скачать книгу бесплатно
И пошла Ира рыдаючи къ знахарк?, дабы приворожить милаго ей Касато, жительствующаго въ много бол?е, нежели милъ онъ самъ, миломъ ей Дворц?. Шла и сказывала: «Зелья выпью, мазью намажуся – охъ, приворожу я тебя, милый, ой, покорю сердечко твое алое! Чаю: снидетъ боль изъ сердца д?вичьяго!»
Долго шла, изр?дка подбирая цв?ты, дабы погадать на нихъ: любитъ – не любитъ; чаще всего выходило «не любитъ»; и бросила она цв?ты и прис?ла горючи: плакалась Ира – да такъ, что словно Мiровой Скорби наконецъ-то опротив?ло гулять по б?лу-св?ту въ поискахъ пристанища, и пристанищемъ выбрала она не кого-нибудь, а первую критскую д?ву, заселившись безъ спроса въ сердце ея. Услышала Ира, что къ ней б?житъ н?кто; неторопливо бросила взглядъ и увидала мчащагося къ ней Малого; то былъ н?кiй невзрачный, сутулый, съ в?чно-щурящимися б?гающими глазками, но вм?ст? съ т?мъ в?чно-сонный, самаго обычнаго роста, моложавый юнецъ, изъ котораго словно сочилась несолидность и бол?зненность своего рода, съ дурною кожею и предлинною шеей (словно была она таковой, чтобы обладатель ея могъ сувать свой носъ куда не должно) – словомъ, походилъ онъ на большинство критскихъ юнцовъ, кроткихъ и радостно-печально-грустныхъ, что словно самою природою было направлено къ умноженью презр?нья къ нимъ – со стороны природы, природнаго, ежели подъ этимъ понимать не зв?рей, но, скажемъ, д?въ вс?хъ возрастовъ и половъ и прочихъ дольнихъ созданiй. Однако обладалъ онъ одной небезынтересной чертою помимо не по-критски задумчиваго, отр?шеннаго выраженья лица: порою, возвращаясь съ дворцовой службы, вид?лась ему едва ль не въ каждомъ дерев?, куст?, травинк?: критская вязь; iероглифы мерещились и во снахъ (тогда казалися они ему иной разъ злов?щими, иной разъ – попросту злор?чивыми, но иногда – посл? сладострастныхъ ночныхъ мечтанiй – злокозненными, злочестивыми, злотворными и зломудрыми; но въ миги сладострастныхъ его грезъ казалися они ему: доброгрудыми, добровыйными, добробедрыми, аки иныя критскiя д?вы), и тогда онъ водилъ десницею по воздуху, словно тщась н?что записать. Порою просыпаясь ран?е положеннаго еще впотьмахъ чертилъ – не то сосредоточенно, не то самозабвенно – палочкой-стилусомъ н?кiя письмена на полувлажной глин?, и остается лишь догадываться, каковъ былъ смыслъ таинственныхъ сихъ начертанiй. – Очень ревностно служилъ польз? отчизны, но служа ревностно, всё жъ не жилъ въ своей должности, ибо любилъ не её, а Иру. Съ презр?нiемъ Ира отвела отъ него взоры свои и очи сод?лала льдяно-равнодушными и устремленными къ небу. Малой первымъ началъ бес?ду:
– Ира-красавица грядетъ-то по полю, бл?дна, якъ Луна, да б?ла, якъ сн?га и льды Иды-горы. Здравствуй, милая, – добавилъ онъ, прив?чая милую, сладостно-сладострастно смущаяся и потупляя очи, какъ то было положено по критскимъ обычаямъ въ подобномъ случа?, но скор?е по робости своей. – Вотъ теб?, теб? в?нокъ я свилъ изъ цв?товъ окрестныхъ. Да ты и сама – цв?токъ, н?жн?йшiй изъ прорастающихъ въ садахъ земныхъ; горный ручей: въ пустын?.
– Вижу, что изъ окрестныхъ, – фыркнула Ира не безъ презр?нiя, изображеннаго на ея лиц?, и скучая добавила: – Что мн? в?нокъ твой? Къ чему?
– Что, плохъ, о услада очамъ? – взволнованно вопросилъ Малой, ставшiй словно самимъ олицетворенiемъ удивленiя
– В?нокъ-то хорошъ, – отв?тствовала д?ва, разглядывая цв?ты, изъ которыхъ былъ онъ сд?ланъ.
– Дозволь… – пролепеталъ Малой, глядя на нее съ трепетомъ и сердечнымъ волненiемъ.
– Ничего не дозволю. Гляди ты долу! Всё ты ходишь за мною по пятамъ. Говорила и говорю: сама Судьбина горькая воспретила быть любви межъ нами. В?къ тебя не видать!
– Я счастливъ быть при теб?. И хоть плачу – я счастливъ, счастливъ! А, можетъ, потому и счастливъ, что плачу порою. Въ томъ зав?ты Матери, что мужамъ подобаетъ плакать и страждать чаще, много чаще, ч?мъ д?вамъ, что и безъ того чисты: какъ ручей горный, какъ Ида-гора; ибо мужамъ должно еще очищать сердце свое, дабы приблизиться существомъ, сердцемъ, хотя бы и на шажокъ какой: къ вершин? именемъ Д?ва, – и см?ть созерцать Её.
– Любовь неразд?ленная препятствуетъ счастью моему, а разд?ленной быти она не можетъ. Заклинаю: уходи.
– Бей! Бей – не уйду! А быть битымъ любимою – всего слаще.
– Тогда не побью.
– О, да не лишатъ меня богини зр?лища толикой красы! Я-то уйду да приду вновь.
– Ахъ, да и не придешь – приб?жишь.
– Приб?гу, о божественная.
– Милая, а я теб?, теб? не токмо в?нокъ сплелъ, достойный божественнаго твоего чела, да къ нему въ придачу и п?сню сочинилъ, – не безъ надежды выпалилъ Малой.
– Ой, избавь меня, юноша, отъ п?сенъ твоихъ. Кручинюся я, не вишь? Ужель осл?пъ?
– Вижу, вижу, милая. Ахъ, кабы помочь теб?. А, можетъ быть, провожу тебя да успокою сердце прекрасное?
– Н?тъ-н?тъ. Иди же, иди, какъ шелъ.
– А что за горе сердце прекрасное неволитъ?
– Не твое то д?ло, не твое.
– Какъ знать, можетъ, оно и меня касается. Хотя бы и краешкомъ уха услыхать бы!
– Сказала же, – добавила она съ пригрозою въ очахъ, – не твое д?ло! Глупенькiй: гд? жъ теб? понять тайны сердца д?вичьяго; глубоко оно, аки окiянъ-море, темно, аки Нощь, и чисто, аки слеза. Ты, Малой, словно въ Мать не в?руешь – такъ мн? кажется.
– Какъ можно?
– Забываешься ты, словно зав?товъ не в?даешь.
– Помилуй! Но Любовь разв? не отсв?тъ Матери?
– Твоя – н?тъ. Ну, иди же, иди. И передай отъ меня в?сточку Касат?, что я о нёмъ вспоминала; добавь къ сему: думы думала о нёмъ; спроси о здравiи его, не забудь.
– Передамъ, о прекрасная изъ прекрасныхъ. Всё будетъ исполнено. Да какъ же онъ красу твою позабудетъ, да и съ именемъ ты, не то, что мы, критскiе. По полямъ многотравнымъ, пьянящимъ сердце младое, приду я во Дворецъ: дорогу перекрыли: Хозяину земли критской угодно днесь на коняхъ-скакунахъ резвитися.
– Многая л?та Царю! И да хранитъ его Зиждительница! А ты, скачи, скачи, аки конь. Пожив?е! А я снова гадать пойду.
– Да, иду, милая, иду, – со взоромъ увлажненнымъ и блаженно-помертв?лымъ, посл? поклона молвилъ Малой и сп?шно удалился, однакожъ, оглядываясь на нее, любуясь ею. Про себя же думалъ: «Ахъ, какъ люба она мн?; какъ ей сердце полонить? Не д?ва – богиня. И куда во Дворц? смотрятъ? А можетъ, господамъ-то и видн?е, да у меня свои глаза есть». Ира же – когда Малой сп?шно удалился, приговаривая чуть погодя «Критскую жалую природу, сердце пляшетъ вонъ!» и обливаяся потами, – молвила вслухъ: «У Касаты на колесниц? колеса, златомъ оправленныя, а этотъ-то пусть себ? б?гаетъ. И еще оба зовутся людьми! Что межъ ними общаго, что ихъ связываетъ? Пропасть, бездна межъ ними».
Долго ходила Ира, сердце успокоивши, по полю и гадала: любитъ-не любитъ; снова чаще выходило: не любитъ. Уставши, медленно отправилась къ дому своему, позабывши о пос?щенiи знахарки; по дорог? любовалась лазурью небесною, разстилавшейся въ упоительныхъ аэрахъ. Отаями грезъ ниспадала лазурь и внушала надежду. Подходя къ дому, увидала своего любовника, поджидавшаго её у входа, мужа многомощнаго, съ кожей цв?та песочнаго, съ очами грозными; былъ онъ однимъ изъ начальниковъ «братьевъ критскихъ»: критской п?хоты. Скупо и съ презр?ньемъ подчеркиваемымъ отв?чала она на многострастныя его ласки, отстраняясь больше для вида и по обычаю. Вошли въ домъ…
На сл?дующiй день, уставши отъ любовныхъ ласкъ и проснувшись поздно, когда Солнце критское продолжало палить, попаляя живое и неживое, любовникъ Иры напомнилъ ей, что сл?довало ей отправляться въ дорогу.
Черезъ н?которое время Ира по дорог? къ знахарк? увидала Мудренькаго. Онъ поприв?тствовалъ её по критскимъ обычаямъ. Неизв?стно, о чёмъ шелъ разговоръ: отъ него долет?ло н?сколько фразъ:
– Я жъ теб? услугу оказала! – капризнымъ тономъ сказала Ира.
– Какую? – словно бычокъ, отв?чалъ Мудренькiй.
– Поц?ловала когда-то: въ щеку. Ахъ, какъ была я несмышлена.
Таковъ былъ Евинъ родъ на земляхъ добрыхъ.
* * *
Малой же, сильно запыхавшись отъ б?га, направлялся во Дворецъ, во святая святыхъ Крита, гд? уже н?сколько л?тъ служилъ писцомъ. Чертогъ, отбрасывающiй пугающую предлинную т?нь, многоколонный, пробуждался ото сна. Писецъ приближался ко мр?ющему Дворцу-великану, св?тлокаменному, крепкостенному, б?лизною равному сн?гамъ и льдамъ горы Иды, страшащему, и всё не могъ привыкнуть – вид?вши его сотни разъ за жизнь; Малому онъ казался не только и не столько безм?рно-чуждымъ, иноприроднымъ, но: не выросшимъ изъ земли, отъ в?ка и до в?ка доброй земли (такъ учили матери и бабки), но словно низвергшимся, обрушившимся съ чуждаго неба: въ ея лоно. Дворецъ представалъ: чудищемъ, хотя и распростертымъ, но живымъ и высившимся: до неба. И во внутрь чудища – не черезъ пасть – главный входъ, но черезъ иныя его отверстiя – черный входъ – предстояло проникнуть Малому по долгу службы. Потоки св?та встр?тили Малого: ст?ны предстали: ст?ною св?та. Св?ты хлестали, били, царапали, сжигали глаза; Дворецъ пилъ изъ сердца Малого, его проницая и пронзая, приближавшагося всё ближе и ближе къ черному входу во Дворецъ; по м?р? приближенiя всё бол?е малымъ казался себ? Малой: словно сжимался онъ, а чудище – ширилось; входъ – знакомая темная деревянная дверь, съ ручкой-букранiемъ, спиралевидными орнаментами и рогами посвященiя вкругъ двери – разрастался, всё остальное – терялось. Ароматы сладостно-тяжелыхъ куренiй встр?тили Малого, гнетущее бросилось въ сердце: сл?зало, какъ со зм?и, свое, живое свое – и заступало казенное, чуждое, враждебное. Вскор? вступишь: въ утробу чудища, – и будешь охваченъ: и убранствомъ полутемныхъ залъ, что пл?няли сердце полутемнотами, и прохладою, и камнемъ, и прорастающими живыми лугами фресками, небывалыми, самыми живыми на св?т?, и присутствiемъ Самого (который казался Малому Быкомъ красноярымъ) гд?-то поблизости, – и еще долго не вернешься: къ себ? самому, въ свое, въ живое свое; войдешь въ чудище, всеохватное, всеобъемлющее, всепожирающее, – и забудешь обо всёмъ на св?т?, о себ?, день претворится въ ночь, а ночь – въ день. – Какъ быкъ, влекомый на закланiе, какъ рабъ, влачащiй ярмо, не шелъ и пришелъ Малой во дворецъ, но именно дворецъ призвалъ его къ себ?, притянулъ, незримою десницею ритмично-м?рно подергивая поводокъ (столь же незримый, какъ и десница).
Но вотъ увидалъ онъ знакомаго привратника, изъ числа покоренныхъ въ недавнемъ крито-египетскомъ наб?г? на востокъ Средиземья, родомъ изъ земель восточныхъ. Онъ, поздоровавшись съ Малымъ, спросилъ о его жить?-быть? и, не дожидаясь отв?та, испросилъ:
– Всё за нею б?гаешь? Къ сердцу прилипла пуще всего прочаго?
– Да: средь насъ богиня, живая…Ира…по милости своей пос?тила сердце мое своею красой…
– Скверно, бол?е ч?мъ скверно. Брось, – сказалъ его знакомецъ, – д?ва какъ д?ва; и желанья – вс?мъ изв?стныя – девьи. Да, д?ва д?вой, а не диво. Ишь прил?пился къ ней!
– А я говорю: диво, – сердито отв?тствовалъ Малой. – Она одна такая, н?тъ иныхъ, окромя нея.
– Эхъ угодно теб?…в?дь уже чинъ чиномъ бытуешь, а всё б?гаешь. Не поймешь васъ, критскихъ.
– Да н?тъ мн? жизни безъ нея! Какъ ни служить ей, ежли она душу сперва опалила, а посл? и зажгла! Ты словно дался диву – ужель не любилъ ты – да такъ, чтобъ жизнь вся горечью черною обернулася; а посл?, посл? горечи, вдругъ, ни съ того ни съ сего – м?дью всепронзающею – св?тъ, да такой св?тъ, какого, можетъ, и никто не видывалъ: какъ Солнце – она.
– Такъ – не любилъ.
– Значитъ, не любилъ ты вовсе, ибо любовь подлинная – всегда такова.
– Да н?тъ же! Ты меня послухай: забудь её въ сердц? своемъ и ум?.
– Пустое сов?туешь: я тебя скор?е забуду, оса тебя укуси, и, можетъ, скор?е царя позабуду, ч?мъ Её. Её!
– Съ ума ты сошелъ? Помереть хочешь! Д?вка в?сь разумъ отбила теб?.
Малой сжалъ было кулаки, въ ум? полет?лъ уже было съ кулаками на стражника, а на д?л? вдругъ дернулся, почуявъ сперва взглядъ Быка Краснояраго, всегрознаго царя, – не созади, или впереди, или сбоку, но – словно отовсюду; а посл? – и страшное его дыханье, горячее, злое и м?рное, словно бiенiе сердца чудовищнаго исполина. И тихо добавилъ, глядя не на стражника, а куда-то внизъ: «И знаться теперь съ тобою не желаю!».
* * *
Издали видн?лся одиноко стоящiй старый домъ съ дверью растворенной. Ира подошла къ нему (то былъ домъ знахарки, в?дающей травы), увидала посл?днюю, бабу статную, добрую, въ плать? до пола; та ей молвила:
– А, пришла! Тебя заждалась. Мазь теб? сотворила многомощну, чудод?йственну, по обычаю древнему; предолго для того священнод?йствовала по зав?тамъ матерей.
– Ой, спасибо теб?, кормилица!
– За спасибо сытъ не будешь.
– Мати, принесла: пряности восточныя, какъ ты просила давеча. Дурачокъ мой привезъ. Вотъ и он?! – сказала Ира и передала знахарк? засаленную сумку – некритской работы – туго стянутую кверху, однако всё жъ источающую ароматы, на Крит? изв?стные разв? что во Дворц?. Лицо знахарки р?зко выразило удивленiе, но, столь же р?зко подавивъ его, она расплылась въ по-критски доброй улыбк?.
– Ты послухай, какъ сотворила её. Я пару дней тому назадъ раба отправила во поля во далекiя – съ порученьемъ. Долго-долго траву-мураву осматривалъ онъ, ища что надобно: скудно небо дождьми нынче. Крины собралъ онъ р?дкiе-прередкiе, б?лые да синiе – мелкiе, видомъ пречистые, цв?тутъ недолго, но благоуханье источаютъ великое; да одинъ цв?точекъ червленый; звать его берегунъ-трава, растетъ въ эту пору подъ деревцемъ однимъ лишь (его еще упомнить надобно); цв?тъ – аки зорька румяная; ростомъ малъ, да пахнетъ какъ – словами не опишешь. Безъ берегунъ-травы мазь въ диво не претворится; а остальные крины ненадобны и даже вредны для сего. Повезло теб?, что цв?лъ онъ въ сiи дни. Собрала я траву-мураву воедино; въ рукахъ верт?ла – ажъ горяча стала; посл? р?зала; потомъ сушила; истолкла въ порошокъ и съ масломъ оливковымъ см?шала; перо птицы черной добавила, въ пыль загодя обращенную. А въ окончанiе горсть землицы святой къ сему прибавила, см?шавши всё воедино: землицы, по коей Самъ царь нашъ батюшка Имато ходить изволилъ съ годъ назадъ. А когда мазь варилась, творила я заклинанiя. Такъ и мазь ц?лебна родилася: незримая, но многомощная въ своей сил?, потому – в?рь мн?! – угаснетъ его нежеланье.
– Мати, экъ ты постаралася заради мя!
– Благодари, ежли вспоможетъ въ д?л? любовномъ, ежли боль изъ сердца изгонитъ.
– Кабы вышло-то! – Люблю Касату пуще жизни своей, пуще Солнышка святого.
– Коли любиши – мажь перси свои.
Ира, разд?вшись, покрывала густымъ слоемъ н?сколько бл?дныя свои перси; мазь хотя и источала густое, терпкое благоуханiе, цв?точное, дурманящее, жгла плоть, но жгла её для плоти ея, а знахарка т?мъ временемъ приговаривала: «Цв?ты, вы – начало всего, ц?ль и смыслъ земли, лучистые, легкiе, благоуханные. Цв?ты, вы – начало всего, ц?ль и смыслъ земли, б?лые, чистые, н?жные. Цв?ты, вы – начало всего, ц?ль и смыслъ земли, живые, пышные, св?жiе». Также она произносила и неудобь-произносимыя заклятья.
– Всего надобно три раза помазать; какъ подсохнетъ – смой, а смывши – еще два разка обмажься – по обычаю по старинному, – напутствовала знахарка.
– Благодарствую, Мати.
– Но ты не серчай, ежли не поможетъ: ибо ворожишь сердце Самого – а не обычнаго мужа.
– Миръ дому сему.
И обернулася, выходя изъ дому, направо, отв?сивъ два глубокихъ поклона (два критскихъ книксена sui generis), какъ то и подобало по древнимъ критскимъ обычаямъ – въ случа? глубокой благодарности и оказанiя чести, если не высшей, то всё жъ немалой и сверхъ м?ры положенной для знахарки: ибо р?чь шла о толикомъ д?л? – о приворот? на любовь не простого смертнаго, даже не мужа знатнаго, но Самого, высшаго слуги Отца всего, какъ порою называли критяне своего правителя.
В?ков?чный Критъ полонъ былъ жизни: отживая долгiй свой в?къ. И былъ онъ искреннимъ въ своей страсти къ жизни (со вс?ми ея радостями и б?дами), с?дой, словно самое Время. Но чрезъ сковавшую его суету проглядывало уже огромнымъ б?лымъ глазомъ безвременье, что подпирало собою Критъ.
* * *
Таковъ былъ незамысловатый народный ср?зъ бытiя тогдашняго Крита. Не изм?няли ему ни жизненность (и женственность) со всею ея то бурною, то сладостно-сладострастно-умиротворенною многоликостью, ни незат?йливость и простота, доходящая порою то до варварски-примитивныхъ низинъ, дiонисiйскихъ по преимуществу, но безъ самого преимущества, то до пошлости (для челов?ка поздней культуры), то до заурядности, но не теряющая отъ того въ ц?н? (для большихъ любителей жизни); ц?льность, монолитность, спаянность минойскаго Крита являли себя; но то была не русскiя ц?льность, монолитность, спаянность, чреватыя часто, слишкомъ часто угловатостью, неловкостью, презр?нiемъ къ манерамъ, жесту, приличiямъ (словомъ: ко всему вн?шнему), но, скор?е, испанскiя: черно-красныя, гордыя, всп?ненныя, какъ выя быка, борющагося съ тореро, огненно-чувственныя, багрянопылающiя, но плоскiя, лишенныя глубины и иныхъ изм?ренiй, о коихъ, однако, в?дали на Руси. Съ Русью, однако, сближали: игра, борьба и порою соединенье противуположностей – черта, свойственная только минойской и русской культурамъ: такъ, критяне при любви къ Природ? всегда её неосознанно боялись; добро соединялось со зломъ, душевность – съ ксенофобiей, а благостность и миролюбiе – съ жестокостью и агрессивностью. Ц?льность, далекая, впрочемъ, отъ синтеза, на коемъ и шва не найдешь, и отъ безоблачной гармонiи (вопреки вс?мъ усилiямъ критянъ выставить д?ло инако), однако, по-своему достигались на Крит? замалчиванiемъ и табуированiемъ мрачной, дiонисической, ночной, трагической стороны бытiя не только въ критскомъ искусств?, прельщающемъ и очаровывающемъ, – съ безприм?рнымъ его динамизмомъ (великое «????? ???» читалось съ фресокъ и не только съ фресокъ), безумiемъ цв?товъ, шкваломъ и бурею красокъ, съ его женственностью, мажорною тональностью, в?чной веселостью, беззаботностью, эйфорiей, носящей часто, слишкомъ часто экстатическiй характеръ, съ м?рною его волнообразностью, волнообразно-спиралевидной лавиною движенья, любовью къ динамик? и страхомъ предъ статикою, – но и въ критскомъ бытiи. – Словомъ, на Крит? подражанiемъ Природ?, природностью и ея прославленiемъ зачиналась ц?льность и преодол?валась раздвоенность, но лишь съ одной стороны и лишь отчасти; въ то время какъ на Руси отношенiе къ Природ? было дисгармонически-двоякимъ, гд? противуположности не примирялись, не сливались воедино, но являли себя неслiянно и враждебно, конфликтуя: коса находила на камень; Природа мыслилась и какъ богъ, и какъ дьяволъ, единовременно и какъ добро, и какъ зло: не въ этомъ ли корень русскихъ глубинъ? Такъ, наприм?ръ, личности, подобныя Ивану Грозному, столь разрывающiеся въ своей – искренней – двоякости, на Крит? были попросту невозможны – ни среди правителей, ни среди вс?хъ прочихъ сословiй. Тому причиною была раздвоенность не только исторической судьбы Руси и сердца ея, не только попытка искоренить – христiанствомъ – язычество, но уже и раздвоенность самого историческаго христiанства, въ коемъ – дисгармонически – уживались космическое и акосмическое, старые м?хи и м?хи новые, ветхозав?тное и новозав?тное, законническое и вселенское.
Критская же ц?льность немалою ц?ною достигалась, ибо не только и не столько требовала она великаго напряженiя вс?хъ силъ: рождалась она одною перевернутостью души, одною вивисекцiей и духовною кастрацiей мужского бытiя, активнаго и творческаго начала, однимъ растворенiемъ Личности (Я) въ коллектив? (Мы). Ц?льность та была на д?л? хожденiемъ по канату: надъ бездною; или же: смертельно-опаснымъ полетомъ надъ быкомъ: таврокатапсiей, – словомъ, равнов?сiемъ прехрупкимъ.
Высот? критскаго искусства и критскаго бытiя въ его ц?ломъ, однако, способствовали: мирный характеръ Крита, удаленность его не только отъ земель бурныхъ и мятежащихся, но и отъ культуръ прочихъ, ширь, богатство и размахъ самого острова, наконецъ, нравы самой критской знати. Зд?сь всё было ажурно, изящно вплоть до изн?женности, блаженно-легко-паряще, преходяще, волнообразно: ничего отъ восточной тяжелов?сной монолитности и монументальности, неподвижно-застывшей и давящей. Критское искусство, искусство не греческое и не антигреческое, но догреческое и благодаря тому внегреческое, если и азiатское, то азiатское на свой ладъ, протоевропейское, праэлиннское, материнское par excellence, поздн?е влившееся, однако, въ греческое и ставшее материнской частью его, есть паренiе въ мiр? милостью мiра, искусство русское – паренiе надъ мiромъ милостью надмирнаго: критское обожествляетъ преходящее, дольнее, въ преходящемъ видящее непреходящее, русское же обожествляетъ непреходящее, горнее.
И всё жъ первооснова, ядро минойскаго бытiя, которое красною нитью пройдетъ черезъ в?сь европейскiй духъ вплоть до в?ка сего, – преклоненiе предъ женщиною, явленное: сперва матрiархатомъ – въ минойскомъ Крит?, равноправiемъ – въ классической Грецiи, культомъ прекрасной дамы – въ Среднiе в?ка, феминизмомъ, доходящимъ до матрiархата, – нын?: матрiархата, коимъ всё зачиналось и, заченшись, началось. И коимъ всё оканчивается.
* * *
Довольная, предвкушающая усп?хъ, заглушившiй бы ноющую ея ненасытимость, изв?чную ея спутницу, которой всего всегда мало и всегда хочется большаго (да такъ – что о счастiи говорить не приходится), рожденную дерзосердiемъ, которое, въ свою очередь, рождено плотяностью, ибо плотяность всегда рождаетъ дерзосердiе, дерзновенiе недолжное, или же – смиряетъ, ввергая во прахъ душу, и самая душа тогда – прахъ; а причастность духу, напротивъ, рождаетъ дерзновенiе, – Ира отправилась къ морю; сливалась она воедино: съ природою, – пiя изъ переполненной чаши ея; хмел?ла – словно только появившаяся на св?тъ Ева, впервые созерцающая райскiя кущи; роскошь красокъ туманила взоръ Иры; безмолвiе природы оглушало подобно молоту; ов?вали её в?тры морскiе, н?жные и юные – словно въ первый день творенiя, – разв?вая ея волосы, золотящiеся Солнцемъ, южнымъ и ненасытимымъ, и одаривая св?жестью и прохладою, желанной и алкаемой; ощущала себя: если и не Великою Матерью, то всё жъ ея родственницею. Долго и надменно-гордо взирала Ира на уходившее за окоемъ безбрежное немолчношумящее море, лазурное, тихое, м?рное: дыша весною. Природа пребывала въ радованiи и ликованiи, славя создавшаго: всякой отъ мала до велика распростертой по бытiю тварью. Что за день! Не день, а праздникъ!
Вдругъ Ира замерла, и глаза ея расширились. Долго вглядывалась вдаль д?ва. Видн?лось: разс?ченье глади морской. Се – чудо: быкъ, блистающiй златомъ, паче Солнца ярчайшiй, б?шеный въ сил? своей; съ рогами, подобными опрокинутому на спину м?сяцу; съ очами, кровью налитыми. А на нёмъ – н?кая д?ва, кр?пко державшаяся за м?сяцъ-рога. Движились они съ обтеченьемъ несказаннымъ: словно дельфинъ разс?калъ быкъ морскую твердь, её р?жа на дв? неравныя части. Щурилась Ира, созерцая дотол? невиданное. Играли дельфины на мор?, вiясь близъ быка и д?вы. Д?ва та, что была близъ быка, уже сознавала, и сомн?нiй въ ней не было: то не простой быкъ, но богъ-въ-вид?-быка; страхъ уступалъ м?сто почтенiю и томленiю сладкому: всё мен?е жал?ла о похищенiи, всё бол?е забывала о родныхъ земляхъ, о лугахъ разнотравныхъ, о подругахъ, о томъ, какъ р?звилися он? на брегу, собирая цв?ты и кружась хороводомъ; съ успокоенiемъ прижалась она къ многомощной его вы?; онъ повернулъ къ ней свою голову; въ очахъ его не было ни безумья, ни ярости нын? – была его то уловка; странно, но вовсе не страшно было вид?ть мудрость въ глазахъ быка; сладость наполняла сердце ея. Приближалася къ брегу чета; твари морскiя поотстали, не въ силахъ стязаться съ мощью божественнаго быка. «Какъ нарицаютъ прелестный сей островъ, иль то не островъ? Но ежели не островъ, то брегъ сей не египетскiй брегъ: онъ иной – пологiй, безгорный, съ камышами и тутъ, и тамъ!» – думалось д?в?. Д?ва вспоминала недавнiй свой сонъ; если ран?е казался онъ в?щимъ, то нынче сталъ таковымъ: во сн? н?когда Азiя, родина ея, земли родныя, явленныя въ вид? жены, стязалася съ иною, что собою являла земли къ западу; об? боролись за нее, за д?ву-Европу, пока не одол?ла та, безымянная, вторая; мрачнымъ казался, б?дственнымъ, тотъ сонъ; нын? казался онъ благов?стiемъ, судьбою златоносною, лазурью…На лазурь небесъ, сливавшуюся съ лазурью морскою, гляд?ла д?ва; благостнымъ было лицо ея, и радовалось сердце ея: вдыхала д?ва весну.
Пристала къ брегу и выбралась на сушу чета. Д?ва огляд?лась, на мигъ отвернувшись отъ зв?ря, словно опасаясь его брызгъ: зв?рь отряхивался отъ влаги морской. Былъ быкъ – и н?тъ быка. Юноша, сердцамъ вс?хъ д?въ милый, простиралъ руц? къ Солнцу, широкоплечiй, безбрадый, благоуханiе неземное источающiй. Д?ва словно сама – но потерявъ себя – подошла къ нему, бросилась въ могучiя его объятья, зыблема страстью, необорной, всесильной. Юношей теперь явилъ себя быкъ, какъ подобало то случаю. Вскор? возлегли подъ т?ни платана, сопрягшись. Быкъ златорогiй, губитель непорочности девьей, ненасытный во страсти, претворялъ её: изъ д?вы въ жену. Кровь обягряла окрестный песокъ. Истаивала д?вственность д?вы: въ огняхъ лучезарныхъ: въ лабиринтахъ страстей. Подъ т?нью платана сочетались любовью несп?шно, пылая оба любовью… И зачинали тройню, плодъ любви бога и смертной, впосл?дствiи столь богатую славой, что никто, чья нога ни ступала по Криту, не могъ и не можетъ соперничать въ ея обилiи съ тройней, тогда зачинавшейся.
Ира гляд?ла съ завистью, неотрывно взирая на платанову т?нь, пронзаемую св?томъ юнаго мужа-быка; два ея пальца – внимая покою, тиши, внимая зову сердечному – сложилися воедино и потянулися къ лону невольно… Губы ея не то причмокивали, не то двигались, словно она н?что жевала; на лиц? ея былъ восторгъ, но всё же зависть, нич?мъ не прикрытая зависть просачивалась обликомъ ея. Глаза ея порою закатывались. – Таково было экстатическое ея самоуслажденiе. Нав?рное, спроси ее объ ея имени – и его бы не вспомнила въ толикiй часъ. – Скакала похоть ея молодцомъ, приговаривая, маня и похваляясь да подмигивая.
Богъ, жадный до власти и до плоти женской, могущiй себя претворить не только въ быка, но и въ дождь золотой, и въ громы и молнiи, и въ лебедя, и въ змiя – дабы добиться алкаемаго, – ввечеру разставался съ нею. Ей подарилъ онъ пса Лайлапа, отъ котораго никто и ничто не можетъ скрыться, уб?жать, изб?гнувъ страшной его пасти, меднорожденнаго (имъ одаритъ она прелюбимаго сына), а Криту – премогучаго Талоса, великана изъ бронзы, защитника и стража Крита, трижды въ день – день ото дня – облетавшаго в?сь островъ и, случись ему увидать враговъ, забрасывавшаго ихъ каменьями. Долго еще будетъ гигантъ сторожить островъ, пока не погибнетъ – в?ками поздн?е – не отъ козней Медеи-волшебницы (какъ то разум?ло преданiе), но отъ рукъ Дедала, н?коего критскаго Гефеста, по порученiю Криторожденнаго и создавшаго Талоса, Дедала, единственно в?давшаго тайну его, Ахиллесову его пяту: за бунтъ противу создателя былъ наказанъ гигантъ, словно iудейскiй Гол?мъ; сiе отразилося въ искаженномъ преданiи, согласно которому н?кiй какъ будто иной Талосъ – уже не бронзовый гигантъ, творенiе Дедала, но его-де племянникъ, создатель пилы («пила» уже была въ природ? и до него: въ зм?иной челюсти), гончарнаго круга и циркуля – былъ сброшенъ Дедаломъ не то съ вершины Акрополя, не то съ крыши дома простого и неминуемо погибъ бы, если бъ не былъ въ самый посл?днiй мигъ спасенъ А?иною, превратившей его – по Дiодору – не то въ зм?ю, рожденную ползать – не летать, не то въ куропатку – птицу, наибол?е прикованную къ земл?. Въ искаженномъ семъ преданiи в?рно лишь то, что Талосъ былъ низвергнутъ своимъ же создателемъ, Гефестомъ-Дедаломъ, богомъ, а отнюдь не смертнымъ, – за своеволье н?кое и за н?кiй бунтъ: противу Криторожденнаго. Судьба Лайлапа печальна не мен?е: отъ прелюбимаго сына той д?вы перешелъ онъ Прокрид?, супруг? Кефала-охотника, одолжившаго пса Амфитрiону: для ловли и поимки тевмесской лисицы, что разоряла окрестности ?ивъ и пожирала младенцевъ, лисицу, которую никто и ничто не можетъ догнать. Погоня пса – отъ котораго никто и ничто не можетъ скрыться – за лисицею – которую никто и ничто не можетъ догнать – стала безконечной, спиралевидной, самозамкнутой, словно предваряя изв?стную апорiю Зенона: безконечную погоню Ахиллеса за черепахою. Несмотря на нелюбовь – не только минойцевъ и поздн?е грековъ, но и ихъ божествъ – къ линейности, предпочтенiе спирали, меандра, орнамента, лабиринта, безконечнаго конечному – верховною волей Верховнаго, Криторожденнаго, и лисица, и песъ были обращены: въ камень. Такъ конецъ былъ положенъ игр?, долженствовавшей быть безконечной: словно извивы меандра иль блужданье мнимобезцельное: въ Лабиринт?, которое до т?хъ поръ безконечно, пока не встр?тишь быка, сына Верховнаго.
Дщерь Агенорова, финикiйская царевна, прекрасн?йшая, красой далекопревосходящая вс?хъ прочихъ, зв?зда межъ д?въ, узр?ла во сн? судьбу свою. Предолго и тщетно по повел?нью старца-отца искали её ея братья: Фениксъ, Киликъ, Фасосъ, Кадмъ. Осталась, судьбою отъ нихъ прячемая, на Крит?.
Та финикiйская д?ва, съ быкомъ-женолюбцемъ сопрягшаяся, посл? взята была въ жены Астерiемъ, критскимъ царемъ, безд?тнымъ, но безропотно усыновившимъ тройню божественную.
Зачиналась Европа на Крит?: Европою-д?вою.
Быкомъ красноярымъ явилъ себя на Крит? рожденный богъ.
Глава 2. Общенародное празднество, или о людяхъ вящихъ
Тамъ, на медвяно-злачныхъ пажитяхъ, у ледяно-струйныхъ водъ,
паслись быки, неукротимо-дикiе, тяжело-тучные, широколбистые,
огромнорогатые, чудовищно-прекрасные, первенцы творенiя,
сыны Земли Матери богоподобные.
Мережковскiй
Въ одной изъ залъ дворца, темно-красныхъ тоновъ (ихъ было столь много, что не гр?хъ было заблудиться, ибо ч?мъ, если не Лабиринтомъ представали он? для всякаго входящаго въ чертогъ?), – между залами людей высшихъ (то былъ царь Имато, властитель par excellence, исконно – какъ и любой иной критскiй царь – нарицаемый Сынъ Земли, и ближайшiе его царедворцы, среди коихъ состоялъ и Касато, в?рн?йшiй и перв?йшiй изъ слугъ государевыхъ, по чину своему нарицаемый «Наливатель высшихъ питiй», микенскiй грекъ, стр?лою – милостью иныхъ личныхъ своихъ качествъ – съ самыхъ низшихъ чиновъ за весьма недолгое время дослужившiйся до чиновъ наивысшихъ) и людей низшихъ (то были рабы и рабствующiе свободные, претворявшiеся въ рабовъ – за невеликую мзду на невеликiй срокъ) – сид?лъ писецъ. Если можно было бы обратить вниманiе на то, ч?мъ онъ занимался, то мы увидали бы глиняную табличку, только недавно облиневанную, еще полувлажную – въ самый разъ, чтобы на ней писать и еще усп?ть исправить возможную ошибку. Вдругъ писецъ вздрогнулъ и уронилъ табличку: та разбилась – несмотря на полувлажность – полувдребезги о – если не мраморный (какъ въ зал? Имато), то всё же каменный – полъ. Иной писецъ (на д?л? ихъ было двое) посмотр?лъ на разбившаго съ презр?ньемъ: вотъ уже третья табличка – пусть и не къ ряду, но за одинъ день – потеряна; немного ихъ осталось въ камышовой корзин?, гд? он? хранились, готовыя къ письму. Онъ въ отличiе отъ перваго писца не возился съ табличками, а держалъ въ рук? одну изъ печатей кносскаго дворца – со столь богатыми и подробно и искусно вырисованными сюжетами критской жизни, что, кажется, взгляни на нихъ – и поймешь Критъ, даже не бывавъ тамъ: бросится Критъ въ сердце. Онъ вскрикнулъ – и вскрикнулъ съ грубостью, вовсе не дух? того времени и не въ дух? нравовъ дворца:
– Крыса дворцовая! Я для чего тебя возвысилъ, песья ты душа. Ишь, съ глиной не справляется – на шкур? вв?къ писать не будешь: не дов?рю.
– Помилуй, отче! – отв?тилъ писецъ помоложе, а про себя подумалъ: «Экiй грубiянъ, такого грубiяна и среди брадатыхъ р?дко сыщешь – не то, что среди чиновниковъ, т?мъ паче средь знатныхъ. Экъ повезло мн? съ эдакимъ соработничкомъ!».
– Удалю отъ службы, ежели…Какъ, бишь, тебя? Запамятовалъ, – громогласно испросилъ его тотъ, что постарше. – Пишущiй ты скотъ, жив?е, жив?е, говорю, неси табличку! Но гляди у меня: еще разъ разобьешь… Ладно: Конелюбъ-то сегодня не въ дух?.
– Кто? – и тутъ носъ бол?е младого удлинился.
– Какъ кто? Тьфу на тебя! Ты, Малой, не слыхалъ дворцовой шутки недавней? Имато Благобыкiй! – оглядываясь сказалъ тотъ, что съ презр?ньемъ посмотр?лъ на писца – чего съ дурака взять – не выдастъ.
– Править всей державой – д?ло тяжкое, трудъ великiй; не то что нашъ: мы люди маленькiе, потому и трудъ нашъ маленькiй. Оттого и не въ дух?. Всё же н?сколько непочтительно звать Его «Конелюбомъ».
– Свои люди: им?емъ право звать Самого – "Конелюбомъ": за глаза, мы в?дь не безумцы. Скажешь такъ – и легче на душ?. Не в?даю отчего, но легче.
– Черни свойственно бранить господъ: когда господа не слышатъ, – отв?тилъ Малой.
