скачать книгу бесплатно
– Недужится теб?, вотъ и б?жать сов?туешь! – говорилъ второй.
– Ой, братушки, что же съ нами будетъ теперя? Что жъ сод?яли, черти окаянные? – вопрошалъ третiй. А четвертый добавилъ себ? подъ носъ: «Быть было худу, да подкрасила встр?ча».
Акаю т?мъ временемъ думалось: «Заступаютъ д?ла великiя. Едва ль зд?сь и дюжина сыщется годныхъ для д?ла сего, но въ томъ д?ло, чтоб и ихъ ото сна пробудить; въ тайникахъ своей души я всё же лел?ю надежду».
– Здравься, Акай, и да покровительствуютъ теб? боги и всего пуще богини, во глав? коихъ всеобщая Матерь, родительница всего сущаго, – сказалъ н?кiй молодецъ годами ни старъ, ни молодъ.
Акай какъ ни въ чёмъ ни бывало продолжалъ, словно говоря самъ съ собою, больше глядя въ никуда, под ноги, то возводя очи къ небесамъ, не смотря на толпу:
– Я бывалъ во многихъ странахъ: везд? есть законъ – лишь зд?сь его н?тъ.
– Что есть законъ? – вопросилъ кто-то изъ толпы.
– То есть сводъ правилъ, что должно, а чего не должно, выс?ченный на табличкахъ, неизм?няемый. А Вы в?даете токмо глаголы царя и жрицъ зав?ты и уставы божественные, – это законы ваши. Я пришелъ отм?нить законы сiи и начертать иные.
Вдругъ возсталъ н?кiй богатырь, притворявшiйся спавшимъ, и сказалъ:
– Помедли съ возстаньемъ, помедли, говорю. Скоро только блохъ ловятъ. Поторопитесь – попадете блох? на зубъ. И пропадете.
Толпа – соборно – вопросила:
– Чего медлить?
– О нетерп?ливые, вы не в?даете…не ходите на Иду-гору – богинь прогн?ваете! – отв?тилъ онъ.
– Пустое сказываешь! Всё мы в?даемъ: зачнемъ! Блоха проскочила, столъ повалила.
Акаю про себя думалось: «Въ душахъ ихъ царствуетъ страхъ неистребимый, и покорность, и подъяремность».
* * *
Гора Ида была уб?жищемъ возставшихъ. Немногiе поначалу пошли за Акаемъ. Заря играла на сн?гахъ Иды-горы, вершина коей была в?чно-од?яна въ сн?жныя убранства – словно не было и н?тъ безм?рныхъ и безмирныхъ жаровъ въ раскаленныхъ низинахъ Крита. Природа даровала покой, и ощутительнымъ былъ хладъ вечнозасн?женной горы.
Возставшiе знакомились между собою, называя другъ друга братьями. Братались. Часто слышны были такiе разговоры:
– А ты, братъ, хто? Вижу, вс? тутъ полусвободные, простые люди. Я овцепасъ.
– Владычицы горшечникъ бывшiй. Косой – имя мн?.
– А я, братъ, пахарь. Рябымъ звать меня.
– Мы – поставщики льна.
– А мы рабы царскiе. Уб?гли.
– Псарь.
– Строители кораблей! – крикнуло н?сколько сид?вшихъ поодаль.
– Рыбакъ я. Кривымъ прозванъ.
– А я, братъ, ремесленникъ. Прозвищемъ Рудый.
– Такъ ты жъ работаешь на народъ. Всегда въ тепл?, державой пригр?тъ! – съ ухмылкою и злобнымъ прищуромъ сказалъ н?кiй среднихъ л?тъ.
– Не пригр?тъ, а отп?тъ, – отв?тилъ ремесленникъ, потрагивая голову.
– Эхъ, ништо, братко. Нонче всё пом?няется.
– У Канути[8 - У Кносса, столицы минойскаго Крита.] руки загребущiя: всякъ бойся его!
– Такъ-то оно такъ. Да мы ему руки-то пообломаемъ. Ладъ будетъ.
– Нагрянемъ бурею! Верши нами, какъ теб? угодно! Кончилось то время, когда жрицы нами вершили.
– Заревое, братъ, сказываешь, заревое! И буди тако!
Т?мъ временемъ, какъ то часто бываетъ среди подобнаго люда, братанiя во мгновенiе ока порою преходятъ въ свою противуположность: кто-то изъ собравшихся зачалъ ссору, вотъ-вотъ готова была разразиться драка, чреватая, быть можетъ, и смертями; слышалось: «Напьется, такъ съ царями дерется, а проспится, такъ и курицы боится!». – «А самъ-то, не трусъ ли: давеча едва ль т?леса унесъ…». – «Что? Ты что сказалъ, индюкъ?»; «А, была-не была! Лей масла въ огонь!». Акай грозно крикнулъ:
– Не лайтесь!
Настала тишина, и возставшiе начали расходиться кто куда. Н?кiй молодецъ, не по-критски здоровый, съ прищуромъ, подошелъ т?мъ временемъ къ Акаю и спросилъ его:
– Кабы лиса не подосп?ла, то бы овца волка съ?ла! И за что къ теб? людъ нашенскiй стекается? За что полюбили? Полъ-деревни нашей уб?гло къ теб?, къ черной лиск?-то.
– За сердце см?лое, руку кр?пкую и главу холодную, – отв?чалъ Акай-черная лиска, не глядя на него.
– Кто въ чинъ вошелъ лисой, то въ чин? будетъ волкомъ. А волкъ ловитъ, да ловятъ и волка. Недалече Смерть ходитъ.
Молчалъ Акай, глядя въ никуда.
Гордо возставшая надъ землею и высоко вздымавшаяся гора Ида пронзала небо, сизо-лиловая, зв?зда: въ лазури. Усталыя тучи находили на ней пристанище свое, въ то время какъ солнце забавлялось съ деревами, играясь; наигравшись, рубиномъ окрашивало косогоры Иды. Рд?ло небо, кровавясь. – Будутъ крови многiе: на земл?. И Солнце было – какъ ножъ. Но множилась вопреки оку сему незримая очамъ челов?ческимъ т?нь, ложащаяся на горы, холмы, поля, пажити, всё бол?е ширящаяся: накрывающая собою в?чно-солнечный Критъ. И была т?нь та – какъ бездна зiяющая.
Лабрисъ, Обоюдоострый топоръ, родилъ ропотъ. Рокотомъ вскор? пройдетъ по Криту тотъ ропотъ.
Глава 4. Имато и Касато: разговоръ царя и перв?йшаго изъ слугъ его
Въ вечносолнечномъ Кносс? (или точн?е: въ Канути, какъ называли его м?стные), столиц? минойскаго Крита, еще не в?давшемъ законовъ, окружаемый тремя ширящимися кверху изсиня-черными колоннами, созданными не безъ влiянiя Египта, съ которымъ минойскую державу всегда связывали дружескiя отношенiя, поддерживающими невысокiй потолокъ въ темно-алыхъ тоновъ зал?, находящейся по центру чертога, далеко разстилающагося въ длину и въ ширь, но не въ высоту, но, однако, возвышающагося надъ пространствами окрестными, будучи первымъ на св?т? многоэтажнымъ дворцомъ, л?ниво поглядывая на морскихъ животныхъ и растенiй (многiя изъ которыхъ почитались священными), съ большимъ мастерствомъ изображенныхъ м?стнымъ изряднохудожникомъ на ст?нахъ и казалось бы застывшихъ, но на д?л? вносившихъ н?что динамическое въ полумертвый бытъ Дворца, возс?далъ на кипарисовомъ престол?, отд?ланномъ златомъ и костью слоновой, окрашенной въ пурпуръ, Имато, Багрянородный, Благобыкiй, царь царствующiй, богъ живой, выше котораго изъ живыхъ не было никого, кром?, быть можетъ, его супруги, коей онъ по критскимъ обычаямъ подчинялся во многомъ, но не во всёмъ. Таковъ былъ тронный залъ, бросившiйся бы въ сердце любому (кносскiй дворецъ – олицетворенiе изящества и утонченности, творенiе предшественника Дедала), но не пресыщенн?йшему изъ людей – царю Имато. Несп?шно и со скукою обводилъ царь очами многократы вид?нные свои покои, прикасаяся десницею то къ ланитамъ и вы?, въ тысячный разъ за день удостов?ряясь, что онъ выбритъ гладко, что щетина (и т?мъ паче борода, свойственная черни) не оскорбляетъ царское его достоинство, то къ обильнымъ своимъ синякамъ и разс?ченной губ? – се сл?дствiя игрищъ плотскихъ, имъ н?когда любимыхъ, но наскучившихъ ему (однако, сказать, чтобъ онъ могъ хотя бъ день-другой обойтись безъ нихъ и нын? – никакъ нельзя), – и принималъ ближайшихъ своихъ подчиненныхъ, людей знатн?йшихъ и влiятельн?йшихъ.
Одинъ изъ нихъ, вечноженственный, съ осиною талiей и въ набедренной повязк? (какъ молвилъ бы очевидецъ изъ эпохъ много бол?е позднихъ, случись ему узр?ть сiе), съ кудрявыми черными власами – его можно было принять за д?ву, если бы не загор?лая кожа – в?рный знакъ мужа (изъ мужей лишь царь могъ позволить себ? быть бл?днымъ, какъ д?вы), – находясь предъ вседержителемъ лицомъ къ лицу (в?рн?е, лице предъ лице), съ вечнотрясущимися предъ Имато, лишь предъ Имато руками, голосомъ – въ такихъ случаяхъ – дрожащимъ и высокимъ, окрестъ себя огляд?вшись, подсознательно опасаяся, не подслушаетъ ли кто ихъ им?ющую быть бес?ду, изрекъ:
– О Вседержавный, великол?пiе Твое превышаетъ…
Имато, морщась, перебилъ его словами:
– Ты пришелъ во время неназначенное, такъ молви, о степенный Нашъ слуга: что случилося въ земляхъ критскихъ, солнцемъ обильныхъ, въ земляхъ добрыхъ?
Касато (такъ былъ нареченъ своею матерью перв?йшiй изъ слугъ повелителя), приходя въ волненiе еще большее, запинаясь, началъ:
– О Вседержитель, есть къ Теб? слово, ибо есть в?сти…
Царь съ воодушевленiемъ большимъ приказалъ тому продолжать словами «Говори же, говори!».
– Осм?люсь доложить: в?сти дурныя, – отв?тствовалъ, заикаясь, в?рный слуга царя (вс? ближайшiе слуги царскiе были слугами в?рными: такъ было принято считать въ т? времена въ м?стахъ сихъ).
Имато начиналъ уставать отъ свойственнаго придворному этосу напускного рабол?пiя и изрекъ:
– Коли не скажешь – дурны будутъ не в?сти, тобою еще не разсказанныя, а д?ла твои.
Слуга, сбросивъ половину придворнаго этикета (н?что невиданное!), голосомъ бол?е бодрымъ и на сей разъ по-здоровому взволнованнымъ, приблизившись къ царю почти вплотную, произнесъ, быстро выговаривая слова и не мен?е быстро вращая очами:
– Повинуюсь, но то черная в?сть. Царь, не осуди и казнить не вели! Не вели! Но чернь недовольна своимъ бытiемъ. Предчувствую: недоброе не стучитъ – ломится въ двери.
Имато перебилъ не безъ раздраженiя:
– Чернь всегда недовольна, на то она и чернь; какiя жъ это в?сти, что жъ зд?сь новаго, Касато? Чернь и сама не в?даетъ чего желаетъ во всеалчныхъ своихъ желаньяхъ. Но таковъ мiръ: есть Господинъ и есть рабы, изъ коихъ наиперв?йшiй – ты.
– Таковъ порядокъ мiра, Владыко! Святой и подлинный, отъ в?ка существующiй! Конечно, она «всегда недовольна, на то она и чернь», – голосомъ вкрадчивымъ отв?тствовалъ Касато, изливая на царя потоки критской сладости, ибо опасался онъ, какъ любой здравомыслящiй на Восток?, пасть въ немилость. – Ты, Высочайшiй изъ царей, сiе очень мудро отм?тилъ, и всегда она горазда измышлять всякiя небылицы, вс?мъ вредныя, ибо состоитъ она изъ нечестивцевъ презр?нн?йшихъ, вседерзкихъ порою и всегда всеподлыхъ, изъ червей, копошащихся въ земляхъ критскихъ, отъ в?ка и до в?ка святыхъ и добрыхъ, наилучшихъ во вс?хъ Вселенной, но всё жъ позволь мн?, в?рн?йшему изъ слугъ Твоихъ, по великой твоей милости добавить къ сему: отм?чу, что нын? она недовольна въ м?р? много большей: она – дотол? незлобивая по вол? Матери – ропщетъ; и ропщетъ впервые… Обезум?лъ людъ! Осм?люсь доложить: р?чь идетъ о б?д?! По инымъ землямъ появилися сборища опасныя: для общаго порядка, для думъ народа. Смутьяны! Измышляетъ чернь н?что, намъ противное, противное многославному Твоему достоинству, противу трона самого: противу всемилой и вселюбимой Отчизны желаетъ она злод?ять! Никто не помнитъ такого, чтобъ чернь свободная такого желала; рабы – бывало, но чернь! Гласъ мятежа слышу, смиренiе и покаянiе – испарились: были и н?тъ ихъ. И при всёмъ преклоненiи предъ Тобою, о Властитель, при всей Любви пребезмерной – къ Теб? и къ родимому Криту стоградному, къ доброй нашей земл?, при всёмъ уваженiи – безприм?рномъ, я – преклоняюсь предъ Тобою вновь и вновь, отъ в?ка и до в?ка, но изреку должное быть изреченнымъ не ран?е и не поздн?е, но именно нын?, ибо се долгъ мой – предъ Тобою и предъ отчизною – и се глаголю: настало время д?йствовать, ибо заступила б?да, горькая. Б?да! Мати, Мати, время тяжкое отъ насъ отжени!
Отв?сивъ поклоны, м?рно-хаотическiе, Касато, переведя духъ (о, если бы онъ у него былъ!), продолжалъ бол?е спокойно:
– Чернь становится словно монолитною, чернь зубъ точитъ, се в?сти наистрашн?йшiя, гроза посередь яснаго неба критскаго, она д?йствуетъ по чьему-то наитiю…О немъ, о ее сплотившемъ, о возмутител? народномъ, что словами бунтуетъ людъ, ходятъ слухи, но мало кто его видалъ… Н?кiй пришлый, возмутитель спокойствiя, родоначальникъ нечестiя, – народъ мутитъ; откуда родомъ – покам?стъ неизв?стно; изв?стно только, что не критскiй. Виновника сего – негодяя злотворн?йшаго – сыщемъ, сыщемъ – в?рь мн?, в?рь, о Наивысшiй изъ высокихъ. О! Сыщемъ: главою клянуся! И да настигнетъ его месть вс?хъ, вс?хъ богинь нашихъ и нашихъ боговъ; да настигнетъ его и моя месть, нижайшаго изъ рабовъ Твоихъ, месть, разящая, яко копья воевъ нашихъ, лучшихъ во всей Вселенной, не в?дающихъ роздыха во браняхъ, острая, яко серпы да косы землепашцевъ нашихъ, лучшихъ во всей Вселенной, горячая да раскаленная, яко м?дь, пылающая подъ орудiями многомощныхъ нашихъ кузнецовъ, лучшихъ во всей Вселенной. – Месть моя да будетъ стр?лою, всеразящей и страшной, яко и боль моя, рожденная злод?яньемъ Нечестивца, злодыхательнаго, злотворнаго: злод?яньемъ, чернымъ, яко Нощь.
Вновь переведя если не духъ, то дыханье свое, продолжалъ царедворецъ:
– Заступаетъ время горькое, злотворное. Множится д?йство окаянное. Зло учинилось на земл? критской. Отъ того, какъ мы отв?тствуемъ на надвигающiяся изъ грядущаго бури, зависятъ судьбы не только Твои, о Державный, не только народа Твоего, но и потомковъ – Твоихъ и народа. Настало время отв?тствовать Нечестивцу д?яньями: кровью. Всепокорно вв?ряю реченное Твоей милости.
Склонившись долу согласно придворному этикету, Касато, улыбаясь, возопилъ:
– Славься до скончанiя временъ, Величайшiй изъ великихъ. И живи во в?ки в?ковъ, покам?стъ и самое Время не истл?етъ.
Царь началъ чаще обычнаго тереть руками свои синяки и поглаживать свои ланиты и выю; вм?ст? съ т?мъ выпрямилъ онъ сутулую свою спину, и очи его стали грозными (а не лишь спокойно-надменными, какъ обычно); властнымъ жестомъ десницы приказалъ онъ исчезнуть слуг? своему, и тотъ, разсыпаясь въ поклонахъ, сп?шно удалился изъ царскихъ покоевъ, предъ т?мъ воскликнувъ подобающее къ сему случаю «Служу Имато. А въ Имато – служу Криту!».
Потъ лился – несмотря на прохладу, даруемую Дворцу матерiаломъ, изъ коего былъ онъ скроенъ: камнемъ, – съ Касато. Чуялъ онъ, что сд?лалъ онъ д?ло, и улыбка, по-восточному лукавая, жадная, алчная исковеркала восточное его обличье. Д?ло шло къ Ночи, и воцарялася тьма на безмятежномъ критскомъ неб?. Съ бол?е легкой душой и сов?стью бол?е чистой улегся Касато спать во Дворц?, отправивъ по домамъ слугъ своихъ ран?е срока и никого изъ нихъ не оставивъ на ночь. И снилися ему сны, въ коихъ онъ и самъ былъ то прiемлющимъ дары и одобренья, награды и почести отъ вседержителя, то былъ онъ – тише, тише! – и самимъ царемъ: царемъ царствующимъ и повел?вающимъ, съ Лабрисомъ въ руцехъ. Сладко потягивался Касато, объятый сладкими своими снами, переполненными мечтами и алчбами невозможными; быть можетъ, н?что подобное Касато выговаривалъ и вслухъ – спать не переставая.
И былъ онъ разбуженъ посреди ночи черной, и страхъ пронзилъ сердце его, и очи его словно превратилися въ шары, и снова потекли поты по кож? его, загор?лой и жирной, а десница потянулася за короткимъ мечомъ, запасеннымъ для возможныхъ злоумышленiй противу него, Касато, в?рн?йшаго изъ в?рныхъ слугъ.
– Что случилось? Кто см?етъ будить Насъ посреди Ночи? – властно и грозно и – единовременно – съ таимымъ ужасомъ вопрошалъ онъ вошедшаго. И блеснулъ лучомъ луннымъ мечъ его, прор?завшiй его рукою тьму сгустившуюся.
И былъ отв?тъ въ ночи, и не было св?товъ, и сребрился гласъ во тьм?: «Гряди къ царю царствующихъ: славный нашъ Отецъ говорить съ тобой желаетъ и проситъ немедля къ нему пожаловать». Касато вскочилъ съ ложа и едва ль не б?гомъ отправился къ царю (б?гъ его зачинался ужасомъ, объявшимъ и сердце его, и умъ, и т?ло), стукаясь о дверные косяки и выступы, ибо всё было въ темяхъ и т?няхъ, спотыкаясь въ дебряхъ, во чрев? Дворца-Лабиринта; рога посвященiя и букранiи – пугали: везд? бычiй духъ, словно гд?-то – въ темяхъ и т?няхъ – затаился быкъ, ждущiй, наблюдающiй, готовый напасть на жертву въ мигъ любой. Ширился коридоръ, обступалъ, нависалъ на царедворца, страша его. Не безъ труда добрался онъ до покоевъ царскихъ, до сердца чудища-Дворца, – не гр?хъ и высокорожденному придворному заблудиться въ Лабиринт?, въ «Святилище двойного топора» или же въ «Дом? двойной с?киры» – Лабриса, въ величайшемъ и обширн?йшемъ изъ чертоговъ, ибо залъ былъ столь много, что ч?мъ если не путаницею воплощенною и Лабиринтомъ были он?? – и, лишь приблизившись къ зал? Высочайшаго, остановился, и перевелъ дыханье свое. Дверь отворилась. Касато т?нью незримой, неслышимый, медленно вошелъ въ царскiе покои, д?лая поклоны, какъ то подобаетъ. И услышалъ онъ гласъ царскiй съ повел?нiемъ приблизиться. И приблизился онъ со страхомъ велимъ, отирая поты тканью. Имато молчалъ съ четверть часа, глядя на зв?зды, струящiя св?ты свои чрезъ окна залы. Наконецъ молвилъ:
– Касато, ближайшiй изъ Нашихъ приближенныхъ, благодаримъ тебя за в?сти твои; благодаримъ, что не убоялся Намъ о семъ молвить (остальные изъ страха умолчали) – нын?, а не во время самого возстанья, коего, быть можетъ, не миновать.
Касато просiялъ, и снова грузы, словно подв?шенные къ сердцу его, съ него непостижимымъ и незримымъ образомъ низверглись долу: сiялъ онъ и излучалъ св?ты, не столь, впрочемъ, яркiе, дабы ихъ узр?ть въ ночи.
Царь продолжалъ:
– Есть причины мнить, милый Нашъ (ибо было Мн? вид?нiе давеча), что кровей многихъ мы не узримъ, хотя возстанью, какъ изглаголали Мы мигомъ ран?е, быти. – Будетъ лишь одна смерть: смерть н?коего дерзновеннаго, слишкомъ дерзновеннаго (во сн? зр?ли Мы обличье его, зр?ли его живымъ!), слишкомъ ужъ опьянившагося – единовременно – и силою своей, и своими же вид?нiями; но вид?нiя – и Наше, и его – не бываютъ своими: ихъ виновники – боги. Во сн? зр?ли Мы его покушающимся на святый Нашъ престолъ, зр?ли его вседерзкимъ, опившимся виномъ дикимъ, претворяющимъ челов?ка во зв?ря. Ясно одно: угодно богамъ забавлять и развлекать Насъ, божественное Наше достоинство, ибо онъ развлекаетъ Насъ, и т?мъ для Насъ хорошъ; онъ не пом?хи намъ чинитъ, а щекочетъ сладко. Се подарокъ прекрасный, прекрасный, ибо разв?ваетъ онъ скуку, изв?чную Нашу спутницу, издавна полонившую душу. Что жъ…скучно Намъ и впрямь быти престало. Осталося одно – не оплошать, а сiе – уже не Наши, но твои заботы: Критъ отъ в?ка благоухаетъ, и малая гниль – ему не пом?ха: таковъ порядокъ мiра. Азъ в?даю, чему быти, а чему н?тъ: будь покоенъ.
Касато волею принудилъ себя не м?нять выраженье лица, ибо ему подумалось: «В?даетъ онъ Критъ, отецъ народа критскаго, какъ же…А вотъ я в?даю: пахнетъ Критъ дурно: Критъ – не дворецъ кносскiй, а всё, всё за пред?лами его: отецъ чадъ критскихъ, а Крита не в?даетъ».
Царь сд?лалъ недолгую паузу и, улыбаясь и соча изъ себя критскую доброту, произнесъ, медленно и елейно:
– Помнится, ты проигралъ Намъ дюжину партiй въ кости: къ ряду; Насъ не могло сiе не радовать и не веселить сердце, полное заботъ о дитятахъ своихъ: ты соперникъ сильный, поб?ждающiй вс?хъ, опричь Насъ. Что жъ, что жъ: представляется, что именно теб? Мы и поручимъ вести д?ло сiе по великой Нашей милости: теб?, а не Кокалу, воевод? верховному, какъ то подобало бы сод?ять; но онъ побивалъ Насъ въ кости, къ несчастью своему, а у прочихъ не всегда выигрывалъ; такожде не любимъ Мы того, что скроменъ онъ и сдержанъ излишне въ своихъ проявленьяхъ любви къ Намъ: р?же тебя онъ кланяется и не столь низко кладетъ Намъ поклоны. Дюжину разъ проигрывалъ ты: въ кости; такъ поб?ди: въ подавленiи возстанья, уже заченшагося въ лон? земли нашей и нын? расцв?тающаго на ней. Ей, гряди и не оплошай, не оплошай. А возставшихъ, жизнь которыхъ державный Нашъ мечъ исторгнетъ вскор?, посвящаю Матери какъ даръ.
– О царь великiй великой страны, сотни колесницъ, въ коней быстроногихъ запряженныхъ (и воевъ при нихъ), къ нашимъ услугамъ, ожидаютъ они славныхъ Твоихъ повел?нiй, сребромъ, да златомъ од?янныя, да костью слоновою.
– С?длай Быстронаго воутрiе, днемъ, да передай, что Мы по-прежнему любимъ его: больше народа своего. Да поц?луй отъ Насъ Ретиваго: онъ любимецъ Нашъ въ той же м?р?, – отв?тствовалъ Имато не безъ жара, глядя въ ночную черноту залы, – Ахъ, кони, кони, любовники в?тровъ, велики вы въ своей сил?, безсмертны и красны. Что люди – песокъ морской, но кони! – Существа божественныя, Намъ равныя. Да не коснется рука черни ни единаго изъ нихъ; а ежель коснется – не миновать имъ смерти черной. Потому ты, верноподдан?йшiй изъ доблестныхъ Нашихъ слугъ, достойн?йшiй изъ чадъ критскихъ, используй въ ц?ляхъ устрашенья черни (а ежель потребно будетъ – и во браняхъ) братьевъ критскихъ: ужель п?хоты не хватитъ для сего? А коней славныхъ побережемъ, побережемъ: ужъ больно любы Намъ. Царь на кон?, а людъ – пешъ. Царь на кон?, а людъ – подъ конемъ.
Помолчавъ и снова поглаживая синяки свои, Имато продолжилъ свою р?чь:
– Касато, вотъ теб? слово Наше: поб?дишь – и пожалуемъ теб? отъ щедротъ своихъ многихъ, Быстроскачущаго, лучшаго изъ коней во всей Вселенной, съ превеликимъ избыткомъ силъ, одного изъ Нашихъ любимцевъ, да въ придачу къ нему треножникъ царскiй, созданный самой Матерью, ц?ною едва ль не въ сто быковъ, пышущихъ здоровьемъ, въ расцв?т? силъ своихъ.
– Слушаюсь, о Всеверховный! Приказъ Твой – сердцу услада. Скрывать не стану: мысли объ обладанiи Быстроскачущимъ – самыя горячiя, медовыя, огненно-струящiяся! Едва ль что дороже найдется въ созданныхъ Матерью земляхъ. Конь сей – словно в?теръ! Ибо я потерялъ три дни назадъ Иноходца: смерть претерп?лъ онъ отъ старости.
– Это большая потеря, милый Нашъ Касато, – съ печалiю вымолвилъ царь, – б?да пребольшая. Быстроскачущiй, созданье вечномолодое, сослужитъ теб? службу велику. Но помни: его донын? не оскверняла нога челов?ка: ни единаго раза ос?дланъ онъ не былъ. Одаримъ тебя существомъ всечистымъ, и ты по милости Нашей первымъ его познаешь. Какъ ты в?даешь, у насъ во Критской во держав? – не въ прим?ръ землямъ прочимъ – и кони пьютъ вино (по?дая овесъ, смоченный виномъ); отчего и намъ не выпить? Ей, гряди вонъ: Мы устали отъ р?чей и мыслей тяжкихъ, ибо р?чи и мысли всегда тяжки для Насъ, ибо мысли и думы суть спутники б?дности и нищеты.
– О Имато, наивеличайшiй изъ бывшихъ и изъ грядущихъ царей Крита, я не могу (и ежель могъ бы – не см?лъ) столь же зорко и глубоко зр?ть грядущее, какъ ты зришь съ непоколебимыхъ высотъ величiя Твоего. Потому я, скромный Твой слуга, приму сов?ты Твои, не см?я обдумывать ихъ.
– Ей, гряди ко сну, а предъ т?мъ пей и весели сердце высокое, поступай во всёмъ по вел?нiю высокой души.
– Повинуюсь. Иду, иду, – склонившись до каменнаго пола отв?тилъ Касато.
Когда Касато съ подобающими поклонами вышелъ съ возгласомъ «Служу Криту», Имато, задумавшись глубоко, произнесъ вслухъ: «Критъ – конь Мой; и Азъ с?длаю коня…».
Касато же про себя думалъ: «Д?йствовать, конечно, будемъ иначе. Сперва: хл?ба и зр?лищъ. Зат?мъ: крови главаря. И всё сiе д?ять и въ самомъ д?л? – подъ бдительными очами братьевъ критскихъ. Въ конц? концовъ: господамъ сл?дуетъ заботиться о рабахъ своихъ». И началъ поп?вать народну п?сню «Въ кносской во рубах? по полю я шелъ», вс?ми изв?стную въ то время въ минойской держав?.
Можно задаться вопросомъ: какъ могъ, будучи въ трезвомъ ум? и твердой памяти, Имато назначать на толь отв?тственную для ихъ отчизны должность челов?ка несв?дущаго, челов?ка неглубокаго, челов?ка пресмыкающагося, но въ первую очередь – челов?ка столь безшумнаго? Какъ могъ Имато дов?рить Касато военное д?ло въ толикiй часъ: челов?ку, который любому трезвомыслящему показался бы самимъ ничто, переполненнымъ рабол?пiя? Отв?тъ простъ: такова царева воля; но насъ подобный отв?тъ едва ли удовлетворитъ, и мы посему добавимъ: Имато былъ рабъ удовольствiй своихъ и настроенiй собственныхъ: Имато не въ прим?ръ правившему много посл? Радаманту – не в?далъ чего-либо застывшаго надъ нимъ, будь то: законъ, который долженъ исполняться любымъ, а в?далъ только удовольствiя и неудовольствiя: свои, лишь свои: свои настроенiя и прихоти т?ла возводилъ онъ въ законъ. Поверхъ сказаннаго: Имато попросту дов?рялъ Касато: какъ себ?; точн?е: бол?е, ч?мъ себ?. Ибо съ одной стороны, Критъ не зналъ еще случаевъ типичной для Востока ненадежности правыхъ и л?выхъ рукъ государя (ибо главною мудростью любого восточнаго правителя было: никому не дов?рять). Съ другой стороны, Имато былъ слишкомъ л?нивъ для д?лъ управленiя (управленiе в?дь не царствованiе!), что полагались имъ ниже собственнаго достоинства. Потому и дов?рялъ царь Касато, лучшему изъ слугъ своихъ, по его словамъ.
И были предовольны оба, и праздновали – каждый въ своей зал?, каждый со своей женою и каждый со своимъ виномъ: у Имато зала превеликая, у Касато – великая; у Имато наложницы наилучшiя, у Касато – просто лучшiя; Имато пiетъ вина престарыя, Касато – просто старыя, – словомъ, бытовали чинъ чиномъ, по законамъ неписаннымъ, скор?е в?чнымъ, ч?мъ д?довскимъ, и честь свою знали. Что Имато, что Касато преходили: въ радованiе и веселiе; а посл? и сами претворились: и въ радованiе, и въ веселiе; и улыбка не сходила съ устъ ихъ, и лишь утомившись отъ нея, смогли они заснуть: каждый въ своей зал?, но въ одно время. И были таковы. – Такъ проходятъ высочайшiе дни: будни высочайшихъ людей.
* * *
Не чудище ли Кноссъ, не сердце ли тьмы; не Лабиринтъ ли Дворецъ и не минотавръ ли Имато?
Глава 5. Акай, или начало страды
Гецъ. <…> Признай, господь на моей сторон?.
Насти. На твоей? Н?тъ. Ты не челов?къ, избранный богомъ. Ты въ лучшемъ случа? трутень Господень.
Гецъ. Откуда теб? знать?
Насти. Люди, избранные Господомъ, разрушаютъ или строятъ, ты лишь сохраняешь всё какъ было.
Гецъ. Сохраняю?
Насти. Ты с?ешь безпорядокъ, а безпорядокъ – лучшiй слуга установленнаго порядка.
