комъ не останавливая монаршаго своего вниманiя, торжественно-грустно возглаголалъ в?нчанный властелинъ, глядя въ вечернiя небеса:
– Скорбимъ, братья и сестры: нашъ отецъ скончался. Отъ заботы великой преставился царь: душу испустилъ онъ, не переставая слагать думы о счастьи дитятъ своихъ: народа критскаго. Былъ онъ скроменъ и просилъ похоронить себя въ могил?, простой и безымянной, безъ знаковъ отличiя, дабы никто не в?далъ, гд? похороненъ онъ: такова была воля царя. Но в?дайте, о народъ земли добрыхъ, принятый подъ державное мое водительство: се, настала эпоха иная, что в?дать не будетъ о злоключеньяхъ; помните о томъ: и правленье мое да не будетъ для васъ горькимъ; но начнется оно съ подавленья возстанья, нечестиваго и неугоднаго богамъ.
Чудище поглотило чудище.
Не дожидаясь погребенiя, Касато удалился въ палаты Лабиринта, къ вящей скорби собравшихся…
Таково было высочайшее шествiе.
Война – грозная, громная – временно умолкла.
Такъ являлъ себя мирный, но отъ того не мен?е жестокiй – по-восточному жестокiй – минойскiй Критъ: на закат? собственнаго бытiя.
Часть II
Осенняя жатва, или теофанiи. Къ исторiи одного рожденiя
Самый могущественный челов?къ тотъ, кто стоитъ на жизненномъ пути одиноко.
Генрихъ Ибсенъ
Это невозможно и именно поэтому достов?рно.
Гете «Фаустъ»
Не знаете ли, что дружба съ мiромъ есть вражда противъ Бога? Итакъ, кто хочетъ быть другомъ мiру, тотъ становится врагомъ Богу. (Іак. 4,4)
Кто борется съ мiромъ, становится великъ поб?дою своею надъ мiромъ;
кто борется съ самимъ собою, становится еще бол?е великъ поб?дою надъ самимъ собой;
тотъ же, кто борется съ Богомъ, становится превыше вс?хъ.
Серенъ Кьеркегоръ "Страхъ и Трепетъ"
О, боги съ тысячью зубовъ,
Тысячерукiя богини!
Вамъ, жаднымъ, пиръ вашъ в?чно новъ,
