скачать книгу бесплатно
– Что, небось обид?ла тебя какая? Что, душу ранила? Ну, и под?ломъ тогда. А почто притекъ на земли наши?
Акай, къ всеобщему удивленiю, помолчалъ и молвилъ:
– Коли вс? подъ женками будемъ, безначалiе не родимъ, тако и будемъ влачить убогое свое житье-бытье, гладомъ моримы, поборомъ т?снимы. Не бывать тогда правд? на земл? критской! Въ иныхъ сторонахъ люди говорятъ: всё отъ боговъ, окромя д?въ. Ты, ты и ты – вы вс?! – женаты на Боли…н?тъ, что говорю я? Вы замужемъ за Ней; съ могилою обв?нчаны вы!
– А гд? жъ ты такого на Крит? найдешь?
– На Крит?, видать, нигд?. Для безначалiя, для жизни сытой надобенъ намъ иноплеменникъ по рожденiю, но живущiй на Крит? давно, безженный и безсемейственный. Съ сердцемъ м?днымъ да самъ себ? голова. Намъ надобенъ тотъ, у кого воля – м?дная, ризы – б?лыя, а р?чи – огневыя. Только такой гожъ для д?ла сего.
– Да, лихой ты, Акай, челов?къ, лихой, да…мужикъ ты ядреной, не видалъ такихъ на земляхъ нашихъ; сразу видать, что самъ ты не м?стной, дальной, – сказалъ старецъ.
– Я, братья, родомъ издалече, челов?къ я вольной и гд? только не бывалъ: и въ земляхъ с?верныхъ, дикихъ, и въ южныхъ пустошахъ.
– Да, порядку въ насъ, бородатыхъ, не будетъ, даже ежели сплотимся, – сказалъ въ свою очередь младой.
– Да и не сплотимся сами.
– Братья, о семъ глаголы глаголать надобно не посередь торжища, да и охали день до вечера, а поужинать нечего, – предложилъ Акай.
– То в?рно!
– Однорукая должна мн? еще полбочки вина неразбавленнаго, кр?пкаго, да сн?дь. Слово долгое нынче не дозволено: то не ко времени.
Глаза обоихъ слушавшихъ загор?лися блескомъ жаднымъ.
– Ей, добредемъ, братъ, до избы до распивочной! Ободримся, горести утолимъ – въ вин?! Пить намъ – д?ло любое. Испьемъ винца! – сказалъ младой.
– Бражничать – д?ло нынь святое, а тревоги унесетъ съ собою молитва, – сказалъ старецъ.
– Посп?шайте за мной! – сказалъ Акай.
Шли они мимо ямъ помойныхъ, полныхъ смрада, гд? также были мясо гнилое, кости – рыбьи и зв?рьи – и н?сколько челов?ческихъ труповъ. Шли вм?ст?, а каждый думалъ о своемъ. По дорог? мужики увидали колесо – новшество для т?хъ временъ! – и еще долго толковали, до?детъ ли оно до Феста; Акай окончилъ бес?ду ту словами: «Сидя на колес?, гляди подъ колесо!». Старецъ сказалъ ему:
– По глазамъ вижу: большая у тебя судьба. А у насъ малая.
Не прошло и пятой доли часа, и миновали они смрадъ да трупный духъ и оказалися возл? питейнаго заведенiя, коимъ зав?довала Однорукая – страшная и крайне неопрятная старуха, глаз?ющая окрестъ подсл?поватыми глазами, извергающая въ мiръ недовольство и презр?нiе.
Заведенiе знавало лучшiе свои дни: было оно тогда любимо не только м?стнымъ сбродомъ, но и съ иныхъ поръ также и крестьянами, ремесленниками, д?лившими тогда участь свою съ горчайшею участью рабовъ, или купленныхъ за злато, какъ было принято выражаться. Въ дни столь горькiе чернь предпочитала питiе сн?ди, помышляя, что лучше ужъ – коли есть нечего – быть пьяну въ стельку, нежели быть трезвымъ и голоднымъ; чернь отдавала посл?днее, пропивалась до рубахи до посл?дней, дабы забыться отъ черныхъ своихъ юдолей въ мрачномъ семъ м?стечк?, теряя остатки и останки себя, погружаясь въ лоно Себи: забывалась въ пьяно-плотяномъ угар?.
Въ кабак? томъ изукрашенная спиралевидными мотивами дверь (ручка двери, какъ и многiя иныя критскiя ручки, была въ вид? букранiя: дабы открыть её, надобно было дернуть кольцо, прод?тое межъ глазъ быка) всегда была открыта. Полнымъ было заведенiе. Но даже будучи полнымъ, находило оно пристанище для страждущаго. Въ ходу былъ натуральный обм?нъ: пришедшiй отдавалъ медъ, виноградъ, скотъ, украшенiя (что, впрочемъ, бывало р?дко) взам?нъ получая столько дикаго и грубаго вина (вдобавокъ съ настоями н?кихъ травъ, изв?стныхъ только хозяйк?), чтобы заснуть и въ – иныхъ случаяхъ – не проснуться бол?. Потому завсегдатаевъ было мало: многiе приходили въ распивочную избу и тамъ же нав?къ и оставались: пройдя вдоль и поперекъ вс? лабиринты страданiй, находили они тамъ в?чное свое пристанище.
Вечерами и ночами возл? питейнаго дома св?тился б?лесо-синеватымъ коптящимъ пламенемъ фонарь – лампа, гор?вшая отъ грязнаго масла. Темныя, темныя д?ла вершилися не только близъ м?ста сего, но и внутри заведенiя: пьяныя драки, убiйства, случавшiяся частiю отъ пьяныхъ дракъ, частiю по вол? старухи (ежель то ей было выгодно), и тогда она подм?шивала въ вино яды, незам?тные во вкус? вина (да и кто смаковалъ ея вино: не за т?мъ его пили).
Фонарь едва ль разс?ивалъ мраки окрестные. Три брата по несчастью приблизились къ двери и не стучавши вошли. Гоготъ обрушился на нихъ, и блеянье скота, и лай собачiй, и кудахтанье куръ; смрадомъ и козлинымъ духомъ дышалъ воздухъ внутри; и были смрадны и козлины разговоры сид?вшихъ – и завсегдатаевъ (таковыхъ и нын? было мало), и новоприбывшихъ. На заплеванномъ полу лежали т?ла, и одному богу (неизв?стно, правда, какому) было изв?стно, живы ли были лежавшiе; въ углу дрались, во хмелю будучи, но неохотно, вяло, безъ страсти; буйныя фигуры не видн?лись; въ другомъ углу сид?лъ-лежалъ одинъ – свинья-свиньей – судьбу кляня: вино то – зелье презлое – валило съ ногъ любого; въ третьемъ углу т?нь рвала на себ? одежду, стеная. Иные им?ли такое выраженiе лица, что дай имъ, скажемъ, кочергу, убили бы на м?ст? – и давшаго, и иного любого. Иные п?ли козломъ, иные – козла драли; иные – съ козлиными бородками – служили за козла на конюшн?; иные были козлоноги; иные – встали козломъ и такъ и стояли; иные – гляд?ли бычкомъ, а были и настолько опьян?вшiе, что и пили бычкомъ; но, безъ сомн?нiй, вс? неказистые и думать не думали о козлятин?, ибо и сниться она имъ престала.
Никто не оглянулся на пришедшихъ. Акай, с?вши, спросилъ вина у Однорукой, сперва сд?лавшей видъ, что не понимаетъ его (что означало: она-де не помнитъ о своемъ долг?, или плат? Акая). Въ отместку онъ схватилъ её за перси, но вскор? отпустилъ, получивъ пощечину, развеселившую его.
Затхлый воздухъ пьянилъ: безъ вина. Курилися травы, дурманя голову. Козлогласили козлодеры, но ничто не козлилось. Гор?лъ огонь и собою готовилъ кушанья, о коихъ стоило бы умолчать: изъ св?жаго были только кошки да псы…
– Хозяйка, еще вина! Еще, чортъ бы тебя побралъ! – крикнулъ н?кiй пьяный мужъ.
– Будетъ съ васъ, – кряхтя отв?тила старуха.
– Ты, однакожъ, подойди. Не лайся, дура.
– Ладно, ладно. Чего случилося, что не такъ?
Съ улыбкою торжествующей указалъ мужъ напечатл?нье на десниц?, знакъ того, что онъ одинъ изъ братьевъ критскихъ, что означало: онъ челов?къ военный, служивый, и можетъ д?лать съ нею всё что пожелаетъ. Побл?дн?ла Однорукая. Думала: пропала. Сд?лала поклонъ и спросила, ч?мъ могла бы быть полезна. Служивый отв?тилъ:
– Д?ло твое самовольное и недоброе…ты…вино-то отравное! Ты почто работниковъ изводишь, губишь, дрянь?
– Такъ я жъ кого неволю-то, отецъ мой: сами идутъ!
– То в?рно. Но наживаешься ты (и я в?даю разм?ры наживы твоей) на гор? людскомъ. Гляди – самой богатой стала изъ люда.
– Богатые, они въ трахтиры ходютъ, почему б?днякамъ не им?ть кабакъ? Солнце, оно для вс?хъ св?титъ: и для богатыхъ, и для нищихъ.
– Мн? твои козы да куры съ грошовыми браслетами ненадобны – родомъ изъ этой блошницы: я вид?лъ твою дочь давеча. Смекаешь, паскуда?
– Смекаю, отче. Но невинна она.
– Т?мъ лучше.
– О боги: посл?днее отбираютъ…
Въ сущности, оглядываясь на грядущее по отношенiю къ происходившему и на прошедшее по отношенiю къ намъ, можно сказать: народъ всегда былъ гораздъ обманывать самъ себя: одни б?дн?ли, низвергаясь въ нищету, иные на этомъ жир?ли. Жир?вшей была и сiя старуха, им?вшая, несмотря на предпреклонный для сей эпохи возрастъ, обликъ весьма еще привлекательный для иныхъ пос?тителей ея лавки: чего только не увидится глазами мертвецки и полумертвецки пьяныхъ. Она же, напротивъ, была трезв?е вс?хъ трезвенниковъ и не опасалась почти одной (ей помогали лишь два ея сына) содержать заведенiе такого рода. Однако Однорукая, смуглая и сильная, толстая (это р?дкость для Крита т?хъ л?тъ), прихрамывающая на одну ногу (посл?днее было издержкою ея рода занятiй), всё жъ могла за себя постоять и безъ помощи кр?пкихъ своихъ сыновей; рядомъ съ поясомъ носила м?дный ножъ и изр?дка пускала его въ ходъ; никто не былъ противъ. Къ счастью или не къ счастью, нашимъ путникамъ не дано было увидать боевые ея навыки.
Испросили вина. Пили. Молчали. Пьян?ли. Если старцу и бол?е молодому становилось всё лучше, то Акай преходилъ въ тучу; всё бол?е и бол?е грознымъ и недовольно-ярымъ было лицо его. Напротивъ н?кiе два молодца затянули п?сню, поя невпопадъ, но п?сня та растворялась во всеобставшей неудобь-произносимой брани. Черезъ мгновенiе Акай всталъ на столъ и изрекъ страстно – съ вдохновенiемъ и краснор?чiемъ небывалымъ:
– Сд?лайся овцой – а волки готовы! Эй б?дняки, эй нищiе, эй спящiе! Возстаните! Что спите? Вамъ не опротив?ло жить, какъ живете? Не лучше ль сгибнуть въ с?ч? за д?ло правое, – тутъ онъ обвелъ взглядомъ в?сь кабакъ съ презр?ньемъ нескрываемымъ, – а не такъ, какъ вы, мыши да отъёмыши? Не могутъ быть жестоки зав?ты Божьи. Всё д?ло въ жрицахъ. Долой жрицъ: не опротив?ло ли вамъ, мужамъ, быть овцами, по?даемыми волками: жрицами? Не опротив?ло ли д?лить съ рабами Судьбу черную? Безумцы!
Многiе опившiеся встрепенулись, иные проснулись.
– Да, большая правда въ словахъ твоихъ, житья не стало, юдольные дни, плачевное всюду, но что о томъ тужить, чего нельзя воротить, – говорили т?, что помоложе и продолжали пить.
– Да чушь несетъ, чушь! Что удумалъ – сказать страшно! Умомъ блудитъ, дурнословъ! Бодливой коров? богиня рогъ не даетъ! Ибо жрицы…он? богинямъ служатъ, ты, что противу богинь р?шилъ противустать? Ты, братъ, говорю, на чужой каравай ротъ не раз?вай! – ухмыльнулся сид?вшiй въ углу старикъ и, вопросительно погляд?въ на него коровьимъ глазомъ, добавилъ: – А тебя-то какъ звать?
– Что, думно теб? – судъ правишь, пришлый? Не къ лицу пришлому о святыхъ нашихъ порядкахъ судить да рядить, – вторили ему т?, что постарше. – Къ тому жъ, думать в?дь не вел?ли, неугодно оно. Пусть, говоритъ, люди вящiе думаютъ – то ихъ забота. А для насъ умъ-то – во смиренiи, а не въ думахъ. Ищи кротости, чтобъ не дойти до пропасти; возносяся – смиришься, а смиряясь – вознесешься. Не вороши, говоритъ, б?ды, коли б?да спитъ, б?да б?ду родитъ – третья сама б?житъ. А нынь б?да б?дой б?ду затыкаетъ. Мiрская волна – морская волна, сегодня такъ, а завтра эдакъ, всё само собою перем?нится.
– А я думаю – неправый то судъ, – сказалъ старикъ въ углу. – Зат?ялъ худо – не быть добру – быть горю! Лучше, говорю, тихими проживемъ, мятежъ бо д?ло злое. Ты, пришлый и Матерью да богинями забытый, на нашъ Лабрисъ больно-то не жабрись: Лабрисъ-то, онъ и по голов? бухнуть могетъ и с?тью обернуться, въ кою попалъ да и не выпутаешься! Говори, говорю, да не заговаривайся. Наше д?ло маленько да аленько, о большомъ и думать неча. Голыми родились, голыми и помремъ. Д?й добро и жди добра.
– Какъ вы не разум?ете, – продолжалъ какъ ни въ чёмъ ни бывало многострастную р?чь Акай, – ч?мъ хуже намъ, т?мъ лучше имъ. Коли бражничать сверхъ всякой м?ры не перестанете, клянусь вс?ми богами, переломаю хилыя, пропитыя ваши кости и превращу васъ въ муку.
А повернувшись къ старикамъ въ углу Акай усм?хнувшись сказалъ: «Теб?, какъ свинь?, в?къ на небо не гляд?ть. Не дуйся, коровка, не быть теб? бычкомъ. Да и не къ лицу старой кобыл? хвостомъ верт?ть!». Раздался одобрительный см?хъ, исходившiй отъ молодыхъ. Глядя на нихъ Акай добавилъ: «Народъ корову за рога держитъ, а стороннiе люди молоко доятъ. Но кобыла заржетъ на критской земл?, жеребецъ откликнется на Ид?-гор?. Смекаете?».
Нищiй, сид?вшiй у очага, видимо, не слушая и не видя, пилъ, какъ пилъ ран?е. Въ одно мгновенiе Акай очутился возл? него и пронзилъ его короткимъ (но не кроткимъ) своимъ мечомъ. Воцарилась тишина. Иные изъ пьяныхъ словно протрезв?ли. Одинъ изъ нихъ сказалъ: «Проснемся же», – и заснулъ. Акай пронзилъ и его. Собравшiеся потеряли даръ р?чи – и безъ того потерянный: пьянствомъ.
– Собаки любятъ хозяевъ, держащихъ ихъ на ц?пи и впроголодь, и лаютъ на своихъ освободителей. Жизнь есть лишь у одного челов?ка на Крит?: у Имато-царя; остальные – въ погребахъ да темницахъ прозябаютъ угнетенными да подъяремными. Но, братцы, я вотъ что скажу: бей быка, что не даетъ молока! А дворцы рухнутъ тогда. Безъ костей рыбки не бываетъ и н?тъ пчелки безъ жальца. Да и прежде смерти не умрешь, а кто нынь малъ – завтра великъ, а кто нынь великъ – завтра малъ. Удача нахрапъ любитъ, и народится еще лоза плодовитая. До поры ихъ терпимъ, лишь до поры!
– До поры? – крикнуло н?сколько.
– До поры недолгой… – сказалъ Акай.
– Эхъ, кабы жрицъ тряхнуть. Время, говоритъ, присп?ло! – возгорался одинъ юнецъ.
– Рука ихъ коротка да глаза далеко глядятъ. Да, братъ: кабы Критъ в?сь отъ запада до востока, съ морей до Иды горы – колыхнуть однимъ махомъ! – говорилъ тотъ, что былъ старше.
– Лихiя времена нонче, братъ, – не то времена д?довскiя, – говорилъ тотъ, что еще старше.
Кто-то, переполненный винной см?лостью, молвилъ:
– Жрицы, он? въ хол? жительствуютъ, а мы въ худ?; он? лишь о себ? рад?ютъ, о благ? собственномъ. Зло завлад?ло землями добрыхъ! Да, жрицы, он? – суки, жующiя живую плоть нашу; претятъ он? намъ быти, якъ ран?. Искони оно было инако. А двухъ смертей не бываетъ, а одной не миновать. Лей, говорю, масла въ огонь!
А сид?вшiй близъ него товарищъ вторилъ ему:
– Пiявки, питающiяся кровями нашими. Будетъ съ нихъ!
– Кошки, укравшiя изо рта кусокъ посл?днiй, лютая смерть ждетъ ихъ! – добавилъ первый.
– Житiе-бытiе наше – что р?шето дырявое. Суки спесивыя да разжир?вшiя! Питаются кровями и пiютъ слезы наши. Въ землю бъ легъ да укрылся, только бъ сего не видать!
– Намъ, намъ принадлежатъ пос?вы, не пашутъ он? и не пот?ютъ, а лишь жрутъ, жрутъ и тучн?ютъ на народномъ пот? да крови; такое у нихъ житье, что имъ и умирать не надо – живутъ он?, не наживутся – живутъ прип?ваючи.
– Долой, говоритъ, ихъ! Ископытимъ ихъ!
– Жрицы – он? – препона жизни, вольной и святой, какъ ран?. Отложимся жъ отъ нихъ и будь что будетъ!
– Тяготы жреческiя скинемъ съ раменъ! Довольно насъ жмали! Истомилися мы, гладъ ежедень долитъ! Бей волчицъ!
– Довольно жалиться – долой жрицъ! Гноятъ жизни наши попусту, соки пьютъ посл?днiе! Ихъ свергнуть – есть потреба въ томъ. Пор?шимъ ихъ! Ч?мъ чортъ не шутитъ!
– Смерть имъ! На осиновый ихъ колъ!
– Пов?сить ихъ вс?хъ до единой – иль разрубить!
– Зальемъ земли критскiя: кровью сукъ!
– Воздадимъ, говорю, имъ должное!
– Идемъ, браты, на людей вящихъ! По-иному запоютъ жрицы-то!
– Бей, говорю, ут?снителей!
– Заревыя слова, братъ!
Однако признаемъ: несмотря на многострастныя р?чи, облакъ унынiя и безсилья словно виталъ надъ головами. Но былъ онъ виденъ только Акаю.
Вдругъ иные изъ толпы увидали приближавшихся од?янныхъ въ латы, немногихъ числомъ. Издали подошедшiе, мр?я въ аэр?, крикнули властно:
– Именемъ царя Имато спрашиваемъ: кто дозволилъ собранiе, неугодное богамъ? Кто ищетъ Смерти?
Толпа молчала. Иные, стремясь быть незам?ченными, сп?шно уб?гали. Иные, напротивъ, сжимали кулаки или брали въ руки окрестные камни. Акай, оц?нивъ положенiе, велегласно воскликнулъ:
– Не пужайтесь! Со зломъ борются не словами: мечами. Обрушимся же на нихъ лавиною!
Слышались возгласы ободренiя:
– Да поразитъ ихъ молнiя всеиспепеляющая!
– Да, мы бросили вызовъ Судьб?, – всё бол?е и бол?е воодушевлялся Акай, – мы выше Судьбы, намъ запов?данной, они, они, ввергли насъ въ пучину горестей и б?дъ.
– Да!
– Д?ло говоришь!
– Заревыя мысли сказываешь!
– Да родится возстанiе! – тихо и торжественно сказалъ Акай.
Его вопрошали:
– Что такое возстанiе?
– Война неимущихъ и голодныхъ противу имущихъ и сытыхъ, нищихъ противу богатыхъ, рабовъ противу господъ… – отв?чалъ онъ съ достоинствомъ.
– Д?ло благое, отецъ! Заревое.
– Свергнемъ Имату, братья, и поставимъ своего царя. Чаю конца Имат? со слугами его. На одно бо солнце глядимъ, да не одно ?димъ.
– Кноссъ – сердце Крита, идемъ же на Кноссъ!
– Не сердце – утроба!
Начальникъ критскихъ братьевъ крикнулъ что есть мочи:
– Подлая чернь! Взбунтовавшаяся противу уставовъ божественныхъ. О низкiя души!
А Акай т?мъ временемъ грозно-громно возопилъ, властно оглядывая голытьбу, братьевъ-по-несчастью, и очи его сверкали недобрымъ огнемъ:
– Сорвемъ оковы – обрушимся же на братьевъ критскихъ: аки лавина съ горъ низвергается, такъ и намъ сл?дуетъ низвергнуть ихъ! Идемъ на нихъ!
Часть толпы – и впрямь – лавиною обрушилась на царскiя войска, отчего посл?днiя дрогнули и б?жали, не прошло и десятой доли часа: казалось бы, поб?дой ув?нчалась гордая вылазка, однако возставшiе увидали, что спасшiеся б?гствомъ были лишь передовымъ отрядомъ царскаго войска.
Акай свистнулъ и прорычалъ оглушительно:
– Эй, голытьба! Б?жимъ, братья: недалече отъ горы Иды есть людъ лихой, туда сiи, – указывая на братьевъ критскихъ, – вов?къ не сунутся. Воля тамъ вольная, братцы. Вс?хъ обиженныхъ Судьбою – примемъ. Отсидимся да силы наберемъ. А посл? – такою лисой по Криту пройдемъ – три года куры нестись не будутъ!
– Да, у Крита, когти, якъ у орла, – молвилъ кто-то, – б?жать надобно.
